Легенды дагестанской сцены

Легенды дагестанской сцены

Кадарцу Солтанмеджиду приглянулась девушка из Нижнего Дженгутая по имени Бала-ханум, красавица – не красавица, чуть удлиненное лицо, на котором выделялись крупные глаза и пухлые губы. К ее достоинствам можно отнести и то, что она обладала красивым голосом, пела и прекрасно играла на гармони.

В этом месте я должен проявить особую деликатность. Дело в том, что в семье даргинца из Кадара и кумычки из Нижнего Дженгутая родился ребенок, который со временем прославится не только на два этих населенных пункта, но и на весь Дагестан. Речь пойдет о семье Мурадовых и о нашей знаменитой Барият Мурадовой. Да, да, о той выдающейся актрисе, которую мы знаем, любим и считаем своей, к какой бы народности мы сами ни принадлежали.

По рассказу самой Барият, ее отец Солтанмеджид недолго служил начальником участка – так как эту должность отменила революция. Кадарец завел фаэтон и зарабатывал на жизнь перевозкой пассажиров. На его пути встретился один из революционеров, то ли Махач Дахадаев, то ли Уллубий Буйнакский, и привлек его на свою сторону. В каком-то бою Солтанмеджид сложил свою голову. В ту пору Барият было четыре года. Видимо, гибель отца будущей актрисы приходится на 1918 год, когда в Дагестане действовали турки. По крайней мере, на этот вопрос никто пока ответа не дал.

О Барият Мурадовой написаны рассказы, очерки, повести и пока одна книга. О ней в Дагестане знают стар и млад. Но никто не может предположить, как бы сложилась судьба девушки, если бы не произошла революция. Скорее всего, вместе с мамой и сестрой Равган жила бы в Кадаре, где ее отец исполнял должность участкового начальника. Тут и гадать нечего. Но в истории нет сослагательного наклонения: если бы да кабы… Случилось то, что случилось.

…23 марта 1973 года ко мне в Буйнакск приехала Барият Мурадова. Не стану описывать, сколько радости своим приездом доставила мне и моим домочадцам великая актриса. Сейчас не припомню причину ее визита. У нас была уйма времени, и я, воспользовавшись передышкой, задавал ей вопросы и вот что услышал от моей гостьи.

«Мой дядя Татам Мурадов родился в Нижнем Дженгутае. Отец его, Мурад, крестьянствовал, однако он больше был известен как певец-импровизатор. Как чаще всего бывает в жизни? Живешь одним днем. Так получилось, что только одна песня Мурада сохранилась, где говорится, как его увезли в отдаленный аул к женщине – также импровизаторше, с которой никто не мог соревноваться на равных. Народную поэтессу, скажем так, звали Джаминат. Петь она не пела, а речитативом исполняла то, что приходило на память в данную минуту.

Оказалось, что Мурад и Джаминат должны выступить на свадьбе. Когда дженгутаец прибыл, его усадили на самое почетное место. Он был одет, в отличие от других, в шелковые шаровары и курил чубук. Началось состязание. Джаминат «проехала» по адресу шаровар и чубука, которых «в наших краях не надевают и чубук не курят». Публика бурно проявила симпатии к своей любимице. Настал черед Мурада. Он ответил четверостишием:

Сене турасан, гызы

Дарай – дурайлар гийип,

Буда тербенедир, гызы

Аллух яндырсын суюнуп

По возгласам и шуму публики стало понятно, что гость превзошел Джаминат. Хочу высказать такую деталь. В нашей семье за игру и пение деньги брать считалось зазорным, но от подарков не отказывались. Музыке и пению мы были преданы безотчетно. Моя тетя, Нияр-ханум, страдала головными болями. Док тора говорили – мигрень. В таких случаях ее голова была обвязана, она ахала, охала, лицо белым-бело, впечатление такое, что через пять минут ее не станет. Все вокруг нее носятся, на голове компрессы меняют, дают нюхать нашатырный спирт, обмахивают веером.

Вдруг прибегает мальчик из Ортааула и, задыхаясь от бега, говорит:

– Тетя Нияр-ханум! У нас свадьба. Отец сказал, что без тебя никак нельзя обойтись!

Тетя срывается с места, мечется по комнатам с криком: «Где мои чувяки, где гульменди, скорее тащите… Стойте, стойте, кто сказал, что я больна, к черту повязку, подумаешь, мигрень! У людей раз в сто лет выпало счастье отпраздновать свадьбу…».

Приходила счастливая, что доставила радость людям своим пением, и в то же время вся опустошенная, разбитая физически, с подарками, которые тут же раздавала тем, кто оказывался под рукой.

Однажды, когда она жила в Темир-Хан-Шуре на Дербентской улице, за Нияр-ханум губернатор прислал фаэтон. Оказывается, из Турции приехал вельможа. Просят оказать честь своим приходом. Нияр-ханум поехала не одна, прихватила с собой двоюродную сестру Джаван.

От пения тети турок пришел в восторг, а когда она исполнила марш под названием: «Турецкий паша идет в мечеть», гость вскочил со своего места и со словами: «Какой голос! Какая женщина!», – стал головой биться о стенку. На прощание настоял, чтобы Нияр-ханум приняла в подарок большое золотое кольцо с арабской вязью.

Редкий снимок: Барият Мурадова с матерью Бала-ханум

На следующее утро тетя передала кольцо жене губернатора, при этом сказав: «Вчера ваш гость настоял, чтобы я приняла это кольцо. Он был пьян. Теперь, когда, наверное, пришел в себя, может, начнет раздумывать, а заявить об этом, наверное, постесняется. Передайте, пожалуйста, кольцо хозяину». Губернаторша так и поступила. Турок, как бы в ответ, в шелковом мешочке прислал дорогой перстень.

Добавлю, что свое пение моя тетя сопровождала игрой на гармони. Умерла она в 1937 году. Ее сестрой была Бала-ханум – моя мать.

Героические песни, которые исполняла Нияр-ханум, она не использовала. Репертуар мамы состоял из шуточных вещей. Как и сестра, Бала-ханум играла на гармони.

В конце XIX века Дагестан посетило несколько этнографов. Будучи в Нижнем Дженгутае на народном празднестве, русские обратили внимание на Бала-ханум и Нияр-ханум, у которых были на редкость красивые голоса. Этнографы сумели уговорить девушек приехать в Петербург. Они решили записать голоса моих родственниц. В 1900 году, а затем в 1905 году они ездили в Петербург, и их голоса были записаны на граммофонные пластинки. Добавлю, что сестры ездили не одни. С ними находился наш сельчанин бубнист Тонку-Ахмед.

Перед их приездом в Петербург произошел такой случай. В Порт-Петровск сестры и их спутник ехали на фаэтоне, не говоря никому, куда и зачем держат путь. Приехав туда, они к своему ужасу носом к носу столкнулись с алимом Бадавикади Бугленским. Тот спросил:

– Как вы здесь очутились?

– Скончался близкий родич, – отвечали Нияр-ханум и Балаханум, – идем соболезновать.

– Богоугодное дело делаете, – произнес Бадави-кади, – идите, поплачьте. Я тоже по этому случаю приехал.

Через полчаса выяснилось, что, оказывается, этнографами для записи был приглашен и сам Бадави-кади.

– А я знал, на какие «соболезнования» вы шли, – смеясь, сказал сестрам алим из Буглена.

…Четвертым ребенком Мурада после Татама, Нияр-ханум и Бала-ханум была Апу-ханум. Красивая женщина. Она не пела, зато отменно танцевала. Когда Апу-ханум выходила в круг, все остальные превращались в зрителей. Еще она умела ворожить. Ее сватали за генерала-дагестанца. Ей шел семнадцатый год. Хотя партия была чрезвычайно выгодная, но, так как жених имел перезрелый возраст, девушка отказалась выйти замуж. Апу-ханум ушла из жизни в 30 лет. Это случилось, когда в Дагестане полным ходом шла гражданская война.

Наша Барият

Наша бабушка, жена Мурада, Зазав, также была наделена талантом музыкантши: играла на гармошке и пела, но не для публики, а дома, для своего удовольствия, хотя не уступала ни одной гармонистке из нашего Дженгутая…

Зазав вышла из богатой семьи Минатуллы-Гаджи. Может, поэтому бабушка считала зазорным перед посторонними играть на гармони и петь песни. Мне было лет семь, когда Зазав умерла в возрасте 60 лет в 1921 году.

Наш дед, Мурад, протянул на десять лет больше.

Теперь расскажу о моем дяде Татаме. Он был немного избалован тем, что, во-первых, в семье оказался самым младшим, а трое старших – все девочки. Поэтому ему много позволялось.

С самых ранних лет Татам играл на агачкумузе. Любовь к этому народному инструменту он не растерял до конца жизни.

У него тоже с раннего возраста проявился талант к стихосложению. Скажем, станцует с девушкой и тут же спонтанно произнесет куплет. Станцует с другой – снова стих сочинит. Поэтому желающих с Татамом пройти круг красавиц бывало предостаточно. Каждой хотелось узнать, что же скажет о ней ладно сложенный балагур и стихотворец.

Тэтам Мурадов

Татам сочинял мелодию. Одна из первых была на такие слова:

Ох, бий, Илах, Ялагъ —

Нетме яндырдын мени?

Мени Яндьгрган гимик

Аллах яндырсын сени…

Музыкой увлекался настолько, что забывал обо всем на свете. Со временем Татам так наловчился, что на гитаре и балалайке наигрывал дагестанские народные мелодии.

Рост он имел средний, в молодости был худым, а с возрастом пополнел. Глаза карие, крупные, щеки постоянно красные.

Девушки подшучивали над ним: «Татам, как ты делаешь румянец? Не мажешься ли?». Дядя на эти слова почему-то очень обижался и говорил так: «Если бы вы были мужчинами, я бы вам показал, как я «мажусь»!

В еде Татам был абсолютно не привередлив. Что подадут, то и ел.

В 1923 году он из Буйнакска переехал в Махачкалу и на фабрике III Интернационала организовал духовой оркестр, драматический кружок, хор, кружок танцев, струнный оркестр. И все это за грошовую зарплату. Если бы даже его лишили зарплаты, уверена, он бы ради искусства не ушел с фабрики.

Там же он сочинил три пьесы. Первая называлась «Несчастный кади». Сюжет развивался следующим образом. Кади в качестве служанки берет к себе сиротку. Вскоре девочка догадывается о замыслах старика, убегает от него, облачившись в мужской костюм. Оказывается в стане чабанов. Они принимают ее в свой круг, не подозревая, кто она такая. Впоследствии один из чабанов угадывает секрет, влюбляется в нее. Тем временем кади ищет беглянку, находит и с помощью нукеров возвращает ее. Девушка в песне выражает свое горе. В это время представители женотдела находят и освобождают пленницу, а поработителя примерно наказывают.

Спектакль шел в клубе горянок. На первой постановке роль кади играл Басир Тагиров, а чабана – Абдурахман Тагаев. По ходу пьесы представитель женотдела спрашивает у «чабана»: «Что надо делать с таким человеком?» «Чабан» Абдурахман отвечает: «Вот что надо делать» – и наносит звонкую оплеуху «эксплуататору».

Бедный Тагиров от неожиданности так сильно прикусил язык, что упал в обморок, отчего публика пришла в дикий восторг, повскакала на ноги и долго не отпускала участников спектакля.

Тут только оглушенные от успеха артисты заметили, что изо рта «классового врага» льется кровь…

Впоследствии роль чабана исполнял дядя Татам, а сироту – я. Трагедия начиналась с того, что я подметала комнату и пела. С этой вещью мы выступали в аулах. Бесплатно. Играли под открытым небом. Зрители устраивались на крышах домов, а дети – на деревьях, так как на майдане яблоку негде было упасть.

Публика очень остро реагировала на наши реплики. Хохот, шум, свист, а тут вернувшиеся с поля коровы мычат.

Мужья на жен кричат: «Эй, марш домой, а то у коровы вымя лопнет!»

Им женщины отвечают: «Ну да! Мы – домой, а вы здесь останетесь веселиться?!»

В третьей пьесе девушку Умукусюм любит бедняк (Татам). Ее родители за большой калым выдают красавицу за старика – богача. Пьеса была насыщена музыкой, это давало возможность дяде играть на рояле, гитаре, что здорово действовало на чувства зрителей. Виртуозно играл на рояле еще армянин Левон Вартанов, на таре и кеманче – Абрамянц. Был еще бубнист Тер-Семенов. В спектакли привлекались русские девушки и еврейки, владевшие кумыкским языком.

Мы настолько увлекались игрою, так входили в роли, что я первая начинала плакать по-настоящему, ко мне как бы не понарошку «подключались» Мария Щербатова, Зоя Эльсон, Женя Тер-Семенова. Поют и плачут…

Друзьями Татама Мурадова были в первую очередь Темирбулат Бейбулатов, он специально приходил, чтобы слышать пение дяди. Человек, отвечающий за дагестанскую культуру, Юсуп Шовкринский называл его «Дагестанским Шаляпиным» или «Наша гордость». Татама он любил не только как певца, но и как человека. Постоянным гостем в нашем доме бывал Багав Астемиров. Наш дом находился рядом с обкомом партии. Стоило дяде репетировать какую-нибудь партию, как одно из окон обкома партии открывалось, и оттуда то ли просили, то ли требовали, чтобы мы закрыли свои окна, так как невозможно вести заседание – слушают пение Татама.

Хотите – верьте, хотите – нет, из-за этого нам дали квартиру в другом месте по улице Кирова. Похвалюсь. В молодости я танцевала лезгинку и за юношей. Публике очень нравилось. Нравился «Танец Шамиля». Приглашали меня и на свадьбы. Я не чуралась. К моим ногам бросали деньги. Татам следил, как я поведу себя при этом. Он внушал, что деньги принадлежат гармонисту и бубнисту.

Во время войны к нам приехала Максакова. Радиокомитет тогда находился в маленьком доме на улице Котрова. Ей дали ноты оперы «Хочбар» Готфрида Гасанова.

Вдруг случилось чудо. Максакова спела партию жены Хочбара. Голос был удивительным. Но мы поняли и другое: музыка Гасанова оказалась проникновенной, запоминающейся.

После наших восторгов знаменитая певица спросила:

– Кто же исполнит партию Хочбара? Я очень хотела бы услышать.

Присутствующие переглянулись, среди собравшихся никого не было, кто осмелился бы открыть рот. У меня с кончика языка чуть не слетело имя дяди, однако я сдержалась, так как не знала, сумеет ли он исполнить партию Хочбара, притом без всякой подготовки…

И надо же, в это время в радиокомитете появился Татам. Мы все к нему, вручаем ноты, говорим, какая гостья приехала к нам из Москвы и какая ситуация возникла в связи с этим. Татам привычным движением развернул ноты, откашлялся и запел одну из арий. После этого наступила тишина. Все молчат.

Через минуту Максакова буквально сорвалась с места, бросилась к моему дяде и перецеловала все его лицо. Затем она стала кричать:

– Вам необходимо немедленно ехать в Москву! Ваши подмостки – это Большой театр!

Еще много теплых слов произнесла москвичка. Бедный Татам! В это время он руководил кружками самодеятельности, а тут… Большой театр. Мало того, Максакова ручалась, что его командируют на учебу в… Италию!

Я должна сказать, что в 1931–1932 годах дядю и меня отправили в Баку, чтобы учиться в консерватории. Профессора, услышав голос Татама, также сказали, что дагестанцу следует ехать в Италию. Его вокальные данные бакинцы ставили выше, чем у Бюль-Бюля.

Вдруг из Дагестана Татам получил правительственную телеграмму: «Немедленно выезжай, необходимо организовать поездку в Москву!»

Дядя был великий насмешник и вместо того, чтобы собраться в дорогу, отстучал телеграмму в Махачкалу: «А как быть с учебой?» Ответ звучал приблизительно так: «Учеба никуда не денется. На тебя вся надежда. Нужен руководитель». Вот так сорвалась наша учеба в Баку. Мы оба вернулись в Дагестан…»

И вдруг, перебив себя, Барият Солтанмеджидовна сказала: «Я не могу события, происшедшие с дядей и со мной, вспоминать день за днем. Поэтому вам придется переписывать заново мой рассказ».

Признаюсь, я не стал этого делать. Решил в рассказы актрисы вставлять и мною, до встречи с ней, собранный материал.

Татам Мурадов – человек, имя которого вскоре стало известно всему Дагестану. Родился в 1902 году. Еще ребенком он прекрасно играл на агачкумузе народные мелодии. Повзрослев, он не оставил своего увлечения. В кругу друзей или на очарах Татам без устали импровизирует на своем агачкумузе.

Через некоторое время Татам освоил и входившие тогда в моду мандолину, гитару, балалайку. Особенно виртуозно умел он выводить мелодии на балалайке, которая по звучанию очень близка к агачкумузу.

В 1916 году Мурадов – трубач духового оркестра в Первом конном полку. Легко схватывающий все, что относится к музыке, Мурадов обратил на себя внимание и когда встал вопрос о подборе нового капельмейстера, выбор пал на него. Даже не зная нотной грамоты, он много работает в области композиции, создает танцы, марши, пьесы. Многие из них популярны до сих пор.

С музыкой, сочинительством и игрой на музыкальных инструментах Мурадов не расстается и после революции. К этому времени он уже известен далеко за пределами своего аула. И вот приходит день, когда его слушают не земляки на очаре, не переполненный клуб, а десятки тысяч людей, которых он даже не видит в лицо. 7 ноября 1927 года в Махачкале начала работать первая в республике радиовещательная станция. Татам Мурадов первым из дагестанцев был приглашен в студию и выступил со своими песнями по радио.

Дагестанское правительство предложило Татаму Алиевичу Мурадову длительную командировку в Италию. Певец из Нижнего Дженгутая должен был там получить высшее музыкальное образование. Но, к сожалению, по ряду причин Мурадов не смог выехать за границу.

Татам Мурадов, наряду с несколькими товарищами, был пионером музыкального просвещения горцев. В 20-х годах на фабрике III Интернационала он создал кружок танцев и дагестанской музыки. Отличный музыкант, он совершенствует агачкумуз, гармонь, добивается, чтобы эти инструменты звучали громче, но мягче, мелодичнее.

В этом месте я снова обращаюсь к воспоминанию нашей Барият:

«Однажды, если память не изменяет, в 1923 году, мы поехали на встречу с рабочими в «Дагестанские Огни». Татам вез струнный оркестр, в котором я играла на гитаре. Он отправился вперед, чтобы договориться, а мы – это человек 10–12 – ехали на двух фаэтонах. Такую дальнюю поездку мы совершали впервые.

Все радовались путешествию, разглядывали горы, море, смеялись, перебрасывались шутками. В общем, превратились в детей. И вдруг из второго фаэтона, который шел позади нас, девушки стали кричать: «Разбойники! Разбойники!» Оглядываемся. Действительно, 10–12 всадников во весь опор скачут к нам. Фаэтонщики начали стегать лошадей, чтобы прибавить ход. Вот тут-то на крутом повороте я вылетела с сидения и ударилась о землю плечом и правой рукой. В ту минуту я не ощущала ничего, больше думала о разбойниках. Всадники проскакали мимо, даже не взглянув на нас. Когда показались их спины, я почувствовала острую боль.

Рабочие в «Огнях» собрались, чтобы нас послушать, а у меня опухла рука. Татам просит меня терпеть, мол, перед рабочим классом можем осрамиться. И я терпела, пела, танцевала, в то же время боялась, что потеряю сознание и упаду.

Разместили нас в общежитии для рабочих. До утра не спала, ходила по длинному коридору, не зная, как остановить боль. Всю ночь проплакала. В каком-то часу ночи мне захотелось выпить воды. В коридоре на столе стоял громадных размеров пузатый самовар. Открыла краник. Бесполезно. Наклонила к себе – опять незадача. Тогда я встала на колени. Вместо воды эта громадина упала на меня, а затем рухнула на пол. От шума все проснулись, прибежали ко мне.

Утром доставили в медпункт «Дагестанских Огней». Ничем не могли помочь. Боль нестерпимая. Повезли в город. Врач сделал заключение: «Поздно приехали». Рука осталась с дефектом, полностью повернуть в сторону не могу. Между тем подарки стеклодувов – бутылки с надписями, крученые палочки, а самое главное – их прием, аплодисменты и скромный обед в рабочей столовой всегда помню.

В 1927 году в связи с 10-летием установления советской власти в Москве были организованы Дни искусства Дагестана. Дяде пришлось попотеть. Из Аракани привез Айшат, привез Омара Арашева и других. Скорые репетиции – и мы сели в поезд. Это Айшат, Омар, член Верховного суда Сара, Азамат Идрисов – танцор, Яков Кубаев – гармонист, Ядо – бубнист, я и дядя. Едем мы, Татам волнуется, время от времени собирает нас вместе, репетируем. Народ в вагоне радуется, что может интересно провести время. Когда на второй или на третий день дядя вызвал к себе, глядь, Айшат Араканской нет. Мы кинулись искать. Нет, и все.

Татам чуть сознания не лишился: из репертуара выбывал один из коронных номеров нашей программы. Кто-то из нас догадался пойти в соседний вагон. Слышим – плач из туалета. Окликнули: Айшат! Не могу, говорит, выйти. Наши советы не помогли. Вызвали проводницу. Спрашиваем, почему пошла в соседний вагон? Молчит, краснеет. Поняли, что туалет нашего вагона был занят…

Наконец, прибыли в Москву. Выступали в театре, который впоследствии назвали Залом имени П. И. Чайковского.

Начну рассказ с себя. Я пела кумыкские песни, играя на гармошке. Потом с Татамом спели дуэтом «Не искушай меня» в переводе на кумыкский язык Темирбулата Бейбулатова и заработали бурные аплодисменты. Дядя исполнил сольный номер на свои слова и музыку. Публика приняла его голос должным образом.

На двухструнном пандуре Омар Арашев под аккомпанемент бубна спел песню Махмуда о любви. Его также горячо приветствовали москвичи.

Затем настала очередь Айшат Араканской. Лицо Айшат на зависть было прекрасным. Скорее всего, она из-за этого дичилась. Пела она, стоя вполоборота. У нее был сильный голос. Публика своими аплодисментами не отпускала ее со сцены.

Азамат и Сара продемонстрировали зажигательную лезгинку. Публика начала хлопать в такт музыке. Особенно был хорош Азамат Идрисов, красавец, стройный, джигит, герой гражданской войны, воевавший с 14 лет за советскую власть. Впрочем, и Сара ни внешностью, ни в искусстве танца не уступала молодцу. Им пришлось на бис несколько раз выходить на сцену.

На следующий день мы дали концерт в «Метрополе». За ночь общими усилиями мы упросили Айшат, чтобы она повела себя на сцене, как и остальные дагестанцы.

В «Метрополе» также много было собравшихся. Азамат Идрисов, хорошо владевший русским языком, рассказал, откуда мы приехали и что собой представляет красный Дагестан к 10-летию советской власти.

…Как-то Наркомат просвещения Дагестана из Москвы получил депешу: «Так-то и так, необходимо организовать «Этнографический ансамбль в Дагестане». Получивший важную бумагу человек сам себе задавал вопрос: «Ансамбль – это понятно. А вот что такое «этнографический» – ума не приложу. Необходимо вызвать Татама Мурадова. Он, конечно, расшифрует «колдовское» слово».

Вызвали дядю. И с ходу:

– Татам! Надо организовать этнографический ансамбль.

– Если надо – организуем…

Татам собрался уходить, но начальник останавливает его:

– Эй, Татам! Вернись и объясни толком, что такое «этнографический»?

– Откуда я знаю?!

– Тогда почему заявляешь, что «если надо – организуем»?

– Я думаю, что главное «ансамбль», а не «этнографический». А из кого организовать, мы с вами знаем.

– Валлах, правда, – согласился начальник, – ты правильно говоришь: не из камней же, а из людей. Поезжай по аулам и городам, собирай народ.

Рассказываемое Барият Мурадовой произошло в 1935 году, когда приближалось 15-летие установления советской власти в Дагестане. Татам Мурадов надолго выезжает в горы. Здесь он тщательно отбирает способных в искусстве танца и музыки юношей и девушек. Это был неимоверно сложный труд. В наши дни стоит дать объявление, как сотни любителей сцены из самых отдаленных уголков Дагестана будут готовы продемонстрировать свое искусство. Но это было в 1935 году. Родители девушек категорически отказывались отпускать их в город, не позволяли дочерям выступать на сцене. И все-таки к юбилею Татам Мурадов не только привез из районов способную молодежь, но и организовал первый в нашей республике ансамбль песни и танца. Он создавал костюмы, ставил танцы, сочинял много песен.

Татам Алиевич Мурадов являлся несравненным певцом. В 1943 году на сцене кумыкского театра шел спектакль «Айгази». В предпоследней картине «Стан абреков» в группе певцов выступил и Мурадов.

«Этой хорошей сцены, – вспоминал впоследствии лауреат Государственной премии композитор Г. А. Гасанов, – я никогда не забуду. Как зачарованный слушал я пение Татама Мурадова, слушал с таким ощущением, как будто я в оперном театре слушаю знаменитого тенора».

Музыковед Манашир Якубов так оценил искусство дженгутайца: «Одной из наиболее ярких и в то же время типичных фигур среди национальных музыкантов… был Татам Алиевич Мурадов (1908–1958 гг.) – разносторонне одаренный человек, неутомимый музыкально-общественный деятель…, автор песен, инструментальных произведений, наконец, дирижер и превосходный певец».

Х. Н. Аскар-Сарыджа рисует более широкую картину деятельности Татама Мурадова: «Певец потрясал зал своими темпераментными песнями. Это было нечто новое в национальной музыкальной культуре. Татам Мурадов обладал драматическим тенором огромного диапазона, поставленным от природы. Его голос отличался красотой и силой, порой даже затмевавшей ясное произношение слов…

Любивший все красивое, он не чуждался песен других народов Дагестана, великолепно их знал.

Видеться с Татамом Мурадовым мне приходилось не раз. Расскажу о первой из встреч.

Мы ждали со дня на день отправки на фронт. И день этот, казалось, пришел. Строимся по тревоге, однако же без вещмешков.

– Отставить разговоры! – приказывает старшина. Ему лучше знать.

На окраине г. Гори находится майдан. Туда нас ведут. Чего мы там не видели? Зачеты по стрельбе мы давно сдали. Нам надо ехать, а тут…

– Разговорчики! – снова подает голос старшина.

Молчим. Делаем правое плечо вперед. Вот и опостылевший майдан. Но что это? На белом от снега поле – черкески, бурки, папахи, габалаи, гульменди. Как по команде срываемся с места. Летим на крыльях. Вот и они. Жмем руки, обнимаемся. Запомнилось милое лицо юной Сони Мурадовой. Мужчины – с сединой. Молодых артистов не видно: говорят, ушли на фронт.

– Яшасын бизин Дагыстан!

Мы, солдаты, подхватываем чей-то клич. Наше «ура» эхом отзывается на дальних холмах. Радость наша не имела границ.

Концерт я запомнил навсегда. Когда пришло время расставаться, ко мне подбежал бывший старший пионервожатый из Нижнего Казанища Запир Абакаров.

– Скажи ответное слово! – попросил он.

– Чем слово, лучше твой танец!

Я знал, что делал. Когда нас везли из Махачкалы, на каждой остановке Запир «добровольно» давал представление, танцевал, кружил арабское колесо или, к удовольствию публики, изображал, как Гитлер бежит из России.

Запир будто ждал моего благословения. Через минуту охнул барабан, на самой высокой ноте взвизгнула зурна, и Запир влетел в широкий круг в пять, десять, пятнадцать, не берусь точно сказать, скольких моих однополчан. Они понеслись в стремительном «кыссу» перебирать ногами, разумеется, первым был Запир.

Видно было, как ребята истосковались по родным мотивам, по танцам. Многие поснимали тяжелые армейские ботинки и портянки. И танцевали-то как! Казалось, по тысяче чертей было привязано к каждой ноге.

Не помню, сколько мои товарищи, месили снег, но, видимо, упрямый старшина решил положить конец нашему безумству, зычно подал команду строиться. Тут же умолк барабан, будто оборвалась струна. Мы стали строиться. И вдруг услышали незнакомый голос – чистый, сильный, задушевный, я бы сказал, бархатный. Голос все рос, креп, ширился, оттолкнувшись от дальних холмов, устремился ввысь и, казалось, подхваченный ветром, уходил за горы, за которыми, мы знали, находился Дагестан. Но голос не звал домой.

Сцена из спектакля М. Курбанова «Молла Насретдин». Режиссер Г. Рустамов, 1940 г. Джумайсат – Б. Мурадова, Молла – Т. Гаджиев

Среднего роста, крепко сложенный мужчина пел старинный кумыкский йыр – героическую песню, которая в тот день адресовалась нам, маршевикам:

Чем прийти нетронутым,

Трусом – подлецом,

Воротись на родину

Мертвым храбрецом…

– Кто он? Кто? – спрашивали красноармейцы.

– Татам Мурадов, – отвечал Запир Абакаров.

На следующий день мы уезжали на фронт».

…После гибели кадарца Солтанмеджида Татам Мурадов приютил его дочь Барият, которая приходилась ему племянницей.

С восьми лет она начала выступать в кружке художественной самодеятельности и чаще всего в ролях мальчиков. Узнав об этом, иные горцы громко выражали свой гнев, плевались и уходили с концертов. Над матерью Барият смеялись соседи. Незнакомые женщины показывали на нее пальцами как на богоотступницу. Но чаще всего доставалось самой Барият. Ей вслед бросали камни, раз ударили в лицо, а однажды какой-то фанатик погнался за ней с заряженным наганом. Аргумент был один: «Как смеет горянка показываться на сцене да еще кривляться?!»

– Пусть убьют, – поклялась Барият, – но сцену я не оставлю.

Прошли годы. И, когда Барият с театром появлялась в аулах Дагестана, перед нею стелили ковры, к ее ногам бросали цветы, целовали, прижимали к груди как самую близкую родственницу. Матери называли ее именем своих дочерей. Когда республика отмечала 50-летие со дня рождения актрисы, надо было видеть, какой поток писем, подарков, сувениров шел в те дни в Махачкалу.

Народ выдвинул ее депутатом Верховного Совета СССР, неоднократно – депутатом Верховного Совета Дагестана.

В 1960 году во время Декады дагестанской литературы и искусства в Москве кумыкский театр показал «Каменного гостя». Роль Лауры исполняла Барият. С необыкновенным волнением актриса ждала, что скажет Москва, где живут и работают лучшие в мире ценители искусства. И те откликнулись. Профессор, народный артист СССР Рубен Симонов сказал: «Лаура в исполнении Барият Мурадовой – один из лучших образов классической драматургии».

Но, может, это комплимент доброго мастера «провинциальной» актрисе? Ничего подобного. Вот отзыв Людмилы Целиковской: «Пятьдесят раз я сыграла Лауру в «Каменном госте». Актриса Барият Мурадова познакомила меня с такой Лаурой, которую я до сих пор никогда не знала».

Сцена из спектакля «Потопленные камни» – Барият Мурадова и Тажутдин Гаджиев

Их, отзывов, много. Вот что сказала народная артистка Советского Союза Любовь Орлова: «Барият Мурадова, мы с вами почти незнакомы, но я увидела вас в роли Лауры и полюбила навсегда».

В мае 1960 года за выдающиеся сценические успехи Указом Президиума Верховного Совета СССР Барият Мурадовой было присвоено звание народной артистки Советского Союза.

Семья Мурадовых дала не только Татама и Барият.

Сестра Барият – Саният Мурадова тоже славилась как одна из талантливых артисток в республике. Ее герои – немного ворчливые, немного задиристые, немного смешные, но, в общем, очень добрые люди. Саният – кавалер ордена «Знак Почета», народная артистка Дагестана, заслуженная артистка РСФСР.

Дочь Барият Инесса тоже актриса. Она окончила театральное училище имени Щукина. Вторая дочь Барият Мурадовой – Бэла Мурадова – прямого отношения к сцене не имеет, но тоже связывала свою жизнь с искусством. Она скульптор, участница и лауреат многих выставок.

Брат Барият – Мурад Мурадов обладал прекрасным музыкальным слухом и памятью, великолепно играл на многих инструментах, сочинял музыку.

…О скромности великой актрисы мне напомнил один случай, когда в связи с 50-летием Октябрьской революции я был приглашен в Москву. В течение 30 минут по Центральному телевидению я рассказывал об истории и культуре Дагестана. В тот момент, когда я коснулся творчества Барият Мурадовой, мой рассказ сопровождался кинофрагментом из спектакля «Госпожа министерша».

Наблюдая за ситуациями, в которых с блеском проявлялся комический талант актрисы, невозможно было удержаться от смеха. И я засмеялся, забыв, что передачу надо продолжить. Пришлось начинать все сначала. Это было время, когда для записи из-за границы закупались дорогостоящие широкие пленки.

Режиссер передачи намекнул мне об этом. Но и второй дубль закончился тем же. Чтобы не сорвать передачу, я прикусил губу и не глядел на экран, пока Барият выкидывала свои «штучки».

Народная артистка СССР Барият Мурадова

Но мое выступление имело свое продолжение. В тот день, оказывается, наша землячка лечилась на одном из южных курортов страны. Передачу видели отдыхающие санатория, в то время как Барият Солтанмеджидовна находилась на пляже. Стоило ей появиться, как ее стали упрекать, что, оказывается, она народная артистка СССР, депутат Верховного Совета СССР, но им не сказала об этом ни слова.

Дагестанка растерянно глядела на них: «Откуда вы это знаете?»

– Да вот только что закончилась передача о Дагестане и его героях.

– Я сразу подумала, – признавалась мне Барият Мурадова, – что это вы рассказали обо мне. Спасибо вам.

Приступая к рассказу о плеяде Мурадовых, я сообщал, что в марте 1973 года у меня гостила Барият Мурадова. Мы жили тогда в трехэтажном доме по улице Айвазовского, 1. Слух о ее приезде быстро облетел всех соседей. И они, будто по разным причинам, будто невзначай, стучались к нам, лишь бы поздороваться, обнять, поцеловать, переброситься словом-другим и, извинившись, освободить место другим. А мы были счастливы, что нас посетила легенда дагестанской сцены Барият Султанмеджидовна Мурадова.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.