Семья Николая I в Аничковом дворце

Как не единожды говорил и писал Николай I, для него Аничков дворец остался местом, где прошли его самые счастливые годы с 1817 по 1825 г. Александра Федоровна вспоминала слова своего супруга: «Если кто-нибудь спросит, в каком уголке мира скрывается истинное счастье, сделай одолжение, пошли его в Аничковский рай».

Позже император, конечно, выкраивал время, для того чтобы несколько зимних недель пожить в любимом дворце, но с 1826 г. главным домом для него стал Зимний дворец.

Собственно, отсчет семейной жизни Николая Павловича можно начинать с момента его встречи с невестой на границе Пруссии и России летом 1817 г. Как вспоминала Александра Федоровна, «я была встречена на границе свитою, состоявшею из престарелой княгини Волконской[121] и двух фрейлин – графини Екатерины Шуваловой и Варвары Ушаковой, обер-мундшенка графа Захара Чернышева, гофмейстера графа Альбедиля, камергера князя Василия Долгорукова и камер-юнкера графа Соллогуба».

При этом саму прусскую принцессу в Россию сопровождала достаточно многочисленная свита, которую впоследствии предполагалось на некоторое время разместить близ молодоженов – в самой резиденции и зданиях на территории усадьбы: «Меня сопровождали из Пруссии графиня Трухзес, в качестве обер-гофмейстерины, графиня Гаак, рожденная Тауенцен, и моя добрая Вильдермет, бывшая моей гувернанткой с 1805 года»[122].

После посещения дворцовых резиденций в Гатчине и Павловске 20 июня 1817 г. состоялся торжественный въезд невесты великого князя Николая Павловича в Петербург, где ей отвели покои в Зимнем дворце. Затем все пошло по традиционному сценарию: 24 июня состоялось миропомазание; 25 июня, в день рождения Николая Павловича, – обручение; 1 июля, в день рождение невесты, – бракосочетание. В своих воспоминаниях Александра Федоровна упомянула, что: «Мой жених становился все нежнее и с нетерпением ожидал дня, когда назовет меня своей женой и поселится в Аничковском дворце».

Наконец, после завершения церемонии бракосочетания, проведенной в Зимнем дворце, и торжественной трапезы, закончившейся около в 10 часов вечера, молодожены отправились в отведенную для них резиденцию: «Мы спустились по парадной лестнице, сели в золотую карету со вдовствующей Государыней; конвой кавалергардов сопровождал нас до Аничкового дворца. Я в первый раз увидела этот прекрасный дворец!» – вспоминала Александра Федоровна.

В Аничковом дворце у парадной лестницы молодоженов встретили с хлебом-солью Александр I и императрица Елизавета Алексеевна. Затем «Статс-дамы присутствовали при моем раздевании; мне надели утреннее платье из брюссельских кружев на розовом чехле; ужинали мы в семейном кругу с некоторыми из старейших приближенных: графом Ламздорфом, княгиней Дивен и нашими прусскими дамами».

Аничков дворец в 1810-х гг.

Аничков дворец в 1830-х гг.

По воспоминаниям Александры Федоровны: «На следующий день вдовствующая Государыня приехала к нам первая, Император Александр привез великолепные подарки. Мы радовались, словно дети, удовольствию выехать впервые после свадьбы в коляске вместе и сделали визиты Императрицам, Великому князю Константину [Павловичу] и тетушке принцессе Вюртембергской. Свадебные празднества, различные балы, baise mains[123] – все это прошло для меня словно сон, от которого я пробудилась лишь в Павловске, бесконечно счастливая тем, что очутилась, наконец, в деревне!». Так началась семейная жизнь Николая I, которая продолжалась в стенах Аничкова дворца до конца 1825 г. Это были действительно лучшие годы их семейной жизни, когда, по словам Александры Федоровны, «мы, он, как и я, были поистине счастливы и довольны только тогда, когда оставались наедине в наших комнатах».

Наряду с праздничными торжествами, Александр I определился со службой младшего брата, назначив его 3 июля 1817 г. генерал инспектором по инженерной части и шефом лейб-гвардии Саперного батальона. 27 июля 1818 г. состоялось назначение Николая Павловича командиром 2-й бригады 1-го гвардейской пехотной дивизии, в составе полков лейб-гвардии Измайловского и Егерского.

Только в сентябре 1817 г. молодожены «возвратились в Аничков дворец, в котором почти не жили еще вовсе». При этом праздники продолжились и в Петербурге, поскольку в Аничковом дворце молодожены впервые «устроили там маскированный вечер для нашего всегдашнего павловского общества; все были замаскированы с головы до ног: Maman – волшебницею, Императрица Елизавета Алексеевна – летучею мышью, я – индийским принцем, с чалмой из шали, в длинном ниспадающем верхнем платье и широких шароварах из восточной ткани. Когда я сняла маску, мне наговорили массу комплиментов. Талья у меня тогда оставалась еще довольно тонкая, хотя я пополнела и особенно похорошела в начале беременности». Собственно, с этого маскарада осени 1817 г. берет начало традиция аничковских маскарадов, балов и любительских спектаклей.

18 сентября 1817 г. императорский двор отправился в Москву. Потом наступило время адаптации, беременность великой княгини, рождение 17 апреля 1818 г. будущего Александра II и возвращение в Петербург. После рождения великого князя для его обслуживания создали штат слуг, которые для бережения младенца выехали в Петербург из Москвы раньше родителей.

Когда колонна карет, возвращавшаяся из Москвы, проезжала по Невскому проспекту, то Александра Федоровна увидела в одном из окон Аничкова дворца, «на руках у няни, нашего маленького Сашу, настоящее дало себя знать самым приятным образом, и глаза мои наполнились слезами». Но кортеж проехал мимо дворца до Казанского собора, где отслужили благодарственный молебен.

Подчеркну, что жизнь в Аничковом дворце великокняжеской четы прописана фрагментарно, но в целом картина воссоздается со всеми ее радостями и бедами. Например, летом 1818 г. Николай Павлович заболел корью: «…он возвратился домой, дрожа от лихорадки, бледный, весь позеленевший, чуть не падая в обморок. Я испугалась; его уложили в кровать, а на следующий день обнаружилась корь. Болезнь была довольно легкая и шла обычным чередом. Я ухаживала за мужем, но от времени до времени появлялась и на празднествах». Но через несколько дней с корью слегла и Александра Федоровна: «Едва возвратившись в Аничков дворец, я захворала – у меня тоже оказалась корь; на пятый день я почувствовала себя особенно дурно, у меня разболелась грудь, но несколько пиявок, вовремя поставленных, облегчили мои страдания, и выздоровление пошло быстро. Нашего маленького Сашу удалили; он жил в Таврическом дворце под покровительством вдовствующей Государыни».

В.А. Жуковский

К осени 1818 г. все стабилизировалось, и зимний сезон 1818/19 г. стал для молодой четы первым, положив начало многим традициям Аничкова дворца. При этом следует иметь в виду, что семья Николая Павловича в этот сезон – единственный представитель Романовых в Петербурге: Александр I отбыл на Аахенский конгресс, Мария Федоровна отправилась с европейским вояжем к трем дочерям; Елизавета Алексеевна – к своим родственникам в Германию; великий князь Константин находился в Польше. Поэтому вся светская жизнь зимнего сезона 1818/19 г. сезона замкнулась вокруг Аничкова дворца: «Мы с Николаем оказывались единственными членами Императорской фамилии, остававшимися в Петербурге. Нам были даны инструкции касательно того, что следовало делать в высокоторжественные дни».

Если говорить о повседневности, то к 1818 г., по словам Александры Федоровны, сложился «наш маленький аничковский Двор». При этом в него входили не только штатные придворные, но и близкие к молодой семье люди. Например, с осени 1817 г. частый гость в Аничковом дворце – В.А. Жуковский, который обучал Александру Федоровну русскому языку. В его дневниках постоянно встречаются упоминания о визитах в Аничков или другие дворцы: «Утро у великой княгини. Я немного опоздал, и мне как будто был выговор… Она не выучила своей басни и с большим горем рассказывала мне, что ей было некогда… Только хотели мы начать, явился государь. Прошло с четверть часа. Потом явился принц и великий князь. С последним мы нежно поцеловались»[124](3 ноября 1817 г.); «Урок мой был очень приятен: в моей ученице час от часу открываю более милых, непорочных прелестей в сердце. Душа откровенна до младенчества: ум прекрасный, но еще не напуганный опытом» (6 ноября. 1817 г.); «Поутру у великой княгини» (5 сентября 1819 г.). Годы спустя, Александра Федоровна с ностальгией вспоминала: «По утрам я брала уроки у Жуковского или урок музыки и пения и писала письма в Берлин, имея обширную корреспонденцию, и с особым нетерпением ожидала весны, чтобы возвратиться в деревню».

В. Ф. Адлерберг

Среди людей, близких к великокняжеской семье, следует упомянуть Сесиль (Цецилию) Фредерикс[125], уроженку Пруссии, выросшую при берлинском Дворе. Дочь Николая I великая княгиня Ольга Николаевна вспоминала, что: «Мама знала ее со своих девичьих времен. В день ее свадьбы ее муж был произведен в адъютанты Папа, и они вместе жили в Аничковом. Почти всегда в ожидании очередного ребенка, она проводила свои вечера с Мама, в то время как мужья занимались верховой ездой или военными разговорами. Когда Фредерикс получил полк, они должны были переселиться в одну из казарм Московского полка».

Кроме семьи П.А. Фредерикса в усадьбе Аничкова дворца довольно долго жила семья флигель-адъютанта Владимира Федоровича Адлерберга, друга детства Николая Павловича, которого он в дневнике называет детским прозвищем Флам. В.Ф. Адлерберг женился спустя две недели после свадьбы Николая и Александры и три молодые семьи (Николая Павловича, Фредериксов и Адлербергов) практически одновременно въехали в свои квартиры в Аничковом дворце [126].

Два наброска М.В. Адлерберг. Худ. М. Зичи

Таким образом, в Аничковом дворце собирался круг близких к великокняжеской чете людей. Александра Федоровна много музицировала, великий князь Николай Павлович пел народные песни, много рисовал под руководством художника А.И. Зауервейда, сочинял военные марши. Естественно у Александры Федоровны имелся круг близких к ней дам, которых она охотно принимала: «…у жены, чай в залах, Кутузовы с дочерью, г-жа Адлерберг с дочерью и внучками, потом Гагарины, Храповицкий, Пашков, мои, девицы, дети, в последнем зале фокусник Боско, очень ловкие штучки, попрощался с женой», – записал в дневнике Николай Павлович 25 марта 1824 г.

Императрица Александра Федоровна, вспоминая о первых годах жизни, писала, что ее супруг «чувствовал себя вполне счастливым, впрочем, как и я, когда мы оставались наедине»[127] в роскошных апартаментах подаренного им на свадьбу Аничкова дворца. Дома Николай чувствует себя настолько раскрепощенным, что ничуть не смущается своей привычки «продолжительно и громко сморкаться», каждый раз вызывая этим у вдовствующей императрицы Марии Федоровны полушутливую реакцию: «Unser grossen Trompeter fangt schon wieder an»[128]. B.A. Жуковский, который был частым гостем в Аничковом дворце, писал, что: «…ничего не могло быть трогательнее видеть вел. кн. в домашнем быту. Лишь только переступал он к себе порог, как угрюмость вдруг исчезала, уступая место не улыбкам, а громкому, радостному смеху, откровенным речам и самому ласковому обхождению с окружающими… Счастливый юноша… с доброю, верною и прекрасною подругой, с которой он жил душа в душу, имея занятия, согласные с его склонностями, без забот, без ответственности, без честолюбивых помыслов, с чистой совестью, чего не доставало ему на земле?»[129].

Николай I, принимающий рапорт генерал-адъютанта князя А.Я. Лобанова-Ростовского

К 1822 г. в семье появилось двое детей— Александр (1818 г.) и Мария (1819 г.), быт устоялся, к названиям гостиных и залов Аничкова дворца привыкли. О годах жизни в Аничковом дворце с 1822 по 1825 г. много деталей можно почерпнуть из записных книжек Николая Павловича. Записи состоят из отдельных слов – существительных и глаголов, очень редко – предложений. Но, тем не менее, по этим книжкам вполне восстанавливается то, что мы называем поденной, повседневной жизнью, многие детали которой, в силу разных причин, до нас не донесли мемуаристы.

Великая княгиня Александра Федоровна. Худ. П.Ф. Соколов. 1821 г.

К 1822 г. в записных книжках крайне редко упоминаются бытовавшие на то время названия залов Аничкова дворца. Но изредка названия «цветных» гостиных встречаются: «к жене в синюю комнату, Матушка к детям, уходит» (18 марта 1823 г.); «обед в белой комнате» (12 апреля 1823 г.); «в зале музыка Измайловского и саперов, ждал, жена возвращается, обедали в белом зале, музыка» (18 января 1824 г.); «обедали вдвоем у окна» (21 января 1824 г.); «отобедали вдвоем у детей» (23 января 1824 г.); «обедали в бывшей синей» (26 января 1824 г.); «обедал с женой и г-жой Вильдермет в белой комнате, музыка Измайловского» (31 января 1824 г.); «учил в залах унтер-офицеров» (20 марта 1824 г.); «обедали вчетвером в белой комнате, музыка измайловского и гвардейских саперов» (7 марта 1825 г.);

«чай в комнате для игр, Матушка уходит» (16 апреля 1825 г.). Иногда в записях упоминается «зал для игры» и «знаменная». Замечу, что поскольку окна собственной половины выходили на Невский проспект, то супруги часто «обедали у окна», наблюдая за не прекращавшейся жизнью Невского проспекта, в том числе и за похоронами: «иду к окну смотреть на проходящую процессию Гурьева[130]» (3 октября 1825 г.).

Периодически гостиные резиденции демонстрировались, причем не только родственникам, но и профессионалам. Например, 11 апреля 1822 г. Николай Павлович провел «экскурсию» по дворцу для А. Штауберта[131], с которым тогда сблизился как с архитектором Инженерного департамента: «показываю Штауберту кабинет жены».

Рабочий день великого князя в Аничковом дворце до 1826 г. проходил по устоявшемуся алгоритму. Вставал будущий император в разное время: от 7.30 до 9.30, поскольку жестких служебных обязанностей у него тогда еще не имелось. Работа начиналась со встречи со служащими резиденции, включая врача и адъютантов. Затем великий князь выезжал из резиденции. Это мог быть путь к Разводной площадке Зимнего дворца, где проходил ежеутренний развод караулов. Это могла быть инспекционная поездка к гвардейским саперам в Инженерную школу. В течение дня Николай Павлович в обязательном порядке посещал (иногда несколько раз) Зимний дворец, где встречался с «Ангелом» – Александром I, и «Матушкой» – императрицей Марией Федоровной. К обеду Николай Павлович возвращался домой, где обязательно посещал комнаты детей, а затем поднимался на половину супруги. Именно так, сначала к детям, затем к супруге. Они обедали, часто спали вместе после обеда, а затем, во второй половине дня, начиналась семейная и светская жизнь во всем ее разнообразии: визиты к родственникам, прием гостей, игры с детьми, прогулки по Петербургу, театр, балы и пр. По сравнению со временами, когда Николай I, вполне обоснованно, именовал себя «каторжником Зимнего дворца», жизнь шла вполне суетно-беззаботная.

Например, 24 ноября 1822 г. великий князь записал: «Жена вышла, к детям, у себя, Моден, уходит, жена, у нее, читал, Моден, снова уходит, дремал, Матушка, иду ее встречать, к детям, поднялся, Михаил, обедали вчетвером в белой комнате, дети, отобедали, говорили, Матушка уезжает с Михаилом, провожаю ее…».

Любопытно, что в кратких записях отразились и увлечения великого князя. Он очень часто и помногу рисовал: «…возвратился, спал… читал, спал, немного рисовал… рисовал, чай» (1 апреля 1822 г.). Кстати под термином «читал» Романовы, чаще всего, имели в виду чтение документов. Пожалуй, только из записей Николая I мы можем узнать, что он периодически рыбачил: «…ловил рыбу на крючок» (8 августа 1822 г., Петергоф, Марли); «рыбачил, ничего не поймал, Орлов, вытаскивает форель» (10 августа 1822 г., Ропша).

В молодые годы Николай Павлович довольно часто музицировал: «…втроем во дворец к Императору. Пел, к императрице» (6 января 1822 г.); «играл на фортепиано» (14 августа 1822 г.); «у жены, за фортепиано, рисовал» (24 августа 1822 г.). Судя по тому, что 15 октября 1822 г. он записал «…учился играть на фортепиано», великий князь не был доволен своей музыкальной квалификацией, но, тем не менее, 29 марта 1823 Николай Павлович не только слушает «концерт на кларнете Бреннера[132]», приехавшего из Мюнхена, но и аккомпанирует ему на клавесине. Но больше его привлекла военная духовая музыка: «…иду играть музыку саперов в нижнюю залу, превосходно» (2 октября 1822 г.). Близкий к великокняжеской семье князь А.Н. Голицын[133] устраивал концерты, квартеты любителей и буквально превратил дворец великой княгини в музыкальный салон[134].

А.Н. Голицын

Естественно, очень много места в записях будущего императора занимала его супруга – Александра Федоровна. Они вместе обедали и ужинали, записи «обедали вдвоем» и «ужинали вдвоем» повторяются постоянно – это их семейный уклад, когда супруги могли остаться наедине и обсудить любые вопросы без лишних ушей. Как только пригревало («ужены, на балконе, 15 градусов в тени»), открывались окна в сад, и супруги «обедали вдвоем у окна» (14 апреля 1825 г.). После обеда супруги часто ложились отдохнуть вместе или врозь: «обедали вдвоем, спал один» (14 января 1822 г.); «прилег с женой в спальне, спал» (21 апреля 1823 г.). По молодым годам занимались любовью: «…обедали вдвоем, после предположения о беременности жены… чай, один на двоих, перед чаем (F.L.s.)» (9 января 1822 г.); «мои[135], ужинал с женой, раздел ее, она ложится, (f.l.s.), уехал в час пополуночи» (18 января 1822 г.); «приехал в 11 часов, жена в постели (f.l.s.) (f.l.t.d.), много разговаривали» (12 марта 1822 г.). 31 декабря 1822 г. Николай Павлович записал в дневнике: «…у жены, слезы, успокоил, тяжелое решение воздерживаться от Е, пока она не захочет».

Именно в Аничковом дворце Александра Федоровна 30 августа 1822 г. родила свою вторую дочку – Ольгу. За неделю до этого события в Аничков доставили «9 кормилиц из Царского Села», которых осматривала акушерка Александры Федоровны «г-жа Гесс», забраковав всех, ибо «все нехороши» (24 августа 1822 г.).

Как следует из письма Александра I (26 сентября 1822 г.) к сестре Марии Павловне, роды случились преждевременными: «Вы, любезная Сестрица, должно быть, не знали, судя по дате Вашего письма, о преждевременности благополучных родов Александрин. Несмотря на такую поспешность, только что родившийся маленький человечек чувствует себя хорошо и обещает стать со временем красавицей, мне бы хотелось, чтобы она была такой же милой, как и Ее Сестрица»[136].

Великая княжна Ольга Николаевна.

Худ. П.Ф. Соколов

Великая княжна Александра Николаевна.

Худ. П. Ф. Соколов

Николай Павлович в своих записках довольно подробно описал эти волнующие минуты, поскольку лично присутствовал на родах, держа жену за руку: «Жена разбудила в 2 часа, у нее боли, посылаю за Крайтоном, г-жой Гесс, Лейтеном… пишу Матушке, приезжает, приезжает Гесс… прибирают спальню… я один с Гесс, в 4 ч. 1/4 все разрешилось, без сильных болей и без криков, маленькой Ольгой. Да будет имя Господне тысячекратно благословенно за сие новое подтверждение Его бесконечной благости… маленькая кричит, как лягушка, молитва в спальне, жена целует малютку, все выходят, спустился проведать детей, показываю им Ольгу… поменял сорочку… Императрица уходит, Матушка уходит, у меня болит голова и боли в сердце, Лейтен и Крайтон, дают мне рвотное, стошнило четырежды очень сильно, задремал в знаменной комнате, вернулся к жене, дремлет, спрашивает детей, смотрит на них всех, уходят… все устроено с курьерами»[137].

Сама Ольга Николаевна также упоминала в воспоминаниях, явно пользуясь семейными преданиями, что роды были преждевременными: «Мое появление было таким неожиданным, что Бабушка [Императрица Мария Федоровна], срочно вызванная из Таврического дворца, нашла меня уже лежащей в постельке моего брата Александра, так как не было даже времени приготовить мне колыбель и пеленки. Я родилась третьей и увидела свет в Аничковом дворце в Санкт-Петербурге».

На следующий день в дневнике появилась весьма характерная для будущего императора запись: «…красивая кормилица малышки» (31 августа 1822 г.). Любовь к супруге и внимание, беспрестанно оказываемое ей, совершенно не мешало Николаю Павловичу постоянно фиксировать наличие симпатичных женщин в своем окружении, совершенно вне зависимости от их социального статуса, и заниматься, как он сам говорил, «васильковыми дурачествами»: «…ужены, видел через двери представления дам, хорошенькая М. Солова» (23 марта 1824 г.). Опять-таки по молодым годам, брутальность великого князя время от времени выливалась в семейные недоразумения: «сцена ревности в театре» (18 апреля 1822 г.); «разделся, ужены, ссора, один в церковь, обедня, вышел, к жене» (28 января 1823 г.).

Как мы видим, в ночь родов Александры Федоровны в Аничковом дворце побывали обе императрицы: Мария Федоровна и Елизавета Алексеевна. Повторю, что Николай Павлович непосредственно присутствовал при родах супруги и сильно перенервничал, его даже четыре раза стошнило, такая реакция на стрессы характерна для великого князя. Также у супругов было «готово» имя для новорожденной. При этом наверняка имелось и имя на случай рождения мальчика. Сорочка, в которой Николай Павлович прижимал новорожденную, потом хранилась в семье, что было данью старой дворцовой традиции. Из спальни, в которой проходили роды, Александра Федоровна вышла только 11 сентября 1822 г.: «жена переходит в свой кабинет». А 28 сентября 1822 г. «Блок с бирюзовой диадемой и грушами для моей жены, к жене, отдал ей это» – это традиционный подарок супруге «за ребенка». Добавлю, что у супругов в резиденции была общая спальня и кровать. Но иногда они спали врозь, и Николай Павлович всегда фиксировал это. Например, когда в декабре 1822 г. Александра Федоровна заболела ветряной оспой, он лег на походной деревянной раскладушке: «кровать ломается, смеялся, спал на полу» (7 декабря 1822 г.).

Возвращаясь к родам Александры Федоровны в Аничковом дворце (30 августа 1822 г.), приведу отрывок из письма Александра I к сестре Марии Павловне от 10 сентября 1822 г.: «Вы должно быть уже знаете, что моя невестка сделала мне к этому дню очень милый подарок, счастливо разродившись девочкой, которую нарекли Ольгой. Мать и ребенок чувствуют себя хорошо»[138]. Напомню, что 30 августа – это день тезоименитства Александра I, так что Александра Федоровна действительно преподнесла Александру I подарок. В свою очередь император отдарился. Как упоминает Ольга Николаевна: «По своем возвращении Государь привез мне, как подарок к крестинам, бокал из зеленой эмали и такую же чашу, которые я храню до сих пор. Когда он снова увидел Мама во всей прелести ее юности, с ребенком на руках подле отца, смотревшего на нее с гордостью и любовью, бездетный Государь был необыкновенно тронут и сказал: „Было бы ужасно и непростительно, если когда-либо в жизни один из вас разочарует другого. Верьте мне, существует только одно истинное счастье – семья. Берегите ее священный огонь“».

Когда летом 1825 г. в семье великого князя должен был родиться четвертый ребенок, хозяйственники Аничкова дворца подготовили для него комнаты: «в Петербург… к себе, Блок, Дилдин, видел комнаты для будущего младенца, в детских комнатах, разделся… обратно в Царское» (30 мая 1825 г.). Кстати, вопрос о том, где будет рожать Александра Федоровна, стал темой отдельного семейного «сражения». Дело в том, что приближающиеся роды не были поводом менять график традиционных переездов семьи из резиденцию в резиденцию. Поэтому, когда Николай Павлович, накануне переезда в Царское Село (19 апреля 1825 г.), сообщил матушке, что они хотят, чтобы роды состоялись в Аничковом дворце, это вызвало неудовольствие вдовствующей императрицы: «у Матушки, говорил, на ее вопрос сообщил ей, что хочу, чтобы моя жена рожала здесь, неудовольствие»; «Матушка на меня дуется» (20 апреля 1825 г.); «объяснился с Матушкой, кое-как успокоил» (21 апреля 1825 г.). И, тем не менее, «решили ехать завтра в Царское Село» (23 мая 1825 г.).

Прогулка великого князя Николая Павловича и великой княгини Александры Федоровны в кабриолете (на заднем плане ограда сада и фасад Аничкова дворца)

Когда родившуюся в июне 1825 г. в Александровском дворце Царского Села дочку Николая Павловича, названную Александрой, перевезли осенью в Аничков дворец, он стал регулярно заходить и в ее комнату: «снова пошел к моей малышке… Вернулся, у моей малышки, у себя» (26 октября 1825 г.); «у моей малышки, Олинька прибыла из Гатчины» (27 октября 1825 г.).

Следует упомянуть, что для маленьких детей, росших в Аничковом дворце, из Царскосельской императорской фермы на зиму доставляли корову с кормами для того, чтобы у маленьких великих князей и княжон всегда было парное молоко[139].

Николай Павлович выезжал из дворца с женой на прогулки: «гулял в карете с женой», «ездил на прогулку в карете, потом пешком с женой, мартовская погода» (17 января 1822 г.); «прогуливался с женой в ландо и пешком» (18 марта 1822); «прогуливался с женой в карете, погода мерзкая» (21 марта 1822).

Изредка во время прогулки супруги делали покупки[140]: «С женой по железной лестнице в придворную церковь, потом гулять пешком и в английский магазин, вернулись в карете к детям» (21 марта 1824 г.); «по дороге заехал в Английский магазин за бирюзой… жена в саду, иду к ней» (13 апреля 1822 г.). Замечу, что это последнее поколение Романовых, которое могло позволить себе спонтанно «заезжать»[141]в петербургские магазины. Также отмечу, что вроде бы совершенно обычное дело – прогулки с женой по Невскому проспекту, но ни у Александра I, ни у Константина такой семейной практики не было, поэтому окружающими эти банальные прогулки воспринимались как настоящее событие. Также добавлю, что у Николая I в 1830-х гг. имелась 5 %-ная скидка в английском магазине «Никольс и Плинке» как у постоянного покупателя.

Очень большое место в жизни молодых супругов занимали дети. Детские комнаты находились на первом этаже Аничкова дворца, окнами в сад. Николай Павлович в течение дня постоянно заходил к детям, стараясь не только проводить с ними время, но и играть: «обедали вдвоем, потом играл с детьми… поднялся с Муффи[142], дети, попрощался, ужинал, говорил, Седжер, лег» (13 марта 1822 г.); «обедали вдвоем, играл с детьми, разговаривал с Муффи, работал, лег» (14 марта 1822 г.); «возвратился, играл с детьми» (19 марта 1822 г.); «обедали вдвоем, потом играл с детьми» (20 марта 1822 г.). В дневнике всегда отмечались любые события в детской: «Олинька ходит одна» (19 ноября 1823 г.). Родители иногда гуляли с детьми в дворцовом саду: «Возвратился, Мэри пешком… Саша пешком… чай с детьми» (16 марта 1822 г.). Надо сказать, что Николай Павлович до конца жизни сохранил эту симпатичную черту – постоянное общение с собственными детьми и внуками, выкраивая время для совместных игр и прогулок, и даже мог покормить с ложечки крохотную внучку. Для непростых семейных отношений предшествующих Романовых это было беспрецедентно.

Великий князь Александр Николаевич.

Худ. П. Ф. Соколов. 1829 г.

Великий князь Константин Николаевич.

Худ. П. Ф. Соколов. 1828 г.

Периодически родители, дяди и бабушка дарили детям подарки: «в коляске, Блок дал мне игрушки для Саши» (17 августа 1822 г.); «спустился к детям, играл… Саша в полной конногвардейской форме, забавный» (2 сентября 1822 г.). Эту «полную конногвардейскую форму» 4-летнему мальчику подарили родители, и, конечно, он смотрелся «забавно». Дарила военную форму и бабушка – императрица Мария Федоровна: «Матушка дарит ему форму солдата-измайловца, очень мил, она уходит» (29 августа 1822 г.).

Надо сказать, что «милитаризм» в воспитании – самое обычное дело в дворянских семьях. Баронесса Медем вспоминала, как в 1821 г.: «Мой отец – наставник великого князя – повез меня после выпуска из Екатерининского института в Аничков, чтобы представить Николаю Павловичу. Николай разбудил трехлетнего сына и заставил его под барабан маршировать по гостиным, говоря при этом: „Солдат должен быть готов всегда и везде в любое время“»[143]. Конечно, приведенный отрывок отдает николаевским анекдотом, но нечто подобное, видимо, имело место.

Император Николай Павлович с сыновьями Николаем и Михаилом. Худ. О. Верне. 1836 г.

Каждый из детей имел штат прислуги. Когда будущему Александру II в апреле 1834 г. исполнилось 16 лет, составили список лиц, «состоящих при Наследнике Цесаревиче со дня рождения Его Высочества», т. е. начинавших свою службу в Аничковом дворце: полковница Тауберт (жалованье 2400 руб., пенсия с 1825 г. 600 руб., («померла», так в документе. – И. 3.) в 1826 г.); англичанка Кристи (жалованье 2000 руб., померла в 1825 г.); англичанка Марья Коссовская (с 6 августа 1819 г., пенсия с 1825 г. 600 руб.); камердинер Китаев (пенсион с 16 апреля 1825 г. 500 руб., умер в 1828 г.); камердинер Брызгалов (пенсия 500 руб. с 16 апреля 1825 г., с 1825 г. на половине великих княжон); кормилица крестьянка Корцова (пенсия 600 руб., уволена в 1819 г.); камер-юнгфера Мальм (уволена в 1819 г. по замужеству); лакеи и истопники также перечислены в документе поименно[144].

Комнаты маленьких детей в Аничковом дворце были заполнены игрушками, как обычными, так и императорского уровня. Например, когда в 1838 г. умерла воспитательница великих князей Николая и Михаила Николаевичей англичанка Коссовская, то хозяйственники организовали приемку драгоценных вещей по описи. Николаю тогда шел 7-й, а Михаилу 6-й год.

Детский барабан великого князя Александра Павловича. Мастер Потапов. Около 1782 г. Серебро, золото, кожа. ГЭ

В списке, среди многого прочего, значились два ордена Св. Андрея Первозванного, два креста и две звезды этого ордена. Также в комнатах мальчиков хранились две золотых медали «Блаженной памяти императрицы Марии Федоровны».

Наряду с этими взрослыми вещами имелись и вещи совершенно детские, такие как «побрякушка золотая, украшенная алмазами» и «детский серебряный барабан и барабанная палка»[145].

Эту опись драгоценных вещей просмотрел император Николай Павлович, и он «высочайше» распорядился по поводу «побрякушки» и барабана. Поскольку мальчики уже выросли, то Николай I приказал передать «побрякушку золотую, украшенную алмазами» в комнаты цесаревича «в свое время… после бракосочетания», рассчитывая, что когда в семье цесаревича Александра Николаевича родится ребенок, то он в свою очередь будет забавляться этой «переходящей» погремушкой. Серебряный барабан, который принадлежал еще маленькому Александру I, с той же целью также передавался в комнаты цесаревича.

По поводу «побрякушки золотой» надо сказать несколько слов. Эту, говоря привычными терминами, детскую погремушку изготовили мастера-ювелиры Самсон Ларионов и Михаил Бельский по заказу императрицы Анны Иоанновны в 1740 г. Погремушка[146] имела любопытную конструкцию, поскольку совмещалась со свистком. Доподлинно известно, что с этой погремушкой-свистком играл Александр I. Его младший брат, будущий император Николай I, также, будучи ребенком, забавлялся с этой «побрякушкой». В результате «побрякушка» стала носить «переходящий» характер, развлекая исключительно мальчиков, рожденных в семье правящего императора, по прямой нисходящей линии. И таких переходящих игрушек в детских комнатах было довольно много.

Александр I в детстве с погремушкой в руке

Погремушка-свисток

В традициях Романовых было дарить так называемое детское оружие, и это вполне функциональные вещи, только маленького размера. Таким образом мальчиков приучали к их будущей профессии – офицеров Российской армии: «Дарю Саше мою старую пушечку» (14 апреля 1823 г.); «Одел Сашу черкесом» (31 января 1824 г.). Время от времени родители приглашали в Аничков дворец, говоря сегодняшними терминами, «аниматоров», которые развлекали детей. Императрица Елизавета Алексеевна описывает одну из игр, «принесенных» обер-гофмейстером великого князя Николая графом Моденом, который являлся одним из организаторов детских развлечений. Она пишет (7 октября 1821 г.), что Моден «принес маленькому Александру воздушные шарики (у них есть название, но неизвестное мне). Игра сия так всем понравилась, что бедному зайчику пришлось со слезами на глазах уступить ее для больших. С особенным удовольствием развлекалась сама великая княгиня и ее фрейлины вместе с кавалерами и адъютантами. А вчера, едва кончился обед, сразу же загремела канонада от сих взрывающихся шариков»[147]. Замечу, что эта игра прижилась, и художник А.Ф. Чернышов в 1840-х гг. запечатлел эту игру с шарами. Впрочем, игры были самыми разными. Николай отметил в дневнике: «У жены, у детей, Моден, китайские тени, марионетки» (15 января 1824 г.).

Сцены из семейной жизни императора Николая I. Рождественская елка в Аничковом дворце. Худ. А.Ф. Чернышов. Фрагмент

Изредка в Аничков дворец заезжала супруга Александра I – императрица Елизавета Алексеевна. При этом она, похоронившая двух дочерей, прежде всего шла в детские комнаты: «…к детям, Моден, играл, к жене с детьми, Ольга, все трое у меня на коленях, уходят, старуха уходит, Императрица» (4 сентября 1822 г.); «прибыл, к детям, Ольга меня узнает, к жене, к себе…у детей, играл…Императрица, удивлен» (16 января 1823 г.). Это «удивлен», появилось, конечно, не на пустом месте. И о глубокой неприязни со стороны Елизаветы Алексеевны к семье Николая Павловича супруги были прекрасно осведомлены. Говоря о начале своей жизни в России, Александра Федоровна совершенно не случайно отметила: «Я бывала часто у Императрицы Елизаветы, которая относилась ко мне в то время весьма дружественно».

Но при всем своем неприязненном отношении к Николаю и Александре, императрица Елизавета Алексеевна в целом по-доброму относилась к их детям. Впрочем, других законных детей у Романовых тогда и не было. 19 января 1820 г. императрица писала сестре Александра I – великой княгине Марии Павловне: «Когда я имею на то возможность, то хожу играть с детьми Николя, которые, как вы знаете, проживают в настоящее время в Ваших покоях. Эти голубки меня искренне забавляют, они милы, особенно малютка Мэри, бедный Александр, взрослея, страдает иногда последствиями первородного греха. Дай Бог, чтобы его воспитание стерло эти следы, насколько возможно!»[148]. Годом позже, 22 апреля 1821 г., Елизавета Алексеевна писала: «Маленький Александр – красивый ребенок, но не отличается ни живостию, ни умом, однако от природы благодушен, у него красивое лицо и приятная улыбка, хотя, к сожалению, не совсем вышел ростом. Зато сестра его намного живее; это настоящая маленькая барышня, в полном смысле сего слова. От ее кокетства и жеманства можно помереть со смеху. Она тонко понимает все, что относится к нарядам, и в годовалом возрасте примечала все необычное в туалетах. У нее красивое личико, к сожалению, всегда бледное и белое, как простыня»[149].

Как и у всех, дети периодически болели. В резиденции имелись штатные врачи, но родители всегда остаются родителями, и малейшие недомогания или беды детей становились поводом для записей: «к Саше у него сильный жар… уехал с Матушкой, к Саше, сильный жар, она уходит… вернулся к Саше» (30 июля 1822 г.); «Крайтон разбудил в 6, Саша все так же, встал в 8.30, Крайтон, Саше немного лучше, у жены, потом к Саше, довольно весел» (31 июля 1822 г.); «иду посмотреть на Ольгу, ей нездоровится» (2 октября 1822 г.). 28 октября 1822 г. «Ольге привили оспу», к этому времени это была обычная процедура, начало которой положила императрица Екатерина II еще в 1768 г.

Родители следили не только за здоровьем детей, но и руководили воспитательным процессом. Например, 29 июля 1822 г. Николай Павлович за какую-то провинность «выбранил Кристи». Кристи – это Анна Александровна Кристи, бонна-англичанка, с 1821 г. состоявшая при великом князе Александре Николаевиче (будущем Александре II) и великой княжне Марии Николаевне. Хотя девочке исполнилось только 3 года, а Ольге вообще пара месяцев, и, тем не менее, зайдя в детскую «взглянуть на Мэри и Ольгу… выбранил девочек за грубость» (15 октября 1822 г.); «к детям, отругал Мэри» (16 марта 1823 г.); «отругал Карла[150] и надрал ему уши» (25 марта 1823 г.).

К.К. Мердер

Ю.Ф. Баранова

В 1822 г. Николай Павлович, озаботился подбором гувернантки для своей дочери Марии, которой 6 августа исполнилось 3 года. Уже 9 августа 1822 г. Николай записал в дневнике: «…остаюсь вдвоем с госпожой Адлерберг, говорю с ней о ее дочери[151], как гувернантке Мэри, прошу об этом подумать».

Когда будущему Александру II пошел седьмой год, Николай Павлович подобрал сыну воспитателя – Карла Карловича Мердера[152]: «Мердер, объявляю ему, что он будет взят к Саше, да благословит Бог выбор! А мы в нем надеемся найти то, что искали» (9 мая 1824 г.); «Мердер помешан на Саше!!! Большой день, да поможет Бог нашим намерениям и благословит наш выбор» (13 июня 1824 г.). Тогда же будущего Александра II перевели в новые комнаты, и его начали воспитывать отдельно от других детей: «в новой комнате Саши» (19 июля 1824 г.).

С апреля 1824 г. действительный статский советник В.А. Жуковский занял должность наставника подраставших детей великокняжеской четы[153]: «…вернулся к себе, к детям на урок Жуковского с Мэри… к Саше, Жуковский экзаменует, большой прогресс, желание учиться, первые уроки геометрии» (21 ноября 1824 г.). Официально Жуковский занимает должность воспитателя, спустя год, с 16 апреля

1825 г., с жалованьем 2000 руб. в год. Тогда в дневнике Николая Павловича встречаются записи: «встретил Сашу с Жуковским, поднялся в библиотеку, жена, Мердер, Жуковский, маленький Баранов, Саша, экзамен, дело идет очень хорошо… спустился в сад играл с детьми» (18 мая 1825 г.); «у жены, рисовал, у Саши, Жуковский экзаменует, очень хорошо» (1 октября 1825 г.). Поскольку к 1825 г. дети подросли, то в Аничковом дворце появляется зал для игр. Николай Павлович записывает в дневнике: «…в залы играть с Сашей» (30 октября 1825 г.). Когда семья переедет в Зимний дворец, то там устроят уже две игровые комнаты – для сыновей и для дочерей императора.

Читая дневниковые записи Николая Павловича, складывается впечатление, что Александр I очень тепло относился к семье младшего брата. Судя по всему, император, фактически не имевший семьи, любил бывать в Аничковом дворце[154]. Он регулярно заходил к младшему брату, непременно бывая на половине его детей. Видимо, совершая свои регулярные прогулки по «большому императорскому кругу»[155], Александр I находил возможность на несколько минут заглянуть в семейный дом брата: «…дети в залах, у жены, Мария и Ангел, чай, проводит вечер, много смеялся» (18 марта 1822 г.); «прибывает Ангел, спускаюсь его встречать, большая лента, он идет впереди с детьми, поднялись, говорил, очень милостив, уходит, провожаю его» (21 января 1823 г.); «к детям, Ангел, поднялся, говорил, уходит, провожаю его к детям» (16 февраля 1823 г.).

Александр I на Дворцовой набережной. 1821 г.

Александра Федоровна упоминала, что «Император Александр… проявлял братскую доброту к Николаю и ко мне; он заходил к нам довольно часто по утрам, и его политические разговоры были в высшей степени интересны». Как упоминалось, Александр I часто заходил (заезжал) к брату буквально на минуту, проездом: «император, едет от Левашовой» (27 марта 1822 г.); «император, говорил, так добр, уходит» (29 марта 1822 г.); «Император, говорил, уходит» (8 апреля 1822 г.); «Император, говорил, ушел… Матушка, она заходит к нам посмотреть на детей, уходит» (9 апреля 1822 г.); «спустился встретить Ангела, поднялся, говорил, уходит, проводил» (10 марта 1824 г.); «встретили Ангела, заехавшего к нам, вернулись» (5 апреля 1824 г.); «Ангел приезжает из Царского Села, иду встречать, поднялся, говорил, уходит» (10 марта 1825 г.).

Как мы видим, Ольга Николаевна не погрешила против истины, когда писала, что Александр I «часто приходил к нам отдыхать от государственных забот и хорошо себя чувствовал в нашем тесном кругу, в котором все, благодаря Мама, дышало миром и счастьем сплоченной семейной жизни, так болезненно недостававшей ему. Государыня (Императрица Елизавета Алексеевна), бездетная и тяжело больная, уже долгое время не разделяла своей жизни с Императором» (у Елизаветы Алексеевны и Александра I обе дочери умерли во младенчестве: Мария (1799–1800) и Елизавета (1806–1808)).

Удивительно, что современники долго сохраняли в памяти предания о визитах императора в Аничков дворец. Например, 15 апреля 1884 г. (!!!) Государственный секретарь А.А. Половцов записал в дневнике, что граф Александр Владимирович Адлерберг, росший в Аничковом дворце, «рассказывает, что помнит мастерскую Доу в Зимнем дворце и то, как император Александр ходил туда для написания этого портрета, прибавляет, что хорошо помнит Александра I, который ежедневно после парада приезжал в Аничков дворец к великой княгине Александре Федоровне»[156].

Во время этих визитов периодически велись и серьезные разговоры: «потом Император, говорил о войне турецкой и испанской, великие истины, уезжает, Матушка у детей» (21 марта 1822 г.); «возвратился, Император, обед втроем, говорил о возможных следствиях греческой войны, потом о Татариновой[157] и Михайловском замке, уехал» (22 марта 1822 г.).

Понятно, что Александр I постепенно начал «натаскивать» младшего брата, знакомя его с раскладами внутренней и внешней политики, поскольку летом 1819 г. у них состоялся судьбоносный разговор, определивший будущность Николая Павловича. Об этом разговоре, состоявшемся 13 июля 1819 г. в ходе учений Гвардии в Красном Селе, вспоминали и Николай, и Александра. Как писал Николай I: «Государь начал говорить, что он с радостью видит наше семейное блаженство (тогда был у нас один старший сын Александр, и жена моя была беременна старшей дочерью Мариею), что он счастия сего никогда не знал, виня себя в связи, которую имел в молодости, что ни он, ни брат его Константин Павлович не были воспитаны так, чтобы уметь оценить с молодости сие счастие, что последствия для обоих были, что ни один ни другой не имели детей, которых бы признать могли, и что сие чувство самое для него тягостное… и что потому он решился, ибо считает сие долгом, отречься от правления с той минуты, когда почувствует сему время… Мы были поражены, как громом, в слезах, в рыдании от сей ужасной, неожиданной вести; мы молчали».

Судя по всему, молодые супруги, которые и прожили-то семейно два года, были поражены. Николай I вспоминал: «Вдруг разверзается… под ногами пропасть, в которую непреодолимая сила ввергает его, не давая отступить или воротиться. Вот совершенное изображение нашего ужасного положения»[158]. По воспоминаниям Александры Федоровны «Мы сидели, как окаменелые, широко раскрыв глаза, не будучи в состоянии произнести ни слова».

Впрочем, «натаскивание» на «профессию императора» носило весьма условный характер. С одной стороны, Александр I, видимо, еще не определился со сроками своего ухода, а с другой стороны, и сам Николай Павлович совершенно не стремился выходить за круг обер-офицерских задач. По свидетельству камер-юнкера В.А. Муханова, в те годы Николай Павлович «сам устрашился своего неведения и старался по возможности образовать себя чтением и беседами с людьми ученым. Но условия жизни рассеянной, преобладание военного дела и светлые радости жизни семейной отвлекали его от постоянных кабинетных занятий».

Иногда приобщение к делам младшего брата шло на фоне довольно многолюдного общества. Например, 18 июля 1822 г. Николай Павлович вернулся в Аничков дворец «по Неве» на «паровом куттере», при этом «у Фонтанки пересел в лодку к жене, толпа на мосту, доплыли до Кабинета, Милорадович и пр., толпа, вошел в дом пешком, в комнаты, все уходят, Кавелин, Ангел, дождь, втроем с ним обедать в павильон, моей жене дурно, переполох, миновало, обедали, отобедали, работал с Ангелом над школой для младших гвардейских офицеров, уехал, я в дом».

Периодически Александр I оставался на завтраки и обеды в Аничковом дворце: «Император, обедали втроем, очень весел, говорил о Константине, о Шуваловой, о детях, шалун у камина, работал с ним, до 3-х, ушел через [комнаты] детей» (16 января 1822 г.); «Император, завтракали вместе, уходит» (26 марта 1822 г.); «Пошел в церковь, закончилось, вышел, Моден, потом Император, объяснение с ним и женой, доброе, завтракал, уходит» (28 марта 1822 г.); «Император, говорил и завтракал» (11 апреля 1822 г.); «Ангел, иду его встречать, поднялся, обедали втроем» (5 апреля 1823 г.); «потом Ангел, надел мой сюртук, обедали вчетвером, много смеялись» (24 декабря 1823 г.).

Судя по записям, у Александра I и с супругой младшего брата – Александрой Федоровной сложились теплые отношения: «возвратился домой, застаю там императора, уходит» (31 марта 1822 г.); «к жене, Ангел, разделся, у жены, Ангел, г-жа Кочубей, говорили, она уходит, обедали втроем, он уходит» (23 января 1823 г.); «Ангел у жены» (4 февраля 1823 г.); «Ангел с моей женой уходит в комнаты смотреть новую люстру, вернулся, обедали втроем» (9 апреля 1823 г.); «у жены, Ангел был у нее» (18 февраля 1824 г.); «жена возвращается с Ангелом» (16 апреля 1824 г.). Отношения были настолько теплые, что Александр I мог поцеловать и ножку своей невестки.

Елизавета Алексеевна

Что касается императрицы Елизаветы Алексеевны, то, как упоминалось, к семье Николая Павловича, а особенно к его супруге, она относилась с некоторой неприязнью. Впрочем, и ответной теплоты со стороны молодых супругов тоже не наблюдалось: «возвратился, Император, говорил, уходит… вернулся, иду в Арсенал, семейный обед у нас, с Императрицей, скучно, все уходят» (4 апреля 1822 г.); «вернулся домой, к детям, к жене, нахожу у нее императрицу, она уходит» (15 декабря 1822 г.); «Михаил, обедали втроем… Императрица к детям, играл, уходит» (10 апреля 1823 г.).

В своих письмах к матери императрица Елизавета Алексеевна не раз писала об Александре Федоровне довольно уничижительно: «Александрина при ее весьма дурном воспитании не знает, что такое обходительность, и менее всего по отношению к Императору и ко мне, а Николай поставил себе за принцип всегда демонстрировать независимость» (9 апреля 1820 г.)[159]. Иногда, в раздражении, она писала еще резче, говоря, что Николай «фальшивый, заносчивый и низменный муж, который принялся делать из нее собственное же подобие, не говоря уже о свекрови (помимо всех остальных), ставшей первой из его в сем отношении пособниц, и, наконец, самого Императора, который не сумел взять с нею верного тона. Удивительно ли, что лишенная воспитания молодая особа восприняла именно такие манеры?» (26 ноября 1821 г.)[160].

Несмотря на довольно сложные внутрисемейные отношения, традиция семейных обедов поддерживалась императрицей Марией Федоровной неукоснительно.

Мария Федоровна

Периодически семейные обеды проходили в Аничковом дворце, на которые собирались все Романовы:

«семейный обед у нас, отобедали, Император переоделся у меня и отправился в Царское Село… к Матушке» (17 апреля 1822 г.);

«обедали вдвоем у окна, Матушка, иду встречать, хочет у нас обедать, поднялся устроить… обедали втроем» (18 ноября 1825 г.).

Иногда родственники шли в Аничков дворец буквально чередой, друг за другом: «вернулся, Михаил, уходит, Император, уходит, Матушка, уходит» (23 марта 1822 г.); «Ангел, говорил, Матушка, уезжает, он тоже» (14 апреля 1822 г.); «Ангел, говорил, уходит… Матушка и Нелидова, говорил, уходит» (29 июля 1822 г.); «к жене, Матушка, иду ее встречать… Михаил, обедали впятером, много смеялся» (15 декабря 1822 г.); «у жены, пил чай, Матушка, спустился к детям, дурачества, Матушка уходит вместе с Нелидовой, провожаю ее» (31 декабря 1822 г.); «Ангел и Матушка, к детям, спустился, Ангел уходит, потом Матушка, провожаю ее» (27 января 1823 г.).

Видимо, в основу этих взаимоотношений легли не только родственные теплые чувства, но и то, что в 1823 г. Александр I окончательно определился с преемником[161]. Поэтому и Константин Павлович, находясь в Петербурге, старался бывать в Аничковом дворце: «Константин ужинает у нас, Император прогуливался в санях с женой[162]» (4 января 1822 г.). Вначале 1824 г. Александр I счел необходимым выехать на окраину Петербурга, чтобы встретить возвращавшихся из-за границы Николая Павловича с супругой: «Ангел подъезжает в санях, вышел из экипажа, обнялись, он садится с моей женой, я в своих санях, обогнал их в городе и встретил Ангела и жену в дверях, на лестнице старуха, к детям, Саша вырос и похудел, княгиня, Варенька, поднялись с Ангелом и детьми… к жене, дети в залах, дети, чай, они уходят» (25 февраля 1825 г.).

Аничков дворец при Николае I

Примечательно, что великая княгиня Александра Федоровна моментально отреагировала на фактическое изменение своего статуса, хотя и в отдаленной перспективе. Императрица Елизавета Алексеевна, пылая негодованием, писала свой матушке (8 сентября 1819 г.) о «некой особе» потребовавшей «упоминать на богослужениях новорожденную[163] раньше великих княгинь Марии и Анны, хотя моя первая дочь – дочь наследника престола, упоминалась после великих княжон. Ее старались убедить в том, что сестры ближе Императору, нежели племянницы. Она с таким упорством видит Николая и его потомство на троне, что это испугало бы меня, если бы речь шла о ком-нибудь другом»[164].

Тема возможной передачи трона супругам из Аничкова дворца волновала Елизавету Алексеевну и годы спустя. В письме от 6 апреля 1823 г. она писала «Эта бедная Александрина часто огорчает меня, когда видишь такое поведение, которое сходит ей с рук. Опыт и прожитые годы подсказывают, каковы могут быть от сего следствия… Даже без особых к тому оснований, Александрина дает поводы для всяческих о себе пересудов. Она разрушает ту, столь необходимую, особливо у нас, преграду, каковая должна существовать вокруг особ царствующей фамилии… поведение Александрины часто заставляет меня вспоминать о Марии Антуанетте… Может быть, ради блага всех, и ее в том числе, Бог устроит так, что Александрина не возвысится до самого верха ранее сорока лет, когда, можно надеяться, у нее будет немного больше ума»[165]. Императрица, конечно, не могла знать, что Александрин «возвысится» не через десятилетия, а всего через три года – в декабре 1825 г.

Но внешне отношения между Зимним и Аничковым дворцами оставались ровными, и родственники дарили подарки: «Император, чрезвычайно добр, подарил мне дорожные санки, уехал» (17 января 1822 г.); «у жены, рисовал, смотрел, как распаковывают фарфоровый сервиз, [подарок] мне от короля Прусского, великолепный, Моден, Блок, с Берлинской фарфоровой фабрики, Ангел, иду ему навстречу» (14 мая 1823 г.). Этот немецкий сервиз, видимо, стал маленькой сенсацией и поводом к посещению Аничкова дворца разными лицами. Именно тогда Аничков дворец начал посещать влиятельный А.А. Аракчеев: «Аракчеев, веду его смотреть комнаты моей жены, Ангел, иду с Аракчеевым смотреть королевский сервиз… Говорили втроем с Ангелом… Матушка, графиня, Михаил, пошли смотреть сервиз» (16 мая 1823 г.); «Аракчеев приходил повидать мою жену» (18 апреля 1825 г.).

Аничков дворец со стороны Фонтанки

Примечательно, что Фонтанка летом активно использовалась как транспортная артерия. 29 августа 1822 г. Николай Павлович прибывает «из Елагина в Аничков на куттере… по Фонтанке, пристали к берегу, пешком к нам, к детям, поднялся, работал». 24 мая 1825 г. семья начала свой переезд в Царское Село по воде: «…пошел с женой пешком через главный вход на Фонтанку, толпа, сели в куттер, Качалов, Саша, Лейтен, г-жа Гесс и Регенсбург[166], по Фонтанке, Семеновскому каналу, Обводному к Московской заставе… отправились с Сашей и женой в четырехместном ландо в Царское Село… прибыли и высадились у Нового дворца».

Когда в Петербурге в 1824 г. произошло катастрофическое наводнение, великий князь находился в отъезде. Из депеш он узнал о том, что вода из Фонтанки докатилась до дворца. 12 ноября 1824 г. Николай записал в дневнике: «…узнал от Миллера[167], что надо проехать через Поцелуев[168] и перспективу, чтобы попасть к себе, прибыл к себе в 11 1/2, след от воды в вестибюле на 6 ступенях, все попорчено, к малышам, Мэри просыпается и узнает меня, Блок, поднялся к Саше, спит, у себя, говорил, узнал, что весь низ дома был затоплен, мои лошади в комнатах Блока и в коридоре, караул выбирался через окно и пр., написал Матушке, разделся, написал жене, ужинал, лег».

Относительно стабильная и спокойная жизнь семьи великого князя Николая Павловича в Аничковом дворце закончилась 22 ноября 1825 г., когда в Зимнем дворце получили известия о болезни Александра I. После этого Николай несколько дней провел в Зимнем дворце, отмечая, что «спал одетым» (26 ноября 1825 г.). Наконец, 27 ноября 1825 г. он записал в дневнике: «В библиотеке моего Отца, Милорадович, вижу по его лицу, что все пропало, все кончено, что нашего Ангела нет больше на этой земле! – конец моему счастливому существованию, что он для меня создал! Его службе, его памяти, его воле я посвящаю остаток моих дней, все мое существо, помоги мне Господь и дай мне его в Ангелы-хранители».

Фактически с этого дня Николай и Александрин переселились в Зимний дворец, но дети продолжали оставаться в Аничковом дворце. 3 декабря 1825 г. Александра Федоровна записала в дневнике: «Какие решающие дни! Я уже грущу при мысли о том, что мы больше не сможем жить в нашем доме, где мне придется покинуть мой милый кабинет, что наша прекрасная частная жизнь должна окончиться. Мы были так тесно связаны друг с другом, мы так неизменно делили друг с другом все наши горести, печали и заботы! Ах, это горе, эта боль в сердце – она все не прекращается, не прекращается также и тревога, ожидание этого неизбежного будущего!…Мой жребий все же прекрасен. Я буду и на троне только его подругой! И в этом для меня все!»[169].

К началу декабря Николай Павлович и Александра Федоровна фактически переехали на жительство в Зимний дворец, бывая у себя в Аничковом только наездами. Так, в воскресенье 6 декабря 1825 г. Александра Федоровна писала: «Сейчас 7 часов; мы вернулись из нашего дома, где мы спали в течение получаса в моем милом кабинете на старом…[неразб.]. Отдых Николая был, однако, скоро прерван. В дальнейшем это будет повторяться все чаще и чаще»[170].

12 декабря 1825 г. великая княгиня Александра Федоровна впервые ощутила себя императрицей. Она писала в дневнике: «Итак, впервые пишу в этом дневнике как императрица. Мой Николай возвратился и стал передо мною на колени, чтобы первым приветствовать меня как императрицу. Константин не хочет дать манифеста и остается при старом решении, так что манифест должен быть дан Николаем»[171]. В этот день после обеда императорская чета нашла несколько минут, чтобы съездить в Аничков дворец к детям. Там в маленьком кабинете Александра Федоровна, уже знавшая и судьбу Петра III, и судьбу Павла I, молилась за мужа…

Днем 13 декабря императорская чета вновь сумела заехать в Аничков дворец, для того чтобы повидать детей и пообедать с ними. Ночевали супруги одни, уже в Зимнем дворце, и там, ночью, когда императрица осталась одна, она «плакала в своем маленьком кабинете, ко мне вошел Николай, стал на колени, молился Богу и заклинал меня обещать ему мужественно перенести все, что может еще произойти. „Неизвестно, что ожидает нас. Обещай мне проявить мужество, и если придется умереть, – умереть с честью“»[172]. Они прекрасно осознавали, что угроза насильственной смерти вполне реальна, что прежняя жизнь закончилась, но не знали, что их ждет на следующий день…

14 декабря 1825 г. Николай I отправил своего адъютанта А.А. Кавелина в Аничков для того, чтобы немедленно перевезти детей в Зимний дворец. Великая княгиня Ольга Николаевна, вспоминала: «14 декабря мы покинули Аничков дворец, чтобы переехать в Зимний, входы которого можно было лучше защищать в случае опасности. Я вспоминаю, что в тот день мы остались без еды, вспоминаю озадаченные лица людей, празднично одетых, наполнявших коридоры, Бабушку с сильно покрасневшими щеками»[173].

Примечательно, что сначала из Аничкова в Зимний дворец перевезли трех дочерей царя, проверяя безопасность маршрута. Только после этого в императорскую резиденцию, отдельно, в простой наемной карете, перевезли наследника – великого князя Александра Николаевича и его воспитателя К.К. Мердера. Этот шаг с наемной каретой должен был защитить наследника от возможного покушения. Подчеркну, что эти меры безопасности были совершенно оправданны, поскольку в ходе следствия над декабристами выяснилось их твердое намерение ликвидировать в ходе переворота всю императорскую семью, списав это на неизбежные «эксцессы исполнителей».

Добавлю, что в ходе противостояния на Сенатской площади Николай I думал и о семье. Поэтому он отправил в Зимний дворец своего адъютанта, друга с детских лет, В.Ф. Адлерберга, чтобы он подготовил выезд членов императорской семьи в Царское Село, в случае негативного развития ситуации.

Так 14 декабря 1825 г. закончилась жизнь семьи великого князя Николая Павловича в Аничковом дворце и началась жизнь семьи императора Николая I в Зимнем дворце. При этом с 1825 г. Аничков дворец официально стал именоваться «Собственным Его Императорского Величества Дворцом».

В последующие годы семья Николая I время от времени жила в Аничковом дворце, куда переезжала из Царскосельского Александровского дворца в октябре-ноябре, возвращаясь в Зимний дворец к Николину дню – 6 декабря – тезоименитству Николая I, начиная сезон больших зимних балов. Ольга Николаевна вспоминала, что: «Осенью мы жили в Аничковом, там мои Родители находили снова тихий покой своей молодости, который они так любили, вне всякого этикета. Часто, после утомительных дней приемов и маскарадов, они уезжали туда, чтобы быть вдвоем. Страстную Неделю они проводили всегда в Аничковом. Там и мы все готовились к исповеди и Причастию».

Мемуаристы оставили воспоминания о пребывании семьи Николая I в Аничковом дворце после 1826 г. Например, Долли Филькельмон записала в дневнике 10 ноября 1833 г.: «Позавчера была в Аничковом дворце в будуаре Императрицы. Я оставалась у нее долго, и мне просто не верилось, что предо мной Государыня, я постоянно поддавалась соблазну видеть в этом очаровательном создании только добрую, милую и обычную смертную женщину!»[174]. Этот порядок переездов из резиденции в резиденцию поддерживался вплоть до декабря 1837 г., т. е. до пожара, в котором Зимний дворец погиб, а семья Николая I на два года вернулась в свой Аничков дворец.

Хронология этой трагедии, когда погиб «старик», как назвал Зимний дворец император, восстанавливается по записям камер-фурьерского журнала[175]: «9 декабря 1837 г. семья выехала из Москвы по санному пути. 12 декабря в домовой церкви Царскосельского Екатерининского дворца слушали панихиду по Александру I». 14 декабря состоялся высочайший выход в Малую церковь Зимнего дворца «к слушанию молебна с коленопреклонением за прекращение бунта бывшего 14 декабря 1825 г.». В пятницу 17 декабря в 19.35 «выезд имел в Большой каменный театр, в ложе при представлении российскими актерами пьесы. В продолжении оной Государя Императора известили через дежурного флигель-адъютанта Лужина, что в Зимнем Дворце Фельдмаршальское зало начало 25 минут 9 часа гореть, по каковому случаю Его Величество прибыл из театра в 9 часов во Дворец и проходил к обозрению пожара»[176].

Пожар в Зимнем дворце. Худ. К.-Ж. Верне. 1838 г.

После начала пожара из Зимнего в Аничков вывезли семью императора. В камер-фурьерском журнале указано, что императрица Александра Федоровна «с великою княжною Мариею Николаевной отсутствовала из Зимнего Дворца в карете в Собственный, куда приехала в час пополуночи. А перед тем в разное время прибыли из Зимнего Дворца в Собственный Их Высочества великие князья Константин Николаевич, Николай Николаевич и Михаил Николаевич, великие княжны Ольга Николаевна и Александра Николаевна. Его Величество по обозрении в Зимнем Дворце пожара, изволил приехать в Собственный дворец в санях с государем наследником 30 минут 2 часа пополуночи».

После того как семья Николая I поздно ночью собралась в Аничковом дворце, никто не спал, и «За вечерним столом Их Величества кушали на своих половинах».

На следующий день, в субботу 18 декабря, уже в 7.30 Николай I «выезд имел один в санях к Зимнему Дворцу для обозрения в оном пожара и потом прибыл обратно в Собственный дворец». В 10 часов утра «в Собственный дворец изволила в карете прибыть Ея Высочество великая княгиня Елена Павловна». В 11.40 «утра Его Величество с Государем Наследником выезд имел вторично в санях к обозрению пожара в Зимнем Дворце и после того приехал обратно в Собственный дворец 55 мин 1 часа пополудни». Поздно вечером (21.30–22.05) Николай I еще раз съездил «к Зимнему Дворцу для обозрения не погасшего в оном пожара»

Так как Зимний дворец выгорел до обугленных стен, семья обустраивалась в Аничковом дворце надолго. В этот день Николай I в своем кабинете Аничкова дворца принимал доклады силовиков: военного министра А.И. Чернышова; начальника III Отделения СЕИВК А.Х. Бенкендорфа; военного генерал-губернатора графа П.К. Эссена и коменданта Петропавловской крепости П.П. Мартынова. Обедали в этот день Николай и Александра в Кабинете императрицы.

Об этих же события довольно подробно пишет дочь Николая I – великая княгиня Ольга Николаевна в своих воспоминаниях, названных ей «Сон юности…»: «В половине десятого, когда мы как раз собирались ложиться спать, Папа неожиданно появился у нас с каской на голове и с саблей, вынутой из ножен. „Одевайтесь скорей, вы едете в Аничков“, – сказал он поспешно. В то же время взволнованный камер-лакей застучал в дверь и закричал: „Горит!.. Горит!..“ Мы раздвинули портьеры и увидели, что как раз против нас клубы дыма и пламени вырываются из Петровского зала… С собою я захватила фарфоровую собаку, которую спрятала в шубу, и бросилась на улицу. Там меня впихнули в сани вместе с маленькими братьями, и мы понеслись в Аничков. Нас устроили там наспех, где придется. О том, чтобы спать, не могло быть и речи… Когда я поднялась утром в Аничковом наверх к Мэри, она сидела за кофе, перед ней в вазе, как обычно, благоухал ее воскресный букет: белая камелия, несколько ландышей и вереск. Россети, бывший камер-паж, теперь офицер Преображенского полка, принес эти цветы вместе с лорнеткой, бриллиантовыми брошками и другими мелочами, которые лежали на подзеркальнике ее туалетной. Он знал все ее привычки и трогательно позаботился о том, чтобы все было на месте при ее пробуждении. Папа всю ночь пробыл на пожаре. Утром нам сказали, что сгорел весь дворец. В обеденное время мы поехали туда и увидели, что огонь вырывается вдоль крыши, как раз над комнатами Папа. Окна лопнули, и посреди пламени виден был темный силуэт статуи Мама, единственной вещи, которую не смогли спасти, так как она придерживалась железной скобой, замурованной в стене».

Великая княжна Ольга Николаевна

Зимний дворец, конечно, любили, но не меньше любили и Аничков. Очень тепло и подробно об этом времени вспоминала Ольга Николаевна: «Мы опять оказались сбитыми в тесную кучу в любимом гнезде нашего детства Аничковом дворце. Это был счастливейший период моей юности. Мы жили как в русской поговорке: в тесноте, да не в обиде. Теснота делала совместную жизнь более интимной, чем в Зимнем дворце, где квартиры были разделены громадными коридорами. Там невозможно было между двумя уроками быстро пожелать друг другу доброго утра: следующий преподаватель уже ждал с уроком. И так было во всем.

Мэри выбрала себе единственную солнечную комнату, бывшую детскую столовую. Она так устроила ее, что она служила ей одновременно и кабинетом, и гостиной, и спальней. Низи и Миша, два неразлучных, получили нашу бывшую детскую, тогда как Адини и я получили разные комнаты, потому что я, как пятнадцатилетняя, теперь ложилась позднее. Моя рабочая комната имела окно на площадь, откуда было видно, как проезжал мимо весь Большой свет. Конечно, эта комната стала сборным пунктом для всей семьи. В обеденное время проезжали домой чиновники из своих управлений. Около двух часов выезжал цвет молодежи, мы любовались выездами и лошадьми и обсуждали всякую мелочь.

К Рождеству я получила свою первую обстановку: письменный стол с креслом (оно еще существует до сих пор; мой муж употребляет его в своей туалетной, и подобные ему он заказал для всех своих комнат). Драпировка отделяла мой кабинет от рабочей комнаты. Перед столом была стоячая лампа под розовым абажуром. В одном из углов висела картина, которую я получила тогда ко дню рождения: старик в белом одеянии с красным крестом крестоносца. Под этой картиной стоял аналой с крестом и Евангелием. Здесь мы все исповедовались, и Мэри не могла видеть головы старца, не вспомнив о всех грехах, в которых она каялась под пристальным взглядом с темной картины».

Великая княжна Мария Николаевна

Ольга Николаевна описывает комнаты родителей в бельэтаже Аничкова дворца, так как она их запомнила в 1837–1839 гг.: «Комнаты Родителей над нами остались теми же, что прежде… Может быть, будет небезынтересно для истории, если я дам краткое описание комнат наших Родителей в Аничковом, как они были обставлены во вкусе 1817 года.

Спальня была обита голубым голландским бархатом, вся мебель, в стиле ампир, позолочена. Туалетная – белая, без ковра, с лепными украшениями на стенах и потолке. Громадное зеркало на подставках из ляписа занимало целую стену. Оно было еще со времен Императрицы Екатерины Великой. Перед камином стоял туалетный стол. Широкий диван стоял рядом с опущенной в пол ванной. Кроме этого, только несколько шкафов красного дерева и на стенах картины маслом, изображавшие членов Прусского Дома.

Кабинет был обит зеленым, потолок представлял небо в звездах с двенадцатью женскими фигурами – символами месяцев года. Двойной письменный стол, носивший шутливое название „двуспального“, перед ним кресло, у камина второе, для Папа, и ширма, украшенная сценами из „Илиады“. На окнах решетки, увитые плющом. Громадная печь, похожая своей формой на саркофаг, уставленная вазами, лампами и статуэтками. Я не знаю, было ли это красиво, но нам все нравилось, и никогда я больше этого не видела. Затем еще рояль, этажерки, уставленные раскрашенными чашками (самый изысканный подарок того времени, маленькими античными вазочками и безделушками). Прекрасные старые и новые картины висели по стенам. Мою любимую картину „Святое Семейство“ Франчески, к моей большой радости, я увидела потом в салоне Минни, стоящей на мольберте. Я не помню, что стало с обеими картинами Грёза: девушкой, смотрящейся в зеркало, и другой – с девушкой, играющей на флейте.

Будуар был очень мал, в нем помещался один диван и письменный стол с альбомами. Вот и все. Сюда Мама приходила в часы, когда хотела быть одна перед Причастием, здесь велись Родителями интимные разговоры и здесь же, перед прекрасным бюстом Королевы Луизы [Рауха], нас благословляли перед свадьбой, 10 марта, в день рождения ее матери, Мама украшала этот бюст венком из свежих цветов. Над письменным столом висели два ангела Сикстинской Мадонны, голова Христа, написанная мадемуазель Вильдермет [швейцаркой, гувернанткой Мама], два портрета— Саши и Мэри, акварелью, затем рисунок солдата-гвардейца, написанный Папа на дереве, и кое-что священное по воспоминаниям, совершенно независимо от художественной ценности. Сидя на ковре, мы читали в этом маленьком будуаре, особенно в Великий пост, английскую детскую повесть об Анне Росс, маленькой верующей девочке, умершей ребенком, и каждый раз, как рассказ приближался к развязке, мы плакали горькими слезами.

Затем надо упомянуть библиотеку с простыми шкафами, затянутыми серой тафтой.

Туалетная Папа – такая крошечная, что в ней с трудом могли передвигаться три человека, стены увешаны военными сценами и английскими карикатурами. Библиотека Папа была устроена так же, как библиотека Мама, с той только разницей, что в ней над шкафами висели портреты генералов, с которыми он вместе служил. И, наконец, кабинет Папа – светлое, приветливое помещение с четырьмя окнами, два с видом на площадь, два – во двор. В нем стояли три стола: один – для работы с министрами, другой – для собственных работ, третий, с планами и моделями, служил для военных занятий. Низкие шкафы стояли вдоль стен, в них хранились документы семейного архива, мемуары, секретные бумаги. Под стеклянным колпаком лежали каска и шпага генерала Милорадовича, убитого во время бунта декабристов 14 декабря. Затем еще портрет принца Евгения Богарне, рыцарский характер которого нравился Папа, как пример верности, не пошатнувшейся даже в несчастий. Когда Папа страдал головной болью, в кабинете ставилась походная кровать, все шторы опускались, и он ложился, прикрытый только своей шинелью. Никто не смел тогда войти, покуда он не позвонит. Это длилось обычно двенадцать часов подряд. Когда он вновь появлялся, только по его бледности видно было, как он страдал, так как жаловаться было не в его характере. Если ему хотелось несколько рассеяться между работой, он вызывал к себе Орлова или Эдуарда Адлерберга, брата Жюли Барановой и товарища его детских игр». Так выглядели ключевые помещения Аничкова дворца по воспоминаниям Ольги Николаевны.

Будуар императрицы Александры Федоровны в Аничковом дворце. Худ. Л. Премацци. 1855 г.

Как упоминает Ольга Николаевна, зима 1837/38 г., проведенная в стенах Аничкова дворца, стала «последней светской зимой для моих Родителей». По ее воспоминаниям, в эту зиму прошло «примерно двадцать балов, в том числе и dejeuners dansaiils[177]». Большая часть этих балов прошли во дворцах петербургской аристократии, поскольку Аничков дворец был слишком мал для привычных масштабных зимний балов. Поэтому светская жизнь в 1838–1839 гг. переместилась из парадных залов анфилад Зимнего дворца в гостиные дворцов петербургских аристократов и огромный зал Дворянского собрания, построенного к 1839 г.

8 ноября 1839 г. семья Николая I вернулась из Аничкова в восстановленный Зимний дворец. С этого времени Аничков дворец начал постепенно запустевать. В нем, конечно, еще проводились аничковские балы, ставились домашние спектакли, но уже не было той атмосферы беззаботного веселья, которая царила в его стенах до 1837 г. Дети вырастали, родители начали болеть, и Аничков дворец вступил в «пору зрелости».

На очень короткое время Аничков дворец ожил в начале 1844 г., когда в конце Великого поста в него переехала вся семья Николая I, чтобы, по традиции, приготовиться к Причастию. В Аничков переехали и молодожены – великая княгиня Александра Николаевна и принц Фридрих Вильгельм Гессен-Кассельский. К этому времени у юной супруги принца начала развиваться скоротечная чахотка, которую просмотрели ее лечащие врачи. Поэтому молодожены остались в Аничковом и после Пасхи, а семья, по традиции, вернулась в Зимний дворец. Но через три недели постельного режима врачи разрешили Александре Николаевне вернуться в Зимний дворец, где она вновь «поселилась в своих мрачных комнатах, страдая по свету и зелени садов в Аничковом, которые там были под ее окнами»[178].

Постепенное «угасание жизни» в Аничковом дворце продолжалось вплоть до 1857 г., когда Александр II расформировал Придворную контору резиденции, сократив ее штат до минимума. Вновь Аничков дворец «помолодел» в середине 1860-х гг., когда опять стал домом для молодой семьи.

Следует отметить, что после смерти в феврале 1855 г. Николая I в Зимнем дворце его личные комнаты в Аничковом дворце довольно долгое время сохранялись как мемориальные, по образцу и подобию мемориальной половины императора в Зимнем дворце. Но время и обстоятельства брали свое, и комнаты дедушки-императора внуки постепенно вводили в повседневный оборот. Начало этому процессу было положено в 1864–1865 гг., когда дворец начали готовить для цесаревича Николая Александровича. Как писала дочь Николая I – великая княгиня Ольга Николаевна: «После, когда теперь покойный Цесаревич Никс получил Аничков, он все переделал, и это отсутствие уважения к традициям оскорбило меня. Сашка же и Минни [Император Александр III и Императрица Мария Федоровна], напротив, относились с уважением к Аничкову дворцу, что делает честь их уму и сердцу».

Тем не менее, процесс ликвидации мемориальных комнат постепенно шел и при цесаревиче Александре Александровиче. Например, мебель карельской березы, стоявшую в комнатах Николая I, распоряжением Александра II в мае 1876 г. передали в Зимний дворец. Судя по комплекту передаваемой мебели[179], речь, видимо, шла о ликвидации Кабинета Николая I.

В архивном документе среди перевозимой в Зимний дворец мебели упоминается «стол письменный на ножках большой (1 шт.)», один из трех столов, из кабинета Николая I. Этот стол оказался на третьем этаже Зимнего дворца, где во второй половине 1870-х гг. Александр II оборудовал себе неофициальный кабинет на половине поселившейся там Е.М. Долгоруковой. В дополнении к своему завещанию, написанному в Главной квартире в Плоешти 9 июня 1877 г., Александр II писал старшему сыну, что он передает ему этот стол, «бывшим прежде в кабинете Батюшки, в Аничковом дворце»[180]. Вероятно, после гибели Александра II 1 марта 1881 г. стол Николая I либо вновь оказался в Аничковом дворце, либо его перевезли в Гатчину.

Кроме того, в начале 1870 г. Александр II распределил среди родственников вещи своих родителей, хранившиеся в кладовых Аничкова дворца. Так, цесаревичу Александру Александровичу по описи передали различные личные мелочи, принадлежавшие его бабушке и дедушке[181]. В мае 1870 г., видимо, под впечатлением проведенного раздела, цесаревич поручил «Вольному Общиннику Императорской Академии художеств Петру Николаевичу Петрову[182] написать историю Аничкова дворца»[183]. По распоряжению цесаревича, Петрова допустили к источникам: камер-фурьерским журналам и протоколам, хранившимся в архиве министерства Императорского двора. Однако, по невыясненным причинам, история Аничкова дворца так и не была тогда написана.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.