История и предания Сухаревой башни

Сухарева башня

Сухарева башня — выдающийся памятник русской национальной и мировой архитектуры.

Сухарева башня — место действия и свидетельница знаменательных исторических событий, и прежде всего двух великих эпох истории России — эпохи Петра I и Отечественной войны 1812 года.

С Сухаревой башней связаны имена многих выдающихся людей — политических деятелей, ученых, военных, писателей и поэтов.

Сухарева башня описана в произведениях классической русской литературы — в стихах и прозе, изображена на полотнах и рисунках художников XVIII, XIX и XX веков.

Ни об одном московском здании не существует столько легенд, сколько о Сухаревой башне.

Сухарева башня — тайна, которая всегда влекла и до сих пор влечет к себе ум москвича, и заветная любовь его сердца.

Даже после того, как семьдесят лет назад, в 1934 году, Сухарева башня была разрушена, ее известность и слава с годами не только не уменьшились, но еще более возросли. Сухарева башня, ее история и судьба захватили и волнуют умы и сердца новых поколений москвичей, не видавших ее, но ощущающих с ней свою живую духовную связь, как ощущает человек свою связь с предками и с их преданиями.

Фотография из серии «Виды местностей Москвы и храма Христа Спасителя». Сухарева башня в центре на горизонте. Фотография. 1890-е годы

Сухарева башня и сейчас присутствует в Москве живее и реальнее многих зданий, построенных в городе в последние десятилетия. О ней вспоминают и говорят чаще, чем о каком бы то ни было из них.

В Сухаревой башне в высшей мере выразилась и воплотилась та духовная и архитектурная основа, на которой зиждется своеобразие московского облика в сонме великих столиц мира.

Сухарева башня — заветное создание великого московского зодчества и заветный миф. А мифам дана вечная жизнь и любовь поколений.

Сретенские ворота

Как и все исторические средневековые города, Москву для защиты от нападения врагов окружали крепостные стены.

Сначала, когда город умещался на Боровицком холме, его защищала сохранившаяся до нынешних времен Кремлевская стена. Затем, по мере роста города и превращения пригородных слобод и сел в городские улицы, были построены новые линии крепостных стен: в начале XVI века — Китайгородская стена вокруг прилегающего к Кремлю района, и сейчас называющегося Китай-городом; еще полвека спустя по сегодняшнему Бульварному кольцу встала стена Белого города, и в 1591 году по современному Садовому кольцу была возведена четвертая линия оборонительных укреплений Москвы.

Эта последняя, четвертая линия строилась в чрезвычайных обстоятельствах.

Весной 1591 года в Москве получили известие о том, что хан Крымской орды Казы-Гирей собирает войско к походу на Русь, и царь Федор Иоаннович повелел строить укрепления вокруг новых посадов.

Строительство укреплений вокруг Москвы при нависшей над городом опасности шло очень быстро: ставились надолбы, тыны, частоколы, устраивались завалы, рылись рвы и насыпались валы.

Современники называли эти укрепления Скородомом, так как они были скоро задуманы и скоро поставлены.

В 1591 году врагам не удалось подойти к городу: после жестокого сражения у села Коломенского Казы-Гирей отступил от Москвы. Русское войско преследовало крымцев до Тулы и захватило много пленных. Но нападение татар показало, что существует реальная опасность для Москвы и необходима четвертая линия обороны. «По отходе же Крымского Царя, — сообщает летопись, — чающе его впредь к Москве приходу, повеле Государь кругом Москвы, около всех посадов поставить град древяной», то есть основательную, настоящую крепостную стену.

Сретенские ворота. Годуновский план Москвы. Конец XVI века

На следующий год строительство было закончено. Вставшая вокруг посадов крепостная стена представляла собой внушительное сооружение: она имела 50 башен, в том числе 34 проездных, по внешней стороне стены был вырыт широкий и глубокий ров. «Ограда сия, — пишет польский офицер С. Маскевич, — имела множество ворот, между ними по 2 и по 3 башни, на каждой башне и на воротах стояло по 4 и по 6 орудий, кроме полевых пушек, коих там так много, что и перечесть трудно. Вся ограда была из теса, башни и ворота весьма красивые, как видно, стоили трудов и времени». Новая стена получила название Деревянный город.

На так называемом Петровом плане Москвы (он был найден в архиве Петра I), сделанном в 1597–1599 годах, хорошо видны башни и стены Деревянного города.

Проездные башни, или, как их называли в Москве, ворота, ставились там, где к стене подходили дороги, и назывались ворота или по той дороге, которая проходила через них, или по городской улице, которая к ним вела.

Старинная дорога на Владимир, Суздаль, Ярославль и другие северо-восточные земли к тому времени на территории города давно уже стала улицей и называлась Сретенкой, и поэтому башня Деревянного города на Владимирской дороге получила название Сретенские ворота.

Изображение Сретенских ворот на Петровском плане дает полное представление об их внешнем виде. Ворота имеют два проезда, над проездами видны бойницы, завершается башня тремя боевыми и одновременно наблюдательными площадками, покрытыми шатровыми крышами.

С внешней стороны стены через ров к башне перекинут бревенчатый мост.

Деревянный город обозначил собой новую границу города, и Сретенские ворота стали городской заставой. На заставе дежурила воинская стража — стрельцы, пушкари, тут же была поставлена мытная изба для сбора с проезжающих мыта — налога. Поставили у ворот и деревянную часовенку с образом святого Николая Чудотворца, покровителя путешествующих по суше и по воде.

Старая Владимирская дорога была действительно самой древней сухопутной дорогой, пролегавшей через Москву. Она шла из Киева в северо-восточные земли.

Этой дорогой ездили великие князья Киевские в свои окраинные владения — Ростов и Суздаль, Переяславль и Киржач. По ней в последние годы X и самые первые XI веков проехал на Волгу князь Ярослав Мудрый и основал там город, назвав его своим именем — Ярославль, а в начале XII века Владимир Мономах, ездивший в Суздаль, основал Владимир-на-Клязьме.

По этой же дороге, едучи из Киева к сыну своему Андрею во Владимир, великий князь Киевский Юрий Долгорукий, как рассказывается в старинной «Повести о начале Москвы», «…наехал на место, иде же ныне царствующий град Москва…, взыде на гору и обозре очима своима семо и овамо по обе стороны Москвы реки и за Неглинною, возлюби села оные, и повелевает вскоре соделати мал древян град и прозва его Москва-град».

Став городом, Москва сделалась важным пунктом на старинной дороге. Теперь купцы останавливались здесь не только для отдыха. Возле города образовался торг, на который съезжались и сходились жители окрестных селений. Еще более увеличилось значение Москвы, когда она приобрела статус главного города хотя и небольшого, но самостоятельного Московского княжества. Теперь для многих купцов Москва стала целью их пути: одни сюда привозили товары для продажи, другие здесь покупали их, чтобы увезти в свои земли. И если прежде дороги проходили через Москву, то со временем Москва превратилась в город, в котором дороги заканчивались и от которого начинались.

Много прибавилось пешеходов и проезжих на старой Владимирской дороге в XIV–XV веках после основания самым почитаемым русским святителем Сергием Радонежским Троицкого монастыря, в который устремились богомольцы со всей России, почему дорогу стали называть также Троицкой.

Так как эта дорога связывала Москву с Севером и Сибирью, то до постройки железной дороги во второй половине XIX века по ней шли большие потоки грузов. Из Сибири везли меха, золото, серебро, медь, с верховьев Камы — соль, из Архангельска тянулись рыбные обозы, ближайшие губернии также поставляли Москве каждая свою продукцию: из Вологодской и Костромской губерний возами привозили сушеные грибы, которые в Великий пост составляли основу питания москвичей, из Ярославля — льняные изделия, из Переславля Залесского — знаменитую сельдь, Ростов Великий славился своими огородниками и поставлял овощи.

Многие памятные меты оставила на этой дороге история. По ней приходил в Москву из своего монастыря Сергий Радонежский, а Дмитрий Донской приезжал к нему в Сергиев монастырь перед Куликовской битвой за благословением. На ней москвичи встречали в 1395 году чудотворную Владимирскую икону Божией Матери. По ней через Сретенские ворота в 1612 году вошло в Москву ополчение Минина и Пожарского.

Этой дорогой с севера в Москву проехал в середине XVI века первый английский купец, проторивший путь в Россию, Ричард Ченслер. В своем описании он отметил, что эта дорога является оживленной торговой артерией.

«Москва находится в 120 милях от Ярославля, — пишет Ченслер. — Страна между ними изобилует маленькими деревушками, которые так полны народа, что удивительно смотреть на них. Земля вся хорошо засеяна хлебом, который жители везут в Москву в таком громадном количестве, что это кажется удивительным. Каждое утро вы можете встретить от семисот до восьмисот саней, едущих туда с хлебом, а некоторые с рыбой. Иные везут хлеб в Москву, другие везут его оттуда, и среди них есть такие, которые живут не меньше чем за тысячу миль; все их перевозки производятся на санях. Едущие за хлебом из столь отдаленных местностей живут в северных частях владений великого князя, где холод не дает расти хлебу — так он жесток. Они привозят в Москву рыбу, меха и шкуры животных; в тех местах количество хлеба невелико».

Далее Ченслер пишет о Москве: «Сама Москва очень велика. Я считаю, что город в целом больше, чем Лондон с предместьями. Но она построена очень грубо и стоит без всякого порядка… Впрочем, московские крепостные сооружения хорошо снабжены всевозможной артиллерией».

После того как Деревянный город стал границей города, церемониальные государственные встречи стали проходить у его ворот. 18 июля 1605 года москвичи встречали за Сретенскими воротами Деревянного города прибытие инокини Марфы — последней жены Ивана Грозного, матери царевича Дмитрия.

В Москве уже царствовал Лжедмитрий, и ему было необходимо, чтобы Марфа признала его своим сыном. Главное действо развивалось при въезде в Москву. Царица ехала в открытой карете, Лжедмитрий с обнаженной головой шел рядом с каретой, царственные мать и сын, как описывает современник, выражали радость встречи, и, видя это, растроганный народ «вопил и плакал».

2 мая 1613 года, в воскресный день, там же освобожденная от польских оккупантов Москва встречала избранного Земским собором и потому законного царя Михаила Романова. В находящейся в Оружейной палате рукописной книге XVII века «Избрание на царство Михаила Федоровича Романова», проиллюстрированной большим количеством миниатюр, среди прочих сюжетов изображена также и эта встреча. От самых стен вдоль дороги с одной стороны выстроены стрелецкие полки с распущенными цветными знаменами, с другой стороны — густая толпа бородатых почтенных купцов, а вокруг юного царя — священство с иконами, бояре.

Встреча у Сретенских ворот Земляного города первого царя из династии Романовых Михаила при входе его в Москву в 1613 году. Рисунок из рукописной книги «Избрание на царство Михаила Федоровича». XVII век

Деревянный город с его башнями представлял собой мощное крепостное сооружение, поэтому в 1611 году польские интервенты, ведя уличные бои против восставших москвичей, предприняли специальные меры к его уничтожению. Отряды польских солдат-поджигателей целенаправленно жгли башни и стены в течение трех дней. «И все мы в три дня обратили в пепел, — свидетельствует С. Маскевич. — Пожар истребил всю красоту Москвы».

Два десятилетия спустя — в 1630-е годы — кольцо оборонительных укреплений Москвы по линии Деревянного города было полностью восстановлено и усилено. Теперь были возведены укрепления в виде земляного вала со рвом перед ним и за ним. Павел Алеппский — секретарь патриарха Антиохийского Макария так описывает его:

«Что касается великого Земляного вала (Скородома), похожего на огромные холмы и имеющего рвы снутри и снаружи, то он окаймляет всю городскую стену, и между ним и ею заключается большое пространство… Окружность его 30 верст, он неприступнее всех каменных и кирпичных стен, да и железных, ибо против них непременно найдется какое-нибудь средство: мина, разрушение, падение, а земляной вал ничем не возьмешь, потому что пушечные ядра в него зарываются». Павел Алеппский называет вал по-старому Скородомом, но к концу XVII века укоренилось название Земляной вал, или Земляной город. Земляным городом стал называться и район Москвы между стеной Белого города и валом.

Высокий земляной вал и рвы были основной частью новой оборонительной линии, но по нему, как и прежде, был построен деревянный «острог», то есть крепостные стены и башни. Проездные башни нового острога были выше и мощнее прежних, так как они стояли не на валу, а на материке, и вал примыкал к ним вплотную. С вала был вход на верхний ярус башни, где стояли пушки.

Рисунок построенных в 1630-е годы Сретенских ворот на Земляном валу имеется на упоминавшейся выше миниатюре из рукописной книги «Избрание на царство Михаила Федоровича Романова».

Охрану городских стен и ворот несли стрельцы — воинские части, образованные в XVI веке. Их основу составляли пешие воины, вооруженные ружьями-пищалями, почему и назывались они стрельцами. Стрелецкие полки имели конные отряды и артиллерию.

Стрельцы. Рисунок. XVII век

По своей организации и правовому положению стрелецкое войско строилось на принципах, издавна существовавших на Руси и сохранившихся до XX века в казачьих войсках.

В стрельцы могли поступить только вольные люди, их служба была пожизненной и наследственной; «и бывают в стрельцах вечно, и дети, и внучата, и племянники стрельцы ж по них вечно», — пишет в своем сочинении «О России в царствование Алексея Михайловича» царский дьяк Григорий Котошихин.

Стрельцы получали от казны денежное, хлебное жалованье, «сукно на платье из царския казны ежегодь». У них были свои «начальные люди»: головы, полуголовы, полковники, сотники, назначавшиеся из дворян, и пятидесятники и десятники — из рядовых стрельцов.

Стрельцы получали от казны весьма незначительное жалованье, поэтому имели льготы по налогам и побочным приработкам — торговле, ремесленничеству, но при этом они были обязаны за свой счет приобретать военное снаряжение, содержать в порядке вверенные им укрепления.

Таким образом, стрельцы представляли собой особое сословие потомственных военных со своими правами, обязанностями, традициями и своим бытовым укладом. Они занимали место между поместным служилым дворянством и городским посадским населением.

У каждых городских ворот дежурил один определенный стрелецкий полк, и тут же находилась слобода, в которой стрельцы этого полка жили.

Стрелецкие полки обычно назывались по фамилии командира-полковника, а слобода, как правило, получала название по полку. В Москве до нашего времени сохранились некоторые стрелецкие названия: Зубовская площадь — там была слобода стрельцов полка полковника Зубова, Левшинский переулок — там жили стрельцы полка Левшина, Вишняковский переулок — полка Вишнякова.

Стрелецким полком, стоявшим у Сретенских ворот Земляного города, в последние десятилетия XVII века командовал полковник, имевший также придворное звание стольника, Лаврентий Панкратьевич Сухарев. Поэтому местность вокруг Сретенских ворот была известна в Москве как Сухарево.

Стрельцы полков, несших караульную службу у ворот, также — в очередь — назначались на дежурство в Кремль. Кроме того, у них была обязанность при возвращении царя или царицы из загородного «похода» встречать их поезд у Земляного города «и идти подле царя или царицы, по обе стороны, для проезду и тесноты людской». Поэтому Сухаревский полк был известен при дворе.

То, что через Сретенские ворота пролегал путь на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, было специально отмечено поставленным на северной стороне ворот образом Сергия Радонежского. Снегирев об этом образе пишет, что он установлен как «указатель пути к его святой обители», но также и «как покровитель Российской артиллерии». А пушки были основным оружием башни.

Паломничество в Троице-Сергиеву лавру с самого основания Сергиева монастыря, с XIV века, всегда занимало большое место в духовной жизни России и каждого русского человека.

Троице-Сергиева лавра. Гравюра. XIX век

В. О. Ключевский в 1892 году в юбилейные торжества в ознаменование 500-летия кончины Сергия Радонежского и по поводу многотысячного пешего крестного хода из Москвы в Троице-Сергиеву Лавру произнес свою знаменитую речь «Значение преподобного Сергия для русского народа и государства».

В ней историк говорил, что в течение пяти веков идут к Сергию с мольбами и вопросами русские люди, среди которых были и иноки, и князья, и вельможи, и простые люди «на селе живущие», и что и ныне (речь идет о конце XIX века) не иссяк и не изменился по составу поток приходящих к его гробу. Духовное непреходящее влияние имени и заветов Сергия на многие поколения Ключевский объясняет тем, что «Сергий своей жизнью, самой возможностью такой жизни дал почувствовать заскорбевшему народу, что в нем еще не все доброе погасло и замерло; своим появлением среди соотечественников, сидевших во тьме и сени смертной, он открыл им глаза на самих себя, помог им заглянуть в свой собственный внутренний мрак и разглядеть там еще тлевшие искры того же огня, которым горел озаривший их светоч… При имени преподобного Сергия народ вспоминает свое нравственное возрождение, сделавшее возможным и возрождение политическое, и затверживает правило, что политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравственной».

Совершать паломничество в Троице-Сергиев монастырь, строго говоря, следовало пешком, потому что сам Сергий «никогда не ездил на коне».

Среди богомольцев путешествия к Троице разделялись по своему назначению и характеру на «молитвенные, подвижнические, обетные, благодарственные, умилительные».

У жителей придорожных сел и деревень существовало свое разделение богомольцев по социальному признаку и времени их паломничества.

Они делили богомольцев, вспоминает очеркист XIX века П. И. Богатырев, «на три класса: первый — это черный народ, который шел, начиная от Святой до Троицына дня, если Пасха бывала из поздних, вообще с апреля по 15 июня, когда посевы уже кончились и в деревенской работе являлся перерыв. Другой класс — это красный, то есть торговый, городской люд, этот шел в Петровский пост, перед Макарьевской ярмаркой. И третий класс — белый народ, то есть господа. Эти двигались уже в Успенский пост, благодарить за урожай».

Основную часть паломников на Троицкой дороге составлял, конечно, черный народ и красный люд, это были истинные и истые богомольцы. Но также шли и ехали к Сергию и православные, принадлежащие к высшим сословиям и классам: цари, вельможи, дворяне.

Царские паломничества, или, как их называли, «походы к Троице», — любопытная и красочная страница царского быта. Начало этой традиции положил князь Дмитрий Донской, ездивший к Сергию Радонежскому перед Куликовской битвой за благословением. И с тех пор, как говорит Н. М. Карамзин, «часто цари русские езжали и ходили на богомолье испрашивать победы или благодарить за нее Всевышнего в обители, основанной святым мужем и патриотом: сердце его, забыв для себя все земное, желало еще благоденствия Отечеству».

Особенно часты царские троицкие походы бывали при Алексее Михайловиче.

Царские походы к Троице совершались по установленным правилам и обычаям. Царь загодя назначал время похода, после этого в монастырь скакали гонцы с известием о его грядущем приезде. Предупрежденное монастырское начальство отряжало крестьян исправлять дорогу и чинить мосты. А надобно сказать, что Троицкая дорога, из-за глинистой почвы постоянно портившаяся, всегда требовала починки. Дворцовое ведомство посылало в царские путевые дворцы, которых до Троицы было пять, дворцовых служителей: сытников, стольников, постельничих и других — с постельным бельем, с посудою, с разъемными столами, стульями, с провизией и питием, с разными другими необходимыми в царском обиходе вещами. Специальные обозники на всем пути приготовляли места для «слазок», где царь, его семейство и приближенные выходили из карет, чтобы поразмяться, пройтись по дороге пешком. На слазках ставили парчовые шатры, чтобы государь мог отдохнуть в тени и прохладе.

В. Г. Шварц. Вешний царский выезд на богомолье. Масло. 1868 год

Сам царский поезд также следовал в установленном порядке. Открывал шествие отряд стрельцов с блестящими алебардами. За ним следовала царская колымага — большая тяжелая карета на высоченных колесах, запряженная шестью или большим количеством рослых лошадей. Управлял лошадьми бородатый кучер, державший в руке позолоченный бич. По сторонам кареты ехала верховая царская стража — «вершники». Колымага двигалась медленно, шагом. За царем в карете поменьше ехали царица и все члены царской семьи, а за ними в крытых повозках в последовательности, определяемой чинами и положением сидящих в них, следовали государственные и придворные чины, а также женщины, составлявшие двор царицы. Заключал поезд длинный обоз с разной утварью и съестными припасами.

Царские Троицкие походы имели сложный ритуал, красочные обычаи, они играли большую роль в жизни царского двора, потому что, несмотря на благочестивую цель, участники походов не забывали про политику.

На остановках в путевых дворцах и по пути устраивались различные развлечения, царя тешили скоморохи, борцы, силачи, охотники. Сохранилось любопытное прошение конюха Петрушки Федотьева, поданное им царю Михаилу Федоровичу в 1635 году:

«В нынешнем, государь, году сентября 29-го де идучи от Живоначальной Троицы из Сергиева монастыря, тешил я, холоп твой, тебя, государя, под селом Пушкиным, и медведь меня, холопа твоего, ломал и драл и изодрал на мне платьишко и меня едва не изувечил насмерть… Вели, государь, мне выдать по своей государевой милости на платьишко… Царь государь, смилуйся, пожалей».

Царь распорядился выдать Петрушке в возмещение его убытков «сукно доброе».

Вообще необходимо иметь в виду принципиальное отличие психологии путника старого времени и нынешнего: прежде путник в дороге жил полнокровной жизнью, поэтому-то так обильны рассказы о путевых случаях и встречах в старых мемуарах; сейчас же в дороге не живут, а пережидают, когда доедут до места, скорости перемещения увеличились в сотни раз, а время полноценной жизни сократилось.

Стрельцы Сухаревского полка принимали самое непосредственное и деятельное участие в царских походах, сопровождая царский поезд до монастыря и охраняя на остановках в пути.

Первая царская остановка-«слазка» была у Сретенских ворот. По преданию, здесь же, еще до появления Скородома, обычно перед входом в Москву останавливался на последний отдых и Сергий Радонежский.

Поскольку в конце XVII века опасность иноземного нападения на русскую столицу была вполне реальна, Земляной вал — главное крепостное укрепление Москвы — поддерживался в порядке, ремонтировался и усовершенствовался. В 1660–1670 годах деревянные башни на наиболее оживленных дорогах начали заменять на каменные, первыми были построены каменные Калужские и Серпуховские ворота. В конце 1680-х годов подошла очередь Сретенских ворот.

Строительство Сухаревой башни

О постройке Сухаревой башни документальные сведения чрезвычайно скудны. По сообщению первого историка Сухаревой башни И. М. Снегирева, в архиве, хранившемся в башне, имелись какие-то старые бумаги, относящиеся к ее созданию, но архив сгорел при пожаре 1812 года. К сожалению, неизвестно и содержание сгоревших документов, так как историки XVIII века ими не занимались: историей Сухаревой башни исследователи начали интересоваться лишь два десятилетия спустя после гибели архива.

Единственный документальный источник о постройке каменной Сухаревой башни — это две каменные доски, установленные по окончании ее строительства на внутренней, обращенной в город стороне, на которых высечен текст.

На первой написано: «Повелением благочестивейших, тишайших, самодержавнейших великих государей, царей и великих князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича всея великия и малыя и белыя России самодержцев, по Стрелецкому приказу при сиденье в том приказе Ивана Борисовича Троекурова».

На второй доске — продолжение надписи: «Построены во втором Стрелецком полку по Земляному городу Сретенские вороты, а над теми вороты палаты и шатер с часами, а подле ворот по обе стороны караульные малые палаты, да казенный анбар, а позадь ворот к новой Мещанской слободе, часовня с кельями к Николаевскому монастырю, что на Перерве, а начато то строение строить в лето 7200 (1692), а совершено 7203 (1695), а в то время будущего у того полку стольниками полковника Лаврентия Панкратьева сына Сухарева».

Сейчас доски с Сухаревой башни находятся в Государственном историческом музее.

Подобные памятные доски на крупных общественных зданиях, сообщающие о времени постройки этих зданий, имена правящих и начальствующих лиц, имеющих отношение к этим учреждениям, были в конце XVII века установлены и на других зданиях в Москве, например на Монетном дворе у Воскресенских ворот.

Надписи на этих досках уже по своему объему могут заключать в себе лишь самые краткие сведения, но зато эти сведения бывают конкретны и точны.

Надпись на досках Сухаревой башни указывает дату ее постройки и удостоверяет, что полком в эти годы командовал стольник и полковник Лаврентий Панкратьев сын Сухарев.

Очень ценно также перечисление того, что именно было построено на самой башне и на ее территории. Это дает возможность представить Сухареву башню в ее первоначальном виде, так как несколько лет спустя она получила дополнительные пристройки.

Итак, попробуем представить себе первоначальную Сухареву башню.

В описании башни на памятных досках из ее частей первыми названы собственно «вороты» — нижний ярус башни с проездной аркой посредине, затворяемой на ночь двумя могучими железными воротами, крюки от которых можно было видеть еще в конце XIX века. Справа и слева от проезда были сделаны еще по две глухие, заложенные кирпичом арки, внутри которых помещались «караульные палаты» и «казенный анбар».

Над воротами, на плоской крыше, посреди открытого парапета, огороженного каменной балюстрадой, были построены «палаты». Они состояли из двух больших помещений, двери которых выходили на балкон. Обе палаты покрывали четырехскатные шатровые крыши.

Второй этаж башни не был соединен с нижним, на него можно было попасть лишь по приставной лестнице. Это свидетельствует о том, что башня строилась как военное оборонительное сооружение, потому что было выполнено главное условие крепостной башни: каждый ярус был автономен.

К башне вплотную подступал земляной вал, и с вала был вход на второй этаж башни.

Между шатрами, над палатами второго этажа, был построен трехъярусный столп-каланча, завершенный шатром и шпилем. На шпиле был укреплен медный кованый и позолоченный двуглавый орел. Как и орлы на Спасской и еще на трех кремлевских башнях, установленные в 1650–1660 годах, он был увенчан короной и держал в когтях скипетр и державу, но в отличие от кремлевских под его лапами от яблока-шара, соединявшего фигуру орла со шпилем, расходились в разные стороны стрелы-молнии.

Установленные на башне часы с боем и с двумя циферблатами (один на ее внутренней, обращенной к городу стороне, другой — на внешней) были старинного образца с одной неподвижной стрелкой и вращающимся циферблатом. Стрелка была золоченая, циферблаты раскрашены.

Столп служил наблюдательной вышкой и обеспечивал «смотрение горизонта».

Сретенские ворота строились из красного кирпича на фундаменте из белого камня. Тесанными из белого камня художественными деталями были украшены фасады ворот, наличники окон, обрамления дверей, ограда парапета, простенки между арками, переходы между палатами, членение ярусов наблюдательной вышки-столпа.

Над проезжей аркой со стороны города был укреплен образ Казанской Богоматери, с северной, внешней, стороны, также над аркой — образ святого преподобного Сергия Радонежского.

За воротами стояла часовня, принадлежавшая Николо-Перервинскому монастырю, с древним образом Святого Николая Чудотворца — покровителя путников, а также келейка, в которой жили два монаха этого монастыря.

Добавочные сведения о первоначальном виде Сретенских ворот можно почерпнуть из описания И. М. Снегирева, сделанного им в 1840-е годы, когда еще сохранялись многие впоследствии утраченные детали их декора.

«Прочность строения, — пишет Снегирев, — соединена с величием и красивостью: в толстых его стенах и сводах связи из брускового железа. Кирпичи крепостные, тяжеловесные, хорошо обожженные; цоколь из белого камня. На углах, арках, фасаде, окнах и дверях архитектурные орнаменты разных стилей: узорчатые и витые колонны, фризы, архивольты, валики, сандрики, рустики, раковины, сухарики, углубленные балюстрады из белого камня или лекального кирпича; а в одном месте под лестницею вставлено несколько цветных кафелей с изображением двуглавого орла под двумя коронами; такими гербами, вероятно, и в других местах прежде было украшено здание. Грани башни оканчиваются мысообразными теремками, или мавританскими перемычками».

Каменные Сретенские ворота Земляного города, сами по себе высокие (от основания до орла на шпиле — более 60 метров) и, кроме того, стоящие на одном из самых высоких московских холмов (40 метров над московским нулем), господствуя над окружающей застройкой, обращали на себя всеобщее внимание. Если в конце XIX века, как отмечает И. К. Кондратьев, башню было «видно отовсюду в Москве», то в конце XVII — начале XVIII веков, не загороженная высокими зданиями, она тем более была постоянно перед глазами москвичей. На многих панорамных изображениях Москвы, написанных художниками XVIII–XX веков, можно увидеть ее силуэт.

Издали башня поражала своей величиной, вблизи — своим необычным обликом и красочностью деталей.

В 1920-е годы проблемой первоначального вида каменных Сретенских ворот занимался архитектор-реставратор профессор Д. П. Сухов. Он создал несколько акварелей, воссоздающих облик Сретенских ворот конца XVII — начала XVIII веков. На них ворота изображены во всем великолепии своего декора. Многокрасочностью, праздничностью Сретенские ворота на акварелях-реконструкциях Сухова вызывают в памяти сохранившиеся и известные москвичам знаменитые палаты XVII века дьяка Алексея Волкова в Большом Харитоньевском переулке.

Д. П. Сухов. Реконструкция первоначального вида Сухаревой башни в 1692–1695 годах. Рисунок

Скудость документальных сведений породила ряд легенд о причине постройки Сухаревой башни и о ее строителях. Оригинальный облик и величина башни заставили работать фантазию в совершенно определенном направлении: и причина строительства должна быть важная, и строитель — известный в исторических летописях человек.

И. М. Снегирев слышал от кого-то, что архитектором башни является Франц Лефорт, адмирал, сподвижник и любимец Петра I, однако он высказывает и свое предположение: «Хотя предание именует Лефорта зодчим этого памятника, но так как Петр I любил архитектуру и сам чертил планы для многих церквей и других зданий в Москве и Петербурге, то весьма вероятно, что башня сия сооружена по его плану; неизвестно только, кто был исполнителем его». Свое предположение Снегирев подтверждает собственным же видением образа башни. Связывая его с находкой Петром в селе Измайлове ботика, послужившего началом российскому флоту, он приходит к такому умозаключению: «тогда предпринято сооружение каменных Сретенских ворот с шатром, которые видом своим походят на прежний Адмиральский корабль с мачтою; на втором их ярусе галереи соответствуют шканцам корабельным; восточная сторона — носу, а западная — корме».

В 1698–1701 годах Сухарева башня надстраивалась: построен еще один, третий, этаж палат, увеличена на один ярус башня и, поскольку земляной вал вокруг был срыт, на второй этаж построена внешняя парадная лестница из двух маршей.

Дополнительные работы на башне велись «под наблюдением» воспитанника царской живописной мастерской при Оружейной палате архитектора Михаила Ивановича Чоглокова. О Чоглокове сохранилось очень мало сведений. Неизвестны даты его жизни. Как живописец он делал стенные росписи в царских палатах, в Преображенском дворце, расписывал знамена, писал панно для триумфальных ворот к петровским победам, как архитектор участвовал в строительстве Арсенала в Кремле. Возможно, что ему принадлежит и первоначальный проект башни. Оригинальный облик Сретенских ворот заставлял авторов XIX века, писавших о них, искать ему объяснение, как это обычно ведется у нас, за границей: утверждали, что образцом для башни послужила ратуша какого-то немецкого города, и выискивали эту ратушу. Но историки архитектуры в конце XIX — начале XX веков, когда появился интерес к древней и средневековой русской архитектуре, пришли к выводу, что Сухарева башня построена в традициях отечественного зодчества. Они привели в пример целый ряд московских архитектурных памятников, современных и близких ей: шатровые надстройки кремлевских башен, въездные ворота Большого Каменного моста, надвратные башни старого Гостиного двора и усадьбы Измайлова.

Каменные «во втором Стрелецком полку по Земляному городу Сретенские ворота» строились и достраивались в трудные, роковые для стрелецкого войска времена, и Сухаревскому полку довелось недолго пользоваться новыми воротами, его удобными караульными палатами и цейхгаузами.

В XVII стрелецкое войско в составе русской армии начинает терять свое значение. Его полувоенные отряды постепенно заменялись профессиональными воинскими частями. При Борисе Годунове появились наемные иностранные офицеры и солдаты, при Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче из дворян, боярских детей, и вольных людей были созданы солдатские — «рейтарские» — полки, получавшие жалованье, ими командовали иностранные и русские офицеры, обучая их западному строю. Профессиональное войско оказалось более удобным для правительства и в том смысле, что оно являлось в их руках более послушным и управляемым орудием, чем стрельцы.

Постепенно урезались стрелецкие льготы и привилегии, стрелецкие начальники нарушали традиционные права стрельцов.

Это было прямо связано с процессами преобразования государственного управления. Бюрократизация государства при царе Алексее Михайловиче, постоянное увеличение управленческого аппарата создали в обществе непропорционально большую прослойку чиновников, контролирующих, распределяющих, руководящих, учитывающих.

Все они в той или иной степени имели возможность красть казенные средства и брать взятки, чем и пользовались. Эти чиновники создали свою мораль, в которой воровство и обман были признаны не пороком и преступлением, а нормой жизни. Взяточничество, лихоимство, воровство поразило всю государственную машину, различие было лишь в том, что большие чины брали больше, низшие — по мелочи. То же самое было и в армии. Стрелецкое начальство постепенно стало смотреть на стрельцов как на своих холопов, помыкая ими и обирая их, присваивало казенное, государево, стрелецкое жалованье, заставляло стрельцов, их жен и детей работать на себя. Поскольку стрелецкие начальники были помещиками и землевладельцами, то бесплатные рабочие руки требовались и в их имениях. Стрельцы катастрофически нищали, как, впрочем, и весь народ. Они искали защиты в стрелецких приказах, у вельмож, в суде, но тщетно.

В московских бунтах городских низов — Соляном 1648 года и Медном 1662-го — стрельцы не принимали участия, но наступило время, когда государственные «реформы» прямо коснулись и их, и они взбунтовались. Это произошло в 1682 году, и толчок к выступлению дали политические события.

Бунт стрельцов 1682 года. Миниатюра из рукописной книги первой половины XVII века

К этому времени большинством доведенных до отчаяния стрельцов и других слобожан овладела мысль, что единственный способ избавиться от грабежа и угнетения их начальниками — это физически расправиться со «злодеями».

В то же время в высших правительственных кругах, в Кремле подспудно шла борьба за трон, который формально занимали малолетние царевичи Иван и Петр Алексеевичи и на который претендовала их сестра — царевна Софья.

Придворная интрига не интересовала стрельцов. В своих бедах они обвиняли не царей Ивана и Петра, а их окружение — правительство и чиновников. Люди верили в то, что если бы цари знали о настоящем положении народа, то защитили бы народ и наказали бы угнетающих его. Поэтому, когда сторонники царевны Софьи пустили слух, что Нарышкины — родственники второй жены царя Алексея Михайловича, матери Петра, «извели» царя Ивана, сына Алексея Михайловича от первого брака, стрельцы с оружием, с развернутыми знаменами бросились в Кремль, чтобы расправиться с Нарышкиными. На стороне Нарышкиных было немало бояр и начальников, ненавистных народу. Впрочем, как и среди сторонников царевны Софьи.

Вдовствующая царица Наталья Кирилловна вывела на Красное крыльцо царевичей Ивана и Петра. С ней вместе вышли патриарх и ближние бояре.

Толпа остановилась и стихла. Потом кто-то крикнул про обман, и несколько стрельцов, подставив лестницу, влезли на Красное крыльцо, подступили к Ивану и спросили: настоящий ли он царевич Иван Алексеевич и кто из бояр-изменников его изводит? Иван ответил, что он настоящий царевич, его никто не изводит и жаловаться ему не на кого.

Бунт гас. Но тут из толпы выкрикнули имена недоброхотов царевича — Матвеева и Нарышкиных, закричали, что Иван Нарышкин по злому умыслу примеривал на себя царскую корону и царские украшения, и поэтому пусть государь выдаст народу своих недоброхотов. С разных сторон начали выкрикивать имена ненавистных вельмож и требовать их выдачи.

Но в это время один из начальников Стрелецкого приказа, сторонник Нарышкиных князь М. Ю. Долгорукий, неосторожно пригрозил стрельцам за их бунтарское поведение виселицей. Стрельцами вновь овладела ярость. Долгорукого стащили с крыльца и убили.

Это послужило началом общего открытого возмущения. Распаленная толпа требовала выдачи и других своих обидчиков. Несколько вельмож были убиты здесь же, на глазах царицы и царевичей. По всей Москве стрельцы и посадские люди грабили дома «злодеев».

Царица увела Ивана и Петра в Грановитую палату, а затем под охраной стрельцов Сухаревского полка царское семейство было вывезено в село Преображенское. В продолжение всего времени стрелецкого бунта, руководимого Софьей и заговорщиками, желающими возвести ее на трон, Сухаревский полк дежурил при царице и сопровождал ее повсюду.

Коронование царей Ивана и Петра Алексеевичей. Гравюра XIX века

Наконец 29 мая Собор, составленный из бояр, окольничих и думных людей, определил: обоим братьям «стоять на царском месте» рядом, а правление, «ради юных лет» обоих государей, «вручить» сестре их благоверной царевне и великой княжне Софии Алексеевне.

Затем начался разбор жалоб и требований стрельцов.

Злоупотребления и произвол стрелецких начальников и царских чиновников, столь очевидные и бесспорные, невозможно было опровергнуть или скрыть. Правительству пришлось признать праведность народного гнева.

Восстание 1682 года — единственное в истории Москвы восстание, в котором народ добился победы.

Летом 1682 года от имени царей Ивана и Петра была выдана «Жалованная грамота московским стрельцам, солдатам, гостям, посадским людям и ямщикам», в которой говорилось, что в Московском Российском государстве учинилось побиение ради защиты Дома Пресвятые Богородицы, государей царей, ради освобождения «от неправды в царствующем и богоспасаемом граде Москвы», и в память сего велено поставить «в Китае городе на Красной площади столп, и тех побитых злодеев, кто за что побиты, на том столпе имена подписать, чтобы впредь иные, помняще наше государское крестное целование, чинили правду».

Столп на Красной площади был поставлен, надписи на нем сделаны. Но правительство, вынужденное пойти на уступки справедливым требованиям стрельцов, не собиралось менять систему и искоренять причины их недовольства. Очень скоро вернулись на службу отставленные полковники и другие начальники.

А в октябре столп с Красной площади убрали, он простоял всего пять месяцев.

Любопытна мотивировка его сноса. «Тот-де столп поставлен не к похваленью Московского государства, и ту-де подпись чтут многих государств иноземцы и всяких чинов люди, и в иных-де государствах о том поносно… И тем… в царствующем граде Москве в Китае на Красной площади каменный столп с подписью искоренить, и тому столпу не быть, чтоб в том от иных многих государств поношения и бесчестья не было, и их бы государские неприятели о том не порадовались».

О прямом участии Сухаревского полка в событиях 1682 года имеются лишь отрывочные сведения. В следственных делах есть документ, названный так: «Список оружия, самовольно взятого стрельцами и невозвращенного на Пушечный двор». В нем указано, что стрельцы Сухарева полка взяли 1 карабин и 10 перевязей; до этого они взяли «из зелейной палаты бочку, а в ней зелья мушкетного шесть пуд да фитилю 3 пуда». Следствие велось долго и не прекратилось даже после того, как были вынесены приговоры о высылке бунтовавших стрельцов из Москвы. Сухаревский полк, судя по переписке о перемещении стрельцов, был частично переформирован. В декабре 1683 года была составлена «роспись» стрельцам московских полков, находящихся на Украине, коих нельзя «к Москве отпустить». «В тех полках, — говорится в „росписи“, — стрельцы были негодны для того, что они пьяницы и зернщики, и ветхому (то есть совершившемуся в прошлом. — В. М.) злому делу пущие заводчики, и раскольщики, и в смутное время были убойцы и грабители, и ныне от тех дел не унимаются, и впредь от них опасно всякого дурна». Далее идет указание о численности таких стрельцов по полкам: полку Остафьева — 191 человек, Нармацкого — 159 человек, Сухарева — 96 человек, Полуехтова — 84 человека.

Э. Пальмквист. Знамена стрелецких полков. Рисунок. 1674 год

Но, видимо, на фоне других полков Сухаревский был более спокойным. Авторы XVIII века традиционно отмечали, что Сухарев полк «не мешался в бунты».

В 1684 году стрелецким полкам были даны (говоря языком того времени, «построены») новые знамена. Сухаревский полк получил знамя для полка и личное знамя для полковника. В середине XIX века они хранились в Оружейной палате. И. М. Снегирев в статье «Сухарева башня в Москве» приводит их описание: «На знамени полковника Сухарева написан с одной стороны по золоту на камке образ Всемилостивого Спаса с припавшими к стопам Его св. Николаем и преп. Сергием, а с другой: образа Знамения Богородицы в облаках и четырех святителей Московских. На полковом знамени с одной стороны образ Покрова Богородицы, а над ним Всемилостивый Спас во славе, и подпись: „построено сие знамя в лето 1684“».

Для Иоанна и Петра был сделан двойной трон, на котором они восседали при церемонии приема послов, этими церемониями и ограничивалось их участие в государственных делах в семилетнее правление Софьи.

Портрет царевны Софьи Алексеевны с символами царской власти и украшенный аллегорическими эмблемами

В 1689 году Петру исполнилось 17 лет. Между тем Софья не оставляла мечты о троне, и в 1687 году она дала поручение своему верному стороннику, начальнику Стрелецкого приказа Федору Шакловитому выяснить, насколько она может надеяться на стрельцов в случае захвата единоличной власти. «Если бы я вздумала венчаться царским венцом, — сказала она Шакловитому, — проведай у стрельцов, какая будет от них отповедь». Шакловитый исполнил поручение правительницы, но ответ получил уклончивый. Хотя некоторые полковники и не прочь были бы видеть Софью на троне, но стрелецкая верхушка решительно отказалась подать ей соответствующую челобитную, опираясь на которую как на законный повод, царевна могла бы предпринять решительные действия.

Софья старалась воздействовать на общественное мнение в России и за границей. Был напечатан и раздавался бесплатно ее гравированный портрет, на котором она была представлена в царской короне, с державой и скипетром. В подписи к гравюре она была названа «самодержицей».

В то же время Софья и ее сторонники подготавливали свержение Петра и Ивана.

Н. Лармессен. Портреты царей Ивана и Петра Алексеевичей. Гравюра. Около 1685 года

В 1689 году, на летнюю Казанскую, произошло первое серьезное столкновение Петра и Софьи.

Петр и его сторонники догадывались о заговоре Софьи. 7 августа 1689 года стрельцы по приказу Софьи собрались на Красной площади, и на вопрос Петра, зачем поднято войско, она ответила, что собирается на богомолье и стрельцы собраны, чтобы ее сопровождать. Петр ей не поверил.

Два дня спустя в Преображенское, где находился Петр, ночью явился лазутчик из окружения Софьи с сообщением, что «умышляется смертное убийство на великого государя и на государыню царицу».

«Петр прямо с постели, не успев надеть сапог, бросился в конюшню, велел оседлать себе лошадь, вскочил на нее и скрылся в ближайший лес, — пишет в своих воспоминаниях генерал Патрик Гордон — командир Бутырского солдатского полка, — туда принесли ему платье; он наскоро оделся и поскакал в сопровождении немногих лиц в Троицкий монастырь, куда, измученный, приехал в 6 часов утра. Его сняли с коня и уложили в постель. Обливаясь горькими слезами, он рассказал настоятелю монастыря о случившемся и требовал защиты. Стража царя и некоторые царедворцы в тот же день прибыли в Троицкий монастырь. В следующую ночь были получены кое-какие известия из Москвы. Внезапное удаление царя распространило ужас в столице, однако клевреты Софьи старались держать все дело в тайне или делали вид, будто оно не заслуживает внимания». «Вольно ж ему, — говорил о Петре Шакловитый, — взбесяся бегать».

Петр приказал стрелецким и солдатским полкам идти из Москвы к нему. Софья велела им оставаться на месте. «Кто осмелится идти к Троице, тому велю отрубить голову», — пообещала она.

27 августа Петр отправил в Москву царскую грамоту с приказом, чтобы полковники всех стрелецких полков, головы слобод и сотен, каждый с десятком рядовых и слобожан, явились к нему немедленно, а кто не явится, тому «быть в смертной казни».

После этого все войска перешли на сторону Петра. Софья, видя, что проиграла, тоже направилась в Троицу, но по приказанию Петра ее остановили на пути и вернули обратно.

Из Троицкого монастыря в Москву Петр направил Ивану, брату и соправителю, письмо, в котором подводил итоги противостояния братьев и Софьи.

«Милостию Божиею, — писал Петр, — вручен нам, двум особам, скипетр правления, а о третьей особе, чтобы быть с нами в равенственном правлении, отнюдь не вспоминалось. А как сестра наша, царевна Софья Алексеевна, государством нашим учла владеть своею волею, и в том владении, что явилось особам нашим противное, и народу тягости и наше терпение, о том тебе, государь, известно… А теперь настоит время нашим обоим особам Богом врученное нам царство править самим, понеже пришли есмы в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей, с нашими двумя мужскими особами в титле и в расправе дел быти не позволяем; на том и твоя б, государя, моего брата, воля склонилася, потому что учала она в дела вступать и в титла писаться собою без нашего изволения, к тому же еще и царским венцом, для конечной нашей обиды, хотела венчаться. Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте, тому зазорному лицу государством владети мимо нас».

И. Репин. Царевна Софья Алексеевна в Новодевичьем монастыре в 1698 г. Масло. 1879 год

В начале сентября Петр вернулся в Москву. Заговорщики были арестованы, «с пытки повинились», главные из них были казнены, замешанные в заговоре и подозреваемые подвергнуты наказаниям и разосланы в дальние ссылки, царевна Софья заключена в Новодевичий монастырь. Те же, кто принял сторону Петра и оставил Софью, были награждены. Поскольку все стрелецкие и солдатские начальники явились к Петру, то его «Указ о наградах за Троицкий поход» содержит очень большое количество имен.

Имя полковника Сухарева в этом указе значится в перечне лиц, которым следует выдать «придачи поместного 250 четвертей (то есть прибавить к поместьям земли. — В. М.) и денег по 30 рублев». Это была одна из самых незначительных наград, и по ней можно судить о степени участия полка в событиях.

После ликвидации заговора царевны Софьи стрелецкие полки вернулись на свои места дислокации. Сухаревский полк вновь приступил к дежурству у Сретенских ворот Земляного города.

Со времени восстания 1682 года Петр боялся и ненавидел стрельцов. В них он видел опасность для своей власти и для себя лично. Эту ненависть поддерживало и питало окружение: бояре, поставившие на него в придворной борьбе, а также иностранцы, главным образом военные, заинтересованные в сохранении своих должностей. Ему постоянно внушали, что он должен заменить «отсталое» стрелецкое войско армией, организованной по западному образцу. Ядром новой армии должны были стать его «потешные» полки, обученные и руководимые офицерами-иностранцами.

Начинается странная и страшная акция развала и уничтожения боеспособной национальной — стрелецкой — армии главой государства.

В Азовском походе 1695–1696 годов Лефорт, фактический главнокомандующий русскими войсками, регулярно посылал стрельцов на заведомо обреченные на неудачу операции, несмотря на высказываемые стрелецкими командирами протесты, и было тогда «побито их [стрельцов] множество». После окончания войны, когда другие войска вернулись по домам, московских стрельцов оставили строить Азов и крепости. Оторванные от семей, лишенные обычных приработков, они «работали денно и нощно», «голод, холод и всякую нужду терпели». Затем им урезали и без того скудное хлебное жалованье. Чтобы не умереть с голоду, стрельцы «для прокормления» ходили по миру, их ловили и «за нищенство» наказывали батогами.

Весной 1698 года стрельцы послали в Москву выборных с жалобой к начальству Стрелецкого приказа князю И. Б. Троекурову. «Идем-де мы, — говорили стрельцы, — к боярину ко князю Ивану Борисовичу бить челом о том, кто у них хлебное жалованье отнял, и что б то хлебное жалованье дать им по-прежнему». Царь Петр находился в это время за границей. Правительство объявило челобитчиков бунтарями и арестовало их. Тогда к столице, самовольно снявшись с мест дислокации, начали стягиваться стрелецкие полки.

Одновременно царевна Софья из своего заключения в Новодевичьем монастыре писала грамоты стрельцам, обещая им свое заступничество и всяческие льготы, если они поддержат ее в борьбе против Петра.

Стрелецкие волнения приобрели в глазах правительства политический характер, что развязало ему руки.

Волнения стрельцов правительственные войска подавили.

После разгрома начались казни. Срочно вернувшийся в Россию Петр возглавил расправу над стрельцами, сам участвовал в пытках, о которых современник австриец И. Корб писал: «Свирепость примененных пыток была неслыханная», во время казней Петр и его сподвижники собственноручно рубили головы на площадях города, в том числе и на Красной. Между казнями царь со свитой пьянствовал на пирах в домах вельмож. Москва не видала такого со времен разгула опричнины Ивана Грозного.

Колья с насаженными на них отсеченными головами стрельцов были расставлены по московским улицам и дорогам. Даже не замеченные в бунте стрельцы, а также их жены и дети были высланы из Москвы. И потом еще целых семь лет вылавливали по всей стране беглых стрельцов, пытали и казнили.

Сподвижник Петра дипломат граф А. А. Матвеев в своих записках отметил «исчезновение злого и Богу противного рода и чина их стрелецкого» в 1699 году как свершившееся событие.

В акции уничтожения стрелецкого войска Петром руководили не разум, и тем более не государственные соображения, а страх за свою власть. С детства Петр слышал о незаконности своих прав на престол как младшего сына Алексея Михайловича, к тому же от второй жены. С началом его «реформаторской» деятельности в народе широко распространился слух, что его «подменили» и он не настоящий царь. Петр последовательно избавлялся от потенциальных соперников — претендентов на престол: замучил в тюрьме сестру, казнил сына, принудив его перед смертью подписать отречение от прав на наследование трона.

Сухаревский стрелецкий полк, обитавший слободою у Сретенских ворот Земляного города, в 1698–1699 годах был, как и другие полки, сселен со своих земель, стрелецкие жены, дети и прочие родственники отправились в ссылку. Их дома и дворы заселили новые владельцы. А о прежних обитателях осталась память лишь в названии — Сухарево…

О самом Леонтии Панкратьевиче Сухареве, кроме того факта, что он командовал стрелецким полком, никаких иных документальных сведений не сохранилось. Видимо, он был добросовестным, честным человеком, уважаемым подчиненными, так как во время стрелецких бунтов стрельцы не выкрикнули его имени среди имен своих «злодеев». Неизвестна его судьба и после расформирования стрелецкой армии. Во всяком случае, при просмотре литературы о петровском и послепетровском времени его имя не встречается. Отсутствует оно и в энциклопедических словарях. Но оно сохранилось в легендах о Сухаревой башне.

Навигацкая школа

Особенно наглядно и остро необходимость организации в России учебных заведений европейского типа Петр I осознал во время своего заграничного путешествия по Западной Европе в 1697–1698 годах. За границей он имел возможность наблюдать тамошнюю постановку образования. Его руководителем и советчиком в этом деле стал сопровождавший его в этом путешествии полковник Яков Вилимович Брюс.

При упоминании этого имени в памяти прежде всего возникают строки из Пушкинской «Полтавы». Петр в начале Полтавского сражения появляется перед полками.

И он промчался пред полками,

Могущ и радостен, как бой,

Он поле пожирал очами.

За ним вослед неслись толпой

Сии птенцы гнезда Петрова —

В пременах жребия земного,

В трудах державства и войны

Его товарищи, сыны:

И Шереметев благородный,

И Брюс, и Боур, и Репнин,

И счастья баловень безродный,

Полудержавный властелин.

При Полтаве Брюс командовал артиллерией, которая и решила судьбу сражения.

Брюс был одним из ближайших людей в окружении Петра. В некоторых работах о Брюсе говорится, что он был в потешных войсках — и оттуда его знакомство с царем. Но это не так. Брюс стал известен Петру позже, в 1689 году, когда он, поручик Бутырского солдатского полка, решительно встав на сторону царя в противостоянии его с царевной Софьей, пришел к нему со своим полком в Троице-Сергиев монастырь.

Брюс принадлежал к древнему шотландскому королевскому роду, правившему Шотландией в XIV веке. Его отец Вилим Брюс выехал в Россию при царе Алексее Михайловиче, служил офицером, участвовал в военных действиях, за службу был пожалован поместьями и чином полковника.

Яков Вилимович родился в Москве в 1669 году в Немецкой слободе. Он получил хорошее домашнее образование. 17 лет поступил в военную службу корнетом кавалерии, участвовал в Крымских походах 1687 и 1689 годов, за второй — получил чин поручика. В 1693 году пожалован в ротмистры и в том же году сопровождает Петра в его поездке в Архангельск, где царь намеревался заложить судовые верфи и строить крепость. С этого времени начинается тесное сотрудничество Брюса с Петром по самым различным проблемам.

Брюс был выдающимся ученым-энциклопедистом — математиком, астрономом, физиком, он изучал медицину, минералогию и многие другие науки, был талантливым военачальником-артиллеристом, инженером-фортификатором, исполнял дипломатические поручения, имел чин генерал-фельдцейхмейстера (начальника всей артиллерии), занимал высокие государственные должности сенатора, президента Берг- и Мануфактур-коллегий.

В 1721 году Брюсу был пожалован титул «российского графа». (Титул графа существовал в европейских странах, служившие на русской службе лица, имевшие этот титул, сохраняли его. Введя титул графа в России, Петр I подчеркнул его отечественное происхождение примечательным добавлением «российский».) Современник Брюса известный историк В. Н. Татищев писал о нем, что был он человеком «…высокого ума, острого рассуждения и твердой памяти, а к пользе российской во всех обстоятельствах ревнительный рачитель и трудолюбивый того сыскатель». Петр I неоднократно говорил о его заслугах, но по сравнению с другими «птенцами гнезда Петрова» наград, чинов и поместий Брюс получил несравненно меньше. Видимо, потому, что заботился о «пользе российской» более, чем о собственной выгоде.

О раздумьях Петра по поводу создания в России научных и образовательных учреждений М. В. Ломоносов пишет следующее:

«Усмотрел тогда ясно, что ни полков, ни городов надежно укрепить, ни кораблей построить и безопасно пустить в море, не употребляя математики; ни оружия, ни огнедышащих махин, ни лекарств поврежденным в сражении воинам без физики подготовить; ни законов, ни судов правости, ни честности нравов, без учения философии и красноречия ввести, и словом ни во время войны государству надлежащего защищения, ни во время мира украшения без вспоможения наук невозможно».

Видимо, уже в Англии Петр с Брюсом обсуждали практические вопросы организации профессионального учебного заведения, потому что уже там Брюс представил царю, рекомендуя для преподавательской работы в России, известного ученого и педагога, профессора математики и астрономии Абердинского университета Генри Фарварсона, который согласился поступить на русскую службу. Были приглашены и еще несколько иностранных ученых и преподавателей, которые выехали в Россию в 1698 году.

По возвращении в Россию Петр сначала намеревался преобразовать Славяно-греко-латинскую академию в университет западноевропейского типа, но после беседы с патриархом Адрианом оставил идею соединить в одной аудитории будущих священников, офицеров, кораблестроителей, медиков, художников, юристов, сколь ни привлекательным представлялся утопический план, предусматривающий, что «…из школы бы во всякие потребы люди благоразумно учася происходили в церковную службу и в гражданскую, воинствовати, знати строение и докторское врачевное искусства».

Начавшаяся Северная война и создание флота, для которого нужны были люди, годные для морской службы, заставили Петра в первую очередь подумать об организации учебного заведения, которое готовило бы именно таких людей.

14 января 1701 года Петр издал указ об основании в Москве первого русского морского, или, как говорил сам царь, «адмиралтейского», училища.

В указе говорилось: «Именным своим великого государя повелением быть Математических и Навигацких, то есть мореходных хитростию наук учению. Во учителях же тех наук быть Английския земли урожденным: Математической — Андрею Данилову Фарварсону, Навигацкой — Степану Гвыну да рыцарю Грызу; и ведать те науки всяким в снабдении управлением по Оружейной палате боярину Федору Алексеевичу Головину со товарищи, и тех наук ко учению усмотря избирать добровольно хотящих, иных же паче и со принуждением, и учинить неимущим во прокормлении поденный корм… а для тех наук определить двор в Кадашеве мастерские палаты называемый Большой полотняный…».

Назначенные преподаватели осмотрели отведенное для школы помещение, бывшие ткацкие мастерские, и отказались от него, поскольку там нельзя было проводить практические занятия по астрономии и геодезии. «На том дворе учить тех наук учеников невозможно, — заявил Фарварсон, — для того что тот двор построен на месте низком, а надобно де тех наук двору потребну быть ради смотрения в совершенстве горизонта на месте высоком».

Четыре месяца спустя, в апреле, последовал новый указ, удовлетворяющий требованиям Фарварсона: «Сретенскую по Земляному городу башню, на которой боевые часы, взять со всяким палатным строением и с принадлежащей к ней землею под Школы Математических и Навигацких наук, которые велено ведать в Оружейной палате боярину Федору Алексеевичу Головину со товарищи».

С этого указа в истории Сретенских ворот начался новый и, пожалуй, наиболее яркий период, свидетельством и подтверждением чего служит тот факт, что само название «Сретенские ворота» вскоре было вытеснено новым — «Навигацкая школа». Приспосабливая здание Сретенских ворот под школу, М. И. Чоглоков произвел внутреннюю перепланировку помещений: были устроены классные комнаты и большой зал, названный Рапирным, для занятий фехтованием и гимнастикой. В нем же происходили различные заседания и ставились спектакли.

В башне была устроена астрономическая обсерватория. В ней разместили привезенные Фарварсоном астрономические инструменты, телескоп, часы и библиотеку.

Учеников поселили частично в самой школе, частично на постоялых дворах в соседних Панкратьевской и Мещанской слободах.

Петр предполагал, что в Навигацкой школе будут учиться боярские, дворянские, офицерские дети. Он, правда, предвидел, что многие родители не захотят отдавать своих чад в учение добровольно, поэтому велел записывать «с принуждением». Но некоторые из бояр, не желая отдавать сыновей на опасную морскую службу, чтобы обойти царский приказ, поспешили определить их в Славяно-греко-латинскую академию. Узнав об этом, Петр рассердился и с солдатским конвоем отправил боярских недорослей в строящийся Петербург на тяжелые работы — забивать сваи. От царского гнева спасло недорослей заступничество адмирала Апраксина, и они вскоре были посланы на учебу за границу.

В Навигацкую же школу было разрешено принимать не только дворянских, но и разночинских детей.

В организации Навигацкой школы большое участие принимал Яков Брюс. Поскольку ему, как пишет Снегирев, «Петр поручил все дела, касавшиеся до физико-математических наук, то, вероятно, сей математик устроил Сухаревское училище, вверенное потом шотландцу Фарварсону».

Во всяком случае, программы преподавания, наверняка, создавались при значительном участии Брюса и самого Петра.

Полный курс Навигацкой школы складывался из трех ступеней, называвшихся классами. В низшем, или русском, классе обучали грамоте и элементарной арифметике; второй класс — цифирный — включал в себя математику, физику, историю, красноречие и другие предметы; высшие же — мореходные, или навигацкие, классы давали специальные знания. Срок обучения зависел от успехов учащегося, обычно он составлял 6–8 лет.

Были определены меры поощрения за хорошее ученье: «искусным», то есть успевающим, давать «на прокорм» в день по пяти алтын (15 копеек), а иным по гривне (10 копеек) и меньше, «рассмотрев коеждого искусство учения».

Из казны поступили деньги на книги, бумагу, перья и на прокорм учеников.

Из кладовой Ивана Великого достали и передали Навигацкой школе большой медный глобус, некогда привезенный в дар царю Алексею Михайловичу посольством Генеральных Штатов Голландии. В описании глобуса, составленном в XVIII веке, не только говорится о его внешнем виде, но и подчеркивается его польза: «Корпус сего глобуса из красной меди, живопись на нем старинная, высокой работы. Глобус и с подножием вышиною четыре аршина, в центре шесть английских футов, около него медный пояс, или меридиан, в полтретья пальца. Вокруг всего глобуса витые балясы точеные орехового дерева с резными из пальмового дерева фигурами… Сия высокой цены и отменной куриозности вещь не только к академии годна, но весьма надобна и полезна».

Для школяров была введена форма одежды на французский манер: кафтан, камзол, рубашка, чулки, башмаки и шляпа; старшим воспитанникам, кроме того, полагалась шпага.

Преподаватели могли вести занятия на латинском и западноевропейских языках (английском, немецком, французском), русского они не знали. Ученики же, которым по программе предстояло выучить эти языки, пока что знали только русский. Это обстоятельство поставило под угрозу саму возможность учебной деятельности Навигацкой школы.

И тогда-то вспомнили про Леонтия Магницкого, русского учителя, который обучал детей в некоторых московских дворянских и боярских домах. Поскольку преподавателей для Математической школы назначал сам царь, то ему и «отписали» о Магницком.

Леонтий Филиппович Магницкий родился в 1669 году в крестьянской семье в Осташковской патриаршей слободе, что на озере Селигере. С детства он чувствовал тягу к ученью, сам выучился читать и писать. Священник местной церкви, видя его старание, позволил ему «читать в церкви часы», как псаломщику. Как-то раз юношу послали с возом рыбы в Иосифо-Волоколамский монастырь. Игумен монастыря, которому был нужен чтец, оставил его у себя, а год спустя благословил на учебу в Славяно-греко-латинской академии — единственном тогда в России высшем учебном заведении в Москве. Восемь лет проучился Леонтий в академии, проявив большие способности. По окончании же ее остался в Москве и служил домашним учителем, обучая детей грамоте и счету.

Однажды, когда он давал очередной урок в боярском доме, хозяина посетил Петр I. Царь был в хорошем настроении, заговорил с учителем и пришел в еще более хорошее настроение, когда услышал, что тот на его вопросы из разных наук отвечает толково и уверенно.

У Леонтия, как тогда у всех русских крестьян, фамилии не было, и Петр, заметивший, что дети льнут к учителю, сказал: «Поелику ты притягиваешь отроков к себе, словно магнит, повелеваю тебе впредь именоваться Магницким».

Петр назначил Леонтия Магницкого учителем в Математическую школу, а еще предписал ему сочинить и издать на русском языке учебник по арифметике, геометрии и навигации.

Царь понимал, какое большое значение имеет учебник. В 1708 году он редактировал переведенную Брюсом с немецкого книгу «Геометрия», сделал поправки «в премногих местах» и дал ей новое название, снабдив его русским переводом термина: «Геометрия, славянски землемерие». Петр считал, что сведения, сообщаемые в учебнике, должны излагаться сжато и по существу. При переводах он требовал сокращать длинноты и посторонние рассуждения, «…понеже, — писал он, — немцы обыкли многими рассказами негодными книги свои наполнять только для того, чтобы велики казались, чего кроме самого дела и краткого перед всякою вещию разговора переводить не надлежит».

Так Магницкий вступил в должность учителя Школы математических и навигацких наук и получил заказ на труд, который стал главным делом его жизни.

Преподавая в Навигацкой школе, Магницкий за полтора года написал требуемый учебник. В нем излагался полный курс изучаемых в школе математических наук: арифметика, алгебра, геометрия, тригонометрия и кораблевождение. Учителя и учащиеся называли учебник просто «Арифметика». Но полное название книги, по обычаю того времени, было длинное, обстоятельное и занимало весь титульный лист. Начиналось оно собственно названием: «Арифметика, сиречь наука числительная», далее сообщалось, что издана она повелением царя Петра Алексеевича (приводился полный его титул) в его царствование в богоспасаемом царствующем граде Москве, потом говорилось, кому и для чего книга предназначалась: «ради обучения мудролюбивых российских отроков и всякого чина и возраста людей».

Л. Ф. Магницкий. Арифметика. Страница из издания 1703 года

В последних словах заключалась тайная и, может быть, главная мысль, с которой писалась книга: Магницкий создавал учебник, по которому всякий желающий мог бы без учителя, «самоучкою», как он сам, изучить основы математических наук.

«Арифметика» Магницкого была не похожа на те руководства, которые содержали лишь сухие правила и вызывали у учеников скуку. Магницкий старался вызвать у учеников интерес и пробудить в них любознательность.

На обороте заглавного листа был помещен рисунок, изображающий пышно цветущий куст и двух отроков, держащих в руках ветви с цветами. Под рисунком напечатано стихотворное обращение к юному ученику, специально сочиненное Магницким для «Арифметики»:

Прииме, юне, премудрости цветы…

Арифметике любезно учися,

В ней разных правил и штук придержися,

Ибо в гражданстве к делам есть потребно…

Та пути в небе, решит и на море,

Еще на войне полезна и в поле.

Даже определение арифметики у Магницкого дается не сухо, а поэтически. «Арифметика, или числительница, — пишет он, — есть художество честное, независтное (свободное. — В. М.), и всем удобопоятное (легко усвояемое. — В. М.), многополезнейшее и многохвальнейшее, от древнейших же и новейших, в разные времена являвшихся изряднейших арифметиков изобретенное и изложенное». После такой характеристики ученик просто не мог не «загордиться», что изучает такую славную науку.

Невежды, считающие ученье пустым делом, обычно оправдывали свое нежелание учиться очень убедительным, на их взгляд, вопросом: «Зачем мне нужно это ученье? Какая мне от него польза?». Поэтому Магницкий на страницах «Арифметики» никогда не упускает возможности ответить на этот вопрос. Объясняя какое-нибудь правило, он как бы между прочим замечает: «Если хочешь быть морским навигатором, то сие знать необходимо». Большая часть задач «Арифметики» построена на жизненных случаях, с которыми учащиеся обязательно встретятся в будущем: в его задачах купцы покупают и продают товары, офицеры раздают жалованье солдатам, землемер решает спор между землевладельцами, поспорившими о границе своих полей, и так далее.

Есть в «Арифметике» и задачи другого рода, так называемые замысловатые. Это рассказы и анекдоты с математическим сюжетом. Вот один из них (поскольку язык учебника устарел и сейчас малопонятен, то здесь он приближен к современному):

«Некий человек продавал коня за 156 рублей. Но покупатель, решив, что покупка не стоит таких денег, стал возвращать коня продавцу, говоря:

— Несть мне лепо за такого недостойного коня платить такую высокую цену.

Тогда продавец предложил ему иную куплю:

— Ежели полагаешь, что моя цена за коня высока, то купи гвозди, коими прибиты его подковы, а коня я отдам тебе при них в дар. А гвоздей в каждой подкове шесть, платить же будешь за первый гвоздь едину полушку (полушка — четверть копейки), за второй — в два раза больше — две полушки, за третий — в два раза больше, чем за второй, — копейку и так далее, пока не выкупишь все гвозди.

Покупатель обрадовался, полагая, что ему придется уплатить не более 10 рублей и что получит коня совсем задаром, и согласился на условия продавца.

Спрашивается: сколько придется уплатить за коня сему покупателю?»

Подсчитав и узнав, что недогадливому и не умеющему быстро считать покупателю придется уплатить 41 787 рублей и еще 3 копейки с тремя полушками, учащийся вряд ли позабудет правило, на которое дана эта задача.

Почти весь XVIII век, несмотря на то что издавались новые учебники, вся Россия училась по «Арифметике» Магницкого. Его расчет на то, что по ней начнут учиться не только ученики Математической школы, оправдался полностью: люди «всякого чина и возраста» в разных дальних губерниях постигали по ней математику самостоятельно, без помощи учителя. Именно так освоил ее поморский паренек из села Холмогоры Михайло Ломоносов, который до конца дней с благодарностью называл «Арифметику» Магницкого «вратами своей учености».

Став учителем Навигацкой школы, Магницкий все свои силы и все свое время отдавал ученикам. Его коллеги-англичане относились к службе спустя рукава, опаздывали на уроки, заставляя учеников ожидать их часами, иной раз не являлись на занятия вовсе, и Магницкому часто приходилось замещать их, так что на него легла основная работа по обучению и воспитанию учеников школы.

Петр I был нетерпелив, он требовал во всем скорого результата, ему казалось, что учащиеся Навигацкой школы «под видом учения» тянут время и даром получают деньги; в специальном указе он требовал наказывать таких батогами и списывать в матросы. Магницкий выступил против царского указа, на что, конечно, требовалось большое мужество (недаром его современник поэт и академик В. К. Тредиаковский назвал его «добросовестным и нельстивым человеком»), и составил для царя любопытную справочную таблицу (современному читателю необходимо иметь в виду, что слово «ленивый» в XVIII веке значило также «медленный», в данном случае — «медленнее соображающий»):

«Арифметику прилежный выучит в 10 месяцев, а ленивый — в год, — писал Магницкий, — геометрию — прилежный в 6, ленивый — в 8 месяцев, тригонометрию — прилежный в 2, а ленивый — в 3 месяца. И менее тех лет учить не можно».

Сохранилось в памяти современников и острое словцо Магницкого по поводу царской торопливости: «Арифметике научить — не бороду остричь».

Впоследствии Магницкий был назначен руководителем Навигацкой школы и в этой должности пребывал до самой своей кончины в 1739 году.

Погребли его в церкви Гребневской иконы Божией Матери, что на углу Мясницкой и Лубянской площади, прихожанином которой он был. На могильном камне было написано: «В вечную память христианину благочестно, целомудренно, благоверно и добродетельно пожившему Леонтию Филипповичу Магницкому, первому в России математики учителю…».

Магницкий первым в России был достойно награжден за педагогический труд.

В курсе образования в Навигацкой школе не были забыты литература и искусства. Юные навигаторы сочиняли вирши, обучались музыке, их хор приглашали на придворные празднества.

Выписанные Петром I из Данцига немецкие актеры составили из учеников школы театральную труппу, которая в Рапирной зале представляла светские комедии. Эти комедии посещал и царь с приближенными. Актеры Навигацкой школы, как утверждает предание, однажды позволили себе подшутить над царем и выкинули «немецкую штуку». Объявив, что ими подготовлено какое-то невиданное и неслыханное зрелище, они собрали в театр множество зрителей, пришел на него и Петр со своими сподвижниками. Когда же публика в парадных мундирах, украшенная орденами и лентами, расселась, то на сцену перед закрытым занавесом вышел мальчишка, повесил на него большой лист бумаги, на котором красовалась крупная надпись: «Первое апреля», и с громким хохотом убежал. Публика начала возмущаться, но Петр встал и, успокаивая общество, сказал: «Это театральная вольность».

Традиция устройства самодеятельных театральных спектаклей в Сухаревой башне продолжалась и после того, как Навигацкая школа была переведена в Петербург. Снегирев, собиравший для своей работы московские устные предания, пишет: «Старожилы также припоминают, что и в царствование Екатерины II дети московских подьячих играли разные комедии на Сухаревой башне в Рапирной палате».

Навигацкая школа выпускала специалистов для флота и армии: штурманов, геодезистов, строителей, картографов. Не закончившие полное обучение шли в писаря и канцеляристы низших рангов.

Особой должностью, которую получали ученики Навигацкой школы, была должность преподавателя губернских математических школ для обучения дворянского чина детей арифметике и геометрии. Своим указом от 20 января 1714 года Петр I обязал дворянских детей учиться в этих школах «цыфири и геометрии», и до того, пока они не выучатся, им запрещалось жениться. А священникам запрещалось их венчать без «соизволения», то есть разрешения, школьного преподавателя. Реакцией на этот указ было бессмертное заявление Митрофанушки: «Не хочу учиться, хочу жениться!».

В жизни школяров-навигаторов бывали и трудные времена. Хотя образование было делом государственным, случалось, что казна задерживала выплаты кормовых денег, тогда школярам приходилось затягивать пояса потуже и промышлять пропитание своими способами. В Оружейную палату поступали рапорты от руководства школы, например, такого характера: «Ежели школе быть, то потребны на содержание ея деньги, а буде деньги даваться не будут, то истинно лучше распустить, понеже от нищенства и глада являются от школяров многие плутости».

Школяры, поселенные в Сухаревой башне, не предназначенной при строительстве для жилья, зимой замерзали до такой степени, что решились писать прошение самому царю: «Державнейший Царь Государь Милостивейший, учимся мы в школе математико-навигацких наук, а учением же по окончании навигации и с пристойными кто астрономическими проблематы обучаемся Евклидове Элементе, в котором учении двенадцать человек в верхней палате, и в той палате печь худа, топить невозможно, такожде ныне приходит зимнее время и за холодом от зимы жить тут невозможно».

Однако в общем ученье шло успешно, о школе шла добрая слава, и число ее учеников увеличивалось год от году. Ведавший ее делами дьяк Оружейной палаты Курбатов доносил начальству: «А ныне многие из всяких чинов люди припознали тоя науки сладость, отдают в те школы детей своих, а иные и сами недоросли и рейтарские (солдатские) дети и молодые из приказов подьячие сами приходят с охотою немалою».

В 1715 году высшие классы Навигацкой школы были переведены в Петербург в открытую там Морскую академию. В Москве остались лишь младшие, приготовительные, классы, поэтому Навигацкую школу стали называть Цифирной школой.

В январе 1731 года в Москву пришел «учиться наукам» Михаил Ломоносов и, как рассказал его земляк Василий Варфоломеев, «пристал на Сухареву башню обучаться арифметике», но вскоре, так как в Цифирной школе «науки показалось ему мало», ушел в Славяно-греко-латинскую академию.

Несмотря на сравнительно краткий срок существования, московская Навигацкая школа сыграла большую роль в распространении образования в России, в истории русского флота и мореплавания.

Среди ее выпускников немало славных имен: адмирал Н. Ф. Головин, основатель русской картографии И. К. Кириллов, знаменитые исследователи Севера — Г. С. Малыгин, Д. Л. Овцын, С. И. Челюскин, капитан-командир А. И. Чириков, первым из европейцев описавший северо-западные берега Америки, академик, механик, изобретатель А. К. Нартов и другие.

Воспитанником Навигацкой школы был архитектор Иван Мичурин, построивший в Москве ряд замечательных церквей и гражданских сооружений, к сожалению, до нашего времени не сохранившихся. Последней утрачена Пятницкая церковь на Пятницкой улице, снесенная в 1934 году, сейчас на ее месте находится вестибюль станции метро «Новокузнецкая». Мичурин в 1739 году с командой геодезистов из Навигацкой школы составил первый геодезический план Москвы, характер и объем сведений которого раскрывает его полное название: «Чертеж местоположения столичного города Москвы, в котором означены не только Кремль, Китай-город, Белый город и Земляной город, но и все находящиеся в оном ворота, улицы, императорские домы и публичные строения, соборные и приходские церкви, монастыри, архиерейские и другие подворья, реки, пруды, сады и прочие знатнейшие места».

«Имя Петра начертано на ее мшистом челе…»

Москвичи конца XVIII — начала XIX веков видели в Сухаревой башне не только архитектурный памятник, но и символ эпохи Петра I. Для них она была окутана романтикой народных воспоминаний и преданий о самовластном государе, о его грозном времени, и это вносило свои резкие и выразительные штрихи в ее художественный образ.

Именно такой образ Сухаревой башни предстает в юношеском очерке М. Ю. Лермонтова «Панорама Москвы».

«…На крутой горе, усыпанной низкими домиками, среди коих изредка лишь проглядывает широкая белая стена какого-нибудь боярского дома, возвышается четвероугольная, сизая, фантастическая громада — Сухарева башня. Она гордо взирает на окрестности, будто знает, что имя Петра начертано на ее мшистом челе! Ее мрачная физиономия, ее гигантские размеры, ее решительные формы, все хранит отпечаток другого века, отпечаток той грозной власти, которой ничто не могло противиться».

К. Моор. Петр I. Гравюра. 1718 год

О чем же вспоминал и о чем думал москвич того времени, глядя на Сухареву башню, как стали в народе называть каменные Сретенские ворота Земляного города уже вскоре после их постройки? (О том, что такое название бытовало одновременно с названием Навигацкая школа и Цифирная школа, свидетельствует строчка из сатиры Антиоха Кантемира, написанной в 1720-е годы: «Хоть числил он лучше всей Сухаревой башни».)

А название Сухарево напоминало о стрелецкой слободе, о стрельцах и их судьбе.

Помнили и толковали потихоньку меж собою про стрелецкий бунт 1682 года, про то, как расправились тогда стрельцы со своими злодеями и мучителями. Вспоминали столп на Красной площади, на котором были написаны справедливые слова о ратных трудах стрельцов, о том, что гнев их был справедлив, и записана клятва начальников и бояр, что впредь они не станут чинить неправды, а будут поступать по правде.

Говорили и о том, что всего год простоял тот столп на Красной площади, а потом убрали его, и тут закончилась царская милость к стрельцам, хотя была она в свое время закреплена государевым крестным целованием.

Год спустя после крестного целования, в 1683 году, государь выдал Указ, в котором было сказано, что на Москве и в разных иных городах и областях «…тамошние жители и прохожие люди про бывшее смутное время говорят похвальные речи и другие многие непристойные слова на смуту, страхованье и соблазн людям». Вследствие чего под страхом смертной казни было «запрещено хвалить прошлое смутное время». Коротко было время стрелецкой воли, а запомнилось крепко.

А уж как крепко помнились последующие события, страшные стрелецкие казни… Но все-таки главное — память о проблеснувшей воле, она питала надежду: раз было такое, то, значит, может случиться и опять. Недаром Екатерина II в своих «Размышлениях о Петербурге и Москве» одной из причин своей нелюбви к Москве называет именно эти воспоминания, сильные в среде москвичей-простолюдинов. «И вот такой сброд разношерстной толпы, — пишет она, — которая всегда готова сопротивляться доброму порядку и с незапамятных времен возмущается по малейшему поводу, страстно даже любит рассказы об этих возмущениях и питает ими свой ум».

В 1880-е годы, два столетия спустя после этих грозных событий, художник В. И. Суриков в Москве, в московских старинных постройках почувствовал сохраненную память о далеких временах и событиях. Когда он писал картину о стрелецкой трагедии «Утро стрелецкой казни», от них он набирался духа того времени. «Я на памятники, как на живых людей смотрел, — расспрашивал их: „Вы видели — вы свидетели… Стены я допрашивал…“», — рассказывал о создании картины художник.

До сих пор в селе Воздвиженском на дороге в Троице-Сергиев посад помнят и рассказывают предание о том, как казненные здесь во время стрелецкого мятежа стрелецкие начальники князь Хованский с сыном в полночь выходят на дорогу с отрубленными своими головами в руках и просят проезжих рассудить их с Петром и Софьей.

Сухарева башня также напоминала о споре Петра со стрельцами…

* * *

Пристальное внимание местных жителей вызывали постоянные посещения Сухаревой башни царем и высшими вельможами.

Особенно большой съезд бывал, когда в Навигацкой школе устраивали представление немецкие актеры или школяры. При таких случаях обязательно приезжал и сам Петр.

Все знали о пристрастии царя к разным празднествам, маскарадам, шествиям и вообще «шутейным» забавам.

Возле Сухаревой башни был построен специальный каменный амбар, в котором сохранялся сухопутный фрегат, сооруженный для маскарадного шествия в ознаменование Ништадтского мира. Об этом маскараде много толковали в Москве. В нем приняли участие и школяры, одетые матросами.

30 августа 1721 года в финском городе Ништадте был подписан русско-шведский мирный договор, завершивший двадцатилетнюю Северную войну. Ништадтский мир закрепил за Россией Балтийское побережье. С русской стороны переговоры вели Я. В. Брюс и руководитель Коллегии иностранных дел А. И. Остерман. По получении текста договора Петр I писал Брюсу: «Славное в свете сие дело ваше никогда забвению предатися не может, а особливо поелику наша Россия такого полезного мира не получала».

Ништадтский мир был отмечен пышными праздничными торжествами сначала в Петербурге, а затем и в Москве.

В Москве празднества происходили на Масленицу, в последние дни января — первые февраля 1722 года. Главным эпизодом торжеств стало маскарадное шествие по улицам Москвы 31 января, в котором участвовали все известные персоны, начиная с царя и до младших чиновников иностранных посольств.

Маскарадное шествие по случаю Ништадтского мира представляло собой длинную вереницу различных кораблей от 88-пушечного фрегата до простой лодки, поставленных на полозья или колеса и везомых лошадьми, коровами, собаками, медведями, пестрыми свиньями: военно-морской парад в честь победителей был соединен с бурлескным «дурацким» карнавалом.

Петровская маскарадная процессия. 1722 год. Гравюра XVIII века

Участник карнавала камер-юнкер голштинского герцога Фридрих Берхгольц оставил в дневнике подробное описание шествия и его персонажей. Открывалось шествие «забавной группой»: арлекин в санях, запряженных лошадьми, увешанными бубенчиками; затем в широких санях князь-папа — глава «пьяной коллегии», учрежденной царем из своих собутыльников, у ног папы сидел Бахус с бокалом и бутылкой в руках; четверка лошадей везла сани в виде раковины, в которой сидел морской бог Нептун с трезубцем в руке; знатные люди, в том числе и члены царской семьи, все были в маскарадных нарядах: вдовствующая царица — в старинном русском наряде, царевна — в виде пастушки; мать Остермана — в наряде католической аббатисы; были там испанские танцовщицы, цыгане, северные народы-самоеды, были маски, представлявшие героев басен Эзопа, — волки, журавли, медведи, фантастические драконы и др. Движение сопровождалось музыкой, пением, стрельбой из орудий.

Главное место в шествии занимал фрегат под названием «Миротворец» — везомый 16 лошадьми «большой корабль императора». Берхгольц находился на этом корабле и поэтому рассказал о нем особенно подробно:

«Большой корабль императора, длиной в 30 футов, сделанный совершенно наподобие линейного корабля „Фредемакер“ — теми же мастерами, которые строили последний. На нем было 8 или 10 настоящих небольших пушек, из которых по временам палили, и еще множество деревянных и слепых. Кроме того, он имел большую каюту с окнами, три мачты со всеми их принадлежностями, паруса, одним словом, до того походил на настоящее большое судно, что можно было найти при нем все до последней бечевки, даже и маленькую корабельную лодочку позади, где могли поместиться человека два. Сам император командовал им в качестве корабельщика и командора, имея при себе 8 или 9 маленьких мальчиков в одинаковых боцманских костюмах и одного роста, несколько генералов, одетых барабанщиками, и некоторых из своих денщиков и фаворитов.

Его величество веселился истинно по-царски. Не имея здесь, в Москве, возможности носиться так по водам, как в Петербурге, и несмотря на зиму, он делал, однако ж, с своими маленькими ловкими боцманами на сухом пути все маневры, возможные только на море. Когда мы ехали по ветру, он распускал все паруса, что, конечно, немало помогало 16 лошадям, тянувшим корабль. Если дул боковой ветер, то паруса тотчас направлялись, как следовало. При поворотах также поступаемо было точь-в-точь, как на море. При наступлении темноты его величество приказывал, как это делается на кораблях, собирать верхние паруса и сам с тремя или четырьмя находившимися при нем генералами бил зорю (он имел костюм корабельного барабанщика и барабанил с большим искусством)».

Шествие началось из села Всехсвятского (куда корабли были доставлены из Петербурга), оттуда по Петербургскому тракту и Тверской улице проследовало до Красной площади, вошло в Кремль (кроме императорского фрегата, который был слишком велик и не мог пройти в ворота) и далее двигалось по московским улицам.

Продолжался маскарад до 5 часов вечера, «после чего, — заканчивает рассказ Берхгольц, — все получили позволение разъехаться по домам».

Маскарад ездил по Москве в течение четырех дней. Праздник завершился фейерверком, угощением для народа на улицах и пирами в домах вельмож.

По окончании празднеств «Миротворец» был установлен в пристроенном с западной стороны Сухаревой башни амбаре. В большие праздники его возили по Москве, днем — с распущенными флагами и парусами, с наступлением темноты зажигали слюдяные фонарики.

Петр I, посещая Навигацкую школу, бывал на уроках, на экзаменах, наблюдал небо в телескоп в обсерватории, присутствовал в химической лаборатории Брюса во время его физических и химических опытов.

Но известно также, что не только научные интересы приводили царя в Навигацкую башню.

В обширной Рапирной зале проходили собрания «Нептунова общества» — тайного царского совета, в который входили ближайшие сподвижники Петра.

Некоторые историки полагают, что это была первая в России масонская ложа. О ее деятельности и полном составе документальных сведений нет, известно, по скупым воспоминаниям современников, лишь о ее существовании. «История и предание скрыли от нас происхождение и истинную цель этой тайной думы», — замечает И. М. Снегирев.

Предание называет масонские должности членов «Нептунова общества»: Франц Лефорт — председатель, Петр — первый надзиратель, то есть распорядитель и церемониймейстер, Феофан Прокопович — оратор, члены — адмирал флота Ф. М. Апраксин, Я. В. Брюс, профессор Фарварсон, князь А. М. Черкасский, генерал-фельдмаршал князь М. М. Голицын, А. Д. Меншиков, генерал-фельдмаршал Б. П. Шереметев.

П. Шенк. Франц Лефорт. Гравюра. Конец XVII — начало XVIII века

Неизвестный художник. Яков Брюс. Гравюра. XVIII век

В Москве полагали, что на заседаниях «Нептунова общества» принимались политические решения, но при этом участники для достижения своих целей прибегали к помощи оккультных наук.

Такого мнения придерживался известный исторический романист первой половины XIX века И. И. Лажечников, автор популярного и в наши дни романа «Ледяной дом», о котором А. С. Пушкин сказал, что многие его страницы «…будут жить, доколе не забудется русский язык». В конце 1830-х годов Лажечников задумал и начал писать роман о царствовании юного Петра II и заговоре знати, возведшей на русский престол Анну Иоанновну. Роман назывался «Колдун на Сухаревой башне», одним из главных его героев должен был стать Я. В. Брюс. В годы, когда разворачивалось действие романа, Брюс находился уже в отставке и жил в своем подмосковном имении.

Лажечников написал лишь несколько фрагментов романа, и один из них — это письмо (не подлинное, а сочинение писателя), которое получает Брюс из столицы от вице-канцлера графа Андрея Ивановича Остермана. В этом письме вице-канцлер описывал положение при дворе и приглашал Брюса вернуться к политической деятельности.

«Ты должен оставить свое уединение, — писал Остерман, — и явиться в Москву, не извиняйся отставкой: для истинных сынов отечества нет отставки; служение их продолжается до гроба. Не говорю, что ты должен был, в твои лета, принять должность при новом дворе, чтобы ты каждый день напяливал мундир на свои старые плечи и играл роль дневального придворного; нет, эта служба не по тебе. Но ты можешь служить иначе: советом, внушениями, связями, кабалистикой… Твое таинственное влияние на народ может умы и мнения расположить в нашу пользу, ты можешь и судьбу подговорить в наш заговор. Ты всемогущ не только на земле, но и на небе. Чего стоит тебе иногда, для пользы общественной, переставить одну звездочку на место другой! Мы восстановим своих девять, устроим по-прежнему, как в бывалые дни Петровы, свой совет на Сухаревой башне, не многочисленный, но избранный, бескорыстный, с одною целью поддержать создание великого преобразователя России. Ты должен явиться, или да будет тебе стыдно в будущем мире перед лицом бессмертного царя и нашего отца и благодетеля».

Еще при жизни Петра по Москве пошли слухи о «нечестивых» и «богомерзких» сборищах на Сухаревой башне, на которых царь и его «немцы» общались с сатаной и обсуждали разные свои злые замыслы. Собрания «Нептунова общества», естественно, вызывали подозрения и разные толки, чаще всего фантастические и зловещие.

Неизвестный художник. А. Д. Меншиков. Гравюра. XVIII век

Отношение современников к Петру и его деятельности очень отличалось от идеализирующих его характеристик XIX века — «мореплаватель», «плотник», «вечный работник на троне», которыми мы пользуемся и сейчас.

В народе, недовольном тяжелыми государственными поборами, стрелецкими казнями, пыточными камерами царской Тайной канцелярии, в которую мог попасть каждый и безо всякой вины, унижением религии отцов и дедов, шли разговоры о том, что сидящий на русском троне царь вовсе не сын Алексея Михайловича, его законный наследник. Одни утверждали, что некие злодеи подменили царя еще в детстве, что он — сын немки, отец же его (был и такой слух) — Франц Лефорт. Другие признавали его сыном Алексея Михайловича, но околдованным и поврежденным в разуме. «Немцы, — говорили они, — обошли его: час добрый найдет — все хорошо, а в иной час так и рвет и мечет, вот уж и на Бога наступил, с церквей колокола снимает». Старообрядцы и даже некоторые православные были уверены, что в облике царя Петра в России явился Антихрист.

Соратники Петра, составлявшие его ближайший совет и собиравшиеся в Рапирной зале Сухаревой башни, также не вызывали в народе симпатии и доверия.

Вот как характеризует их великолепный мастер исторического портрета В. О. Ключевский, чье мнение и видение основаны на обширном и глубоком знании материала:

Председатель «Нептунова общества», или мастер стула, если принять версию, что это была масонская ложа, «Франц Яковлевич Лефорт, авантюрист из Женевы, пустившийся за тридевять земель искать счастья и попавший в Москву, невежественный немного менее Меншикова, но человек бывалый, веселый говорун, вечно жизнерадостный, преданный друг, неутомимый кавалер в танцевальной зале, неизменный товарищ за бутылкой, мастер веселить и веселиться, устроить пир на славу с музыкой, с дамами и танцами, — словом, душа-человек или „дебошан французский“, как суммарно характеризует его князь Куракин».

А вот рассказ современницы тех лет, сохранившийся в семейных преданиях и записанный П. И. Мельниковым-Печерским: «Чего-то, бывало, не порасскажет покойница! И про стрельцов, как они Москвой мутили, и про Капитонов (раскольников. — В. М.), и про немцев, что на Кокуе проживали… Не жаловала их бабушка, ух, как не жаловала: плуты, говорит, были большие и все сплошь урезные пьяницы… Франц Яковлич Лефорт в те поры у них на Кокуе-то жил, и такие он там пиры задавал, такие „кумпанства“ строил, что на Москве только крестились да шепотком молитву творили… А больше все у винного погребщика Монса эти „кумпанства“ бывали — для того, что с дочерью его с Анной Франц Яковлич в открытом амуре находился… Самолично покойница-бабушка княгиня Марья Юрьевна ту Монсову дочь знавала. — „Что это, говорит, за красота такая была, даром, что девка гулящая. Такая, говорит, красота, что и рассказать не можно…“ А девка та, Монсова дочь, и сама фортуну сделала и родных всех в люди вывела. Сестра в штатс-дамах была, меньшой брат, Васильем звали, в шамбеляны (камергер, фр. — В. М.) попал, только перед самой кончиной первого императора ему за скаредные дела головку перед Сенатом срубили… Долго торчала его голова на высоком шесту…».

А. Шхонбек. Портрет Б. П. Шереметева. Гравюра. 1703 год

Вернемся к характеристике Ключевского.

Далее идут члены. «Князь Меншиков, герцог Ижорской земли, отважный мастер брать, красть и подчас лгать, не умевший очистить себя даже от репутации фальшивого монетчика; граф Толстой, тонкий ум, самим Петром признанная умная голова, умевшая все обладить, всякое дело выворотить лицом наизнанку и изнанкой на лицо; граф Апраксин, сват Петра, самый сухопутный генерал-адмирал, ничего не смысливший в делах и незнакомый с первыми началами мореходства, но радушнейший хлебосол, из дома которого трудно было уйти трезвым, цепной слуга преобразователя…; барон, а потом граф Остерман, вестфальский попович, камердинер голландского вице-адмирала в ранней молодости и русский генерал-адмирал под старость, великий дипломат с лакейскими ухватками, который никогда в подвернувшемся случае не находил сразу, что сказать, и потому прослыл непроницаемо-скрытным, а вынужденный высказаться, либо мгновенно заболевал послушной тошнотой или подагрой, либо начинал говорить так загадочно, что переставал понимать сам себя, — робкая и предательски каверзная душа; наконец, неистовый Ягужинский, всегда буйный и зачастую навеселе, лезший с дерзостями и кулаками на первого встречного, годившийся в первые трагики странствующей драматической труппы и угодивший в первые генерал-прокуроры Сената…».

В. О. Ключевский объясняет появление подобных деятелей в окружении Петра его желанием «ослабить в себе чувство скуки». Они «были не деятели реформы, а его личные дворовые слуги». Однако все же Петровские реформы проводились их руками и в меру их понимания, что, видимо, вполне удовлетворяло державного реформатора.

Конечно, москвичи конца XVII — первых лет XVIII века не обладали той полнотой информации, которую имел Ключевский, но, не делая обобщения, как это сделал историк, они знали больше живых фактов, характеризующих «нептунов» не в лучшем свете.

И. М. Снегирев в 1840-е годы имел возможность познакомиться с рукописной библиографией «Памятник всем книгам», составленной крестьянином села Завидова Григорием Даниловым Книголюбовым, и выписал перечень книг, которые, по сведениям этой библиографии, составляли «чародейную» библиотеку Сухаревой башни:

«1. Книжица хитрая таблицами, тайными буквами выписанная из чернокнижия, магии черной и белой, кабалистики и пр., все на свете действует. На русском и иностранных языках, 100 листов; писана по скорописи XIII в.

2. Зерцало, показывающийся покойник за 100 лет вживе образом, и одежду и походку, и говорящий на все вопросы отвечающий одни сутки, поели пропадает.

3. Черная книга, кудесничество, чародейство, знахарство, ворожба. Сие русское чернокнижие, собранное Русскими знахарями 19 частей, рукопись скорописная.

4. Черная книга, писанная волшебными знаками; ей беси покоряются и служат, соч. Рафли, Шестокрыл, Воронограй, Остромий, Зодий, Алманах, Звездочет, Аристотелевы врата. Писана до Ноева потопа, сохранилась на дне морском в горючем камне алатыре. Чернокнижник ее достал, а ныне закладена в Сухаревой башне, связана проклятием на 10 000 лет, 35 книг, 180 000 листов.

5. Черная магия, писанная непонятными письменами волшебными, существующая от начала мира, во время потопа сохранена в камне Хамом. Гермес нашел после сию книгу. 9 книг, 100 000 листов, а ныне закладена в Сухаревой башне.

6. Черная книга, читанная доктором Стефаном, в полдесть, толщиною в 3 пальца.

7. Книга Орфея и Музея, содержащая заговоры, очищения, приговоры для усыпления змей, 4 книги, скорописная рукопись, 8000 листов.

8. Русское кудесничество, заговоры на все возможные случаи. 9 книг, скоропись, 900 листов, а ныне заключена в Сухаревой башне.

9. Книга Сивилл, 12 сестр; прорицание воли богов и предсказание будущего, 12 книг, 12 000 лист, полууставн. рукопись, а ныне заключена в Сухаревой башне».

Отдельно перечислялись предметы, употреблявшиеся для колдовства:

«1) „Соломонова печать на перстне слова Sator, arepo tenet opera rotas (Имеющий власть над превратностями судьбы, лат. — В. М.), а внутри дух заключен, на кольце разные фигуры. Можно сим перстнем делать разно: к себе печатью превратить, невидим будешь, от себя отвратить, видим будешь и все очарования разрушишь, власть над сатаной получишь; кольцом к себе превратить, то разные превращения сделаешь, снимешь с руки, ударишь обо что, то сатана выскочит, что тебе хочется, все исполнит, и прочия можно сим кольцом делать, и хитр, мудр, памятлив и все знать будешь, если на руке его имеешь. Из сребра сделан“. 2) „Досчечка точно аспидная черная, литеры красныя и белыя, действует сице: ударишь ее обо что, духи выйдут из нее трое, и, что хошь, исполнют. Черной стороной к себе превратить и молвить какую букву, к нему то тако оборотится; к себе в пазуху ее положишь, то будешь все на свете знать и будешь память, хитрость, мудрость, разум иметь“. 3) „Камень осмиугольный со словами мелкими Н. П. З. М. Действует более доски“».

На основании состава Сухаревской библиотеки Снегирев делает вывод: «Ежели в этом предании есть истина и ежели приведенные рукописи не подложны, то можно предполагать, что Петр I с своими сочленами на Сухаревой башне из любопытства занимался магией, алхимией и астрологией».

В обсерватории на Сухаревой башне Брюс вел регулярные астрономические наблюдения. В частности, он интересовался появлением и движением пятен на Солнце, видимо, интуитивно чувствуя их связь с космическими воздействиями на Землю.

Петр I, стараясь научным знаниям дать практическое применение, имел в виду и пользу астрономических наблюдений и расчетов. В апреле 1706 года перед солнечным затмением он пишет адмиралу Ф. А. Головину:

«Господин адмирал! Будущего месяца в первый день будет великое солнечное затмение. Того ради изволь сие поразгласить в наших людях, что когда оное будет, дабы за чудо не поставили. Понеже когда люди про то ведают прежде, то не есть уже чудо».

Однако в предсказании «чуда» уже содержится чудо — чудо предсказания, проникновения в будущее, что невозможно для обыкновенного человека. Предсказания, исходившие из обсерватории в Сухаревой башне, в народе воспринимались как чародейство.

Репутация Брюса как чародея, колдуна и чернокнижника как раз и укрепилась в народе прежде всего из-за того, что он особенно известен стал как предсказатель. Эту славу ему создал так называемый Брюсов календарь, впервые изданный при его жизни и впоследствии переиздававшийся вплоть до начала XX века. В Брюсовом календаре содержались предсказания на каждый день, причем на много лет вперед. Среди народа эти предсказания в XVIII и XIX веках пользовались огромным доверием. Слава Брюсова календаря кое-где жива и в наше время.

В 1989 году корреспондент газеты «Советская культура» беседовал в Воронежской области с девяностолетним крестьянином, который удивительно точно распознавал у обращавшихся к нему людей их прошлые болезни, называл критические годы, которые им придется пережить в будущем, и сообщал, до каких лет они доживут. Когда же кто-то выразил сомнение в его предсказании, он «…оборвал его, — как пишет корреспондент, — со строгостью:

— Ты что? Я ж тебе по календарю Брюса гадаю — ему более двух сотен лет. И ни разу никого не подводил! Может, у меня единственного и остались эти умные записи, которые я успел сделать, когда еще те календари в почете были».

В действительности Брюс не был составителем этого календаря. Какова была его роль, говорится в самом названии первого издания календаря, вышедшего в 1709 году. Из названия можно также получить представление о его содержании. Первое издание Брюсова календаря вышло не в виде книги, а в виде шести отдельных больших гравированных листов наподобие лубочных, которые можно развесить на стене. У каждого листа имелось заглавие — объяснение, предварявшее собственно календарный текст.

Заглавие первого листа таково: «Нова сия таблица издана, в ней же предложено вступление Солнца в 12 зодий (знаков Зодиака. — В. М.) приближно, такожде восхождения и захождения Солнца, яко на оризонт сей, тако и со оризонта; еще же величество дней и нощей в царствующем граде Москве, яже имеет широту 55 градусов и 45 минут; вычтена и тиснению предана обще, яко на едино лето, тако и на прочие годы непременно, повелением Его Царского Величества, во гражданской типографии, под надзрением его превосходительства господина генерала-лейтенанта Якова Вилимовича Брюса, тщанием библиотекаря Василия Киприянова: мая 2-го 1709 г.».

Многие исследователи полагают, что роль Брюса в создании календаря ограничивалась лишь тем, что он осуществлял «надзрение», то есть, используя современный термин, был ответственным редактором календаря, а его настоящим автором-составителем является библиотекарь Василий Киприянов.

Василий Ануфриевич Киприянов — замечательная личность. Он оставил яркий след в истории развития просвещения в Москве. Посадский человек Кадашевской слободы, имея большую тягу к науке, он, оставаясь податным тяглецом, приобрел основательные познания в математических науках, рисовании карт, искусстве гравирования. Каким-то образом он стал известен Петру I, и в 1701 году царь назначил его помогать Магницкому в издании «Арифметики» и других пособий для Навигацкой школы, с чем тот великолепно справился. Затем Петр I привлек Киприянова к созданию гражданского шрифта (так что нынешний русский гражданский шрифт, которым печатают все книги, создан Василием Киприяновым и лишь поправлен Петром) и назначил начальником созданной тогда же типографии гражданских изданий, выстроенной на Красной площади возле Спасского моста, и повелел именоваться почетным званием «библиотекариус». «Надзирать» за изданиями, выпускаемыми гражданской типографией, было поручено Брюсу.

Киприянов при типографии открыл первую в Москве публичную библиотеку, в уставе которой было написано: «Чтоб желающие из школ или ино кто, всяк безвозбранно, в библиотеку пришел, книги видеть, читать, угодное себе без платы выписывать мог». Двухэтажное здание библиотеки было украшено поставленными на крыше аллегорическими скульптурами «Науки» и «Просвещения». Киприянов составил и издал ряд математических руководств, несколько переводных книг.

Не отрицая того, что работа по составлению и изданию календаря, возможно, в основной своей части была выполнена Киприяновым, просто невозможно представить, что Брюс, обладая собственной глубокой и обширной базой астрономических знаний и вычислений, не принял в этом издании более значительного участия, чем «надзирание».

На втором листе Брюсова календаря был напечатан календарь с церковными праздниками и святцами.

Славу же Календарю создал третий лист, содержащий предсказания астрологические на 112 лет — от 1710 до 1821 года, «…по которым осмотря лето желаемое и круг Солнца, по оному обретати имаши господствующую планету и действы через весь год, яже изъявлены под каждой планетой». Этот лист, как указано в заглавии, является переводом «с латинского диалекта из книги Иоанна Заган», и вышел он также «под надзрением» Брюса. Четвертый лист — тоже астрологический, но его предсказания сделаны «по течению Луны в зодии».

Пятый лист представляет собой «календарь неисходный», то есть вечный, являющийся «изобретением от библиотекаря В. К.». Шестой, заключительный, лист содержал в себе краткое изложение предыдущих листов и пояснения к ним.

В течение XVIII — начала XX веков Брюсов календарь многократно переиздавался в виде книги. Новые издатели, сохраняя название, дополняли, исправляли, перерабатывали текст, используя сочинения разных астрологов и прорицателей и продлевая предсказания на следующие десятилетия, так что уже к концу XVIII века его текст не имел ничего общего с первоначальным.

Вот, например, предсказание на 1989 год, напечатанное в Брюсовом календаре второй половины XIX века. Каждый читатель может припомнить этот год и сопоставить его действительные события с предсказанием.

«Предсказания общие: Весна холодная и вредная земным плодам. Лето ветроносное и чрезмерные дожди. Осень сырая с переменным ветром. Зима чрезвычайно жестокая и великие при конце морозы. Во весь год везде на хлеб дороговизна, почему и жалкое состояние черного народа, в июле и августе спадет несколько цена в хлебе; овес во весь год дорог.

Предсказания частные: Открыто будет важное злоумышление в великом Государстве. Рождение великого Принца. Перемена в Министерстве при знаменитом некогда Дворце».

* * *

Навигацкая школа с самого своего основания входила в Состав морского ведомства — Адмиралтейства, само здание являлось адмиралтейским имуществом, им управлял адмиралтейский комиссар.

После перевода старших классов Навигацкой школы в Петербург освободившееся помещение Сухаревой башни заняла Адмиралтейская контора, и в течение всего XVIII века здесь помещались различные подведомственные ей учреждения: архив, магазин, то есть склад, сукон и мундирных материалов, здесь хранились амуниция, провиант и другие адмиралтейские припасы, а также денежная казна конторы. В нижнем ярусе помещались караульные солдаты. Несколько помещений занимало судейское ведомство.

Название «Навигацкая школа», как именовали башню Сретенских ворот, потеряло смысл, и мало-помалу его вытеснило другое, данное местными жителями по старому названию местности, сохранившемуся в живой речи москвичей, несмотря ни на какие политические перемены, — «Сухарева башня». Это название окончательно закрепилось в 1730-е годы. С тех пор Сретенские ворота Земляного города и в документах именуются только Сухаревой башней.

Возвышавшаяся над городом, запертая и охраняемая, Сухарева башня неизменно вызывала у москвичей и приезжих любопытство и различные толки. Все были уверены, что она хранит некую тайну, при этом многие вспоминали «колдуна Брюса», легенды утверждали, что его дух и после физической его смерти обитает в башне.

* * *

В 1785 году у Екатерины II зародилось подозрение, что московскими масонами готовится заговор с целью отрешить ее от трона и возвести на него ее сына цесаревича Павла.

Она полагала, что во главе заговора стоит известный книгоиздатель и просветитель Н. И. Новиков, и приказала московскому генерал-губернатору графу Я. А. Брюсу — внучатому племяннику Якова Вилимовича — произвести следствие.

Историк профессор Московского университета, друг Н. И. Новикова и масон Харитон Андреевич Чеботарев рассказывал (об этом пишет Снегирев, прекрасно знавший университетские предания), что все бумаги Новикова были взяты на Сухареву башню и там допрашивали членов новиковского кружка, в том числе и самого Чеботарева.

Не имея доказательств участия Новикова в заговоре, Екатерина распорядилась «освидетельствовать» изданные им книги и его взгляды — соответствуют ли они православной вере. Следователи не нашли никаких следов заговора и вообще противоправительственной деятельности Новикова, а архиепископ Платон, которому поручено было его «испытывать в вере», дал ему самую лучшую характеристику.

«Вследствие Высочайшего Вашего Императорского Величества повеления, последовавшего на имя мое от 23 сего декабря, — писал Платон, — поручик Новиков был мною призван и испытуем в догматах православной нашей греко-российской церкви, а представленные им, Новиковым, ко мне книги, напечатанные в типографии его, были мною рассмотрены.

Как пред престолом Божьим, так и пред престолом Твоим, всемилостивейшая Государыня Императрица, я одолжаюсь по совести и сану моему донести тебе, что молю всещедрого Бога, чтобы не только в словесной пастве Богом и Тобою, всемилостивейшая Государыня, мне вверенной, но и во всем мире были христиане таковые, как Новиков».

На этот раз Новиков и его друзья избежали наказания, а арестованные бумаги были возвращены из Сухаревой башни их владельцу.

* * *

Осенью 1812 года Московское ополчение формировалось в Спасских казармах возле Сухаревой башни.

В середине августа формирование Московского ополчения, которого так ожидал и о котором ежедневно запрашивал Кутузов, приняв решение дать бой наполеоновской армии под Москвой, завершилось. 15 августа ему был назначен смотр и проводы в действующую армию.

Отряды ополченцев с их командирами были построены на Земляном валу и Сухаревской площади. Прибыли главнокомандующий Москвы граф Ростопчин, высшие военные чины, престарелый московский митрополит Августин. На площади и улице уже стояли толпы народа, пришедшего проводить ополченцев. Многие провожали своих родных. Перед началом церемонии обнаружилось, что забыли сшить, или, как тогда говорили, «построить» знамена для ополчения. Тогда Августин вошел в ближайшую приходскую церковь Спаса Преображения на Спасской улице и вынес оттуда хоругви.

Неизвестный художник. Архиепископ Августин. Гравюра XIX века

«Он возвратился к нам, — рассказывает об этом смотре в своих воспоминаниях ополченский прапорщик М. М. Евреинов, — отслужил молебствие с водоосвящением, обошел все ряды, окропил всех святою водою, произнося: „Благодать святого Духа да будет с вами“, вручил ополчению сию хоругвь и в напутствие сказал речь, каковые он говорить имел особенный дар. Народу было, нас провожавшего, несчетное множество, и мы, переменяясь, несли хоругвь сию через всю Москву до Драгомиловской заставы».

Мемуарист пишет об одной хоругви, но их было вручено Московскому ополчению две. Ополчение участвовало в Бородинском сражении, Тарутинском, при Малом Ярославце и других, и 1813 году частью влилось в регулярную армию, часть же ополченцев была возвращена в Москву. С ними вернулись хоругви и были поставлены на вечные времена в кремлевский Успенский собор. В Описной книге собора 1840-х годов имеется запись о них: «Две хоругви, из шелковой материи, которая давно уже обветшала, с изображениями на первой с одной стороны Воскресения Христова, с другой Успения Божьей Матери; на второй — с одной стороны Воскресения же Христова, а с другой Святителя Николая. Сии две хоругви в 1812 г. находились в ополчении, и первая из оных во многих местах прострелена».

Хоругвь Московского ополчения. Рисунок XIX века

Забегая хронологически вперед, уместно здесь рассказать об эпизоде, относящемся к этому же месту действия, но в годы другой войны — Великой Отечественной.

О нем вспоминает живший в детстве в районе Спасских улиц журналист С. Устинов: «Непривычно тихо было в осеннем туманном воздухе. Не звенели трамваи, не шелестели шины автомобилей. А дойдя до угла, парень увидел такое, чему в первое мгновение глаза отказались поверить. Вся Большая Колхозная площадь, а за ней сколько хватит глаз, вся Садовая-Спасская улица были покрыты чем-то белым, серым, пушистым, лохматым.

Снег, что ли, завалил Садовое кольцо к утру 17 октября 1941 года? Нет, это ночью на Комсомольскую площадь прибыли эшелоны с сибирскими дивизиями. И теперь, одетые уже по-зимнему, в белые полушубки, спали сибиряки вповалку на улицах города, который завтра им предстояло защищать».

Воины Московского ополчения. Рисунок. Начало XIX века

Но вернемся в 1812 год. Перед вступлением Наполеона в Москву многие москвичи уходили и уезжали, спасаясь от врага, на север, в Ярославль — по Ярославскому шоссе.

Таков же был путь и Ростовых, о чем пишет в «Войне и мире» Л. Н. Толстой:

«В Кудрине из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.

Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:

— Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!

— Кто? Кто?

— Смотрите, ей-богу, Безухов! — говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни».

Пьеру пришлось подойти к Ростовым. Он поцеловал протянутую Наташей руку. Пошел рядом с движущейся каретой. Наташа спросила:

«— Что же вы, или в Москве остаетесь? — Пьер помолчал.

— В Москве? — сказал он вопросительно. — Да, в Москве. Прощайте.

— Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! — сказала Наташа. — Мама, позвольте, я останусь. — Пьер рассеянно смотрел на Наташу, и что-то хотел сказать, но графиня перебила его:

— Вы были на сражении, мы слышали?

— Да, я был, — отвечал Пьер. — Завтра будет опять сражение…»

В тот же день, когда Ростовы проезжали мимо Сухаревой башни, то есть накануне вступления французских войск, множество народа стало свидетелями события, в тогдашних обстоятельствах особенно знаменательного и обратившего на себя всеобщее внимание. Современники-очевидцы рассказывали о нем так: «За день до вступления Наполеоновских войск в Москву, ястреб с путами на лапах запутался в крыльях двуглавого медного орла на шпиле Сухаревой башни, долго вырывался, наконец, обессиленный, повис и издох. Народ, собравшийся тогда смотреть на это, толковал: „Вот так-то, видно, и Бонапарт запутается в крыльях Русского орла!“»

Это было последнее знаменитое пророчество, явленное народу с Сухаревой башни.

Легенды Сухаревой башни

Все, что творилось в Сухаревой башне, за ее толстыми стенами и всегда закрытыми дверьми, как в петровские времена, когда там собиралось «Нептуново общество», так и потом, когда ее занимали службы и склады Адмиралтейства, было тайной для любознательных окрестных обывателей. Это порождало различные слухи и легенды.

Отрывочные сведения о происходившем в башне все же просачивались в народ, подхватывались молвой, перетолковывались, дополнялись догадками и домыслами. Иногда рассказчик, уверовав в собственную фантазию, начинал утверждать, что сам был очевидцем этих странных и чудесных явлений.

Большинство легенд Сухаревой башни связано с именем Брюса и его чародейством. Но, естественно, в них фигурируют и другие действующие лица, его современники, в первую очередь царь Петр I.

Ф. Кампорези. Сухарева башня. Вид со стороны Мещанской слободы

В 1920-е годы московский краевед-фольклорист Е. З. Баранов записал бытовавшие среди московского простого люда легенды о Брюсе и Сухаревой башне. Особая ценность его записей заключается в том, что если все предыдущие литературные сведения об этих легендах ограничивались лишь сообщением об их темах и самым общим пересказом сюжета, то он записывал полный текст рассказа, слово за словом. При некоторых записях Баранова есть указание, от кого и где она была сделана: «рассказывал рабочий-штукатур Егор Степанович Пахомов», «рассказывал… маляр Василий, фамилия его мне неизвестна; рассказ происходил в чайной „Низок“ на Арбатской площади, за общим столом», «рассказывал в чайной неизвестный мне старик-рабочий», «…уличный торговец яблоками Павел Иванович Кузнецов», «…старик-печник Егор Алексеевич, фамилии не знаю», «записано… от ломового извозчика Ивана Антоновича Калины».

С одной стороны, легенды о Брюсе, рассказывавшиеся в чайной на Арбате в 1924 году, сохранили сюжеты и воззрения двухвековой давности. Так, царь Петр I представлен в них, как правило, не в лучшем свете. Это лишнее свидетельство старинной народной основы легенд, потому что лишь позже, только в XIX веке, под влиянием официальной пропаганды появились псевдонародные истории о царе-преобразователе, изображающие его в героическом плане.

С другой стороны, легенды, как и свойственно произведениям фольклора, в разные времена своего существования обогащались деталями и представлениями этих времен. Как правило, позднейшие добавления служат более четкой и законченной обрисовке того образа героя, каким он живет в народном представлении.

Легенда правдива и достоверна по-своему, ее правда и достоверность по своей природе таковы же, как правдиво и достоверно художественное произведение. Легенда не дает фотографического воспроизведения действительности, но помогает понять ее суть и смысл.

Чтобы ввести читателя в художественный мир легенд о Брюсе, далее приводятся эти легенды, хотя и в сокращении и пересказе, но в достаточно полном виде и с сохранением их стилистического своеобразия.

Сухарев и Брюс

Был этот Брюс самый умный человек: весь свет исходи — умней не найдешь.

Жил он в Сухаревой башне. Положим, не вполне жил, а была у него там мастерская, и работал он в ней больше по ночам. Тут он держал свои книги и бумаги. И какого только инструмента не было в этой мастерской! И подзорные трубы, и циркуля разные. Снадобий всяких — пропасть: настойки, капли, мази в банках, в бутылках, в пузырьках. Это не то, что у докторов: несчастная хина да нашатырный спирт, а тут змеиный яд, спирты разные! Да всего и не перечесть! И хотел Брюс наукой постигнуть все на свете: что на земле, что под землей и что в небе — хотел узнать премудрость природы.

И. Е. Вивьен. Вид Сухаревой башни. Гравюра Ж.-Б. Арну

А башню эту Сухарев построил. Вот по этому самому и называется она Сухарева башня. А Сухарев этот был купец богатый, мукой торговал. Ну, еще и другие лавки-магазины были, бакалея там, булочная, колониальные товары. Одно слово — богач, и тоже парень неглупый был, тоже по науке проходил. Ну, до Брюса ему далеко, и десятой части Брюсовой науки не знал. Он, может, и узнал бы, да торговля мешала.

— Ну, хорошо, — говорит, — положим, ударюсь я в науку, а кто же за делом смотреть станет? На приказчиков положиться нельзя: все растащат, разворуют. А тут еще баба-жена да ребятишки. А при бабе какая наука может быть? Ты, примерно, книгу раскрыл и хочешь узнать чего-нибудь по науке, а тут жена и застрекочет сорокой: то-се, пятое-десятое…

И вот Сухарев думал-думал, как быть? И по науке человеку лестно пойти, да и нищим остаться не хочется. Видит, не с руки ему наука, взял да и построил башню, а потом говорит Брюсу:

— Ты, Брюс, живи в этой башне, доходи до всего. А чего, — говорит, — понадобится, скажи — дам.

А чего Брюсу понадобится? Чего нет — сам сделает, на все руки мастер был.

Царь Брюсу говорит, сердится:

— И чего ты все мудришь? Чего выдумываешь? Забился в свою башню и сидишь, как филин. Вот прикажу подложить под башню двадцать бочонков пороху и взорву тебя. И полетишь ты к чертям.

— Если называешь меня филином, то и буду филином, — отвечает ему Брюс. Тут обернулся он филином да как закричит: — Пу-гу-у!

Царь испугался — и бежать.

— Здесь, — говорит, — и до греха недалеко.

Не любил царь Брюса, а тронуть боялся. А не любил вот почему: он хоть и царь был, а по науке ничего не знал. Ну, а народ все больше Брюса ободрял за его волшебство.

Вечные часы

Что Брюс наповыдумывал, всего и не запомнишь. Вот про вечные часы помню. Трудился над ними он долго, может, десять лет, а все-таки выдумал такие часы, что раз их завел — на вечные времена пошли без остановки.

Выдумал их, сделал, завел и ключ в Москву-реку забросил.

Как жив был Петр Первый, то часы шли в полной исправности. Из-за границы приезжали, осматривали. Хотели купить, только Петр не согласился.

— Я, — говорит, — не дурак, чтобы брюсовские часы продавать. Значит, при Петре часы были в полном порядке и ходили. А стала царицей Екатерина, и тут им пришел конец.

— Мне, — говорит царица, — желательно, чтобы ровно в двенадцать часов из нутра часов солдат с ружьем выбегал и кричал: «Здравия желаем, ваше величество!»

Конечно, затея глупая, женская. Это простые часы с кукушкой можно сделать, штука немудреная. А вечные часы для этого не годятся, они не для того сделаны, чтобы на птичьи голоса выкрикивать или чтоб солдаты с ружьем выбегали, они для вечности сделаны, чтобы шли и чтобы веку им не было. А Екатерина в этом деле ничего не смыслила. Министры ее — тоже ветер в головах погуливал: «слушаем, — говорят, — все исполнено будет».

Разыскали самого лучшего мастера-немца, осмотрел он часы, взялся за работу. Разобрал часы, а сделать, что велено, не может. Мудрил-мудрил, у Екатерины терпение лопнуло. Немцу приказывают: «Собери часы, как они были», — а он и собрать не может: не соображает, куда какую пружину надо ставить.

После этого многие мастера приходили. Придут, посмотрят — и отказываются от работы, не по зубам кушанье.

Лежали, лежали брюсовские пружины и колеса кучкой, вроде как хлам, да и выбросили их, чтобы глаза не мозолили. После-то ученые кинулись искать их, да где найдешь! Вот только Сухарева башня осталась.

Служанка Брюса

Уж такие удивительные вещи мог Брюс делать по своей науке! Однажды он сделал себе служанку из цветов. Ну, прямо как настоящая девушка была: по дому, по двору ходила, комнаты убирала, кофей подавала, вот только говорить не могла.

Приходит раз к Брюсу Петр Великий, увидел ее и говорит:

— Хорошая у тебя служанка, только почему она молчит? Немая что ли?

— Да ведь она не от матери рожденная, я сделал ее из цветов, — отвечает Брюс.

Не поверил царь:

— Полно тебе выдумывать, мыслимое ли это дело!

— Ну, смотри, — сказал Брюс, вынул из головы девушки булавку, и служанка рассыпалась цветами.

— Как же ты смог такую девку сделать? — спрашивает Петр Великий.

— По науке, — отвечает Брюс, — по книгам, вот посмотри книги мои.

Посмотрел царь книги, видит — книги ученые, но не поверил ему.

— Без волшебства, — говорит, — тут не обошлось.

С этой девушкой еще были разные случаи.

Жена Брюса приревновала к ней мужа, стала его попрекать, что он любовницу завел.

Другой раз увидел девушку граф и сразу в нее влюбился, настолько она была красавица, а что немая, решил, что можно и с немой жить.

— Выдай за меня замуж свою девицу, — просит граф Брюса.

— Она же ненастоящая, — говорит Брюс.

А граф не верит, пристал, как банный лист к спине:

— Отдай, — говорит, — не то жизни себя лишу и записку оставлю, что это ты меня до точки довел.

Вынул Брюс из головы девушки булавку, рассыпалась она цветами. Граф огорчился, обозвал Брюса обманщиком и после этого к нему ни ногой.

Люди, что жили по соседству с домом Брюса Якова Вилимовича, называли эту служанку «Яшкина девка».

Брюс и купцы

Московское купечество невзлюбило Брюса за то, что он устраивал на них испытания натуры.

Дело было так. Сидит купец в своей лавке, торгует, у него на уме покупателя общипать, и вдруг видит купец — лезет на него огромаднейший каркадил. Купец с испугу не своим голосом орет: «Караул, пропадаю!» Люди сбегутся, спрашивают: «Что случилось?» Он им про каркадила говорит, а люди смотрят — человек трезвый, а такую глупость говорит, видать, рассудка лишился. Ну, после этого покупатели его лавку стороной обходят.

Другому купцу другое что померещится, третьему — третье, испугает до полусмерти. Уж какая тут торговля!

Один знающий человек объяснил:

— Да ведь это, небось, Брюс производит испытание натуры и порчу на вас наслал.

Написали купцы жалобу на Брюса, выбрали из купечества несколько человек поразумнее и послали с этой жалобой к царю Петру Великому.

Петр Великий говорит:

— Надо посмотреть, что это за испытание натуры такое? Приехал он, влез на Сухареву башню, ухватил Брюса за волосья и давай трепать. Не может Брюс понять, за что ему такое наказание от царской руки.

— Петр Великий! — кричит. — Ведь за мной никакой вины нет!

— Врешь! — говорит Петр. — Ты на купцов порчу напускаешь, московскую торговлю портишь, — и рассказал про купеческую жалобу.

Тут Брюс уразумел, в чем дело, и принялся объяснять царю свою практику насчет отвода глаз и испытания натуры. Только царь не верит ему, говорит:

— Сомнительно это, чтобы отводом глаз каркадила сделать.

— Пойдем на площадь, — предлагает Брюс, — покажу тебе отвод глаз.

Поехали они на Красную площадь, а народ, прослышав, что царь едет, собрался его смотреть. Приехали царь с Брюсом на площадь, Брюс нарисовал на земле коня с двумя крыльями и говорит:

— Смотри, сяду я на этого коня и вознесусь в поднебесье.

И видит Петр Великий: вдруг сделался нарисованный конь живой, сел Брюс на него верхом и вознесся в небо.

Петр голову задрал вверх, смотрит на Брюса и удивляется. Вдруг слышит за своей спиной Брюсов голос: «Петр Великий, а ведь я — вот он!». Обернулся царь, а за спиной у него Брюс стоит. Еще больше удивился царь: как это может быть два Брюса, один на коне в небесах, другой на земле пеший.

Тут Брюс, что на земле стоял, махнул рукой, и всадник пропал.

— Вот это и есть отвод глаз, — объяснил Брюс. — Что захочу, то и будет тебе представляться. Вот и на купцов я не порчу наслал, а отвод глаз сделал.

Царь порвал купеческую жалобу, сказав, что поскольку порчу на купцов и на торговлю Брюс не напускал, то жалоба их пустая.

Разобравшись с купцами, Петр Великий говорит Брюсу:

— Пойдем-ка, Брюс, в трактир, чайку попьем.

— Что ж, пойдем, — отвечает Брюс. Чего бы ему не пойти: чай пить — не дрова рубить, притом же приглашает не черт шелудивый, а сам Петр Великий.

Ф. Бенуа. Сухарева башня. Литография. Конец 1840-х годов

Вот приходят они в трактир. Заказывает Петр чаю две пары, графинчик водочки. Выпили, закусили, за чай взялись. За чаем Петр Великий давай Брюса расхваливать.

— Это, — говорит, — ты умной штуки добился — глаза отводить. Это, — говорит, — для войны хорошо будет. И стал объяснять, как следует действовать этим отводом. — Это, примерно, идет на нас неприятель, а тут такой отвод глаз надо сделать, будто бегут на него каркадилы, свиньи, медведи и всякое зверье, а по небу летают крылатые кони. От этого неприятель в большой испуг придет, кинется бежать, а тут наша антиллерия и начнет угощать его из пушек. И выйдет так, что неприятелю конец придет, а у нас ни одного солдата не убьют.

Вот Брюс слушал, слушал, да и говорит:

— Тут мошенство, а честности нет.

Петр спрашивает:

— Как так? Какое же тут мошенство?

Брюс разъясняет:

— А вот такое, — говорит, — на войне сила на силу идет, и ежели, — говорит, — у тебя войско хорошее и сам ты командир хороший, то и победишь, а так воевать, с отводом глаз, — одно жульничество. Вот я мог напустить на купцов каркадилов, а сам забрался бы в ящик и унес бы деньги — это будет жульничество.

Петр ему:

— Ежели это жульничество, зачем же ты, так-растак, выдумал этот отвод глаз?

— Я не выдумал, я по науке работаю, и нет у меня такого, чтобы наукой на подлость идти. Вот я умею фальшивые деньги делать, а не делаю, потому что это подлость.

Обозлился царь:

— Ты есть самый последний человек. Ты своему царю не хочешь оказать уважение, и за это надо тебе надавать оплеух!

А Брюс нисколечко его не боится.

— Эх, — говорит, — Петр Великий, Петр Великий, грозишь ты мне, а того не видишь, что у тебя змея под ногами, ужалить изготовилась.

Глянул Петр, и вправду — змея! Вскочил, схватил стул и давай бить им по полу. (А это Брюс на него такой отвод глаз напустил.) Хозяин трактира и половые смотрят, а подступить боятся: знают, что он царь.

Разломал царь стул об пол, видит — нет никакой змеи, и Брюса нет. Тут он понял, что Брюс сделал ему отвод глаз. Отдал за чай и водку четвертной билет, сдачи не взял — и поскорее вон из трактира.

Сильно осерчал тогда Петр Великий на Брюса.

— Правда, — сказал он, — Брюс самый ученый человек, а все же ехидна.

Царь отправляет Брюса в Москву

Когда царь Петр переехал в Петербург, то увез с собой и Брюса. Там Брюс тоже завел себе мастерскую, но она была не так удобна для науки, как Сухарева башня.

Однажды Брюс, здорово выпимши, лишь самую малость до настоящей препорции недоставало, пришел на бал в царский дворец, взял у лакея бутылку вишневки и стал из нее добирать до препорции.

Царь Петр ему говорит:

— Нешто рюмок нет, что ты из бутылки тянешь. Вместо того чтобы так безобразничать, устроил бы какую потеху, а мои гости посмеялись бы.

— Ладно, устрою потеху.

На балу этом были разные графы да князья, женский пол — барыни, под музыку плясали-танцевали. Все одеты хорошо в шелка и бархат. Махнул Брюс рукой, и вдруг эти господа, которые по паркету кренделя ногами выделывали, видят — на полу отчего-то мокро стало. Поначалу подумали, что с кем-то грех случился, пошли тут «хи-хи» да «ха-ха». Но только видят — идет вода из дверей, из окон.

И тут ударило им в голову: наводнение началось, Нева из берегов вышла.

— Потоп! Потоп! — закричали все в страхе. Госпожи-барыни подолы задрали, генералы-князья кто на стул, кто на стол, кто на подоконник взобрались. Все вопят, орут, думают — конец им пришел.

И только один царь Петр понял, что это Брюс отвод глаз сделал.

— Прекрати свои штуки, пьяная морда! — приказал он Брюсу.

Брюс опять махнул рукой, вода пропала, везде сухо, только барыни все с задранными подолами стоят, князья-генералы на стульях и столах корячатся. Такая срамота!

Царь Петр говорит гостям:

— Продолжайте веселиться, а я с Брюсом разберусь. Подозвал он к себе Брюса, принялся ему выговаривать:

— Ты моих гостей осрамил! Нешто я такую потеху приказывал тебе сделать?

— Что касается твоих гостей, — отвечает Брюс, — то, по мне, они не гости, а сброд.

— Не смей так выражаться! Я их не с улицы набрал. Говоришь невесть что с пьяных глаз!

— Точно, выпил. Да только скажу, пьяный проспится, а дурак никогда.

— Так, по-твоему, выходит, что я дурак? — возмутился царь.

— Я тебя не ставлю в дураки, — отвечает ему Брюс, — а только меня досада берет, что ты взял под свою защиту этих оглоедов.

Ну, слово за слово, в голове-то у Брюса шумит, и наговорил он много лишнего. И царь еще пуще рассердился.

— Я, — говорит, — вижу, что ты о себе чересчур много понимаешь: все у тебя дураки, один ты умный. А раз так, нечего тебе промеж дураков жить. Завтра поутру пришлю тебе подводу — и отправляйся в Москву, живи в Сухаревой башне.

Сухарева башня

— В Москву, так в Москву, — согласился Брюс и пошел домой. Царь Петр думал, что Брюс проспится и утром придет у него прощения просить. Только утро прошло, день наступил — Брюс не идет. Тогда царь сам пошел к Брюсу.

Видит: Брюс собрал свои книги, бумаги, подзорные трубы и все другое, что требуется ему по его науке, и усаживается в воздушный корабль, вроде аэроплана.

Петр кричит ему:

— Стой, Брюс!

А Брюс не послушался, нажал на кнопку, и поднялся корабль вверх. Царь озлился, выхватил пистолет — бах-бабах в Брюса, только пуля отскочила от Брюса и чуть самого царя не убила.

Взвился Брюсов корабль птицей.

Народ собрался, люди смотрят и крестятся.

— Слава Тебе, Господи! Унесли черти Брюса от нас.

Прилетел Брюс в Москву. Высмотрел с высоты, где Сухарева башня стоит, и опустился прямо на нее. При таком чудесном явлении, конечно, народ собрался, смотрит, говорит разное, кто радуется, а кто Брюса ругает: «Вот принесла Брюса нелегкая».

А Брюс принялся, как и прежде, в Сухаревой башне по науке работать.

Генеральские пушки

Однажды пришел к Брюсу в Сухареву башню один генерал и стал у него допытываться, что он тут делает и какими такими противозаконными чародействами занимается.

— А тебе-то что? — говорит ему Брюс. — Я в твои дела не мешаюсь, и ты в мои не лезь.

— Я — не ты, я — другое дело, — отвечает ему генерал. — Мне положено, я — генерал.

— И я — генерал, — говорит Брюс, — ты генерал по эполетам, а я по уму. Сними с тебя эполеты, никто тебя за генерала не примет, скажут — дворник.

Генерал рассердился, грозит:

— Ежели на то пошло, я по твоей башне из пушек бабахну, твою колдовскую башку к чертям разнесу!

Распалился генерал, помчался в казармы и отдал приказ, чтобы немедленно разбить из орудий Сухареву башню.

Привезли солдаты пять пушек, наставили на башню. Генерал командует: «Пли!», а ни одна пушка не выстрелила. Солдаты и так и этак стараются, а ничего не получается: не стреляют пушки.

Брюс с башни смотрит на них, смеется, потом говорит:

— Вы, дураки, орудия песком зарядили и хотите, чтобы они стреляли.

Солдаты разрядили пушки, посмотрели, а в них вместо пороха — песок.

Народ, который вокруг собрался, говорит генералу:

— Вы, ваше превосходительство, лучше увозите свои орудия, не то Брюс с вами такое сделает, что жизни рады не будете.

Генерал подумал и решил не связываться с колдуном, скомандовал, чтобы пушки увезли обратно в казармы.

— Ну его к черту, этого Брюса, — сказал, — один грех с ним. И больше в дела Брюса не вмешивался.

Смерть Брюса

Умнейший человек был Брюс, а помер по-глупому, пропал он, можно сказать, дуром.

Состарился Брюс, а там уж и смерть близка, тогда придумал он специальные порошки и составы, чтобы ими из старого человека сделать молодого.

Перво-наперво он сделал испытание. Поймал старую-престарую собаку, изрубил на куски, перемыл куски в трех водах, потом сложил по порядку, посыпал порошком — и куски срослись. После того полил собаку из пузырька составом — живой водой, и сей момент из нее получился кобелек месяцев шести. Вскочил кобелек на ноги, хвостом замахал и давай прыгать вокруг Брюса.

Обрадовался Брюс, что испытание удалось, и решил испытать это дело на человеке.

Был у него ученик, уже много лет жил у Брюса, тоже уже немолодой и кое-что из науки у него перенял. Хотя, правду сказать, ему до Брюса было далеко, и сотой части Брюсовых наук не знал.

Позвал Брюс ученика, убил, разрезал на куски и положил в кадку. Через девять месяцев достал их, сложил кусок к куску, посыпал порошком, опрыскал живой водой из пузырька.

Поднялся ученик: был старый, стал молодой.

— Ах, как долго я спал! — говорит.

— Ты спал девять месяцев, — говорит Брюс, — а теперь вновь народился.

Рассказал ему Брюс про чудесный состав. Ученик не верит.

— Когда не веришь, посмотри в зеркало.

Взглянул ученик в зеркало — действительно, совсем молодым стал.

— Ты никому не говори, что я сделал тебя из старого молодым, — приказал ему Брюс. — И моей жене не говори. А кто спросит, отвечай, что ты мой новый ученик.

Стал Брюс ученика учить, как переделывать старого на молодого, а когда выучил, то сказал:

— Я сам хочу переделаться на молодого, и ты должен все сделать, как я тебя учил.

Он взял с ученика клятву, что тот исполнит все, как следует, велел всем говорить, что уехал, мол, Брюс на девять месяцев, а куда — неизвестно, и отдал ученику порошки и составы.

Ученик сделал с Брюсом то, что он велел, и стал ждать, когда пройдут девять месяцев.

А у Брюса была молодая жена. Она как увидела молодого ученика, тотчас полюбила его, и он оказался парень не промах, вот они и закрутили любовь.

Парень-то оказался трепло: все выложил Брюсовой жене про мужа, а та и говорит:

— Не надо переделывать Брюса на молодого. Будем мы с тобой жить вместе, ты будешь заниматься волшебными делами, а я управлять по хозяйству, а вечерами будем ходить под ручку на бульвар гулять. Прошло некоторое время, царь Петр Великий Брюса хватился:

— Куда подевался Брюс, почему не вижу его?

А тут как раз минуло девять месяцев, ученик посыпал Брюса порошком, чтобы тело срослось, а как достал пузырек с живой водой, Брюсова жена схватила его, бац об пол — и разбила.

Петр Великий похоронил Брюса с почестями, а ученику и Брюсовой жене после того, как дознались обо всем, отрубили головы.

Вот ведь как бывает: умный-умный, а подлость-то сильней ума.

Памятник

Их было трое умнейших людей: Брюс, Сухарев и Пушкин. Сухарев, значит, Сухареву башню построил; Брюс на небо летал, чтобы посмотреть, есть ли Бог, и вернулся; Пушкин тоже умнейший был господин, книги писал, все описывал, и чтоб люди жили без свары, без обмана, по-хорошему. «Вы, говорит, живите для радости». Им всем троим хотели поставить памятники. Это уж после, не при Петре Великом, при другом царе было. Три памятника хотели поставить, да царь воспротивился:

— Брюсу, — говорит, — не за что: он волшебством занимался и душу черту продал.

Вот как человека опорочили. И ведь напрасно, совсем зря. Зачем было Брюсу черту душу продавать? Умный человек и без нечистой силы, сам до всего дойдет. И волшебство он наукой взял. Да ведь у нас как? Озлился на человека — и давай его чернить. Вот и тут так, один царь невзлюбил Брюса, ну и другие цари, которые за ним были, той же дорожкой пошли. Вот от этого и не приказано было ставить Брюсу памятник.

И Сухареву царь не приказал ставить памятник.

— Какой, — говорит, — ему памятник надо? Есть Сухарева башня, и довольно с него.

А Пушкина царь все же одобрил.

— Он, — говорит, — умнейший был человек.

Поставили памятник Пушкину, и стоит он на Тверском бульваре у всех на виду.

Да ведь наш народ какой: иной-то тысячу раз пройдет мимо памятника, а спроси его: «Что за человек был Пушкин?» — «Не знаю», — говорит. — «Не знаю»… Да ведь и я не знал, а как расспросил знающих людей, так и узнал. Вот и ты расспроси и послушай, что знающие люди скажут.

* * *

Рассказывают и про другие Брюсовы чудеса и изобретения. Говорили, что он мог превращать лето в зиму. Бывало, льет дождь в самую жару, а он выйдет на свою башню и давай разбрасывать направо и налево какой-то состав. И тут как повалит снег! Молния сверкает, гром гремит, а снег сыплет и сыплет. Вся Москва в снегу. Форменная зима — снег на крышах, снег на земле, снег на деревьях.

Однажды в Петровки — 29 июня (по старому стилю) — Брюс в свое имение Глинки пригласил гостей. Днем гости прогуливались по парку, катались на лодках на пруду, потом был ужин. После ужина гостей опять пригласили в парк. Зажглись фонари, вспыхнул фейерверк. Слуги раздали всем коньки, а хозяин пригласил гостей на пруд на коньках кататься. Глядят на пруд, а он льдом покрыт. Вот все удивились!

Среди жителей деревень возле имения Брюса ходили слухи, что к Брюсу прилетал дракон. В 1920-е годы в журнале «Огонек» была помещена фотография, на которой заснят огромный каменный обломок какой-то фигуры, покрытый чешуей. Местные жители считали, что это обломок окаменевшего дракона, прилетавшего к Брюсу по ночам.

Была в его имении и чудесная беседка, из которой время от времени раздавалась музыка, хотя там не было никаких музыкантов.

Многие слышали о построенном Брюсом железном орле, а некоторые, по их уверениям, даже видели, как, усевшись на орла верхом, Брюс вылетал из Сухаревой башни и летал над Москвой. Народ собирался толпами, стоял на улицах и, задрав головы, смотрел на него. Только полицмейстер стал жаловаться на Брюса царю.

Сухарева башня

— Первое, — говорит, — от народу на улицах нет ни прохода, ни проезда, второе, приманка для воров: народ кинется на Брюсова орла смотреть, а воры в это время их карманы и квартиры очищают.

Петр Первый тогда дал распоряжение, чтобы Брюс летал не днем, а только по ночам.

Эту историю ее рассказчик заканчивал таким своим примечанием: «А говорят, не знаю, правда ли, что нынешние аэропланы по Брюсовым чертежам сделаны. Будто профессор один отыскал эти самые чертежи. И будто писали об этом в газетах…»

Много также рассказывали о волшебных книгах Брюса, которые он спрятал в Сухаревой башне, и о том, как многие пытались их отыскать и завладеть ими. Но об этом будет впереди особый рассказ.

«Невеста Ивана Великого»

В самый разгар московского пожара 1812 года 5 сентября гонимая ветром огненная стихия, разрушая все на своем пути, помчалась по Сретенке, запылали Мещанские улицы и Труба.

Сухарева башня выгорела внутри, погиб хранившийся в ней архив, сгорели пристройки — часовня, амбары и находившийся в одном из них маскарадный фрегат «Миротворец».

Соседнюю Шереметевскую больницу и богадельню французы сначала разграбили, выкинув оттуда русских раненых, потом заняли своими ранеными, а уходя из Москвы, подожгли. Сгорели флигеля, но сохранилось главное здание.

Деревянные обывательские дома в окрестных улицах и переулках выгорели до фундаментов, от каменных остались лишь стены.

Поскольку само здание Сухаревой башни после пожара возвышалось над пожарищем и издали имело тот же вид, что и прежде, многие москвичи полагали, что она не горела вовсе. Поэт 1840-х годов Е. Л. Милькеев в подтверждение этой особой судьбы Сухаревой башни писал:

…не дерзнул коснуться ей

Пожар двенадцатого года!

После ухода из Москвы французов, оставивших после себя пожарища и развалины, в городе начала налаживаться мирная жизнь, и одним из первых ее признаков было возобновление торговли. Открывались рынки и рыночки на прежних местах: на площадях у прежних крепостных ворот. Началась торговля и на Сухаревской площади. Но Сухаревский рынок — особенный, и поэтому речь о нем пойдет отдельно.

Д. М. Струков. Вид Сухаревой башни и части Шереметевской больницы в первой половине XIX века

В 1813 году приступили к ремонту Сухаревой башни. Он был закончен в 1820 году, когда произвели так называемые отделочные работы: вычистили белокаменный цоколь, заменили выкрошившиеся блоки, стены выкрасили «…на уваренном масле красками таких точно колеров, какими были окрашены прежде, как то: светло-дикою (дикая — серая, голубовато-серая. — В. М.), дико-зеленою и прочего по приличию, какие находятся по старой окраске, а по местам белого, где потребно будет».

Именно в таком виде предстает Сухарева башня на цветной гравюре «Вид Сухаревой башни в Москве» по рисунку художника-графика, преподавателя Московского архитектурного училища И. Е. Вивьена, изданной в начале 1840-х годов И. Дациаро — гравером и владельцем лучшего в Москве магазина эстампов.

Церковь Живоначальной Троицы в Листах. 1880-е годы

В 1826 году Сухарева башня оказалась в центре одного любопытного эпизода в истории восшествия на российский престол Николая I.

Восстание декабристов в Петербурге 14 декабря было подавлено, мятежные войска рассеяны, и тем же вечером начались аресты его руководителей. Однако Николай I был далек от мысли о полной победе. Он полагал, что теперь наступает очередь Москвы и что московские мятежники, учтя ошибки петербургских, имеют полную возможность успеха.

На следующий день, 15 декабря, Николай приказал закрыть все петербургские заставы для выезда и отправил в Москву генерал-адъютанта графа Комаровского с манифестом о своем вступлении на престол прародителей и распоряжением привести Москву к присяге. Кроме того, Комаровский вез собственноручное письмо Николая московскому военному генерал-губернатору Голицыну, в котором новый император писал: «Мы здесь только что потушили пожар, примите все нужные меры, чтобы у вас не случилось чего подобного».

«Принимая пакет к московскому военному генерал-губернатору, — пишет в своих воспоминаниях Комаровский, — я спросил у государя:

— Ваше величество, прикажете мне тотчас возвратиться? Император со вздохом мне сказал:

— Желал бы, но как Богу будет угодно».

Николай был прав, предполагая, что в Москве может быть нечто подобное петербургским событиям: 15 и 16 декабря московские декабристы обсуждали возможность военного выступления.

Комаровский прискакал в Москву утром 17 декабря. «Губернатор, — пишет он в воспоминаниях, — сказал, что ожидал меня с большим нетерпением, ибо в Москве уже разнесся слух о восшествии императора Николая Павловича на престол, а между тем официального известия он не получал».

Распространившийся по Москве слух о восшествии на трон Николая I поначалу у московского генерал-губернатора князя Голицына вызвал сомнение в его достоверности, поскольку уже была принята присяга его старшему брату Константину, но в то же время и встревожил, потому что в нестабильное время междуцарствия был вполне возможен государственный переворот.

Прибытие Комаровского успокоило Голицына, а затем стал известен источник слуха.

Манифест о восшествии на престол и присяге рассылали из Петербурга несколько ведомств, в том числе Адмиралтейство. Его курьер достиг Москвы первым и вручил манифест начальнику Московского отделения Адмиралтейства, находившемуся в Сухаревой башне.

Манифест требовал немедленного исполнения приказа, то есть приведения служащих к присяге. Священник Троицкой в Листах церкви, который должен был провести присягу, несмотря на позднее время (было уже за полночь), поехал к митрополиту Московскому Филарету просить разрешение на проведение присяги. Митрополита разбудили, он с сомнением выслушал священника и велел прислать манифест, чтобы удостовериться в его существовании. Священник отправился за манифестом, Филарет же послал записку о его странном визите генерал-губернатору и спрашивал, как ему поступить.

«Странно было начать провозглашение императора с Сухаревой башни», — объяснял Филарет позже свои сомнения. Присяга обычно начиналась с главного храма России — кремлевского Успенского собора.

Тем временем священник вернулся с печатным манифестом, оформленным, как положено, не вызывающим никаких сомнений в его подлинности, и митрополит разрешил проводить присягу.

По уходе священника Филарет получил ответ от генерал-губернатора, который писал, что он манифеста не получал и, по его мнению, следует отказать начальнику Московского отделения Адмиралтейства в его просьбе. Но митрополит уже не мог последовать совету генерал-губернатора: в Сухаревой башне служащие Московского отделения Адмиралтейства уже присягнули императору Николаю I.

Император Николай I в санях. Картина Сверчкова

Всего лишь неполные сутки, но зато такие, когда решалась судьба русского престола. Солдаты, офицеры и чиновники Московской конторы Адмиралтейства были единственным в Москве подразделением, присягнувшим на верность новому императору.

Общая присяга по Москве началась лишь на следующий день, 18 декабря, в 8 часов утра в Успенском соборе.

Во время коронационных торжеств в Москве в августе-сентябре 1826 года Николай I посетил Сухареву башню.

* * *

Образ Сухаревой башни, который известен всей России, создавался в народном сознании в одинаковой степени как историческими фактами, так и легендами, окружавшими башню с самых первых лет ее существования. Может быть, легенды при этом сыграли даже более значительную, чем факты, роль. Недаром П. В. Сытин в подзаголовке к своей работе «Сухарева башня» на первое место поставил «народные легенды о башне» и лишь на второе — «ее историю».

В литературе XIX века, да и в некоторых работах нашего времени широкое распространение получила версия, что Петр I финансировал строительство Сухаревой башни, желая ее сооружением отметить «верную службу стрелецкого полковника Сухарева и его полка». Причем для подтверждения этого факта ссылались на текст памятной доски.

Поэт пушкинской поры М. А. Дмитриев в своем стихотворении «Сухарева башня» (1845 год), излагая эту версию, ссылается на памятную доску как на источник, подтверждающий истинность его рассказа:

Сухарев строил ту башню, полковник стрелецкий!

Во время бунта стрельцов на юных царей Петра с Иоанном,

Верен с своим он полком братьям-царям оставался.

Именем верного, в память ему, Петр и прозвал ту башню.

Старая подпись о том возвещает доныне потомству.

Каждый москвич, идя мимо Сухаревой башни, видел мраморные доски с надписями, укрепленные на ней. Правда, прочесть, что написано на досках, было затруднительно: висели они высоко, да и надписи были сделаны старинным, непривычным для москвича XIX века шрифтом. Так что оставалось поверить поэту на слово, впрочем, он и сам, по-видимому, был уверен, что на досках написано именно об этом.

П. В. Сытин, крупнейший москвовед первой половины XX века, в своей брошюре «Сухарева башня», написанной и изданной в 1926 году, повторил общепризнанную версию. В более позднем своем труде «История планировки и застройки Москвы» (1950), книге специальной и малотиражной, а потому практически неизвестной широкому читателю, он после более внимательного изучения памятных досок и исторических документов пришел к иному мнению. «Несомненно, эти доски и надписи на них, — пишет Сытин, — должны были сохранить для потомков время и место строения каменных палат, с воротами и башнею, а также имена лиц, начальствовавших тогда над 2-м Стрелецким полком, здесь расположенным и несшим на башне сторожевую службу. Полк, по имени полковника, назывался также Сухаревым полком, а местность его стоянки — Сухарево… Естественно, что и Сретенские ворота Земляного города, построенные Петром в виде каменной башни, стали называть Сухаревой башней…

Но, во-первых, из приведенной выше надписи на воротах башни отнюдь нельзя вывести, что башня построена в честь Сухарева или в память об его подвиге; во-вторых, в изданном Петром I указе о наградах за Троицкий поход Л. П. Сухарев получил весьма скромную награду, сравнительно с другими, чего не могло бы быть, если бы Петр так высоко ставил его заслугу, что увековечил ее… грандиозным даже по тому времени памятником».

При финансовом участии какого-либо лица, а тем более государя, в памятной надписи на постройке обязательно указывалось: «пожаловал», «даровал», «иждивением такого-то». Такого указания в тексте памятной доски на Сухаревой башне нет, зато текст совершенно определенно свидетельствует о том, что строительство шло на средства Стрелецкого приказа и что царь не демонстрировал никакого особо теплого отношения к полковнику Лаврентию Панкратьеву сыну Сухареву.

Таким образом, П. В. Сытин пришел к выводу, что утверждение, будто Сухарева башня была построена Петром I в честь полковника Сухарева и в память его услуги царскому дому, не имеет документального подтверждения и является легендой.

Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что ни в одной народной легенде даже не упоминается, что Сухарева башня была построена Петром I в благодарность и награду верному стрелецкому полковнику Сухареву. Значит, эта легенда имеет литературное происхождение.

В то же время в Петербурге бытует предание, по которому оказывается, что Петр Великий вовсе не был озабочен сохранением «в веках» памяти о верном полковнике.

Эту легенду приводит современный знаток Петербурга Н. Синдаловский в своей работе, посвященной петербургскому фольклору. «В 1703 году, — пишет он, — Петр I распорядился снять единственные в то время в России куранты с Сухаревой башни в Москве и установить их на шпиле Троицкого собора в Петербурге. Это было глубоко символично. Время в стране считывалось уже не по-московски».

В этом предании обозначены две темы: первая — о безграничной отсталости и темноте допетровской России, имеющей на все государство одни-единственные часы-куранты; вторая — о явном предпочтении Петербурга Москве, проявляемом царем. Но кроме того, лишение Сухаревой башни — памятника Сухареву — престижнейшего, уникального (что подчеркивается в легенде) ее украшения — часов — является если не поруганием, то явным пренебрежением к памятнику и к тому, в честь кого он сооружен.

Легенда эта весьма тешит тщеславие петербуржцев, и порождена она исключительно им же. Обе ее темы не имеют исторической фактической основы.

В России XVII века часы-куранты имелись отнюдь не в единственном экземпляре. В Москве же первые куранты — «самозвоны» — были установлены в Кремле на дворе великого князя Василия уже в 1404 году. К середине XVII века часы-куранты кроме Сухаревой башни имелись, по крайней мере, на трех башнях Кремля — Спасской, Троицкой и Тайнинской, а также в царском Коломенском дворце. Московские часы и их бой вызывали восхищение иностранцев.

Австрийский посол Августин Мейерберг в своих записках о пребывании в Москве в 1660-х годах описывает часы на Спасской башне. «Главные часы, — пишет он, — к востоку от Фроловской башни, над Спасскими воротами близ большой торговой площади или рынка, возле дворцового моста. Они показывают часы дня от восхода до захода солнца. В летний солнцеворот, когда бывают самые длинные дни, часы эти показывают и бьют до 17, и тогда ночь продолжается 7 часов. Прикрепленное сверху к стене неподвижное изображение солнца образует стрелку, показывающую часы, обозначенные на вращающемся часовом круге. Это самые богатые часы в Москве».

Здесь необходимо пояснить, что система часового отсчета в России XVII века отличалась от европейской. В ней сутки делились на дневное время (от восхода солнца до заката) и ночное (от наступления темноты до рассвета), поэтому число часов в каждой части суток в разные времена года было разным, что, конечно, усложняло ориентацию. Кроме того, путаницу вносил и произвол дежурных смотрителей часов: одному казалось, что уже рассвело, и он начинал отсчет дневного времени, а другой полагал, что еще ночь.

Иностранцы, с трудом ориентируясь в непривычном для них русском счете времени, писали об этом в своих записках и обычно переводили его в привычные европейские координаты. Как, например, сделал это секретарь датского посольства Андрей Роде: «25 числа (1659 год) утром явились оба пристава и просили, чтобы господин посланник к седьмому часу дня (т. е. по-нашему около двух часов после обеда) был готов для аудиенции».

Что же касается самого факта снятия Петром I часов с Сухаревой башни для установки на петербургском соборе, то он представляется просто невозможным.

П. В. Сытин, наиболее осведомленный из всех авторов, писавших о Сухаревой башне, изучавших ее историю, сообщает: «В конце XVII века, как видно из чертежей того времени, и до конца XIX века часов на Сухаревой башне не было, но когда и почему исчезли старинные часы, на ней бывшие, неизвестно. Нынешние поставлены в 1899 году, причем для их циферблатов были сделаны специальные отверстия в 4-м ярусе столба башни». Кроме того, справедливо полагает историк, часы Сухаревой башни петровского времени были такие же, как и на других московских башнях, то есть показывали время по старинному русскому «часомерью».

В 1704 году Петр указал заменить куранты на Спасской башне Кремля на часы европейского образца. Видимо, тогда же были сняты и Сухаревские, а новые просто не поставлены.

Ввиду указания о замене в Москве старых курантов на новые нельзя даже предположить, чтобы Петр I поставил старые в Петербурге.

Возможно, петербургская легенда об изъятии часов с Сухаревой башни в пользу новой столицы в преображенном виде отразила другое, похожее по сюжету событие: в 1752 году в царствование не Петра, а его «дщери» Елизаветы Петровны из Сухаревой башни после закрытия Навигацкой школы в Петербург, в Академию наук, был перевезен огромный «государственный глобус» — подарок царю Алексею Михайловичу от голландских Генеральных Штатов.

Но если происхождение петербургской легенды о часах Сухаревой башни неясно, то происхождение второй — московской — легенды, связывающей башню с именем Петра I, можно отнести к определенному историческому факту.

Достаточно точно определяется время, когда Сухарева башня стала связываться с именем Петра I.

В 1817 году в «Записке о московских достопамятностях» Н. М. Карамзин пишет, что строил башню «верный стрелецкий полковник Сухарев». Конечно, знай Карамзин версию о строителе — Петре I, да еще с такой драматической предысторией, он обязательно, по жанру этого очерка, содержащего ряд подробных деталей, сказал бы о ней.

17 лет спустя в очерке 1834 года «Панорама Москвы» М. Ю. Лермонтов связывает Сухареву башню исключительно с именем Петра: «имя Петра начертано на ее мшистом челе!».

Значит, в период после карамзинской «Записки» и до «Панорамы Москвы» Лермонтова произошло событие, которое соединило имя Петра I с мифологией Сухаревой башни.

И этим событием стала ночная присяга Московской адмиралтейской команды Сухаревой башни 16 декабря 1825 года на верность Николаю I.

Об этой присяге много говорили в Москве. И сами члены команды, и митрополит Филарет, посчитавший даже необходимым написать о ней, и генерал-губернатор, и чиновники — все рассказывали и пересказывали любопытствующим подробности произошедшего, выражали свои чувства, высказывали оценки и соображения. Одним словом, об этом событии знала и толковала вся Москва.

Традиция сравнений, параллелей и уподоблений вообще характерна для мышления человека, на каком бы образовательном уровне он ни находился: от академика до малограмотного обывателя. Это — один из основных законов познания: измерение и оценка неизвестного известной мерой.

Надо иметь не так уж много фантазии для того, чтобы увидеть нечто общее в обстоятельствах восшествия на престол Петра I и Николая I. Там — стрелецкий бунт, подавленный твердой рукой, здесь — восстание декабристов, усмиренное артиллерией. Это главное, а далее проясняются сходные детали. Например, такая: унтер-офицер Шервуд, написавший донос на декабристов, «в ознаменование его отличного подвига» получил по царскому указу награду — право прибавить к фамилии слово «верный» и впредь именоваться Шервуд-Верный. Здесь — верный Шервуд, там — верный Сухарев.

Таким образом, обстоятельства восшествия на престол Николая I дали дополнительную возможность для уподобления его великому предку — Петру I. Такого уподобления, надобно сказать, в России после Петра традиционно в поздравительных речах и одах удостаивался при восшествии на престол каждый самодержец (или самодержица).

Широкому распространению в обществе сравнения Николая I с Петром I способствовал А. С. Пушкин. 8 сентября 1826 года он был по приказу Николая I из ссылки, из Михайловского, доставлен к нему на аудиенцию в Москву. Аудиенция проходила в кабинете Чудова дворца в Кремле.

Можно с уверенностью сказать, что разговор царя с поэтом был серьезен и глубок, он касался отношения Пушкина к декабристам, политическому положению в России, планов Николая I на будущее.

«Я нынче долго говорил с умнейшим человеком в России», — сказал Николай I после разговора с Пушкиным. А Пушкин получил веские основания для оценки перспектив наступившего царствования. Свое мнение он высказал в написанном в декабре 1826 года стихотворении «Стансы», посвященном Николаю.

В надежде славы и добра

Гляжу вперед я без боязни:

Начало славных дней Петра

Мрачили мятежи и казни.

Но правдой он привлек сердца,

Но нравы укротил наукой,

И был от буйного стрельца

Пред ним отличен Долгорукой.

Самодержавною рукой

Он смело сеял просвещенье,

Не презирал страны родной:

Он знал ее предназначенье.

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.

Семейным сходством будь же горд;

Во всем будь пращуру подобен:

Как он, неутомим и тверд.

И памятью, как он, незлобен.

Таким образом, в результате московских слухов, рассуждений, сравнений родились исторические параллели, одна из которых и оформилась в четкую легенду, связанную с Сухаревой башней.

В. А. Тропинин. Портрет А. С. Пушкина. Акварель. 1827 год

Историк И. М. Снегирев, не имея документальных материалов, осторожно пишет, что «башня прослыла Сухаревою в память этого полка, верного престолу государеву», но не говорит о постройке башни Петром I.

Историк, как и полагается историку, корректен в обращении с фактами, но когда вступает в свои права художественное мышление, оно делает решительный шаг к созданию мифа. В 1827–1831 годах в Москве вышел путеводитель в 4 частях «Москва, или Исторический путеводитель по знаменитой столице государства Российского», составленный писателем И. Г. Гурьяновым, автором большого количества повестей для простонародного читателя. В нем легенда о постройке Сухаревой башни Петром Великим в качестве награды верному полковнику приобрела свою классическую форму.

«Это готическое здание с высокою осьмистороннею башнею, — пишет Гурьянов, — увенчанною двуглавым орлом — новый памятник того, что никогда усердная служба отечеству и верность к престолу не остаются без награды. Так наградил Великий Петр одного из своих подданных за верность его к престолу.

Первый шаг к Сухаревой башне напоминает нам начальника одного из стрелецких полков, полковника Сухарева.

Петр Великий знал цену верности Сухарева, и наградить дарами и почестями значило — наградить только в глазах современников. Петр хотел наградить примерно и для потомства, и сделал это: он приказал воздвигнуть на месте бывших Сретенских ворот величественное здание и наименовал башнею Сухарева; первое, в воспоминание отличной верности Сухарева, второе, что в окрестности сего места стоял и полк, и находился Приказ сего стольника».

С этого времени, с 1830-х годов, легенда о Петре — строителе Сухаревой башни получает широкое распространение и становится темой литературных художественных произведений. Все популярные статьи и очерки о Сухаревой башне теперь обычно начинаются рассказом о Петре I и «верном» Сухареве, этот сюжет разрабатывают беллетристы, им вдохновляются поэты. Очень характерно в этом отношении стихотворение Е. Л. Милькеева «Сухарева башня», написанное в конце 1830-х годов.

Призвал Великий воеводу

И молвил в благости своей:

«Хочу оставить я народу

Знак неподкупности твоей:

Где жил ты с верными стрельцами,

Построй там башню, да про вас

Она являет пред веками

Живописующий рассказ!»

Сказал, — и мощное желанье

Ретивый муж осуществил

И достопамятное зданье

Среди Москвы соорудил.

«Живописующий рассказ», попавший и в стихотворение Милькеева, переходя из одного сочинения в другое и повторяемый различными авторами в течение более двух веков, до сих пор многими считается неоспоримым историческим фактом. В сознании самых широких народных слоев именно он выступает тем краеугольным камнем, на котором зиждется историческая репутация Сухаревой башни.

Используя авторитет и славу имени Петра Великого, почитатели московской старины в XIX и начале XX века ратовали за ее ремонт и реставрацию и неоднократно добивались государственных субсидий на то и другое. В советское время, перевернувшее официальные исторические концепции с ног на голову, этот же факт использовал Каганович при оправдании разрушения Сухаревой башни как исторического памятника, говоря словами ленинского декрета 1918 года, «воздвигнутого в честь царей и их слуг», которые «подлежат снятию с площадей и улиц».

Когда же, в 1980-е годы, возникло движение за восстановление Сухаревой башни, имя Петра, к тому времени уже вернувшееся в число советских государственных положительных символов, вновь оказалось одним из главных пропагандистских аргументов за ее возрождение.

Адмиралтейство владело Сухаревой башней до 1859 года, но с 1820-х годов в его помещениях начинают размещать другие организации.

В 1829 году в восточном зале второго этажа, а в 1854-м — и в западном были устроены в связи с реконструкцией и усовершенствованием Мытищинского водопровода резервуары для воды, накачиваемой туда паровой водокачкой. Таким образом, Сухарева башня стала водонапорной. Из нее вода самотеком шла в центр города. Возле башни поставили разборный фонтан. Этот фонтан изображен на одной из самых красивых акварелей А. М. Васнецова «У водоразборного фонтана на Сухаревской площади в конце XIX в.».

А. М. Васнецов. У водоразборного фонтана на Сухаревской площади в конце XIX века

Москвичи гордились реконструированным водопроводом и с одобрительным любопытством отнеслись к новой службе Сухаревой башни. Наряду со статьями и очерками о водопроводе, печатавшимися тогда в журналах, на эту тему откликнулись и поэты. Поэт пушкинской поры М. А. Дмитриев в стихотворении «Сухарева башня» посвятил несколько строк водопроводному резервуару:

Ныне, когда о народной нужде промышляет наука,

В этой башне у нас водоем…

Е. Л. Милькеев в стихотворении «Сухарева башня» рисует целую картину:

И вот волшебница поит

Москву чудесными водами,

И влагу точит, и слезит,

И бьет жемчужными струями…

…Башня вековая

Влечет к себе избыток вод

И их столице раздает,

В бассейны весело вливая

Стремятся к башне воды те

Через канал подземный, темный

И наделяют в полноте

Резервуар ее огромный.

Бессонно плеск там говорит,

И струй вместилище дрожит.

Но в час вечерний на мгновенье

Утихнет звонкое паденье,

И воды говор прекратят,

Как будто отдыха хотят;

И на немые башни своды

Повиснет будто тяжесть дум…

Но миг прошел — и хлынут воды,

И снова грохот, плеск и шум!

В 1890-е годы вступили в строй мощные Крестовские водонапорные башни, и резервуары Сухаревой были демонтированы. Занимаемые ими помещения оставались пустыми, в других находились цейхгауз Управления водопроводами, которому была передана башня, несколько квартир рабочих-водопроводчиков, электрический трансформатор, канцелярия Мещанского попечительства о бедных, кельи монахов Перервинского монастыря, контора смотрителя Сухаревой башни с каморкой для сторожа, жилые помещения для шести городовых Мещанской части и склад Городского архива. На втором этаже находились камеры мировых судей. Внешние арки и подлестничные помещения сдавались под лавки.

4 апреля 1866 года участник революционного террористического центра «Ад» Дмитрий Каракозов в Петербурге, у ворот Летнего сада, стрелял в прогуливавшегося по набережной царя Александра II. Но террорист промахнулся, так как стоявший рядом с ним в толпе крестьянин Осип Комиссаров, увидев, что тот целится в государя из револьвера, толкнул его под руку.

Каракозова схватили. При следствии открылось, что центр, к которому он принадлежал, действует в Москве. Каракозов был приговорен к смертной казни через повешение, участники центра получили разные наказания — от высылки до каторги.

На месте покушения в память чудесного спасения императора была сооружена часовня из серого мрамора.

В Москве «в память события 4 апреля 1866 года» на Сухаревой башне с внутренней стороны, по правую руку от образа Казанской Божией Матери, была поставлена в киоте из белого мрамора икона Александра Невского, по левую — икона преподобного Иосифа песнописца (празднуемого в день 4 апреля), а над Казанской иконой — образ Нерукотворного Спаса.

* * *

В 1878 году в судебной палате Сухаревой башни происходило получившее большую огласку в Москве судебное разбирательство по делу, также связанному с деятельностью революционеров-народников. На нем присутствовал будущий знаменитый узник-шлиссельбуржец и ученый Н. А. Морозов.

Незадолго перед тем через Москву проезжала в ссылку группа студентов, осужденных за причастность к народовольческому движению. На их проводах на вокзале между провожающими московскими студентами и крестьянами-артельщиками произошла драка. Участников драки с той и другой стороны арестовали, и теперь в судебной палате Сухаревой башни должно было состояться разбирательство.

Все московские революционные кружки и сочувствующая им молодежь готовились к этому суду, считая его новым демаршем правительства.

Н. А. Морозов в своих воспоминаниях передает разговор по этому поводу, состоявшийся между ним и его товарищами.

«— Мы думаем, что тут хотят устроить новое побоище. Заметь: суд назначен в зале нижнего этажа Сухаревой башни, а башня, ты знаешь, стоит на большой площади, где можно собрать тысячи народа, да и края площади сплошь заняты мелкими торговцами, очень темным народом. А со стороны полиции идет внушение и теперь, как тогда мясникам (так Морозов почему-то называет крестьян, участвовавших в драке. — В. М.), что студенты — это дети помещиков, и бунтуют, чтобы восстановить крепостное право.

— Неужели не выдохлась еще эта старая песня?

— Еще нет. Полуграмотные и безграмотные мясники ей искренне верили, да и лабазники у Сухаревой башни поверят тоже».

Студенты, уверенные в жестоком приговоре товарищам, решили протестовать в зале суда и на площади. Они полагали, что будет новая схватка. Как средством защиты запаслись нюхательным табаком, чтобы бросать его в глаза противников, Морозов взял свой револьвер «Смит и Вессон», вооружились револьверами и некоторые из его друзей.

Суд происходил в большой низкой мрачной зале, куда набилось около восьмидесяти зрителей-студентов, остальные стояли на площади.

Морозов описывает суд:

«Мировой судья, надев свою цепь, начал вызывать одного за другим подсудимых, и они выходили и становились перед ним по очереди.

Обвиняемые студенты стали по одну сторону его стола, а несколько молодых мясников — по другую.

Судья стал задавать вопросы.

Никто из студентов не отрицал своего присутствия на проводах товарищей, а один из мясников, к нашему удивлению, даже заявил, что сожалеет о своем вмешательстве в драку, так как не знал, в чем заключается дело».

После трех часов допросов, речей обвинителя и адвоката (выступал известный Ф. Н. Плевако) судья объявил, что зачитывает приговор.

Зрители-студенты перешепнулись, условившись свистеть после последнего слова приговора — и бежать на площадь.

«Судья начал важно читать бумагу, — рассказывает Морозов, — и вдруг мы все с изумлением переглянулись. Вместо многих месяцев заключения, которых мы ожидали для своих товарищей, послышались одно за другим слова оправдан, и только в редких случаях: виновен в нарушении тишины и спокойствия на улице и подвергается за это двум-трем дням ареста».

Освобожденные и назначенные явиться под арест студенты вышли на улицу, их приветствовала толпа товарищей громкими и радостными криками и поздравлениями.

Однако Морозовым владели другие чувства, о чем он честно признается в воспоминаниях:

«И странная вещь! Я сам не понимал возникших во мне новых чувств! Удаляясь вместе с другими и рассуждая логично, я приходил к выводу, что здесь произошла полная наша неудача в революционном смысле. Мягкий приговор мирового судьи разрушил для нас возможность сделать большую политическую демонстрацию, о которой понеслись бы телеграммы во все концы России и за границу. Она, по моим тогдашним представлениям, сильно способствовала бы пробуждению окружающего общества от его гражданской спячки, а для царящего произвола была бы напоминанием о неизбежном конце. А между тем я внутренне весь ликовал. Как будто мы только что одержали большую победу! Как будто бы общество уже пробудилось!»

* * *

Слухи о привидениях, обитающих в Сухаревой башне, практически никогда не прекращались. Но однажды летом, в конце 1880-х годов, сразу несколько десятков людей в разные дни, вернее ночи, оказались свидетелями появления на крыше третьего яруса палат Сухаревой башни привидения.

Это был высоченный человек в военном мундире петровского времени, в треуголке, из-под которой спускались длинные волосы, с портупеей через плечо и шпагой на боку. Настоящий император Петр Великий!

После того как призрак Петра Великого в течение нескольких недель появлялся на Сухаревой башне, а московское сыскное отделение, обыскавшее башню, не смогло дать градоначальнику удовлетворительного объяснения происходящего, ему на помощь пригласили в Москву Ивана Дмитриевича Путилина — начальника петербургской сыскной полиции.

Хорошо знавший Путилина юрист и писатель А. Ф. Кони в своих воспоминаниях пишет о нем: «По природе своей Путилин был чрезвычайно даровит и как бы создан для своей деятельности. Необыкновенно тонкое внимание и чрезвычайная наблюдательность, в которой было какое-то особое чутье, заставлявшее его вглядываться в то, мимо чего все проходили безучастно, соединялись в нем со спокойною сдержанностью, большим юмором и своеобразным лукавым добродушием… Он умел отлично рассказывать и еще лучше вызывать других на разговор… К этому присоединялась крайняя находчивость в затруднительных случаях…

Прибыв в Москву, Путилин в одну из лунных ночей самолично увидел на крыше третьего этажа Сухаревой башни возле одной из украшающих крышу башенок, действительно, Петра Великого, фигура которого в лунном свете вследствие какого-то оптического закона вдруг приняла грандиозные размеры, а через минуту исчезла.

Путилин выразил желание осмотреть башню, возле которой появилось привидение.

— Уже осматривали и ничего не обнаружили, — сказал ему коллега — полковник из московского сыскного отделения. Но Путилин настоял на своем.

Он тщательно осмотрел совершенно пустую башенку, пол, стены. В башенке было окно, находящееся высоко под потолком, до которого можно было добраться только с помощью лестницы, которой в помещении не было. Путилин ощупал стену под окном, с удовлетворением улыбнулся.

Затем он выразил желание съездить в сыскное отделение и ознакомиться с документами. В отделении он попросил дать ему заявления о пропаже людей за последние две недели. Просмотрев заявления, он сделал несколько заметок в своей записной книжке и стал прощаться.

Московский сыскной полковник предложил ему в помощь своих агентов. Путилин отказался, объяснив, что привык работать один.

Несколько дней спустя он пришел в сыскное отделение и объявил: „Сегодня будем брать вашего Петра Великого“. Он попросил вызвать пожарную команду с лестницами и установить их у Сухаревой башни, а полковника с его людьми попросил подняться с ним в башенку, возле которой появлялось привидение, там расставил их в нишах, наказав молчать, что бы они ни увидели и ни услышали. Все заняли свои места.

И вот послышались шаги поднимавшегося снизу человека. Человек вошел в башню, зажег тусклый фонарь, и все увидели, что на нем петровский мундир. Человек, встав на колени, принялся выковыривать кирпичи из пола, при этом он бормотал: „Я разгадаю твою тайну… Я знаю, здесь ты запрятала клад…“. Но тут он, видимо, почувствовал присутствие посторонних, испугался, как паук, вскарабкался по отвесной стенке до окна и выскочил на крышу.

— Велите людям подниматься по лестнице на крышу! — приказал Путилин, а сам так же, как только что „привидение“, взобрался по стене, поскольку при осмотре он обнаружил в стене углубления и вбитые в нее костыли.

Те, кто наблюдал за происходящим снизу, увидели уже два привидения: Петра Великого и человека в черной одежде. „Это ты, злодей, отнявший у меня жену и обокравший меня!“ — закричал „Петр Великий“ и бросился на Путилина. Завязалась борьба, но тут подоспела помощь снизу. „Петра“ схватили, связали ему руки».

О том, как Путилину удалось разгадать тайну привидения, он рассказал по благополучном завершении операции:

«Я знал легенду, что в Сухаревой башне спрятан клад, и подумал: возможно, привидение — кладоискатель. В первый визит в башенку я обнаружил, что, действительно, там кто-то вынимал кирпичи из пола, это меня еще более убедило в моей догадке. Маскарад с петровским мундиром говорит за то, что это человек не вполне нормальный. Среди заявлений о пропаже людей меня привлекло заявление врача психиатрической больницы о побеге пациента. У врача я узнал, что беглец, бывший офицер, заболевший помешательством после того, как от него убежала жена, и что он много говорил о спрятанных кладах. После этого в одной костюмерной мастерской, дающей костюмы напрокат, мне сообщили, что у них какой-то мужчина регулярно берет на ночь петровский мундир, а утром возвращает. На мое счастье, когда я все это разузнавал, явился и любитель петровского мундира, нетрудно было заметить, что у него накладные волосы и брови, и я предположил, что, видимо, сегодня у него как раз намечен визит на Сухареву башню», — закончил свой рассказ Путилин.

Эта история впоследствии была описана и издана брошюрой под названием «Гений русского сыска И. Д. Путилин. Тайна Сухаревой башни».

* * *

За годы существования Сухаревой башни ее неоднократно ремонтировали, делали пристройки, внутренние перепланировки.

В 1750-е годы ремонт Сухаревой башни производился под руководством архитектора Д. В. Ухтомского, окончившего Навигацкую школу в 1733 году и затем работавшего в команде И. Ф. Мичурина. Ухтомский был знатоком московской старой архитектуры, в те же 1750-е годы он воссоздал в камне Красные ворота.

Капитальному ремонту Сухарева башня подвергалась после пожара 1812 года.

Следующий ремонт с элементами реставрации, с заменой «обопрелого» кирпича, фрагментов белокаменного декора, оконных рам производился в 1866 году.

В 1897–1899 годах под руководством действительного члена Московского архитектурного общества архитектора А. Л. Обера были осуществлены самые большие в истории Сухаревой башни реставрационные работы на ней. Перед архитектором была поставлена задача восстановить ее «по возможности, в первоначальном ее виде».

Работы велись под контролем Московского археологического общества, предложившего кроме намеченных архитектором еще ряд работ. В результате были реставрированы все внешние украшения башни, установлены новые часы, причем циферблаты были раскрашены согласно старинным образцам, что очень мешало разглядеть на них позолоченные часовые стрелки, из-за чего два года спустя циферблаты выкрасили в белый цвет, а стрелки — в черный.

XX век Сухарева башня встречала в своей прежней красе.

В начале XX века Сухарева башня получила полное и бесспорное признание у архитекторов, искусствоведов, историков и самой широкой культурной общественности как выдающийся памятник архитектуры и истории. За ней было установлено постоянное профессиональное наблюдение и предусмотрено проведение реставрационных работ по мере необходимости.

В 1913 году в издании Московской Городской думы был опубликован исторический очерк И. И. Фомина «Сухарева башня в Москве», как сказано в предисловии, «в связи с вопросом о реставрации и о целесообразном использовании ее помещений».

Всенародными были известность Сухаревой башни и любовь к ней. Иван Кузьмич Кондратьев в книге «Седая старина Москвы» отметил эту известность. «Кому из русских, даже не бывших в Москве, — пишет он, — неизвестно название Сухаревой башни? Надо при этом заметить, что во внутренних, особенно же отдаленных губерниях России Сухарева башня вместе с Иваном Великим пользуются какою-то особенною славою: про нее знают, что это превысокая, громадная башня, и что ее видно отовсюду в Москве, как и храм Христа Спасителя. Поэтому-то почти всякий приезжающий в Москву считает непременным долгом прежде всего побывать в Кремле, помолиться в храме Спасителя, а потом хоть проехать подле Сухаревой башни».

Сухарева башня. Вид со Сретенки. Фотография. Начало XX века

А любовь москвичей к Сухаревой башне выразилась в ласковом прозвище, данном ей — «Сухарева барышня» и в добродушных шутках. Ей отыскали московскую родню: мол, она — «сестра Меншиковой башни» и нашли жениха, величая «Невестой Ивана Великого». Когда колоколами Ивана Великого начинался всемосковский праздничный колокольный звон, в Москве шутили: «Женится Иван Великий на Сухаревой башне, в приданое берет четыре калашни».

Старая Сухарева башня стала и одним из первых образов самого нового тогда литературного направления — футуризма. В 1912 году Владимир Маяковский, тогда еще никому не известный поэт, пишет стихотворение, в котором изображает и воспевает новый город и новый, еще поражающий москвичей своей новизной городской транспорт — электрический трамвай. Проезжая на трамвае от Сухаревой башни до Сретенских ворот (об этом рассказал сам автор), Маяковский создает футуристический городской пейзаж:

Через железных коней

с окон бегущих домов

прыгнули первые кубы.

Лебеди шей колокольных,

гнитесь в силках проводов!

В небе жирафий рисунок готов

выпестрить ржавые чубы.

Пестр, как форель,

сын

безузорной пашни.

Фокусник

рельсы

тянет из пасти трамвая,

скрыт циферблатами башни.

Впервые это стихотворение было напечатано в 1913 году в альманахе «Требник троих», составленном из произведений В. Хлебникова, В. Маяковского и Д. Бурлюка, и при первой публикации оно имело название: «Разговариваю с солнцем у Сухаревой башни».

Сухаревка

Владимир Алексеевич Гиляровский в своем очерке-воспоминаниях об этом легендарном рынке называет Сухаревку «дочерью войны» — войны 1812 года. И это вполне справедливо, хотя торговля и, более того, вещевой, как сказали бы теперь, рынок существовали у Сухаревских ворот Земляного города и прежде. Л. Н. Толстой, писатель исключительно точный в изображении деталей исторического быта, сообщает, что Пьер Безухов, решив остаться в Москве, покидаемой войсками перед вступлением в нее французов, и совершить покушение на Наполеона, покупает нужный ему пистолет у Сухаревой башни.

Гиляровский прав в том, что 1812–1813 годы стали той эпохой Сухаревки, когда она приобрела общемосковскую и даже общероссийскую известность и когда зародилась главная легенда этого рынка: о сокровищах и редкостях, продававшихся и покупавшихся здесь по крайне низким ценам.

Во время своего хозяйничанья в Москве французы грабили все, что попадалось под руку, — драгоценности, церковную утварь, мебель, картины, одежду, посуду, и сносили в дома, в которых они располагались и которые защищали от пожара. И уже тогда в разных районах города образовались рынки, на которых французы продавали награбленное москвичам и друг другу. Об этом рассказывают почти все французские мемуаристы, оказавшиеся тогда в Москве. «Открылся рынок, на котором производился торг между солдатами и чернью, — пишет наполеоновский офицер де ла Флиз. — Тут продавались и покупались вещи, награбленные из брошенных или выгоревших домов». Такие рынки существовали вокруг Кремля, на Никольской и даже вокруг загородного Петровского дворца, куда пожар выгнал французов и где пребывал Наполеон, наблюдалась та же картина. Луи Лабом, штабной офицер, описывает в своих воспоминаниях биваки у Петровского дворца: «Этот лагерь казался еще более оригинальным благодаря новым костюмам, которые выбирали себе солдаты: большинство, чтоб спастись от нападений, надевали на себя те самые одежды, которые раньше пестрели на рынках… Таким образом, наша армия в это время представляла картину карнавала… Армия страшно радовалась награбленным вещам, и это ей помогало даже забывать свою усталость. Стоя под дождем с промокшими ногами, люди утешались хорошей едой и барышами, которые они извлекали, торгуя всевозможными предметами, принесенными ими из Москвы».

Убегая из Москвы, французы вынуждены были оставить многое из того, что было ими снесено в занимаемые ими квартиры. Вернувшиеся в Москву жители стали разыскивать принадлежавшее им имущество. Поскольку иные вещи оказывались уже не раз перепроданными, то возникали споры, губернатор, полиция были завалены жалобами, требованиями что-то у кого-то отобрать или, наоборот, на незаконное изъятие законно приобретенного. Разобраться в этих спорах не было никакой возможности. Тогда московский генерал-губернатор Ф. В. Ростопчин издал общее решение по всем подобным тяжебным делам. «Было всем оповещено, — вспоминает Е. П. Янькова, — что хозяева могут считать своим все, что найдут в своих домах, но чтобы никто не заявлял прав своих на свои вещи, которые во время неприятеля попали в другое место, а то судбищам не было бы конца».

Однако для того, чтобы москвичи свои утраченные, но дорогие им вещи могли бы найти и вернуть их путем покупки, губернатор указал: «все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются неотъемлемой собственностью того, кто в данный момент ими владеет, и что всякий владелец может их продавать, но только один раз в неделю, в воскресенье, в одном только месте, а именно на площади против Сухаревой башни». И в первое же воскресенье горы награбленного имущества запрудили огромную площадь, и хлынула Москва на невиданный рынок. «Это было торжественное открытие вековой Сухаревки», — отмечает Гиляровский.

Открытие Сухаревского рынка оказалось удачной идеей, в какой-то степени удовлетворившей и ту и другую стороны. Янькова рассказывает о некой Матрене Прохоровне Оболдуевой, в доме которой стоял какой-то французский генерал и, убегая, оставил так много всего награбленного, что эта «старушка, очень небогатая, после того поправила свои дела», и о П. X. Олсуфьеве, которому удалось выкупить пожалованный ему императором Павлом I малахитовый столик, отделанный бронзой.

Сухарева башня

Но уже несколько лет спустя вещи из барских особняков, купеческих домов и лабазов, действительно ценные, а порой и являющиеся выдающимися произведениями искусства прославленных мастеров, все реже и реже появлялись на рынке, поскольку они обретали новых владельцев и уже не возвращались на рынок. Сухаревка вступала в следующую эпоху, меняя свой облик.

Основным товаром на Сухаревском рынке становилось то, чем торговали и на всех других городских рынках: провизия, дешевая одежда, обувь, предметы нехитрого крестьянского и мещанского домашнего обихода. Появилась «обжорка» — наследница средневековых обжорных рядов, где шла торговля пирогами, блинами, киселем, квасом, рубцом, вареной требухой, жареной колбасой, леденцами и другими копеечными яствами.

Однако по воскресеньям рынок у Сухаревой башни, как и прежде, превращался в «антикварную» торговлю старыми вещами, среди которых любители и знатоки выискивали редкие и замечательные экземпляры.

Картину воскресной Сухаревки середины XIX века описывает Н. Поляков в очерке «Московские базары». Свое описание он предваряет замечанием, что «…базары эти доставляют москвичам некоторое развлечение, и, в самом деле, прогулки по этим, исполненным жизни и разнообразия, площадям не лишены интереса», и далее продолжает:

«Взгляните на эту живую картинку, скомпонированную из крестьян, ремесленников, мелких торгашей разной рухлядью и других, помещающихся обыкновенно на первом плане, где преимущественно сосредоточен торг сапогами, шапками, картузами, рукавицами и так называемым красным товаром. Взгляните, например, на эту фигуру в шапке, свалившейся немного набок, в сером, местами изодранном, армяке, подпоясанном кушаком, к которому не совсем живописно подвязан кожаный мешок с гвоздями. Молоток и костыль, на одном конце которого находится железная лопатка, доказывают вам с первого взгляда, что это подметочник, человек очень полезный и даже необходимый в житейском быту, и он очень хорошо сознает свое призвание; посмотрите, с какой важностью окидывает он взором толпу, его окружающую; но это только минута, а между тем он беспрестанно занят своей работой, и, в то время как один из среды толпы, его окружающей, надевает сапог, только что им исправленный, как в то же время подходит другой крестьянин и, проворно сняв с ноги сапог, подает его подметочнику, говоря:

— Земляк, нельзя ли и мне поправить, любезный, — погляди-кась?

— Отчего ж нельзя? Можно, изволь, поправлю, — отвечает подметочник, обозревая каблук и подошву сапога и рассчитывая, сколько потребно гвоздей для приведения сапога в первобытное состояние. — Семитка десяток. (Семитка — 2 копейки; семитка десяток — 12. — В. М.)

Холодные сапожники. Фото. Начало XX века

— Эвона, семитка десяток, дорого больно, пятак — так ладно, а не то и так пробавлюсь как-нибудь.

— Ну что с тобой делать, изволь; земляка надо уважить.

И крестьянин, готовый уже надеть сапог свой по принадлежности, подает его обратно подметочнику, который в ту же минуту надевает его на железный костыль, берет из мешка в рот горсть гвоздей и с необыкновенной ловкостью, вынимая их изо рта один за другим, унизывает подошву и каблук…

Но мы, как кажется, уж слишком занялись подметочником, тогда как нас окружает не менее интересное общество торговок, обвешанных мехами, различными лоскутками материй и прочим. На голове этих промышленниц, сверх повязки, обыкновенно надета какая-нибудь изношенная дамская шляпка, а иногда и мужская; стразовые серьги необъятной величины, какой-нибудь значок, кольцо и пр. С другого бока „вечный жид“ — старик с шашкой, двумя пистолетами и немецкими лексиконами; далее минералогический кабинет, собрание древностей, торговец редкостями, перед которым разложена целая коллекция никуда не годных английских бритв, разного рода заржавленных подпилков и т. п.; наконец, книжник, с грудами произведений новейшей литературы, книжники-антикварии, а затем и прочий домашний скарб.

Уличный брадобрей. Фото. Начало XX века

Если вы природный москвич, то вам хорошо знакомы эти базары; вы привыкли уже к их тесноте, где очень редко встречаются порядочные толки; но вы не обращаете на это внимания, вы очень спокойно пробиваете собой целый бруствер серых армяков, тулупов и т. п., прехладнокровно встречая перед собой то растянутый фрак, то сюртук или что-нибудь подобное…».

Следующая эпоха Сухаревки как антикварного рынка относится к 1860–1870 годам. Московский купец И. А. Слонов, оставивший книгу воспоминаний «Из жизни торговой Москвы», пишет в ней: «Как известно, вскоре после отмены крепостного права начался развал и обеднение дворянских гнезд; в то время на Сухаревку попадало множество старинных драгоценных вещей, продававшихся за бесценок. Туда приносили продавать стильную мебель, люстры, статуи, севрский фарфор, гобелены, ковры, редкие книги, картины знаменитых художников и пр.; эти вещи продавали буквально за гроши. Поэтому многие антикварии и коллекционеры, как то Перлов, Фирсанов, Иванов и другие, приобретали на Сухаревке за баснословно дешевые цены множество шедевров, оцениваемых теперь знатоками в сотни тысяч рублей. Бывали случаи, когда сухаревские букинисты покупали за две, три сотни целые дворянские библиотеки и на другой же день продавали их за 8–10 тысяч рублей».

Московские коллекционеры, любители старины, ученые-историки были постоянными посетителями Сухаревки. Театральная коллекция А. А. Бахрушина, библиотеки Е. В. Барсова и И. Е. Забелина пополнялись с Сухаревского развала.

О книжной торговле на Сухаревке написано немало. Здесь продавали лубочную литературу: «Английского милорда Георга», «Битву русских с кабардинцами», песенники, сонники и тому подобные книги, но торговали и вообще старыми книгами — томами классиков, журналами, научными сочинениями. Продавцы, как правило, малограмотные, по-своему любили книгу и нередко были оригинальными личностями. Старый букинист А. А. Астапов в своих воспоминаниях рассказывает о некоторых книготорговцах Сухаревки.

Вот старик Толченов, который, продавая книгу, прилагал к ней номер какого-нибудь старого журнала, брошюру духовного или хозяйственного содержания. «Ведь и Н. И. Новиков, — рассуждал Толченов, — прилагал к своим „Московским ведомостям“ премии в виде „Экономического магазина“ или „Детского журнала“, и это имело влияние на успех его деятельности».

«Был, — пишет Астапов, — еще оригинал книгопродавец, торговавший близ бассейна, собиравший рукописи и книги по астрологии, магии, хиромантии, физиономике, не оставляя без внимания оракулы и телескопы, а также способы лечения заговорами, симпатиями, вообще так называемое волшебство. По этому предмету являлись собирателями и люди образованные; если не ошибаюсь, мистики особенно интересовались им.

К сожалению, я не припомню ни имени, ни отчества, ни прозвища того старика, которого стараюсь изобразить. А было бы очень желательно, если бы кто-нибудь обрисовал поискуснее меня этот рельефный тип.

Не все книги выставлял он на вид; некоторые накрывал мешком, показывая не всем, только избранным. Кто-нибудь спросит его:

— А здесь, под мешком, что за книги? Взглянув на спрашивающего, он ответит:

— Это вам не купить.

Или, догадываясь, что спрашивает человек ученый, скажет: „По астрологии“. Более же простому покупателю он вытащит и Брюсов календарь, хорошо зная, какой лист открыть, какое место показать, чтобы сразу, как говорится, „зеркало наставить“, чтоб в нос бросилось. Почти общая слабость вперед знать будущее заметно влияла на покупателей. К тому же старик имел товар, который находился не у всех книгопродавцев. Несмотря на солидность назначенной им цены, покупатель походит, походит около него — да и купит. У него и иностранные книги по той же части можно было найти, с картинками и разными фигурами. Терпеливо выжидал он своего покупателя, выдерживал характер, умел целый ворох наговорить ему всякой чертовщины».

Сухаревский рынок. Середина 1920-х годов

А Сухарева башня, одним своим видом вызывавшая воспоминания о колдуне Брюсе, служила ему вывеской и рекламой.

К концу XIX — началу XX века Сухаревка расширилась: торговля шла не только на площади, но и в прилегающих переулках. Воскресные ряды и развалы, по словам Слонова, «привлекали покупателей со всех концов Москвы».

Очерк В. А. Гиляровского «Сухаревка» посвящен как раз тому времени: 1890–1900 годам. Как газетного репортера, его привлекала не обычная жизнь рынка, а его криминальная, полускрытая сторона.

«Исстари Сухаревка была местом сбыта краденого, — пишет Гиляровский. — Вор-одиночка тащил сюда под полой „стыренные“ вещи, скупщики возили их возами. Вещи продавались на Сухаревке дешево, „по случаю“. Сухаревка жила „случаем“, нередко несчастным. Сухаревский торговец покупал там, где несчастье в доме, когда все нипочем; или он „укупит“ у не знающего цену нуждающегося человека… За бесценок купит и дешево продаст».

Описывает он и жуликов — карманников, снующих в толпе, шулеров, завлекающих публику сыграть «в три листика», «в ремешок» и другие подобные игры, в которых они проявляют поразительную ловкость рук. Особенно искусно действовали «шайки барышников».

«Пришел, положим, мужик свой последний полушубок продавать, — рассказывает Гиляровский. — Его сразу окружает шайка барышников. Каждый торгуется, каждый дает свою цену. Наконец, сходятся в цене. Покупающий неторопливо лезет в карман, будто за деньгами и передает купленную вещь соседу. Вдруг сзади мужика шум, и все глядят туда, и он тоже туда оглядывается. А полушубок в единый миг, с рук на руки, и исчезает.

— Что же деньги-то, давай!

— Че-ево?

— Да деньги за шубу!

— За какую? Да я ничего и не видал!

Кругом хохот, шум. Полушубок исчез, и требовать не с кого».

А вот тип Сухаревского покупателя, который и идет на Сухаревку, чтобы купить вещь задешево, ниже ее цены. Как говорит Гиляровский, «на грош пятаков» (грош — монета в полкопейки).

Сухаревка торговала не только краденым, но и товаром, производимым специально для нее: обувью, платьем, мебелью низкого качества, с изъянами, которые обнаруживаются лишь после покупки. О таком товаре в Москве говорили: «Сухаревской работы».

Гиляровский рассказывает, как покупатель, прельщенный возможностью перепродать купленное по дешевке за двойную или тройную цену, оказывается наказанным за свою жадность.

По рынку ходят несколько молодцов со связками дюжины новых брюк на плечах. Покупатель приценивается: «Почем штаны?» Продавец поясняет: «По четыре рубля. По случаю аглицкий кусок попал. Тридцать шесть пар вышло. Вон и у него, и у него. Сейчас только вынесли», — и предлагает покупателю совершить оптовую покупку — всю дюжину за три красных (красная — десять рублей). Покупатель уже прикидывает, сколько он получит прибыли за них, торговец сбавляет цену до 25 рублей. Покупатель отдает деньги, продавец перевязывает веревочкой брюки. Вдруг покупателя кто-то бьет по шее, тот оглядывается, а ударивший извиняется: мол, обознался, за приятеля принял. Приносит покупатель удачную покупку домой, развязывает веревочку и видит — сверху и снизу по штанине, а между ними — тряпки. За один миг подменили!

Сухаревка. Фото

Существовал и «сухаревский» антиквариат. Один антиквар продавал статуэтку обнаженной женщины с отбитой рукой, называя ее «племянницей Венеры Милосской». Покупатель сомневался. Тогда продавец приводил неоспоримый аргумент: «А рука-то где? А вы говорите…».

Торговали грубыми подделками картин с подписями знаменитых художников. Гиляровский рассказывает о случае, когда одна дама купила на Сухаревке «Репина» за десять рублей, показала художнику, тот подписал на ней: «Это не Репин. И. Репин». Картина вернулась на Сухаревку и, благодаря этому автографу, была продана уже за сто рублей.

Общий вид Сухаревки военного 1915 года описал К. Паустовский в книге воспоминаний «Повесть о жизни». Тогда Сухаревка распространилась далеко за свои прежние пределы. Повсеместное появление и рост подобных рынков — верная примета времен народных бедствий, и война как раз была таким временем. В Москве появились многочисленные беженцы из западных губерний, солдаты, они тоже пополнили собой Сухаревку.

Паустовский тогда работал трамвайным кондуктором, и эта картина представала перед его глазами много раз на дню. Он описывает Сухаревку в промозглый, дождливый день глубокой осени, и это, конечно, накладывает свою печать на общий тон описания.

«Москва как бы съеживалась, пряталась под черные зонты и поднятые воротники пальто. Улицы пустели. Одна только Сухаревка шумела и ходила, как море, тусклыми человеческими волнами.

Трамвай с трудом продирался сквозь крикливые толпы покупателей перекупщиков и продавцов. У самых колес зловеще шипели граммофоны, и Вяльцева зазывно пела: „Гайда, тройка, снег пушистый, ночь морозная кругом!“ Голос ее заглушали примусы. Они нетерпеливо рвались в небо синим свистящим пламенем. Победный их рев перекрывал все звуки.

Звенели отсыревшие мандолины. Резиновые чертенята с пунцовыми анилиновыми щеками умирали с пронзительным воплем: „Уйди, уйди!“. Ворчали на огромных сковородах оладьи. Пахло навозом, бараниной, сеном, щепным товаром. Охрипшие люди с наигранной яростью били друг друга по рукам.

Гремели дроги. Лошадиные потные морды лезли на площадку вагона, дышали густым паром.

Фокусники-китайцы сидя на корточках на мостовой, покрикивали фальцетом: „Фу-фу, чуди-чудеса!“ Надтреснуто звонили в церквах, а из-под черных ворот Сухаревой башни рыдающий женский голос кричал: „Положи свою бледную руку на мою исхудалую грудь“.

Карманные воры с перекинутыми через руку брюками, вынесенными якобы для продажи, шныряли повсюду. Глаз у них был быстрый, уклончивый. Соловьями заливались полицейские свистки. Тяжело хлопая крыльями, взлетали в мутное небо облезлые голуби, выпущенные из-за пазухи мальчишками.

Невозможно рассказать об этом исполинском московском торжище, раскинувшемся почти от Самотеки до Красных ворот. Там можно было купить все — от трехколесного велосипеда и иконы до сиамского петуха и от тамбовской ветчины до моченой морошки… Воздух Сухаревки, казалось, был полон только одним — мечтой о легкой наживе и куске студня из телячьих ножек.

То было немыслимое смешение людей всех времен и состояний — от юродивого с запавшими глазами, гремящего ржавыми веригами, который ловчится проехать на трамвае без билета, до поэта с козлиной бородкой в зеленой велюровой шляпе, от толстовцев, сердито месивших красными босыми ногами Сухаревскую грязь, до затянутых в корсеты дам, что пробирались по этой же грязи, приподымая тяжелые юбки».

Революция привела на Сухаревку новый слой продавцов-покупателей, так называемых «бывших» — лиц высших классов царской России и буржуазной интеллигенции. Эта новая черта рынка сразу же нашла отражение в современной литературе.

Вот страничка из повести Глеба Алексеева «Подземная Москва», написанной в середине 1920-х годов. «Бывшие» на Сухаревке изображаются в несколько сатирическом плане, но это уже дань новой, советской идеологии. Человек, называемый в цитируемом отрывке «негодяем», — русский авантюрист и мошенник, выдающий себя за иностранца.

«…В воскресенье утром видели, однако, „негодяя“, с видом туриста расхаживающего по Сухаревскому рынку.

Пожалуй, он просто с любопытством наблюдал картинки московского торжища.

Он постоял в шапочном ряду, где молодцы примеривали шапки, а пока примеривали, исчез картуз у того, кому примеривали. В обжорном ряду шипела на сковородах яичница, брызгаясь горячим салом на руки и даже на носы неосторожных прохожих; с треском, словно живые, подскакивали на сковородках пироги и котлеты; мужчина лет сорока, в фуражке инженерного ведомства, время от времени говорил замогильным басом: „Вот дули!“ Под ногами шныряли мальчишки, на ходу залезая в карманы; солнце припекало затылок; на мясе в палатках, над открытыми, словно кошели, мешками с мукой, с сахаром, с подсолнухами кружились зеленоватые облака мух. Тут можно купить все: от подтяжек, снятых с плеч тут же, до мотоцикла. Гребенки, пиджаки, вывороченные в пятый раз, дуделки для детей, диваны с подштопанными боками, зеркальные шкапы, отражающие удивительные рожи, и ужасающее количество сапог. Сапоги носили на руках, их примеривали, постукивали по подошвам, любовно поплевывали на голенища и расходились, не сойдясь в гривеннике.

По правую сторону трамвая, фыркающим комодом налезавшего на эту разношапочную, разномастную, орущую и жующую толпу, находился замечательный „буржуазный рядок“. Тут толпились бывшие полковники в серых, протертых по швам шинелях, дамы в бархатных когда-то тальмах, бывший присяжный поверенный и бывший вице-губернатор Вово, сильно постаревший за эти „роковые десять лет“, но так и не научившийся выговаривать букву „р“. Зизи, Мими, княжна Анна Львовна, помните, та самая, что в Благородном… Они торговали остатками саков и мехов, дедушкиными подарками, чернильницами с амурами, из которых нельзя писать, раздробленными несессерами, ножичками для рыбы, стенными бра — хламом, который остался от голодных лет, да так и не пригодился. Тут же по сходной цене предлагали бюстгальтеры, духи „Лориган Коти“, в которых на чаю плавали две капли настоящих духов, цветные наколки для волос, плюшевые альбомы, будильники с музыкой, виды Кавказа и мундштуки.

— Майн герр, — сказала по-немецки дама с заботливо увязанным флюсом — на Сухаревке ее звали „барыня Брандадым“, — не обратите ли вы внимание на этот великолепный кальян, вывезенный покойным мужем из Константинополя?

Конечно, это была „дама из общества“. „Негодяй“ догадался по породистому носу, тонким, как мундштуки кальяна, рукам и отличному выговору на чужом языке. Он взял в руки мундштук и для чего-то поглядел в дырочку. Кальян он раньше не видел, но, черт его знает, по какой надобности покупаются иногда вещи?

— Мой муж почти не употреблял его. Я помню, когда мы шли по Пера, в Константинополе…

У „барыни Брандадым“ обозначилась слеза и повисла на просаленных заячьих ушках платка. Ко всему тому ее беспокоил флюс. Но она отлично разбиралась в психологии покупателя. И когда тот, повертев мундштук, в нерешительности протянул его обратно, она „прикрыла“ козырным тузом.

— Я — урожденная Дурново и по мужу княгиня Оболенская… За весь этот прибор, излюбленную вещь покойного князя, я прошу только меру картошки…

— Меггу кагтошки, — подтвердил Вово. Правда, он был пьян — „с этой революцией Вово совсем опустился“, — но, смерив взглядом туристский костюм „негодяя“ и его швейцарские „котлетки“, Вово добавил в точку:

— Не скупитесь, ггаф…

— Кальян был куплен».

Так уж получилось с легкой руки Гиляровского, что каждый пишущий о Сухаревке — и в те времена, когда она еще шумела вокруг Сухаревской башни, и особенно после того, как была закрыта, рассказывал в основном о криминальной ее стороне, полагая, что именно она скорее всего заинтересует читателя. Но обманщиками, жуликами, ворами и прочими преступниками мир Сухаревки не исчерпывался, и, более того, не он составлял ее суть, за которую Москва любила Сухаревку. Криминала на Сухаревском рынке было ничуть не больше, чем на каком-либо другом, а главное, сколько ни пугал Гиляровский москвича, тот спокойно и с удовольствием шел туда, зная, что со своим тощим карманом он почти наверняка приобретет нужную вещь по сходной цене. Сухаревка была не только жестока.

Старый букинист Астапов пишет о нравах Сухаревки: «Здесь все можно приобрести, как для удовлетворения необходимости, так и для прихоти, к взаимному удовольствию продавца и покупателя. Тут, на этом братском аукционе, и торгаш вертится, стараясь для наживы выловить что-нибудь поценнее, и любитель тоже хлопочет, чтобы вещь не попала в наши руки. Бывали здесь и случаи великодушного участия к продавцам обоего пола. Нередко какая-нибудь вдова, с терпением перенося упадок своих средств, не решаясь идти по миру, получала несколько рублей или копеек более, чем сама просила за свою вещь».

Сухаревские букинисты также с сочувствием относились к своим покупателям. «Придет, в другой раз, бедная женщина, — продолжает Астапов, — и плачется: „Вот, голубчик, муж у меня сторож, жалованья получает всего-то 12 рублей, а у нас пятеро детей, книжки тоже нужны. Уступи подешевле“. Ну, и встретит сочувствие на деле. А сколько учащейся молодежи, не имеющей настоящих средств и пользующейся услугами букинистов. Но об этом распространяться не буду, боюсь, далеко зайдешь».

На Сухаревке продавали не только брюки в одну штанину, там можно было приобрести одежду, которая потом носилась много лет, и обувь отнюдь не «сухаревской работы». Конечно, чтобы сделать на Сухаревке удачную покупку, надо быть, как советовал в 1909 году журналист Н. М. Ежов, «осторожным покупателем» и помнить сухаревскую «одиннадцатую заповедь: не зевай». Писатель Р. Штильмарк вспоминает дореволюционную Сухаревку: «Диву даешься, как вся кипящая здесь человеческая стихия не выплеснется из своего уличного русла и не натворит бедствий, свойственных всем неспокойным стихиям. А ведь не слышно, чтобы на Сухаревке случалось что-либо схожее с Ходынкой. Разговору нет, чтобы народ насмерть давили или до беспамятства стискивали».

«Богоспасаемой» назвал Сухаревку А. В. Чаянов, выдающийся, с мировой славой экономист и замечательный писатель. Характеристика Чаянова относится к 1919 году, одному из самых голодных в послереволюционной Москве, когда даже осьмушку хлеба по карточкам выдавали не всегда и москвичи считали большой удачей, если удавалось что-либо продать на рынке и купить еды. Именно такая удача подвалила герою повести Чаянова: «Намазав маслом большой кусок хлеба, благословенный дар богоспасаемой Сухаревки, Алексей налил себе стакан уже вскипевшего кофе и сел в свое рабочее кресло».

С иной стороны раскрывают Сухаревку и воспоминания педагога-краеведа А. Н. Нюренберга. Свое детство с 5 до 15 лет (с 1923 до 1933 года) он прожил на углу Сухаревской площади и 4-й Мещанской. Рынок был виден из их окон, а во дворе, во флигеле жили «босяки», «работавшие» на рынке, о которых так много ходило ужасных рассказов. Нюренбергу, «домашнему» ребенку из интеллигентной семьи, которого к тому же мальчишки во дворе дразнили «Нюрочкой», с раннего детства довелось соприкасаться с этими «босяками», с их таинственным миром, в который, правду сказать, никто из них не старался его вовлечь.

У него, жившего на Сухаревке, складывалось о ней другое впечатление, чем у посетителей рынка. Сухаревка была его родным районом, и поэтому, если сторонний наблюдатель искал и видел здесь Сухаревскую экзотику, для него она представала не в экзотике, а чертами обычного повседневного быта.

Вот один из эпизодов воспоминаний Нюренберга. Ему было лет восемь, когда он однажды шел по своей улице, и вдруг из ворот выбежал один из обитателей «босяцкого» флигеля, сунул ему что-то в карман и нырнул в дом на другой стороне улицы. Затем из ворот показались несколько милиционеров. Один спросил у мальчика, куда побежал босяк. Нюренберг ответил, что не видел его. Милиционер, видимо, заподозрил в нем сообщника убежавшего, схватил «Нюрочку» и потащил «в милицию», а тот, упираясь, заревел на всю улицу, закричал, что мама не позволяет ему уходить далеко от дома. Собралась толпа, старушки принялись ругать милиционеров и отбили мальчика.

«В подворотне я осторожно рассмотрел сунутое мне, — пишет Нюренберг, — это были кольца и часы.

В тот день босяк не вернулся. Я спрятал кольца и часы в игрушку-утенка. Мысль о предосудительности моего поступка мне и в голову не приходила, я был полон сознания, что стал хранителем тайны.

Босяк объявился через неделю. Он завел меня в сарай и, дружески похлопав по плечу, сказал: „Молодец, ты хорошо сделал, что выбросил это“. „А я не выбросил, вот они“, — сказал я и отдал ему утенка. Он посмотрел на меня так, что я понял, что обрел друга. Он стал делить кольца и часы на две части, но я от предложенного отказался и попросил назад утенка. Он отдал его, пообещал заклеить и принести интересную книгу.

Слово свое он сдержал. Но на этом наше знакомство не оборвалось. Он стал приносить мне книги. Некоторые я помню до сих пор: книгу „На суше и на море“ — рассказы о дальних странах, мореплавателях, разных приключениях, повесть про серебряные коньки, журналы „Нива“, сборник „Золотое детство“ с множеством иллюстраций и другие.

В часы, свободные от „работы“, Гриша (так звали босяка) читал со мной книги в сарае, вставлял свои замечания. Ему нравились сильные, волевые люди. Иногда я приносил ему что-нибудь поесть. Наша дружба оборвалась неожиданно. Он исчез. Как я узнал потом, его схватили во время облавы на Сухаревке».

Еще один тип. «Помню одного балагура, торговца игрушками, он продавал чертиков в пробирке и весело потешал публику прибаутками вроде такой: „Смеется и улыбается и в членской книжке не нуждается!“ Тут имелась в виду профсоюзная книжка, без которой в то время нельзя было получить работу.

Я был глубоко потрясен, когда он тут же, после того, как толпа схлынула, оставшись один, разбил пробирку, бросив на мостовую, взялся за голову и негромко проговорил: „Когда же конец этим чертям и этой чертовой жизни?“».

В заключение Нюренберг пишет о том главном, что он вынес из своих сухаревских наблюдений. «В моей жизни Гриша сыграл значительную роль. Человек — тайна, вот что я тогда интуитивно стал чувствовать, а понял значительно позже, когда прочел Достоевского. Первый шаг к этому был сделан от Сухаревки и его обитателя — босяка Гриши.

Немало встречал я ярких описаний рынка и его обитателей. Все авторы и, в первую очередь, Гиляровский, стремились воссоздать колорит Сухаревки, описать что-нибудь пикантное. Меня не это привлекало в Сухаревке уже с детства. Я проникся сочувствием к этим, казалось, отчаянно веселым, а на деле глубоко несчастным людям. Сухаревка дала мне много для понимания людей…».

В декабре 1920 года началось наступление Советской власти на Сухаревку, которая была объявлена «одним из главных очагов спекуляции». 10 декабря В. И. Ленин одобряет предложение председателя Московской потребительской коммуны, руководителя московской торговли А. Е. Бадаева ликвидировать Сухаревку, и 15 декабря постановлением Моссовета она была закрыта.

В одном из своих выступлений Ленин объяснил опасность Сухаревки для Советской власти и необходимость ее ликвидации. «„Сухаревка“ закрыта, — сказал он, — но страшна не та „сухаревка“, которая закрыта. Закрыта бывшая „Сухаревка“ на Сухаревской площади, ее закрыть не трудно. Страшна „сухаревка“, которая живет в душе и действиях каждого мелкого хозяина. Эту „сухаревку“ надо закрыть. Эта „сухаревка“ есть основа капитализма. Пока она есть, капиталисты в России могут вернуться и могут стать более сильными, чем мы. Это надо ясно сознать».

Доводы Ленина против Сухаревки могли, конечно, убедить лишь кремлевских комиссаров, имевших пайки, пользовавшихся спецраспределителями, домами отдыха и санаториями. Иным было отношение народа. Эту бессмысленную акцию, осуществленную с помощью ЧК, и ее результат описывает в своем дневнике Н. П. Окунев:

«2 (15) декабря. Мороз около 15. Снегу мало.

С сегодняшнего дня наша знаменитая „Сухаревка“, первообраз всех российских „сухаревок“, — сухаревка сухаревок — особым постановлением московского совдепа окончательно закрыта. Никакими товарами и продуктами — ни нормировочными, ни ненормировочными — торговать на ней с 15-го декабря нельзя. Предписано московскому ЧК всех явившихся продавцов арестовывать, а товар конфисковывать. Любопытствующие сбегались туда и мерзли целый день, наблюдая, да точно ли не будут торговать там, и к вечеру печально признавались, что Сухаревка действительно „закрыта“.

Полное смятение и недоумение в рядах и торговцев, и покупателей. В положение первых не все войдут, но критическое положение вторых вызывает всеобщее беспокойство. Как же быть, правда, тому человеку, который пайка не получает, кухни не имеет, в столовые не попадает; где же он купит теперь хлеба, мяса, масла, сапоги, перчатки, картошки, махорки и вообще всего необходимого? Как-никак, эта мера, предпринятая в видах полнейшего искоренения спекуляции, очень крута и неминуемо создаст эксцессы, о которых, вероятно, придется записать в свое время…

4 (17) декабря. Газеты полны статей о победе над Сухаревкой. Точно невесть какой враг сломлен! И уж такие перспективы рисуются теперь, вот он, рай социалистический, сейчас же и откроется для советских подданных! „Сухаревка — это гнойник на теле пролетариата…“. „Сухаревка — это язва пролетарского государства…“. „Сухаревская спекуляция погибла — да здравствует пролетарская система снабжения и распределения…“ и т. д., и т. п. …

В это же время вводится так называемый „труд, паек“… Карточки делятся на три серии, по „а“ будут выдавать в день полтора фунта, по „б“ — 1 ф. и по „в“ — 0,5 ф. Ну, а под шумок этих продовольственных побед „сухаревцы“, перебравшиеся в подполье, во дворы, в глухие переулки, — торгуют уже хлебом по 1200 р. за ф., картошкой по 450 р. за ф. и т. д.».

Весной 1921 года начался нэп, был разрешен «свободный товарообмен», в Москве открылось много новых рынков — на Трубной площади, на Зацепе, на Сенной площади и в других местах, но запрет на торговлю на Сухаревской площади продолжал действовать.

2 мая 1921 года Окунев записывает в дневнике: «Сухаревка все-таки не возродилась… По своему центральному месту и по величине площади [она] была, конечно, удобнее всех других мест для „свободного товарообмена“, и если ее не возобновили, то только по капризу властей, по капризу, простительному для женщин, утопающих, но не сознающихся в том, что не стрижено, а брито. Как же! Постановили Сухаревку закрыть навсегда, а вместо нее мы заводим десяток „сухаревочек“».

Но мало-помалу Сухаревка все-таки возрождалась: выходили с товарами продавцы, собирались покупатели. Время от времени их лениво разгоняли милиционеры, понимавшие бесполезность своих усилий.

А год спустя Сухаревка торговала и шумела в прежнем своем многолюдье и широте.

В жизни Москвы и москвичей Сухаревка всегда занимала гораздо более важное место, чем просто рынок. Это было явление, воплощавшее в себе одну из характерных черт не только московской жизни, но московского характера.

Сухаревка создала свой фольклор. Во-первых, это предания о находках и покупках за мизерную цену реликвий и раритетов. Правда, никогда не указывается, что именно было приобретено. Во-вторых, рассказы о ловких мошенниках и ворах, а также о сыщиках. Ряд таких легенд пересказывает в своем очерке Гиляровский.

Но, пожалуй, самые яркие фольклорные произведения, рожденные Сухаревкой, это крики сухаревских торговцев, рекламирующих товар. Устная реклама, вообще традиционная для московского торга, на Сухаревке процветала.

Для успешного развития и совершенствования «крика» необходимы изобилие товара и конкуренция. Поэтому искусство торгового крика в своей истории подвержено тем же колебаниям, что и экономика. Конечно, это искусство не пропадает в периоды спада, мастера крика творят при любых условиях, но в эти периоды их мастерство тоже переживает упадок. Записи фольклористов свидетельствуют об этом: основные массивы торгового крика были записаны в начале XX века до Первой мировой войны, затем — в годы нэпа. Московские рынки первых лет революции, как рассказывают современники, были мрачны, злы и неразговорчивы, а после ликвидации нэпа, закрытия Сухаревки и других известных московских рынков и превращения оставшихся в «колхозные» была окончательно подорвана база для этого своеобразного народного словесного искусства.

Старый Сухаревский рынок. Середина 1920-х годов

Наряду с общепринятыми формами торговли — вразнос, с лотка, в палатке, на развале и т. д. среди торговцев бытовала еще торговля «на крик». Считалось, что некоторыми товарами, например детской игрушкой, можно торговать только «на крик». Да, собственно, весь рынок торгует «на крик», поскольку вывески не на что повесить, поэтому кричали, стараясь перекричать друг друга, обратить внимание на себя.

Кричал, уговаривал обжорный ряд:

Кому пирожки,

Горячие пирожки?

С пылу, с жару —

Пятачок за пару!

Вот блины-блиночки,

Кушайте, милые дочки!

А какой-нибудь шутник на взывания баб-пирожниц ответит тоже прибауткой:

Меж долами, меж горами

Сидит баба с пирогами.

Она недорого берет,

А кто купит — того рвет!

Раз бабкина пирога поел,

Так чуть не околел.

А как два пирога отведал,

Так неделю на двор бегал!

Впрочем, и покупателям, и торговцам прекрасно было известно истинное качество предлагаемого товара, основное достоинство которого заключалось в его дешевизне, поэтому ничуть не вредило успеху торговли чистосердечное признание торговца:

Эй вы, базарная братия!

Веселая шатия!

Обступайте кругом,

Кушайте, питайтесь,

В тоску не ударяйтесь,

На нас не обижайтесь!

Пускай тухло и гнило,

Лишь бы сердцу вашему

Было бы мило!

Продавец картонных дудочек рекламирует свой товар, подчеркивая его заграничное происхождение:

— Приехал из Америки, на зеленом венике, веник отрепался, а я здесь, на Сухаревке, остался. Спешите, торопитесь купить необходимую вещь по хозяйству!

Продавец так называемого «тещина языка» — свернутого в кольцо длинного бумажного пакета солидно объясняет:

— Теща околела, язык продать велела.

Торговец куклами обращается к родителям и детям:

Ваня наш в кафтане,

Таня в сарафане.

Никак мирно не живут:

Как сойдутся,

Так и подерутся!

Эй, веселый мужичок,

Плати четвертачок:

Детская игрушка —

Замоскворецкая Феклушка!

Не бьется, не ломается,

Не дерется, не кусается!

На прохожих не кидается

И в истерику не бросается!

Хитрец-торговец в общем-то угодил обеим сторонам: и ребенку, вполне симпатизирующему драчливым Тане и Ване, и взрослым, которым, конечно, по душе придется, что Феклушка не дерется, не кусается, на прохожих не кидается и в истерику не бросается, что впоследствии можно будет поставить ребенку в пример.

«Крик» на рынке всегда отражает время. В 1920-е годы рыночный торговец противопоставляет свою честную торговлю, не влекущую за собой никаких неприятностей с законом для покупателя, торговле поднявшихся частников-нэпманов и государственных жуликов — «красных купцов»:

Эх, подваливай, народ,

От Красных ворот,

С Курского вокзала,

С Земляного вала!..

Носки! Чулки! Перчатки! Варежки!

Для Авдотьи и для Марьюшки!

Стой, товарищ, не пугайся!

В тресте кража,

А у нас веселая распродажа!

Не пугайся, мамаша, —

В милицию не поведут,

Протокол не составят

И ночевать там не оставят!

Продавец «средств от паразитов» обещает покой в доме:

— Клопы подыхают, блохи умирают, моль улетает, тараканы опасаются, мухи промеж себя кусаются. Теща спит спокойно, и вы с супругой живете вольно… Единственная натуральная, жидкость, верное средство, купите больше и семейству еще откажете в наследство!

Сухаревский торговец брался продавать все, что попадало ему в руки, и при сочинении «крика» обнаруживал большую находчивость и изобретательность. Уж, кажется, что можно выдумать, торгуя таким ненужным для рыночной публики товаром, как план Москвы, ибо когда обычному посетителю Сухаревки надо было куда-то пройти по городу, он, если не знал дороги, пользовался не планами, а таким верным способом, как «поспрошать» у добрых людей. А ведь Сухаревский краснобай этими планами торговал, надеясь на помощь крика:

— Новый план Москвы! Все улицы, все переулки, все закоулки, все повороты, все завороты, все ходы, все тропы, все блохи, тараканы и клопы! Только двадцать копеек. Необходимо иметь на стене, чтобы мухам не заблудиться!

В 1924 году, в разгар нэпа, рынок с Садового кольца, чтобы отвлечь торговлю с площади, перенесли во дворы между Садовой и Большой Сухаревской улицей. «Новая Сухаревка» строилась по проекту архитектора К. С. Мельникова. Возводя торговые ряды, архитектор организовал пространство рынка под воздействием образа «старой» Сухаревки: в центре рынка он поставил возвышающееся над палатками административное здание с трактиром, о котором сам архитектор писал: «В самом центре движения рыночной толпы стоит трактир — элегантное здание открытых террас и лестниц с обжорной кухней жирных щей и осетровых селянок, и вернулась в Москву вновь кипучая страсть знаменитой Сухаревки». (Это здание в перестроенном виде сохранилось во дворе за кинотеатром «Форум».)

Новый рынок «по системе проф. К. С. Мельникова». 1925 год

Однако «Новая Сухаревка» стала всего лишь одной из частей Сухаревского рынка, так как стихийный торг на площади все равно продолжался.

Нэповская Сухаревка была прямой преемницей Сухаревки дореволюционной, но в то же время и ее втянула в свой водоворот коммунистически классовая идеология и фразеология.

Репортер «Вечерней Москвы» в очерке 1925 года видит на Сухаревском рынке «классовую борьбу». «Разверстые пасти палаток подавляют изобилием земных благ, — пишет он. — Штуки сукна тесно жмутся на полках, громадные розовые туши с фиолетовым клеймом на бедре меланхолически висят вверх ногами, кубы сливочного масла громоздятся уступчивой пирамидой. В парфюмерном ряду благоухает сам воздух. Сухаревка неоднородна. На ней классовая борьба. „Крупная буржуазия“ торгует в палатках, а между овалом (рядами палаток, образующими такую геометрическую фигуру. — В. М.) и забором торгует „мелочь“. У входа на развале помещаются лотошники и торгующие с рук. (Крик лотошников и разносчиков: „Магазин без крыши, хозяин без приказчика, цены без запроса!“ — В. М.) В палатках все дорого. Торгующие друг друга не любят».

Центральное здание Ново-Сухаревского рынка. 1925 год

Но и у покупателей — в зависимости от достатка — также «классовое» впечатление о рынке: бедняк не видит ни розовых туш, ни пирамиды сливочного масла, не обоняет благоухание парфюмерии. Вот цитата из другого номера «Вечерки» и очерка другого автора: «Собачья колбаса, пирожки на постном масле, пропитанные пылью конфеты, похожие вкусом на еловые шишки, перещупанные ягоды, коричневый напиток под гордым названием „квас“ — копейка стакан, булки черт знает из чего, горячие сосиски из мясных отбросов, клейкие пряники, семечки, крутые очищенные яйца… Всем этим, с позволения сказать, товаром торгуют с немытых рук сомнительные личности…».

«Классовый подход» проявляли к клиентам и мальчишки-чистильщики сапог. Призывая прохожих воспользоваться их услугами, они кричали:

Чистим-блистим, лакируем

Всем крестьянам и буржуям!

С крестьян — пятачок,

С буржуя — четвертачок!

Воров и разного рода жуликов и шулеров в советское время было не меньше, чем в описаниях Гиляровского, да и многие профессии воровские остались прежние: «стрелки», «ширмачи», «щипачи» и другие. Но если раньше стайки карманников пытались обмануть жертву, прикидываясь обычными покупателями, то теперь они громко и весело распевали: «Пролетарии всех стран, берегите свой карман!», зачастую уже после того, как операция по изъятию из кармана кошелька была успешно произведена. Воры были отнюдь не такими Робин Гудами, какими пытаются их выставить в телепередаче «В нашу гавань заходили корабли» интеллигентные любители «блатных» песен (в значительной части сочиненных ими самими в кухонных застольях): они грабили и буржуев, и крестьян, и об этом все на рынке знали. Мне рассказывал человек, который девятилетним мальчишкой подрабатывал на Сухаревке, торгуя водой — 5 копеек стакан. Он никогда не клал деньги в карман, зная, что карманник залезет в него, а бросал пятаки в чайник, из которого наливал воду.

Сухаревские трактиры, как во времена Гиляровского, остались местами сходок и советов воровской братии, но появились и новые направления «промысла», и на сходках обсуждали новые проблемы. Об одной из них рассказали в романе «Золотой теленок» И. Ильф и Е. Петров.

«Все регулируется, течет по расчищенным руслам, совершает свой кругооборот в полном соответствии с законом и под его защитой.

И один лишь рынок особой категории жуликов, именующих себя детьми лейтенанта Шмидта, находился в хаотическом состоянии. Анархия раздирала корпорацию детей лейтенанта. Они не могли извлечь из своей профессии тех выгод, которые, несомненно, могло им принести минутное знакомство с администраторами, хозяйственниками и общественниками, людьми по большей части удивительно доверчивыми…

Одно время предложение родственников все же превышало спрос, и на этом своеобразном рынке наступила депрессия. Чувствовалась необходимость в реформах. Постепенно упорядочили свою деятельность внуки Карла Маркса, кропоткинцы, энгельсовцы и им подобные, за исключением буйной корпорации детей лейтенанта Шмидта, которую на манер польского сейма вечно раздирала анархия. Дети подобрались какие-то грубые, жадные, строптивые и мешали друг другу собирать в житницы…

Выход из этого напряженного положения был один — конференция. Над созывом ее Балаганов работал всю зиму. Он переписывался с конкурентами, ему лично знакомыми. Незнакомым передавал приглашение через попадавшихся на пути внуков Маркса. И вот наконец ранней весной 1928 года почти все известные дети лейтенанта Шмидта собрались в московском трактире, у Сухаревой башни…».

Окончательно Сухаревский рынок был ликвидирован в 1930 году: старый — на Сухаревской площади, потому что «мешал транспортному движению», новый — за кинотеатром «Форум», как говорится, за компанию. Если быть точным, Сухаревский рынок не ликвидировали, а «перевели» на Крестовский рынок, что у Крестовской заставы. «Перевод» осуществлялся как уговорами, так и принуждением. «Предварительно была устроена облава, и почти всех обитателей рынка вывезли на воронках в разные концы Москвы, — рассказывает о закрытии Сухаревки Нюренберг. — Хотя Сухаревка была уничтожена, она долго жила в рассказах „туземцев“. Мне тоже трудно расстаться с воспоминаниями о тех временах. Конечно, прежде всего это память о родных и близких людях, которые окружали тогда меня, но и в самой Сухаревке была известная доля очарования».

Существует много фотографий Сухаревки как дореволюционной, так и послереволюционной. Выпускались серии открыток с общими видами рынка, отдельными сценками, запечатлена галерея персонажей Сухаревки — продавцов, покупателей, блюстителей порядка — городовых, полицейских, милиционеров, любопытствующих и прочих.

Характерная черта большинства фотографий — ясно ощущаемое личное отношение фотографа к объекту съемки: заинтересованность, сочувствие, одобрение, ирония, насмешка. Эти фотографии очень интересно рассматривать, погружаясь во время, в ушедший, но живой мир.

И это действительно живой мир, потому что кроме конкретного мгновения уходящей жизни в лицах людей, снятых фотокамерой, запечатлены вечные черты народного характера, народной жизни.

Искони торговая площадь на Руси была не только местом купли-продажи, но и местом публичной гражданской жизни, кроме своекорыстных расчетов торгашей здесь рождались и бушевали великие народные страсти, рождалось и укреплялось народное общественное мнение. На торговой площади Минин обратился к народу с призывом идти спасать родину и был услышан; задолго до построения храма Христа Спасителя, когда еще шла Отечественная война 1812 года, в Пятницкой церкви на главной тогда московской торговой площади — в Охотном ряду — зародилась и была осуществлена идея отметить благодарственной молитвой общенародную боевую славу: после каждого сражения в храме ставилась — на вечное воспоминание — икона того святого, в чей день это сражение произошло…

Не случайно с Сухаревкой связано создание одной из самых известных работ художника Б. М. Кустодиева — серии «Русские типы». Эта серия акварелей была исполнена в 1919–1920 годах, но ее начало относится к 1914 году и непосредственно связано с Сухаревкой.

Кустодиев жил в Петербурге, но в 1914 году Московский художественный театр пригласил его оформить спектакль по пьесе М. Е. Салтыкова-Щедрина «Смерть Пазухина», и весной этого года художник приехал в Москву. Он много бродил по городу. В Вербное воскресенье полдня «толокся» на Красной площади среди праздничного торга, заходил в трактиры, вмешивался в толпу — пестрая, яркая жизнь уличной Москвы пленила его.

Б. М. Кустодиев. Московский трактир. Масло. 1916 год

Но особенно привлекала его Сухаревка. «Часто ходил на Сухаревку», — подчеркивает в своих воспоминаниях о Кустодиеве его сын. В извозчичьем трактире на Сухаревке художник нашел сюжет для своей новой картины.

Московские трактиры обычно имели свой постоянный круг посетителей-завсегдатаев. Были трактиры, посещаемые преимущественно извозчиками.

Несколько страниц в своих воспоминаниях посвятил московским извозчичьим трактирам В. А. Гиляровский.

«Извозчик в трактире и питается и согревается, — пишет он. — Другого отдыха, другой еды у него нет. Жизнь всухомятку. Чай да требуха с огурцами. Изредка стакан водки, но никогда — пьянства.

Два раза в день, а в мороз и три, питается и погреется зимой или высушит на себе мокрое платье осенью, и все это удовольствие стоит ему шестнадцать копеек: пять копеек чай, на гривенник снеди до отвала, а копейку дворнику за то, что лошадь напоит да у колоды приглядит».

Кустодиева поразили яркие типы извозчиков, красочная живописность обстановки трактира. Но, кроме того, во всем этом он уловил сугубо московскую черту — живую древность ее быта и понял, какую важную и особенную роль играют в московской жизни простонародные клубы — трактиры.

«Московский трактир» — так назвал он будущую картину и по возвращении в Петербург сразу начал ее писать.

Художник писал «Московский трактир» по наброскам, сделанным в извозчичьем трактире у Сухаревой башни, но для отдельных фигур просил позировать сына. Во время работы рассказывал сыну о Москве, о том, как родилась идея картины «Московский трактир».

«Он рассказывал, как истово пили чай извозчики, одетые в синие кафтаны, — пишет в своих воспоминаниях сын художника. — Держались чинно, спокойно, подзывали, не торопясь, полового, и тот бегом „летел“ с чайником. Пили горячий чай помногу — на дворе сильный мороз, блюдечко держали на вытянутых пальцах. Пили, обжигаясь, дуя на блюдечко с чаем. Разговор вели так же чинно, не торопясь. Кто-то из них читает газету, он напился, согрелся, теперь отдыхает.

Отец говорил: „Вот и хочется мне все это передать. Веяло от них чем-то новгородским — иконой, фреской. Все на новгородский лад — красный фон, лица красные, почти одного цвета с красными стенами — так их и надо писать, как на Николае Чудотворце — бликовать. А вот самовар четырехведерный сиять должен. Главная закуска — раки.

Там и водки можно выпить „с устатку““…

Он остался очень доволен своей работой: „А ведь, по-моему, картина вышла! Цвет есть, иконность, и характеристика извозчиков получилась. Ай да молодец твой отец!“ — заразительно смеясь, он шутя хвалил себя, и я невольно присоединялся к его веселью».

Создавая свою знаменитую серию «Русские типы», Кустодиев включил в число ее сюжетов несколько персонажей картины «Московский трактир»: «Извозчик в трактире», «Половой», «Трактирщик»… Эти работы замечательного художника сохранили для нас некоторые черточки старой Сухаревки.

Трагедия

Такова уж судьба Сухаревой башни, что ни одно из крупных исторических событий, происходивших в Москве, не обошло ее стороной. Не стали исключением и революции 1905 и 1917 годов.

В декабрьские дни 1905 года баррикады рабочих дружин находились на Садовой-Сухаревской улице и на Мещанских. Правительственные войска занимали Спасские казармы, откуда драгуны совершали вылазки и атаковали рабочих. Правительственная артиллерия простреливала Садовые улицы. Два орудия были подняты на Сухареву башню и били по баррикадам прямой наводкой.

В 1917 году трактир Романова в угловом доме на Сухаревской площади с 1-й Мещанской занял Комитет Городского района РСДРП(б) и Районный Совет рабочих. В Городской район тогда входила центральная часть Москвы — с Городской думой, градоначальством, почтамтом, телеграфной станцией и другими стратегическими пунктами. Поэтому во время подготовки Октябрьского восстания и в само восстание это было место, где собирались рабочие отряды с окраин для наступления на центр.

«Не узнать теперь когда-то веселого трактира Романова, — рассказывает участник этих событий, — наверху беспрерывно идет заседание ревкома; на лестнице, внизу, всюду снует черная озабоченная рабочая масса, беспрерывно щелкают затворы винтовок. Здесь записываются в Красную гвардию, здесь выдают и оружие. Рабочая масса полна энтузиазма, она рвется в бой…».

И вот дан сигнал к восстанию. Линия между красными и белыми проходит по Садовому кольцу: Сретенка в руках белых. С верхних этажей угловых домов Сретенки и Сухаревской площади юнкера вели пулеметный огонь, не давая возможности красногвардейцам преодолеть площадь. Тогда красногвардейский пулеметчик, солдат, забрался с пулеметом на Сухареву башню и, оказавшись выше огневых точек противника, подавил их.

После революции из Сухаревой башни выселили прежних постояльцев — монахов Никольской часовни, канцелярию Попечительства о бедных, рабочих водопровода, лавки торговцев. Остались лишь обслуга трансформаторов МОГЭС и распорядительных щитов.

Башня требовала большого ремонта. Созданная в 1918 году Комиссия Моссовета по охране памятников искусства и старины включила ее в список наиболее ценных московских архитектурных памятников.

18 октября 1918 года агентство РОСТА опубликовало сообщение о работе Комиссии по охране памятников: «Комиссия уже приступила к работе; начата реставрация кремлевских церквей и башен. Однако Комиссия совершенно выпустила из виду еще одно, безусловно, ценное в художественном отношении здание — Сухареву башню. Покрытая лесами почти уже три года, она стоит как живой укор безобразию и без того гнусной площади».

Лишь в 1923 году Моссовет смог выделить на ремонт и реставрацию Сухаревой башни нужные средства.

При ремонте 1923–1925 годов работы велись как на наружных частях башни, так и во внутренних помещениях. Были отремонтированы крыша, белокаменные украшения, ограды на площадках второго и третьего этажей, на наружной лестнице, исправлен цоколь вокруг башни, заменены ступени на лестницах и проведены другие работы. Башня была заново покрашена суриком в красный цвет, который она, по изысканиям архитектора-реставратора Д. П. Сухова, имела в своем первоначальном виде.

Одновременно встал вопрос об использовании помещений Сухаревой башни.

В 1924–1925 годах директор Московского коммунального музея — предтечи современного Музея истории Москвы Петр Васильевич Сытин хлопотал перед руководством Моссовета о расширении музея, помещавшегося в нескольких комнатах, и предоставлении ему более подходящего помещения.

Отремонтированная Сухарева башня могла стать идеальным помещением для музея города: памятник московской старины, находится в центре города, имеет достаточно помещений для организации экспозиции и проведения различных культурных мероприятий. К тому же целиком решилась бы проблема использования и дальнейшей поддержки памятника.

«Опыт многолетней жизни Сухаревой башни показал, — писал П. В. Сытин в докладной записке в Музейный отдел Наркомпроса, который ведал охраной памятников, — что для поддержания в исправности даже одного ее внешнего вида за нею необходимо постоянное наблюдение, что отсутствие такового в прошлом вело к преждевременному обветшанию башни и дорогостоящим ремонтам, что исправное состояние внешних частей немыслимо без надлежащего состояния внутренних частей, что, наконец, для того и другого необходимо, чтобы в Сухаревой башне помещалось хозяйственное учреждение, носящее живой общественный характер, понимающее и ценящее старину и красоту башни, и что таковым в полной мере явится только Музей города Москвы».

Доводы П. В. Сытина возымели положительное действие, и в середине 1924 года было получено согласие Моссовета на размещение в Сухаревой башне музея. Заключительный этап ремонтных работ уже шел с учетом приспособления здания под музей, создания экспозиционных залов, помещений для библиотеки, научных работников, раздевалки, туалетов и прочих необходимых служб.

Сухарева башня — Московский коммунальный музей

3 января 1926 года музей был открыт и принял первых посетителей. Гиляровский по этому поводу сочинил экспромт:

Вода ключевая

Отсюда поила

Московский народ,

Отныне живая

Знания сила

Отсюда польет.

К открытию музея Издательство Московского коммунального хозяйства выпустило брошюру «Сухарева башня. Народные легенды о башне, ее история, реставрация и современное состояние», написанную его заведующим Петром Васильевичем Сытиным.

Брошюра начиналась радостно, почти ликующе: «Сухарева башня, которую в прошлом даже многие москвичи не могут представить себе иначе, как в строительных лесах и забронированной ими от людских взоров и любознательности, два года назад освобождена от этих исторических лесов и ныне предстоит взорам во всей красоте своего старинного наряда, а внутри отделана и занята Московским коммунальным музеем».

Автор описывает помещения, которые теперь занял музей: «Западную часть первого этажа занимают вестибюль Музея, с лестницей во второй этаж, комната заведующего Музеем и канцелярия; здесь же помещаются уборные. Между первым и вторым этажом… помещается раздевальная для посетителей (на 300 чел.), архив и склад Музея. Во втором этаже две западные залы и средняя заняты отделами Музея, восточная — библиотекой-читальней по коммунальным вопросам. В третьем этаже все четыре зала заняты отделами Музея».

Ясно было и будущее Сухаревой башни-музея: Президиум Моссовета уже вынес постановление о выводе из башни последних оставшихся в ней посторонних служб, об устройстве в ней книгохранилища для обширной библиотеки музея, читального и лекционного залов; в одном из помещений планировалось создание специального Музея Сухаревой башни, сообщалось, что в будущем публика сможет любоваться видом на Москву с верхней галереи. Вокруг башни, пишет П. В. Сытин, «предполагается устроить несколько образцовых скверов — с деревьями, клумбами, газонами, площадками для детских игр и т. п. Устройство скверов здесь весьма нужно, так как вблизи нет общественных садов, в которых многочисленное рабочее население Сретенского и Мещанского районов могло бы отдохнуть после дневных трудов и подышать в летнюю жару относительно чистым воздухом. Благоприятно отразится замена уличной пыли кислородом зеленых насаждений и на больных находящейся здесь имени Склифосовского (бывшей Шереметевской) больницы. С другой стороны, скверы дадут прекрасный фон для выявления во всей красе архитектурных достоинств двух расположенных здесь замечательных памятников русского зодчества — Сухаревой башни и указанной больницы». (Скверы в 1926–1927 годах были устроены; на фотографиях Сухаревской площади начала 1930-х годов запечатлены большие ухоженные цветочные партеры. — В. М.)

Музей пользовался популярностью, в нем всегда было много посетителей. Огромный материал, собранный музеем, позволял устраивать регулярные выставки, велась научная работа. Одна из комнат, как и предполагалось, была отведена под экспозицию по истории Сухаревой башни.

В истории знаменитой башни было еще много загадок, которые предстояло разгадать, чему могло помочь изучение самой башни. В декабре 1925 года члены Комиссии «Старая Москва» — археолог, посвятивший всю жизнь поискам библиотеки Ивана Грозного, знаток подземной Москвы И. Я. Стеллецкий, архитектор Н. Д. Виноградов и краевед О. И. Пенчко обследовали подземелья Сухаревой башни и обнаружили пять замурованных подземных ходов. На очередном заседании Комиссии постановили: «Обратиться в МКХ, чтобы оно дало возможность продолжить работы по исследованию этих ходов». Были высказаны соображения, что они ведут к дому Я. В. Брюса на 1-й Мещанской.

Коммунальный музей занял прочное место среди московских музеев, и его руководство планировало дальнейшее развитие и расширение экспозиционной, выставочной, научной и культурной работы. Однако 17 августа 1933 года в газете «Рабочая Москва» неожиданно даже для работников Музея появилась краткая заметка «Снос Сухаревой башни», в которой сообщалось, что с 19 августа, то есть через день, «соответствующие организации» приступят к сносу Сухаревой башни, так как она мешает движению транспорта, и к 1 октября Сухаревская площадь будет от нее «очищена». Это сообщение было странно и загадочно именно своей неожиданностью.

В Москве к этому времени снесли уже много памятников истории и архитектуры, в основном церквей, но обычно в газетах уведомляли об очередном сносе заранее. В перечнях московских зданий, намеченных к сносу, Сухарева башня до сих пор не значилась. Поэтому заметка в «Рабочей газете» прогремела для москвичей как гром среди ясного неба.

Только из газетной заметки узнала о намерении снести Сухареву башню и московская архитектурная общественность.

27 августа академики И. Э. Грабарь, И. А. Фомин, И. В. Жолтовский и А. В. Щусев отправили письмо в два адреса — И. В. Сталину и «руководителю московских большевиков» Л. М. Кагановичу.

«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! — писали они. — Газетное известие о сломке Сухаревой башни заставляет нас, пока еще не поздно, сигнализировать Вам об ошибочности принятого решения, в твердом убеждении, что наши голоса не случайны и не единичны, а являются выражением мыслей и чувств, разделяемых всей научной и художественной советской общественностью, независимо от направления, убеждений и вкусов». Далее шло обоснование защиты Сухаревой башни: «Сломка башни нецелесообразна по существу, ибо, если цель ее — урегулирование уличного движения, то тот же результат с одинаковым успехом может быть достигнут иными путями… Группа архитекторов берется в течение одного месяца разработать проект реорганизации Сухаревой площади, с идеальным решением графика движения. Сухарева башня есть неувядаемый образец великого строительного искусства, известный всему миру и всюду одинаково высоко ценимый… Пока еще не поздно, мы убедительно просим приостановить бесцельную сломку башни, недостойную наших славных дней построения социализма и бесклассового общества, и пересмотреть постановление, если таковое существует».

От Сталина ответа не последовало. На письмо ответил Каганович в своем выступлении на совещании московских архитекторов-коммунистов 4 сентября 1933 года: «В архитектуре у нас продолжается ожесточенная классовая борьба. Но коммунисты ею не руководят. Пример можно взять хотя бы из фактов последних дней — протест группы старых архитекторов против слома Сухаревой башни. Я не вхожу в существо этих аргументов, возможно, Сухареву башню мы и оставим, но ведь характерно, что не обходится дело ни с одной завалящей церквушкой, чтобы не был написан протест по этому поводу. Ясно, что эти протесты вызваны не заботой об охране памятников старины, а политическими мотивами — в попытках упрекнуть Советскую власть в вандализме. А создают ли коммунисты-архитекторы атмосферу резкого отпора и общественного осуждения таким реакционным элементам архитектуры? Нет, сейчас не только не создают, но и потворствуют этим реакционерам. Такая пассивность наших коммунистов приводит к тому, что часть беспартийной молодежи начинает группироваться вокруг стариков, а не вокруг нас».

Истинные причины сноса Сухаревой башни в 1933 году общественности были неизвестны, знали только, что вопрос этот решается на самом высшем партийном уровне.

Полвека спустя, в 1989 году, в журнале «Известия ЦК КПСС» были опубликованы документы о сносе Сухаревой башни, имеющиеся в архиве ЦК КПСС. Значительную часть публикации составляет переписка Л. М. Кагановича с И. В. Сталиным. Опубликовано также письмо Кагановича в редакцию журнала по поводу этой переписки. Эти публикации позволяют проследить последовательность развития событий.

Официального решения или постановления о сносе Сухаревой башни пока в архивах не обнаружено, но Каганович в феврале 1990 года заявил, что «…вопрос этот обсуждался в Моссовете, от которого исходила первая инициатива».

Совершенно ясно, что Каганович собирался своей волей просто смахнуть Сухареву башню, но заступничество за нее известных деятелей культуры и их обращение к Сталину спутало ему карты. Первым делом он предпринимает меры, чтобы нейтрализовать академиков-жалобщиков и привлечь на свою сторону Сталина. Каганович посылает Сталину, находившемуся в это время в Крыму на отдыхе, материалы совещания московских архитекторов-коммунистов и другие документы о Сухаревой башне. К сожалению, письмо Кагановича с аргументами, почему следует снести Сухареву башню, в публикации отсутствует. По ответу Сталина видно, что до обращения к нему Кагановича он о проблеме сноса Сухаревой башни не имел никакого представления.

Вот эта телеграмма из Сочи от 18 сентября, подписанная Сталиным и Ворошиловым: «Мы изучили вопрос о Сухаревой башне и пришли к тому, что ее надо обязательно снести. Предлагаем снести Сухареву башню и расширить движение. Архитектора, возражающие против сноса, — слепы и бесперспективны».

Каганович, представляя себе, насколько широким может быть возмущение деятелей культуры, предпринимает маневр, цель которого — сначала успокоить их, а затем, усыпив бдительность, обмануть. 20 сентября он посылает Сталину письмо: «Я дал задание архитекторам представить проект перестройки (арки), чтобы облегчить движение. Я не обещал, что мы уже отказываемся от ломки, но сказал им, что это зависит от того, насколько их проект разрешит задачу движения. Теперь я бы просил разрешить мне немного выждать, чтобы получить от них проект. Так как он, конечно, не удовлетворит нас, то мы объявим им, что Сухареву башню ломаем. Если Вы считаете, что не надо ждать, то я, конечно, организую это дело быстрее, т. е. сейчас, не дожидаясь их проекта. Ну, на этом кончу. Привет. Ваш Л. Каганович».

Сталин согласился выждать.

Московские архитекторы простодушно поверили, что власть только в силу своего непрофессионализма не видит иного решения проблемы, кроме сноса башни, и поэтому обращается к помощи профессионалов, ждет их совета и готова ему последовать.

Было разработано несколько вариантов реконструкции Сухаревой площади с сохранением башни. Наиболее известен проект И. А. Фомина. Архитектор-реставратор Л. А. Давид вспоминает, что его дядя архитектор М. М. Чураков также представил свой проект. Представленные проекты разрешали транспортную проблему, кроме того, город обогащался замечательно красивой площадью, о которой тогда говорили, что «она будет не хуже площади Звезды в Париже с Триумфальной аркой посредине».

И. Фомин. План реконструкции Сухаревской площади с сохранением башни. 1934 год

Известный инженер, будущий академик В. Н. Образцов брался в крайнем случае передвинуть Сухареву башню на любое место и давал техническое обоснование этой акции. В Москве уже имелся опыт передвижки зданий, в том числе и дореволюционный.

Однако, несмотря на убедительность и осуществимость представленных проектов разрешения транспортного движения на Сухаревской площади и сохранения башни (а скорее всего, именно поэтому), вечером 13 апреля 1934 года Сухареву башню начали ломать.

Из воспоминаний архитектора Л. А. Давида: «Апрель 1934 г. В ночь с 13-го на 14-е на башню была брошена бригада добрых молодцов „Мосразбортреста“. Кувалдами были разбиты доступные для ударов детали белокаменного декора. Возмущение общественности».

17 апреля отчаянное и возмущенное письмо направляют Сталину художник К. Ф. Юон, архитекторы А. В. Щусев, И. А. Фомин, И. В. Жолтовский, искусствовед А. М. Эфрос:

«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! С волнением и горечью обращаемся к Вам, как к человеку высшего авторитета, который может приостановить дело, делающееся заведомо неправильно, и дать ему другое направление. Неожиданно (после того, как вопрос был, казалось, улажен) начали разрушать Сухареву башню. Уже снят шпиль; уже сбивают балюстрады наружных лестниц. Значение этого архитектурного памятника, редчайшего образца петровской архитектуры, великолепной достопримечательности исторической Москвы, бесспорно и огромно. Сносят его ради упорядочения уличного движения. Задача насущная, жизненно важная. Но ее можно осуществить другими, менее болезненными способами. Снос Башни — линия наименьшего сопротивления. Уверяем Вас, что советская художественная и архитектурная мысль может немедленно представить несколько вариантов иного решения задачи, которые обеспечат всю свободу уличного движения на этом участке и вместе с тем позволят сохранить Сухареву башню. Такие варианты есть, их несколько, — от сноса небольших домов на углах, примыкающих к Башне улиц (что широко раздвинет объездные пути) до передвижки Башни на несколько десятков метров, на более широкую часть площади (что освободит перекресток улиц и даст сквозное движение по всем направлениям).

Сухарева площадь. Проект реконструкции. Архитекторы И. Фомин, А. Великанов, М. Минкус, Л. Поляков. 1934–1935 годы

Настоятельно просим Вас срочно вмешаться в это дело, приостановить разрушение Башни и предложить собрать сейчас же совещание архитекторов, художников и искусствоведов, чтобы рассмотреть другие варианты перепланировки этого участка Москвы, которые удовлетворят потребности растущего уличного движения, но и сберегут замечательный памятник архитектуры».

Уже 22 апреля Щусев получил на домашний адрес с нарочным под личную расписку ответ с грифом «Строго секретно» Секретариата ЦК ВКП (б):

«Письмо с предложением — не разрушать Сухареву башню получил.

Решение о разрушении башни было принято в свое время Правительством. (Публикатор документов о сносе Сухаревой башни в журнале „Известия ЦК КПСС“ никакого решения в архиве не обнаружил и полагает таковым согласие ЦК ВКП(б) от 16 марта 1934 года с предложением МК, то есть Кагановича, о сносе Сухаревой башни и Китайгородской стены. — В. М.) Лично считаю это решение правильным, полагая, что советские люди сумеют создать более величественные и достопамятные образцы архитектурного творчества, чем Сухарева башня. Жалею, что, несмотря на все мое уважение к вам, не имею возможности в данном случае оказать вам услугу.

Уважающий вас И. Сталин».

Впрочем, одна «услуга» «уважаемым» авторам письма была оказана: разрешили снять некоторые детали разрушаемой башни.

Однако на следующее утро, когда бригада каменщиков-реставраторов прибыла к Сухаревой башне, к работе ее не допустили. «Приходит грустный профессор Д. П. Сухов, — вспоминает, рассказывая об этом утре Л. А. Давид. — Он должен был указать детали для снятия. Кратко сказал: „Уходите, работать запрещено“».

Художник П. Д. Корин и Н. А. Пешкова попросили А. М. Горького вмешаться в это дело и помочь. Горький переговорил с кем-то, и снимать детали с башни разрешили.

О дальнейшем рассказывает Л. А. Давид:

«Утром 22 апреля я пришел в Государственный исторический музей (работал в его филиале — Музее „Коломенское“). В вестибюле встреча с ученым секретарем ГИМа Д. А. Крайневым. Д. А. — мрачно: „Допрыгался, иди, тебя ждут“. Поднимаюсь в секретарскую. Человек со „шпалой“ — „Вы Давид?.. Поехали“. Поехали через Лубянку по Сретенке к башне… Молча. Приехали. Он: „Составьте список снимаемых деталей“. Составляю. Составил. Он: „В машину…“. Молча в Моссовет. В Моссовете к тов. Хорошилкину — нач. Специнспекции при президиуме Моссовета. Хорошилкин в кабинет к тов. Усову (с четырьмя ромбами) — зам. пред. Моссовета. Выходит и мне в руки документ, а в нем: „Научному сотруднику Госуд. истор. Музея тов. Давиду. Зам. пред. Моссовета тов. Усов считает вполне возможным днем производить работу по изъятию нужных Вам фрагментов с Сухаревой башни со стороны 1-й Мещанской улицы. На этой стороне работы Мосразбортрестом ведутся по разборке восьмерика только в ночное время.

К работе по снятию фрагментов, для чего Гос. историч. Музею отпускается 5000 руб., приступите немедленно, с окончанием не позже 27-го апреля с. года“. (Подпись нач. спец. инспекции при президиуме Моссовета Хорошилкина.) Документ датирован 22 апреля. 23-го приступили к работе. Работали днем и ночью. Сняли, что смогли… Увезли в Коломенское…

Душно, жарко и пыльно было… Горечь полынная в душе».

Сухареву башню Каганович разрушал демонстративно. В Москве это отметили. Художница Н. Я. Симонович-Ефимова, жившая рядом и поэтому наблюдавшая все происходившее на площади день за днем, записывала тогда в дневниковых заметках: «Разрушение идет необычайно быстро… Не обнесено забором, как было при разрушении Красных Ворот. Телефонные ящики все так же висят на стенах, милиционеры открывают их и говорят. Вывеска „Коммунальный музей“ висит над уютно открытой дверью; окна со стеклами и белокаменными завитушками глядят как ни в чем не бывало. Вообще вид у Башни здоровый, а кирпичи летят без желобов просто в воздухе, многие не разбиваются, и здание убывает, тает… Но можно заболеть от мысли, что впереди нас никто Сухаревскую башню не увидит… После Сухаревской башни, вероятно, очередь за Василием Блаженным…».

И еще один рассказ очевидца сноса башни — В. А. Гиляровского. В апреле 1934 года он писал в письме к дочери: «Великолепная Сухаревская башня, которую звали невестой Ивана Великого, ломается… Ты не думай, что она ломается, как невеста перед своим женихом, кокетничает, как двести лет перед Иваном Великим — нет. Ее ломают. Первым делом с нее сняли часы и воспользуются ими для какой-нибудь другой башни, а потом обломали крыльцо, свалили шпиль, разобрали по кирпичам верхние этажи и не сегодня-завтра доломают ее стройную розовую фигуру. Все еще розовую, как она была! Вчера был солнечный вечер, яркий закат со стороны Триумфальных ворот золотил Садовую снизу и рассыпался в умирающих останках заревом.

Жуткое что-то! Багровая, красная,

Солнца закатным лучом освещенная,

В груду развалин живых превращенная.

Все еще вижу ее я вчерашнею —

Гордой красавицей, розовой башнею…»

Уже тогда многим стало ясно, что Кагановича заботило не решение транспортной проблемы. Знаменательно его собственное высказывание на совещании московских архитекторов-коммунистов о проектах архитекторов устройства транспортной развязки без сноса Сухаревой башни: «Я не вхожу в существо этих аргументов».

Вся эта комедия с обсуждениями, с заказом проектов, разыгранная Кагановичем, выглядит еще гнуснее, если обратиться к фактам и обстоятельствам, тогда не известным общественности.

Еще в 1931 году Каганович уже решил судьбу Сухаревой башни (и других московских памятников архитектуры) и сказал об этом в своем выступлении на июньском пленуме ЦК ВКП (б).

Именно тогда он сформулировал свое отношение к градостроительной планировке Москвы: «Взять старый город, хоть бы, например, Москву. Все мы знаем, что старые города строились стихийно, в особенности торговые города. Когда ходишь по московским переулкам и закоулкам, то получается впечатление, что эти улочки прокладывал пьяный строитель». (Высказывание приводится по «переработанной стенограмме доклада», изданной в том же году отдельной брошюрой. В самом же докладе и в газетной публикации — и это любили цитировать довоенные журналисты, воспевавшие Генеральный план реконструкции Москвы, Каганович выразился крепче: мол, московские улочки прокладывал не пьяный строитель, а пьяный сапожник.)

Тогда же Каганович решил осуществлять реконструкцию и расширение главных московских улиц путем сноса архитектурных и исторических памятников. Вот, в частности, проект «реконструкции» северного луча, главной частью которого он считает Лубянку. «Возьмите Лубянку, — сказал Каганович, — она, по существу, начинается с Никольской! Снимите Никольские ворота, выровняйте Лубянку и Сретенку, удалите Сухареву башню, и вы получите новый проспект до самого Ярославского шоссе».

Именно этот проект он последовательно осуществлял с упорством маньяка. Современный журналист, разрабатывая тему репрессий сталинских времен и характеризуя их деятелей, пришел к любопытному выводу-сравнению, острому и точному, как сравнения Плутарха в его знаменитых «Сравнительных жизнеописаниях»: «Если Лаврентий Берия прославился надругательствами над женщинами, то Лазарь Каганович известен как осквернитель архитектуры». (Любопытно, что характерную черту «реконструкции» города — устройство скверов на месте снесенных церквей — москвичи еще в 1930-е годы называли осквернением Москвы.)

Уничтожение и защиту исторических памятников Москвы Каганович на совещании московских архитекторов-коммунистов классифицировал как классовую борьбу, а выступление в их защиту как политическую (это слово фигурирует в его выступлении) акцию врагов партии и социализма.

Таким образом, защитники Сухаревой башни попадали в разряд политических врагов, и методы действий против них приобретают соответствующий характер.

Роль Кагановича в политических репрессиях 1930-х годов известна из различных публикаций: по материалам съездов партии, заседания бюро МК КПСС 23 мая 1962 года об исключении Л. М. Кагановича из партии, по воспоминаниям современников. Несколько цитат из обзора заседания бюро («Московская правда», 1989, 10 января):

«По спискам, подписанным Сталиным, Молотовым, Кагановичем и Маленковым, было расстреляно около 230 тысяч человек».

«Рука Кагановича, его личная подпись на многих и многих списках приговоренных к расстрелу. Так, в подписанном им списке из 229 человек — 23 фамилии членов Центрального Комитета, 22 фамилии членов КПК, 21 человек — наркомы и заместители наркомов. Он их знал, работал с ними. И послал на смерть».

«Ваши подписи (сказал, обращаясь к Кагановичу, один из членов комиссии) стоят на списках более 36 тысяч партийных, советских, военных работников и работников промышленности и транспорта».

«Именно Кагановичу принадлежит идея создания „троек“ для рассмотрения дел арестованных без суда».

«А вы помните, какую резолюцию написали на предсмертном письме Якира? Вы написали: мерзавец, потом — нецензурное слово, и дальше — смерть».

Приводятся и другие подобные резолюции Кагановича:

«Завод работает плохо, я полагаю, что все — враги… расследовать, арестовать».

«Полагаю, шпион, арестовать».

«Всех вернувшихся поселенцев арестовать и расстрелять. Исполнение донести».

Публикатор сообщает, что собранные комиссией материалы составляют солидный том.

Как видим, технику и правила советской «политической» борьбы Каганович знал досконально и был в этом деле специалистом.

Комиссия МК занималась внутрипартийными репрессиями, но они составляли лишь небольшую часть общегосударственной репрессивной политики партии и правительства против народа, направленной на его устрашение и деморализацию во всех областях жизни и деятельности, в том числе и культурной.

Уничтожение архитектурных и исторических памятников наносило огромный непоправимый ущерб национальной культуре, разрушало народную историческую память. Эта акция входила в число мер, которыми власть надеялась превратить народ в быдло, живущее одним днем и почитающее богом одного ныне правящего им властителя.

Разрушением московских памятников Каганович руководил сам. Для осуществления его замысла была создана особая система руководителей и исполнителей. Политическое руководство осуществляли МК партии и Моссовет. Конкретные архитектурные проекты разрабатывали сотрудники специально созданного Института Генплана Москвы. Архитекторы разработали и представили правительству План реконструкции Москвы, по которому практически сносились все архитектурные памятники города, допускалась возможность сохранить лишь Кремль. Архитекторы-профессора «вдалбливали» идеи Генплана студентам Московского архитектурного института. Для укрепления авторитета разрушителей привлекли француза Корбюзье, и он с легким сердцем посоветовал снести Москву целиком и на ее месте построить новый город.

Как получилось, что среди архитекторов оказалось так много холуев, согласившихся на явный вандализм? Или это было и их тайное и заветное желание — уничтожить шедевры прошлого? Помутнение разума? Уязвленное самолюбие от сознания собственной творческой неполноценности? Или клиническая дебильность? В европейской и американской литературе существует ряд медицинских и философских трудов, исследующих феномен глупости, в которых идет речь о принципиальных ее признаках и конкретных проявлениях. Так, французский физиолог, лауреат Нобелевской премии по медицине и, между прочим, иностранный член-корреспондент Академии наук СССР Шарль Рише в работе «Человек глупый» («L’homme Stupide») среди клинических проявлений человеческой глупости называет «варварское разрушение памятников».

Как бы то ни было, «прививка» партийного вандализма оказалась слишком успешной: до сих пор московские власти с благословения архитектурного руководства сносят то одно, то другое здание исторической застройки.

В уничтожении исторических памятников Москвы принимало и принимает участие значительное количество «деятелей» как власти, так и «архитектурной общественности». Безусловно, наступит время, когда мы сможем назвать имена и перечислить их, мягко говоря, конкретные проявления «глупости», по сути являющиеся преступлениями.

Конкретного виновника уничтожения Сухаревой башни мы можем, опираясь на документы, назвать сегодня: это персонально Л. М. Каганович. Он был не только инициатором сноса, но и руководителем осуществления своей инициативы.

Конечно, Каганович имел полную возможность своей властью снести Сухареву башню, никому ничего не объясняя; оцепить, сделать зону, обнести забором с вышками, и никто не то что спросить, что происходит, даже посмотреть в ту сторону не посмел бы. Но Каганович, как истинный партийный функционер, соединял в себе самовластного насильника с бюрократом. В НКВД уничтожение людей обставлялось «законными» актами: перед тем как передать дело «тройке», велось следствие, предъявлялись обвинения. Теперь весь мир знает, каково было следствие и каковы обвинения. Но они тем не менее были, считались законными и давали следователям и обвинителям душевное спокойствие, избавляя от сознания своей вины. (Каганович на заседании МК 1962 года настаивал на своей невиновности: «Здесь говорят, что я нечестный человек, совершил преступление… Да как вам не стыдно… Вы должны подумать и сказать: вот, Каганович, записываем решение, тебя следовало бы из партии исключить, но мы тебя оставляем, посмотрим, как ты будешь работать, опыт у тебя есть, этого отрицать нельзя, этого отнять у меня никто не может…»)

Каганович, настаивая на сносе Сухаревой башни, как партийный бюрократ, предъявил ей стандартные обвинения лубянских следователей:

1. Общее обвинение в антисоветской и антигосударственной деятельности: она «мешает развитию города», а «„мы должны решительно бороться с антигосударственными тенденциями в городском строительстве“, те же „архитекторы“, которые требуют сохранить ее, выступают против Советской власти». (Выступление Кагановича 1 июля 1934 года).

2. Важным пунктом обвинений являлась деятельность «до 17-го года». Сухарева башня имела порочащий эпизод в своей истории. «Хотя архитектура, конечно, старая, — заявил Каганович, — построена она, эта башня царем Петром I в честь полковника Сухарева, который зверски подавил стрелецкий бунт» («Вечерний клуб», 3 января 1992 года).

3. Обвинение в терроризме. Наиболее распространенным было обвинение в подготовке терактов против Сталина и других руководителей партии. Сухареву башню Каганович обвинил в смерти простых людей: «Главным мотивом решения о сносе было увеличивающееся движение автотранспорта в городе, появление огромного количества автомобилей и каждодневная гибель людей возле Сухаревой башни. Когда я на совещании архитекторов назвал цифру — 5 человек в день, то известный архитектор товарищ Щусев поправил меня. Он сказал, что гибнет не 5, а 10».

Сфантазированная Кагановичем «гибель людей», взятая с «потолка» цифра 5 и явно ироничная реплика Щусева были предъявлены как причина для обвинения.

Ложь как метод Кагановича подтверждает и другое его заявление: «Сухарева башня пришла в крайне ветхое состояние, можно сказать, аварийное. Она вся была в трещинах: и внизу, и в фундаменте, и наверху», хотя все знали и видели, что ее состояние совсем не таково.

По существу, Каганович обвиняет Сухареву башню в контрреволюционных преступлениях, подпадающих под знаменитую 58-ю статью Уголовного кодекса, под те ее пункты, которые влекли за собой расстрел, что и требовалось доказать.

Уже в 1930-е годы, понимая, кто является действительным виновником и руководителем разрушения исторической Москвы, люди опасались осуждать сносы вслух.

Демьян Бедный в поэме «Новая Москва» отметил, что устрашение москвичей дало свои результаты:

Как грандиозны перемены

Везде, во всем — и в нас самих.

Снесем часовенку, бывало,

По всей Москве: ду-ду! ду-ду!

Пророчат бабушки беду.

Теперь мы сносим — горя мало,

Какой собор на череду.

Скольких в Москве — без дальних споров —

Не досчитаешься соборов!

Дошло: дерзнул безбожный бич —

Христа-Спасителя в кирпич!

Земля шатнулася от гула!

Москва и глазом не моргнула.

Но между собой люди все-таки обсуждали разрушения в Москве, возмущались, проклинали разрушителей. Если при таком разговоре оказывался сексот-осведомитель, то его донос становился причиной ареста, а неосторожные слова — поводом для обвинения. Известный искусствовед Г. К. Вагнер свои воспоминания назвал «Десять лет Колымы за Сухареву башню», в них он говорит, что первое обвинение, которое предъявили ему в НКВД, было: «Ругал Кагановича, Ворошилова и других за снос Сухаревой башни и Красных ворот». О предъявлении подобных обвинений вспоминают многие московские интеллигенты, ставшие жертвами Лубянки.

Г. К. Вагнер. Фото 1928 года

Краткие информации в «Рабочей Москве» отразили хронологию разрушения Сухаревой башни.

19 апреля 1934 г.

«Верхние шесть метров Сухаревой башни уже разобраны. Закончена также разборка главной гранитной лестницы. 60-пудовый шпиль башни спущен на землю. Самая ответственная часть работы, таким образом, закончена… Вчера закончена съемка часов с башни».

29 апреля. «Вчера закончился разбор призмы (верхней части) Сухаревой башни. Приступлено к сносу основного здания».

24 мая. «Разборка Сухаревой башни заканчивается… Общий план работ выполнен более чем на 80 процентов. Нижний этаж будет разобран в течение ближайших 5–6 дней. Все строительные материалы предоставлены горотделу для использования при замощении улиц».

12 июня. «В ночь на 11 июня закончились работы по сносу Сухаревой башни. Разобрано свыше 16 тыс. кубометров стройматериалов. Образцы работы показали лучшие ударники Мосразбора тт. Ульбашев, Латыпов, Себерзьянов, Барбарошин. Они будут премированы».

Г. К. Вагнер. Прибытие в Колымские лагеря. Рисунок. 1937 год

К осени 1934 года Сухарева башня была разрушена полностью, обломки кирпича вывезены, площадь залита асфальтом. Но и этого Кагановичу было мало, ему хотелось предать забвению само имя башни, о котором напоминало название площади. 25 октября он сообщает Сталину (который и на этот раз находился в Сочи): «Предлагаем переименовать Сухаревскую площадь в Колхозную и соорудить к праздникам Доску почета московских колхозников». Сталин согласился с установлением на Сухаревской площади Доски почета, но насчет переименования промолчал. Однако в том же 1934 году, как было объяснено, «в честь 1-го Всесоюзного съезда колхозников-ударников» Сухаревская площадь была переименована в Колхозную.

Разборка Сухаревой башни. Фотография. 1934 год

Колхозная площадь после реконструкции. Рисунки из альбома «По старой и новой Москве» (М., 1947)

Черная книга

В одной легенде рассказывается, что когда Брюс умер, то Петр I сразу дал строгое распоряжение, чтобы до его, царского, приезда никто ничего не смел трогать в мастерской Брюса на Сухаревой башне.

Когда же Петр приехал, он закрылся в башне и трое суток безвыходно разбирал-рассматривал книги-бумаги и банки-склянки с разными жидкостями и порошками.

Прежде, при жизни, Брюс показывал царю свои книги, но царь подозревал, что главные-то из них, которые «по волшебству», он утаил и не показал. Поэтому теперь Петр хотел найти эти книги и самому прочесть, что в них написано.

Только человеку, не знакомому с чародейством, в этих книгах-бумагах ничего не понять. Петр разбирался-разбирался в книгах, листал-листал их — как будто, эти самые книги Брюс ему и предъявлял. «Нету здесь главных книг, должно быть, Брюс их в потаенном месте спрятал», — сказал Петр, и на четвертый день приказал жидкости из склянок вылить в яму, порошки сжечь на костре, а все книги и бумаги замуровать в стену башни.

А саму Сухареву башню приказал запечатать сургучными печатями и поставить часового с ружьем.

Но более распространены легенды о том, что свои чародейские книги «в кладке» Сухаревой башни спрятал сам Брюс. А почему их до сих пор не нашли, один из рассказчиков объяснял тем, что тайник сделан так хитро, что ежели его нарушить, башня завалится, потому и не разрешают искать.

Также существуют легенды и о том, что никаких чародейских книг Брюса в башне уже нет.

В одной легенде рассказывается об изобретениях Брюса, и рассказ о них заканчивается утверждением, что «только все же главное занятие его — волшебство», и далее говорится о судьбе его книг, как научных, так и «по чародейству».

«Книги у него были очень редкие, древние. Ищут их теперь, только зря: они давно уже в Германии. Еще как только Брюс помер, кинулись искать деньги, а у него денег-то всего-навсего сотня рублей была. Они же думали — у него миллионы имеются. (Рассказчик не уточняет, кого он подразумевает под местоимением „они“, предоставляя догадываться об этом самим слушателям. — В. М.) Ну, взяли эту сотню, а на книги внимания не обращают — разбросали по полу бумаги, планы, топчут… Ну, не все же были там вислоухие, нашелся один умный человек — немец, забрал книги, рукописания и гойда в Германию. Вот теперь эти аэропланы, телефоны, телеграфы — все по бумагам Брюса сделаны, по его планам и чертежам. Он дорожку первый проделал, а там уж нетрудно было разработать».

В другой легенде рассказывается, что всем императорам и императрицам, царствовавшим после Петра, московские генерал-губернаторы докладывали, что, мол, Сухарева башня запечатана и стоит у нее часовой с ружьем.

Когда об этом доложили Екатерине Великой, она сказала: «Не я ее запечатывала, и не мне ее распечатывать. А часовой пусть стоит. Как заведено, так пусть и будет».

А вот государь Николай Павлович, то есть Николай Первый, прибыв в Москву, ехал однажды мимо Сухаревой башни, видит, стоит у башни часовой, вот он и спрашивает у своего генерал-адъютанта:

— Что хранится в этой башне?

— Не знаю, ваше величество.

Царь приказывает кучеру остановиться, выходит из коляски и обращается к солдату-часовому:

— Что ты, братец, караулишь?

— He могу знать, ваше императорское величество, — отрапортовал часовой.

Видит царь: на дверях висит замок фунтов в пятнадцать, семь сургучных печатей со шнурами припечатаны. Стал он расспрашивать генералов, ни один не знает, что в башне хранится. Время-то прошло много, кто знал, уже помер, а новым это без надобности.

Потребовал царь ключ к замку. Кинулись искать, нет нигде ключа. Но Николай Павлович уж очень заинтересовался, по какому такому неизвестному случаю башня запечатана и что в ней хранится, и повелел сбивать замок.

Принесли лом, молот, сбили замок, открыли двери.

Вошел император в башню, — внутри пусто, одни голые стены — и больше ничего. Николай Первый рассердился такому непорядку и говорит с возмущением:

— Какого же черта здесь столько лет караул держат? Пауков что ли караулят? Только это не такая драгоценность, чтобы из-за нее караул ставить!

И тут пришло ему в голову постучать по стене. Постучал — вроде пустое место. Приказал позвать каменщика и велел ему выламывать кирпичи.

Выломали, а там тайник — лежат книги и исписанная бумага.

— Это что за секретный архив? — спрашивает царь. Генералы в один голос отвечают:

— Не можем знать.

Заглянул Николай в книги, ничего понять не может, потому что написано непонятными буквами на непонятном языке. Послал царь в Московский университет за профессорами. Профессора смотрели-смотрели, думали-думали, тоже ничего не разобрали и говорят:

— Эти книги нам неизвестны и написаны на непонятном языке. Но есть у нас один старичок-профессор, он давно на пенсии, но большой знаток языков. Если уж он не разберет, тогда никто не разберет.

Привезли старичка-профессора. Посмотрел он на книги и сразу сказал:

— Эти книги — Брюса, и бумаги его рукой писаны.

Царь про Брюса до этого времени и не слыхал. Старичок ему про Брюса рассказал, и пока рассказывал, царь очень удивлялся.

Николай попросил, чтобы профессор что-нибудь прочел из книги. Тот стал читать. Царь послушал-послушал и говорит:

— Ничего понять невозможно.

Старичок объяснил ему попросту, что это книги по чародейству. Тогда царь говорит:

— Теперь я понял, это — тайные науки. Поедешь со мной и мне одному будешь читать и толковать, что в них написано.

Приказал царь погрузить все эти книги и бумаги в свою коляску, посадил с собой старичка и уехал. И где теперь эти книги, бумаги, где старичок, — говорится в конце легенды, — никто не знает, нет ни слуху ни духу.

Однако молва о существовании «Черной книги» и о том, что она находится в Сухаревой башне, шла по всей России. Даже в начале XX века говорили, что Брюс все еще обитает в Сухаревой башне, и, когда порой поздней ночью прохожие видели свет в верхнем окошке, говорили, что это Брюс до сих пор занимается чародейством по своей самой главной — «Черной» — книге.

И в прежние, и в новые времена находились желающие овладеть чародейством, как владел им Брюс, они искали его книги «по волшебству» и главную «Черную книгу», за что предлагали дьяволу свою душу. Вот до чего были отчаянные люди! Но не было такого слуха, чтобы кому-то даже за такую цену удалось эти книги заполучить.

* * *

Послереволюционные времена внесли свои изменения и дополнения в легенды, кое-что новое открылось и про «Черную книгу».

В 1970-е годы вышла в «Тамиздате», а в 1991-м — в московском издательстве «Столица» повесть-сказ Геннадия Русского «Черная книга», действие которой происходит в конце 1920 — начале 1930-х годов, и реальность в ней, как и в настоящей московской жизни тех лет, переплетена с фантастикой. «Черная книга» повести — это «Черная книга», спрятанная Брюсом в Сухаревой башне.

Герой повести — уличный букинист, «московский человек», по характеристике автора — краснобай, насмешник, ерник, выпивоха, а еще учитель «крепости духовной».

«Черная книга — она от князя тьмы, — рассказывает „московский человек“. — Написал ее Змий, от Змия перешла она к Каину, от Каина к Хаму, тот ее на время потопа хитро спрятал в тайничке, а как кончился потоп, вынул, перешла книга к сыну Хамову Ханаану, была и при столпотворении вавилонском, и в проклятом городе Содоме, и у царя Навуходоносора, нигде не сгибла и везде зло сеяла. Как, не знаю, попала книга на дно морское под бел-горюч камень Алатырь, там лежала долго, пока один чернокнижник премудрый, из арабов, не добыл книги, и снова пошла она по белу свету, и к нам на Русь попала. Тут добыл ее наш колдун Брюс и положил в башню. А чего в той книге написано — неведомо. Не каждому ее прочесть. Писана книга на тарабарском языке, волшебными знаками. Тот, кто ее прочтет, получает наивысшую власть над миром, все бесы ему повинуются, все желания его исполняются, кого хочет — заклясть может. Многие о той книге помышляли, да не достать ее. Замурована книга в стенах Сухаревой башни и заклята семью бесовскими печатями под страшным проклятием на девять тысяч лет…».

Далее букинист пояснял, что есть много разных книг, которые ходят под названием «черных», — травники, лечебники, сборники заговоров, но эти книги не настоящие, а лишь «к чернокнижию сопричисленные».

«Но Черная-то книга подлинная, она о другом, — продолжает букинист, — о власти над миром, потому тут и тайна наивысшая. Одно слово — Черная книга! За нее по тем временам — сразу на костер. Боялись смертно. Передавали из рук в руки под страшной опаской.

И вот, может, довели на кого — Брюс это был или еще кто — он возьми и спрячь книгу в кладку, когда Сухарева башня строилась. Ну а потом пошла молва и превратилась в легенду… Хотите верьте, хотите нет».

В России XVII века, да и в петровское время, обвиненных в колдовстве и «чернокнижничестве», то есть чародействе, ожидало жестокое наказание, и тут уж не спасало даже высокое положение. Не только крестьяне, солдатские женки, люди перехожие, то есть бродяги, по первому же навету в таких делах попадали в застенок и на дыбу. Жертвой таких обвинений в 1676 году стал боярин Артамон Сергеевич Матвеев, воспитатель второй жены царя Алексея Михайловича Натальи Кирилловны Нарышкиной, один из самых образованных людей своего времени. «Черная книга», вменяемая ему в вину, была латинским лечебником, в котором рецепты были написаны цифрами и условными знаками. Людям казались подозрительными также астрономические таблицы и таблицы логарифмов. Поэтому ученые полагают, что именно такие книги, безусловно, имевшиеся в библиотеке Брюса и им использовавшиеся, послужили поводом для возникновения легенды о его колдовских книгах.

Герой повести Геннадия Русского наблюдал за теми, кто проявлял интерес к Сухаревой башне.

«Иду на неделе, ноне шестидневкой зовут, мимо Сухаревой башни, вижу, ходит один очкастый старый хрен, из профессоров, знаю его, все на книжном развале ошивается. Ходит с рулеткой, чего-то замеряет, еще молоточек у него, стены обстукивает, и молодой несмышленыш с ним. Смехота. Черную книгу ищут, непременно ее!»

Появились на Сухаревке и другого рода любопытствующие:

«А теперь еще Чека в это дело втесалось, ходил тут один молодец, вроде под Ивана одет (Иван, на хитровско-сухаревском жаргоне, крупный уголовник, сбежавший из тюрьмы. — В. М.), а у самого на жопе револьвер выпирает. Неужто и эти книгой заинтересовались? Вишь, считается, кто эту книгу добудет, у того… стукачей-то промеж вас, ребята, нет?.. вот, скажем, добыть эту книгу, прочесть заклинание — и теперешней власти конец. Только, конечно, наперед надо дьяволу душу продать, тогда подействует».

А чекисты, действительно, возле Сухаревой башни дежурили. Известный писатель Олег Васильевич Волков, почти 20 лет отсидевший в советских лагерях, в первый раз был арестован и посажен в феврале 1928 года. Об этом аресте он рассказал в книге своих воспоминаний.

«Я остановился на тротуаре возле Сухаревой башни, ожидая, когда можно будет перейти улицу. Очутившийся рядом человек в пальто с добротным меховым воротником незаметным движением вытащил из-за пазухи развернутую красную книжечку и указал мне глазами на надпись. Я успел разобрать: „Государственное Политическое Управление“. Тут же оказалось, что по другую сторону от меня стоит двойник этого человека — с таким же скуластым, мясистым лицом, бесцветными колючими глазами — и в одинаковой одежде. К тротуару подъехали высокие одиночные сани. Меня усадили в них, и один из агентов поместился рядом. Лошадь крупной рысью понесла нас вверх по Сретенке на Лубянку…».

Когда ломали Сухареву башню, там всегда присутствовали какие-нибудь большие начальники.

Рассказывают, что видели там и Сталина. Он приезжал обычно по ночам, бродил по руинам, его сопровождали сотрудники НКВД. Говорили также, что тогда многих из окрестных жителей и рабочих, ломавших башню, забрали на Лубянку, и там их пытал-допрашивал сам Лаврентий Палыч Берия. (Тогда наркомом внутренних дел был Ягода, а Берия стал им в 1938 году, впрочем, разницы между ними народ не видел. Ошибка в имени говорит только о том, что легенду рассказывали в бериевские времена.)

Легенда о Сталине на развалинах Сухаревой башни — это попытка объяснить настоящую причину ее разрушения — «по кирпичику» — и большой заинтересованности в этом деле лично Сталина. То есть это он жаждал завладеть «Черной книгой», написанной Люцифером, чтобы получить власть над всем миром.

Но, утверждает легенда, «Черная книга» ни Сталину, ни Берии «не далась», а осталась там, куда ее спрятал Брюс.

Сухареву башню разрушили, «Черную книгу» не нашли. Но это не значит, что Брюс не замуровал ее в стену, башни и что она не находится в этом тайнике до сих пор. У Брюса, как сообщает легенда о превращении старого человека в молодого, была мастерская в подземелье Сухаревой башни. А где же ему устраивать тайник, как не в тайной мастерской? Подземная «кладка» Сухаревой башни и сейчас цела, только вход в это подземелье замурован.

«Восстановите Сухареву башню!»

Разрушение Сухаревой башни признали ошибкой, когда она еще лежала в руинах посреди площади. В одной из газетных статей уже тогда был поставлен вопрос: «Надо ли было сносить?». В шеститомной «Истории Москвы» (том VI, 1959 год) говорится осторожно и обтекаемо, но о том же: «При реконструкции и расширении улиц не всегда проявлялось бережное отношение к сохранению памятников: так, была снесена Сухарева башня, сняты Триумфальные ворота у Белорусского вокзала и некоторые другие архитектурные памятники». Определеннее сказано в юбилейном издании «Москва за 50 лет Советской власти. 1917–1967» (М.: Наука, 1968. — С. 131): «При реконструкции центральных районов города были допущены ошибки. Наряду с обветшавшими, не представляющими ценности зданиями были снесены исторические и культурные памятники, например, Сухарева башня, Триумфальная арка, Красные ворота, некоторые здания в Кремле, уничтожен бульвар на Садовом кольце».

Следует отметить, что в ряду снесенных московских архитектурных памятников Сухарева башня стоит первой. Это говорит о ее положении среди московских достопримечательностей, ее первостепенном значении для характеристики архитектурного облика столицы, о ее роли в бытовой, обыденной и — глубже — духовной жизни москвичей, а также в московской мифологии.

Поэтому уничтожение Сухаревой башни — памятника, воплощавшего определенные исторические, нравственные, духовные идеи, не могло уничтожить ни народной памяти о ней, ни ее влияния на архитектурную и градостроительную мысль: слишком значительное место в исторической памяти Москвы, в формировании ее своеобразного исторического облика она занимала в течение более чем двух веков. Более того, ее утрата вызвала обостренный интерес к ней, к ее истории.

Ни один, даже самый краткий курс истории русской архитектуры не может обойтись без упоминания о Сухаревой башне.

Со сносом башни Сухаревская площадь утратила свой архитектурный облик, и ее архитектурно-планировочное решение затянулось на десятилетия, не найдено оно и в настоящее время. Однако и снесенная, Сухарева башня продолжала оказывать влияние на градостроительную мысль Москвы. Ее образ организующей вертикали — одного из главных элементов архитектурного облика столицы России, дополняя вертикали храмов и колоколен элементом светского здания, был объединяющим центром нескольких районов. Постройка в 1950-е годы высотных зданий в градостроительном плане была вызвана именно необходимостью создания в городе вертикалей, которые город потерял при сносах 1920–1930-х годов. В образном и художественном плане их силуэты варьировали силуэт Сухаревой башни.

Так как снос Сухаревой башни был публично признан ошибкой, то за этим логично и закономерно должен последовать практический вывод: ошибку следует исправить, то есть восстановить башню.

Идея восстановления разрушенных памятников для Москвы не новая. Так, в конце XVIII века были вновь построены разобранные до основания четыре башни Кремля, обращенные к Москве-реке, и стена между ними. Кремлевские башни сносили, потому что Екатерина II решила в Москве, в Кремле, построить новый, отвечающий современному вкусу дворец. Но потом императрица передумала, строительство остановили, затем последовало распоряжение восстановить снесенное «в прежнем виде». И это было сделано.

Мысль о восстановлении Сухаревой башни и других разрушенных московских памятников возникала в обществе не раз. Приводили в пример восстановление разрушенной фашистами в войну исторической части Варшавы. Однако в течение полувека все ограничивалось мечтами и разговорами на кухнях.

Наконец — в 1978 году — был сделан первый практический шаг. 2 июня этого года на заседании Президиума Центрального совета Всесоюзного общества охраны памятников истории и культуры на обсуждение было вынесено предложение главного архитектора Москвы и начальника Главного архитектурно планировочного управления (ГлавАПУ) М. В. Посохина восстановить Сухареву башню.

Наличник с Сухаревой башни на стене Донского монастыря. Фотография

«Есть архитектурные памятники, — сказал на этом заседании Посохин, — утрата которых воспринимается с особой горечью. Если вспомнить древние вертикальные композиции в Москве, так характерные для нее, то, конечно, прежде всего мы назовем колокольню Ивана Великого, непревзойденные по пропорциям и красоте башни Кремля, колокольню Новодевичьего монастыря, церковь в Коломенском. И обязательно — Сухареву башню… Сухарева башня относится к тем памятникам, которые входят в золотой фонд московской архитектуры… Поэтому Сухареву башню следовало бы, в порядке исключения, тщательно восстановить, приблизившись к ее подлинности, с тем же мастерством, с каким, например, были восстановлены дворец в Павловске под Ленинградом или Триумфальная арка в Москве».

Предложение о восстановлении Сухаревой башни было внесено человеком, знающим возможности строительного комплекса Москвы и представляющим все работы, необходимые для осуществления этого проекта. Значит, он был уверен в его реальности и исполнимости.

Затем Посохин возвращается к этой же теме в своей книге «Город для человека» (М.: Прогресс, 1980), эпиграфом к которой он вынес собственное высказывание: «Одна из главных задач современного архитектора — не допустить в своей работе конфликта с природой и историческими ценностями». В этой книге Посохин пишет: «Следовало бы восстановить Сухареву башню — гражданское сооружение, имеющее характерный силуэт и большое значение в развитии русской архитектуры… Это было выдающееся произведение русского зодчества».

На заседании Президиума Центрального совета Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры 2 июня 1978 года было принято решение: «Одобрить в принципе предложение ГлавАПУ г. Москвы о восстановлении памятника гражданской архитектуры XVII века — Сухаревой башни, оценивая это как шаг большого политического и идейно-нравственного значения».

21 мая 1980 года «Литературная газета» опубликовала письмо группы деятелей науки и культуры: архитектора-реставратора П. Барановского, писателя Олега Волкова, художника Ильи Глазунова, писателя Леонида Леонова, академиков Д. С. Лихачева, И. В. Петрянова-Соколова, Б. А. Рыбакова — «Восстановить Сухареву башню».

«Нашим архитекторам и реставраторам вполне по плечу снова поднять над городом шпиль исторического сооружения, — заключали свое письмо авторы. — Мы уверены, что наше обращение будет горячо поддержано широкой советской общественностью».

С этого письма вопрос о восстановлении Сухаревой башни вышел на всестороннее обсуждение в печати.

17 сентября 1980 года «Литературная газета» подвела итог полученных на ее публикацию откликов: «Мы получили множество писем. Но суждения не были единодушными. Некоторая часть читателей не поддерживает призыв авторов письма. Однако большинство наших читателей разделяют точку зрения деятелей науки».

«Литературная газета» приводит резолюцию сектора изобразительного искусства и архитектуры народов СССР Института искусствознания, документ подписан доктором архитектуры М. Бархиным и ученым секретарем О. Костиной: «Сектор считает желательным осуществить восстановление этого памятника на прежнем исторически важном месте, на перекрестке Садовой и Сретенки… Современная организация транспорта дает возможность технически осуществить этот благородный акт, имеющий принципиальное этическое и художественное значение».

Противниками восстановления Сухаревой башни в основном были партийно-советские деятели, проводившие в свое время «реконструкцию» Москвы под руководством Кагановича, а также архитекторы и строители, принимавшие в недалеком прошлом непосредственное участие в уничтожении московских памятников. Понимая, что прежние доводы для нашего времени недостаточны, они выдвигали новые причины: мол, восстановление дорого, средства нужны на более важные в настоящее время для города цели, и поэтому, не возражая напрямую против восстановления, говорили, что следует отложить его на неопределенное время.

Газетой было получено официальное письмо от председателя Мосгорисполкома В. Промыслова: «…мощность же способных вести работы по восстановлению башни специализированных ремонтно-реставрационных организаций в настоящее время не обеспечивает потребностей в работах даже на находящихся в аварийном состоянии памятниках архитектуры. Учитывая вышеизложенное, исполком Моссовета считает целесообразным вернуться к рассмотрению вопроса о восстановлении Сухаревой башни только после проведения всестороннего его анализа специализированными и заинтересованными организациями».

Хотя резолюция Мосгорисполкома фактически закрывала на неопределенное время проблему практического восстановления Сухаревой башни, но саму идею, горячо воспринятую общественностью, она задушить не могла.

В 1982 году инженер-строитель П. М. Мягков и архитектор П. Н. Рагулин начали работу над проектом восстановления Сухаревой башни по собственной инициативе, на общественных началах — и в три года завершили проект.

По стечению обстоятельств, они оба в 1934 году оказались свидетелями разрушения Сухаревой башни. Петр Митрофанович Мягков, тогда рабочий треста «Мосразборстрой», был послан на разборку Сухаревой башни. «А ведь я собственными руками разбирал эту башню, — рассказывал Мягков полвека спустя. — Разбирали, можно сказать, варварски, практически — разрушали». А Павел Николаевич Рагулин, тогда молодой архитектор, проходил практику, знакомясь с опытом немецких специалистов на строительстве домов в Панкратьевском переулке, и день за днем наблюдал, как ломали башню.

Мягков и Рагулин предложили восстановить башню не посреди площади, где она стояла прежде, а на месте снесенного квартала между Садовым кольцом и Панкратьевским переулком — напротив Шереметевского странноприимного дома (Института Склифосовского). Это было вынужденное обстоятельствами предложение. Дело в том, что противники восстановления башни продолжали указывать как на главную причину, не позволяющую восстановить башню, на транспортную проблему и утверждать, что башня нарушит движение всего Садового кольца. Проект Мягкова и Рагулина снимал проблему башни — помехи для транспорта. Кроме того, авторы предложили использовать Сухареву башню под Музей флота, что нашло поддержку в Министерстве морского флота, которое готово было своими средствами участвовать в ее восстановлении. Перед башней планировалась площадь Славы русского флота с памятником Петру I, бюстами знаменитых флотоводцев.

Но — увы! — в этом решении заключалось больше потерь, чем приобретений. Перенесенная на другое место Сухарева башня переставала быть градостроительным элементом, организующим площадь. Кроме того, задвинутая в угол, она становилась недоступной для обзора, причем с наиболее интересных сторон.

Однако публикации по поводу проекта Рагулина и Мягкова в популярном журнале «Огонек» и в газетах вызвали в обществе новый всплеск интереса к судьбе Сухаревой башни. Редакция «Огонька» и авторы проекта получили в 1984–1985 годах много отзывов в свою поддержку, среди которых заявления известных деятелей и простых москвичей.

Категорично поддержал свою прежнюю точку зрения М. В. Посохин (к тому времени уже не работавший Главным архитектором Москвы, но являвшийся членом президиума Академии художеств СССР): «Восстановление выдающегося памятника русской архитектуры „Сухаревой башни“ необходимо и оправдано как с исторической, так и с патриотической и архитектурной стороны и особого значения этого сооружения».

С. А. Герасимов — народный артист СССР, Герой Социалистического Труда: «Восстановление выдающегося памятника русской архитектуры можно только приветствовать».

В. И. Севастьянов, космонавт СССР: «Мое гражданское чувство взывает к свершению этого прекрасного проекта восстановления в Москве одного из лучших ее творений».

Б. А. Рыбаков, историк, академик: «Считаю, что создание музея с „Навигацкой школой“ в виде Сухаревой башни вполне рационально».

Очень трогательно письмо москвича Дениса Макаровича Логишина: «Вот, если бы так, как нарисована Колхозная площадь, то, казалось бы, и ничего лучшего не надо, да ничего лучшего и не придумаешь. Это будет самая красивая площадь в Москве, и мы увидим на этой площади вечно желанную народу Сухареву башню. Уже одно то, что гражданин архитектор вспомнил об этой желанной для народа башне, нам уже веселей жить стало, потому что мне сейчас 70 лет, и я думаю, что увижу ее. Не сто же лет строить, а теперь — 3 года, и башня готова. Я в этом уверен, потому что я русский человек. Передайте, чтобы начали башню строить».

Андрей Вознесенский, поэт: «Это прекрасный проект архитекторов П. М. Мягкова и П. Н. Рагулина дает экономичное градостроительное решение площади, не говоря уже об исторической поэтичности этой алой с белой опушкой вертикали Москвы».

Андрей Вознесенский написал цикл стихотворений, посвященных Сухаревой башне:

По Сухаревой башне рыдай, Иван Великий!

Над Москвой белеет овдовевший столп.

…………………………………………………

— Мама, что мы носимся над миром?

— Журавленок, видно, стала я стара.

Башня нам была ориентиром.

Мы ошиблись — это не Москва.

Восстановите Сухареву башню!

В Коломенском, в Донском, меж лебеды,

разъятая, как будто змей протяжный,

она лежит. И ждет живой воды.

Восстановите Сухареву башню.

Чтоб где-то заплутавшие вдали,

вновь различив ориентир всегдашний,

вернулись вековые журавли

…………………………………………………

В Москве, в молве, а главное — в себе

Восстановите Сухареву башню.

Активизация общественности заставила заняться проблемой судьбы Сухаревой башни архитектурное руководство Москвы. Главное архитектурно-планировочное управление в январе 1986 года объявило конкурс на архитектурно-планировочное решение Колхозной площади с восстановлением Сухаревой башни.

В декабре 1986 года были подведены итоги конкурса, и главный его итог заключался в том, что авторитетными специалистами была доказана возможность и целесообразность воссоздания Сухаревой башни.

Первую премию присудили проекту Московского архитектурного института, выполненному под руководством профессора института доктора архитектуры Н. В. Оболенского группой в составе кандидатов архитектуры Ю. Н. Герасимова и П. В. Панухина и студентов института.

«Согласно этому проекту, — рассказывает Ю. Н. Герасимов, — восстановление Сухаревой башни предполагается на старом месте, над сохранившимися в глубине земли фундаментами, которые необходимо сохранить в неприкосновенности и расчистить для показа пешеходам, следующим в подземных переходах. Транспортный тоннель разделяется на два самостоятельных направления в обход сохранившихся фундаментов Сухаревой башни. Над фундаментами возводится мощное железобетонное перекрытие на опорах, которое и служит основанием для восстанавливаемой башни. Проект предусматривает также полную реставрацию памятников архитектуры — Странноприимного дома и церкви Троицы в Листах XVII века с последующим их включением в ансамбль посредством восстановления в отдельных местах 2–4-этажной застройки, формирующей границы площади и улиц Сретенки и проспекта Мира».

Авторы проекта произвели и представили жюри, в составе которого находились городские руководители, а также руководители архитектурных и строительных организации, технические и экономические расчеты, доказывающие техническую возможность и экономическую выгоду их решения градостроительной и транспортной проблем Сухаревской площади. Причем специально обращалось внимание на то, что работы могут быть начаты немедленно.

В московских газетах и журналах появились отчеты и репортажи, в которых со ссылкой на авторитетный первоисточник заявлялось: «После конкурса на лучший проект предполагается восстановить знаменитую Сухареву башню», «Новая жизнь Сухаревой башни… В проекте предусматривается восстановление Сухаревой башни на ее прежнем месте», «К счастью, споры о Сухаревой башне разрешились благополучно, она может занять прежнее место на пересечении Садового кольца, Сретенки и проспекта Мира»…

Однако конкурс и присуждение премий (вторая была отдана проекту Рагулина и Мягкова) оказались так же, как при Кагановиче, лишь ловко разыгранным спектаклем для нового успокоения и обмана общественности и москвичей.

В члены жюри по рассмотрению проектов восстановления Сухаревой башни входил известный писатель Юрий Нагибин. Он присутствовал на заседании, на котором после принятия решения о первой премии, объявленного публично, за закрытыми дверями обсуждался срок начала осуществления проекта. Штатные и номенклатурные «специалисты» выступали в том же духе, что и раньше, по-прежнему уверяя, что не имеется ни нужных материалов, ни мастеров и поэтому следует отложить восстановление, по крайней мере, на четверть века.

Не посвященный в тайные помыслы московского архитектурного руководства, Нагибин описал свой разговор после памятного заседания с руководителем жюри в книге «Всполошный звон», изданной к 850-летию Москвы:

«…Приняли к осуществлению проект, предусматривающий восстановление башни на старом месте. Вроде бы все правильно. Да кроме одного: приступить к строительству башни можно будет не раньше чем через четверть века. Именно такое время нужно, чтобы решить транспортные проблемы на перекрестке, где стояла и якобы опять станет башня. „А вы уверены, что через двадцать пять лет окажется нужда в Сухаревой башне? — спросил я ведшего заседание. — Сейчас ее судьба всех волнует, а в том таинственном будущем?“ — „Мы оптимисты!“ — прозвучал усмешливый ответ. А когда мы расходились, председательствующий взял меня за локоть и отвел в сторону: „Неужели вы серьезно думаете, что мы способны поднять такую махину? У нас нет нужных материалов, у нас нет квалифицированных каменщиков, штукатуров, лепщиков. У нас ничего нет“. — „А через двадцать пять лет появятся?“ — „Нет, конечно, но и нас с вами не будет, так что это не наша проблема“».

* * *

После одобрения проекта Н. В. Оболенского прошло уже более полутора десятилетий, в течение которых те же самые лица, которые, как они полагали, закрыли саму идею восстановления Сухаревой башни, рассматривали проекты строительства на Сухаревской площади чего угодно: универмага, цыганского театра, театра Аллы Пугачевой — только не восстановления башни…

Большие надежды на восстановление Сухаревой башни в Москве связывали с исполняющейся в 1996 году юбилейной датой — 300-летием создания Российского флота.

Для его празднования были созданы правительственная комиссия и специальный Российский государственный историко-культурный центр при правительстве Российской Федерации. В них вошли крупные государственные деятели: тогдашний председатель Совета Федерации В. Шумейко, министр иностранных дел М. Козырев, главком ВМФ адмирал Ф. Громов и значительное число деятелей помельче.

Среди юбилейных мероприятий одно — чуть ли не главное — было связано с Сухаревой башней. В январе 1995 года «Московская правда» напечатала небольшую статью о Навигацкой школе, предварив ее следующей справкой: «Как сообщила пресс-служба Российского государственного морского историко-культурного центра (Морского центра) при правительстве РФ, ряд общественных организаций выступает за восстановление Сухаревой башни в Москве. Здесь планируется разместить Морской музей, поскольку башня имеет самое прямое отношение к истории российского флота, 300-летний юбилей которого мы будем отмечать в будущем году».

Заседали комиссии, обсуждались проекты, принимались решения — в общем, создавали видимость деятельности.

Однажды, еще в 1980-е годы, инициативную группу по восстановлению Сухаревой башни — Мягкова, Рагулина и еще нескольких человек после их письма министру пригласил на беседу чин из морского министерства возле Чистых прудов. Чин во флотском мундире, с большими звездами на погонах, проявлял заинтересованность и полное одобрение делу, которое привело к нему просителей. Особенно он сокрушался, что нет на него у министерства денег и взять их неоткуда. «Давайте обратимся к морякам, чтобы жертвовали на Сухареву башню кто сколько может, хоть по гривеннику, — предложил один из группы. — Поедем по всем флотам, по всем кораблям». Чин замолчал, задумался, поднял глаза вверх, видимо подсчитывая, сколько можно получить матросских гривенников, и, кажется, поняв, что их будет вполне достаточно, чтобы восстановить башню, в страхе воскликнул: «Нет, нет! Нельзя, нельзя собирать!» И было понятно, что испугался он реальности предложения и того, что, не дай бог, ему поручат заниматься этой башней. В дальнейшем инициативную группу общественности по восстановлению Сухаревой башни он к себе больше не приглашал.

Не услышанным остался и напечатанный в 1995 году призыв корреспондента «Московской правды» к «градоначальникам» Москвы: «Сейчас наши градоначальники стремятся восстановить наиболее приметные детали старой Москвы… В этой программе обязательно надо найти место и для восстановления Сухаревой башни. Ведь пока возрождаются только культовые сооружения. А Сухарева башня, являясь великолепным памятником гражданского строительства Петровской эпохи, одновременно стала бы и мемориалом Навигацкой школы».

В 1996 году посреди пустыря на месте снесенного квартала, на задах табачных киосков, появился гранитный «памятный знак», который, как говорится в надписи на нем, «…установлен в 1996 году в ознаменование 300-летия Российского флота». На другой его грани под изображением Сухаревой башни — надпись: «На этой площади находилась Сухарева башня, в которой с 1701 по 1715 год размещались Навигацкие классы — первое светское учебное заведение, готовившее кадры для Российского флота и государства».

Глядя на рисунок башни на «памятном знаке», вспоминаются «утешительные» слова Кагановича: «Раз эта башня представляет архитектурную ценность, ее изображение можно сохранить в большом макете».

Мемориальный знак «На этой площади находилась Сухарева башня». Установлен в 1996 году

Но «отделаться» от претензий москвичей «памятным знаком» московскому руководству не удалось, их письма с вопросами о восстановлении Сухаревой башни продолжали поступать в мэрию и в газеты.

Писем было достаточно много, и руководство вынуждено было на них реагировать. 17 августа 1996 года, то есть в те дни, когда устанавливалась жалкая подачка — пресловутый памятный знак, в газете «Вечерний клуб» в рубрике «Официальный ответ» появилось туманное обещание Главного архитектора Москвы А. В. Кузьмина:

«Проектное решение конкурсного проекта (имеется в виду проект МАРХИ) положено в основу для разработки комплексного проекта реконструкции Сухаревской площади с учетом воссоздания Сухаревой башни. Разработка проекта начата управлением „Моспроект-2“. После утверждения этого проекта может быть разработан локальный проект воссоздания Сухаревой башни».

Это заявление, хотя и не называло даже приблизительных сроков начала работ по воссозданию Сухаревой башни, но оставляло москвичам некоторую надежду когда-нибудь увидеть ее на Сухаревской площади.

Однако и это был всего лишь очередной обманный ход, предпринятый для успокоения общественного мнения.

В сентябре 2000 года Московское правительство приняло очередное — «окончательное» — решение о судьбе Сухаревой башни.

«Столичные власти, — сообщила газета „Вечерняя Москва“ 26 сентября 2000 года, — окончательно отклонили план восстановления Сухаревой башни в центре Москвы. Решающим аргументом для отказа от проекта стало то, что башня мешала бы бурному движению автотранспорта по Сухаревской площади.

Слухи о воссоздании ярчайшего памятника московского барокко XVII века, разрушенного в 1934 году, ходят уже на протяжении 10 лет, в том числе и среди профессионалов-архитекторов. В те времена, когда башня занимала исконное место, на Сухаревской площади (а площадь получила название именно от башни) был не оживленный перекресток, а крупнейший московский рынок. Сейчас же разрушать ради башни одну из главных магистралей города — проспект Мира — или восстанавливать здание в другом месте, где оно никогда не находилось, бессмысленно».

Между прочим, этим решением Московское правительство отметило 66-летие с сентября 1934 года — того сентября, когда вывезли с площади последние камни разрушенной башни, заасфальтировали место, где она находилась, а Каганович начал хлопоты по уничтожению самого ее названия из народной памяти.

В начале 1990-х годов, когда вся Москва обсуждала, надо или не надо восстанавливать снесенный в 1931 году храм Христа Спасителя, особенно трудно приходилось московскому архитектурному руководству. На всех встречах архитекторов с населением (тогда такие встречи проходили особенно часто) «население» обязательно спрашивало их мнение по этому вопросу. Идя однажды на такое собрание, один крупный архитектор сказал в сердцах: «Надо скорее построить на этом месте что-нибудь большое, чтобы и вопрос о храме Христа не возникал!»

Проблему воссоздания на Сухаревской площади Сухаревой башни руководители Москомархитектуры старались решить тем же самым способом: «построить что-нибудь очень большое». Несколько подобных проектов в 1980–1990-е годы провалились, но на градостроительные советы представляли и представляли новые и все того же характера.

В октябре 2003 года на Общественном архитектурном совете при мэре Москвы рассматривалось очередное нечто «очень большое» на Сухаревской площади.

Предлагалось здание в 46 тысяч квадратных метров, четыре этажа над землей, четыре — под землей и подземная автостоянка на 600 мест. Надземная часть здания имела форму поднимающегося вверх террасами холма. На террасах располагались висячие сады, наподобие садов Семирамиды в Вавилоне. В здании размещались офисы, торговые помещения универмага, бутики и различные виды развлекательной индустрии.

Проект постигла та же судьба, что и предыдущие проекты этого рода, он был отклонен и решение проблемы площади перенесено на будущие времена.

Но на этом же Совете наряду с обсуждением проекта «четырехэтажной клумбы» вновь возник разговор о Сухаревой башне. Очень хорошо сказал по этому поводу один из участников Совета: «Проблема Сухаревой площади — это мираж Сухаревой башни, витающий над ней».

Это, действительно, так. Сухаревская площадь просто непредставима без Сухаревой башни, и никуда от этого не деться. Прежде она стояла, возведенная из камня, теперь встает миражом, но миражи, заметим, гораздо долговечнее камня. Кстати сказать, и на планшетах представленного проекта она была намечена легкими линиями для ориентации в историческом пространстве.

Уже четверть века продолжается борьба за восстановление Сухаревой башни. За это время идея ее восстановления обрела множество приверженцев среди самых разных слоев москвичей, и вместе с тем четко определился противник ее восстановления — это чиновники Московского правительства. В численном отношении количество противников восстановления башни во много раз меньше, чем сторонников, но они обладают реальной административной силой и им принадлежит право решить проблему. Правда, в отличие от тех времен, когда Каганович предпочитал решать судьбу московских архитектурных памятников, говоря его словами, «не входя в существо аргументов», нынешнее руководство Москвы пользуется услугами «специалистов», которые должны противопоставить сторонникам восстановления свои контраргументы.

Сейчас уже совершенно ясна несостоятельность главных аргументов, которыми противники Сухаревой башни обосновывают невозможность и ненужность ее восстановления.

Главный их аргумент (он был главным и во времена Кагановича, когда башню сносили) — это транспортная проблема. Он был полностью опровергнут проектами организации движения на площади при сохранении башни: в 1934 году — проектом выдающегося архитектора И. А. Фомина, в 1986 году — проектом группы архитектора-академика Н. В. Оболенского. Таким образом, транспортный аргумент «специалистов» полностью отпадает.

Второй аргумент, что московские строители технически не могут справиться с такой работой, как восстановление Сухаревой башни, опровергнут практикой строительства небоскребов, гигантских тоннелей и других уникальных сооружений, а также неоднократными заявлениями руководителей о мощи строительной индустрии Москвы.

С точки зрения некоторых специалистов-градостроителей, не имеет смысла восстанавливать Сухареву башню на Сухаревской площади, потому что на площади изменилась градостроительная ситуация, и башня уже не сможет играть той роли, которую играла прежде.

Этот аргумент рассчитан на человека, который никогда не видел Сухаревской площади, и опровергается простым ее обозрением. Напомним, что представляет собой нынешняя Сухаревская площадь.

Сухаревская площадь в начале XX века, как пишет В. А. Гиляровский, «занимала огромное пространство в пять тысяч квадратных метров». Он описывает внешний вид площади: «А кругом, кроме Шереметевской больницы, во всех домах были трактиры, пивные, магазины, всякие оптовые торговли и лавки».

И сейчас на современной Сухаревской площади глаз прежде всего останавливается на Шереметевской больнице — ныне всем известный Институт Склифосовского.

Пятьдесят лет назад П. В. Сытин в книге «Из истории московских улиц» писал: «Самым замечательным зданием на площади в настоящее время является здание больницы скорой помощи и института имени Склифосовского, построенное в 1802 году графом Шереметевым для Странноприимного дома (богадельни)».

Сегодня можно лишь повторить эти слова. Странноприимный дом графа Шереметева в Москве (под таким названием этот выдающийся памятник русского зодчества вошел в историю) действительно не только самое замечательное здание среди построек Сухаревской площади, но и вообще одно из самых интересных архитектурных сооружений Москвы.

Его величественное дворцовое здание расположено в глубине двора. Сквозь невысокую чугунную ограду с узорными чугунными воротами, по сторонам которых установлены две гранитные двухколонные пилоны-беседки, за разросшимися деревьями и кустами видны центральная часть дома и парадный вход.

Постройки Странноприимного дома величественным полукругом охватывают весь двор, а его флигеля выходят торцами на Садовое кольцо.

Фасад главного корпуса украшен мощной двойной колоннадой, над которой возвышаются треугольник фронтона и шлемовидный большой купол, завершающийся церковной главкой — знаком того, что здесь находится домовая церковь.

Странноприимный дом Шереметева — памятник архитектуры русского классицизма. Его строили два архитектора: Е. С. Назаров — ученик В. И. Баженова, и Джакомо Кваренги — знаменитый и модный в то время петербургский зодчий. Кроме того, некоторые искусствоведы высказывали мнение, что в создании проекта принимал участие и сам великий Баженов, и их догадки, хотя и не подкреплены прямо документами, достаточно убедительны.

Слева к Институту Склифосовского (если смотреть от центра, со Сретенки) примыкает один из описанных Гиляровским домов — трехэтажный дом, в котором находится книжный магазин (построен в 1891 году). Он стоит на углу с проспектом Мира, бывшей 1-й Мещанской улицей. Угловой дом на другой стороне проспекта — дом № 7 по Малой Сухаревской площади и дом № 1 по проспекту Мира постройки конца XVIII века, в пожар 1812 года он горел, при восстановлении был надстроен третьим этажом. Перед революцией в нем находился трактир Романова, в 1917 году помещались районные Военно-революционный комитет и штаб Красной гвардии.

Правее Института Склифосовского — несколько двух-, трехэтажных домиков (третий этаж надстроен), стоящих здесь с начала XIX века, ими заканчивается Сухаревская площадь. Следующий дом — старинная усадьба XVIII века, принадлежавшая графу И. С. Гендрикову. Ее главное трехэтажное здание строилось по проекту В. И. Баженова. В конце XVIII века недолгое время здесь помещалась типография Н. И. Новикова.

На другой, противоположной Институту Склифосовского стороне на Сухаревскую площадь выходит улица Сретенка, тоже пока еще не застроенная небоскребами. По левой стороне Сретенки стоит отреставрированная церковь XVII века Троицы в Листах — приходская церковь стрельцов Сухаревского полка.

По этой стороне Сухаревской площади большинство старых домов снесены, но открывшаяся за ними застройка также малоэтажная. В одном из сохранившихся двух старых домов постройки середины XIX века, в доме № 6, в 1900-е годы жил в дешевых номерах молодой гравер И. Н. Павлов, впоследствии получивший известность благодаря своим работам, посвященным старой Москве.

После сноса лавок и трактиров открылся вид на яркий, сверкающий разноцветной керамической плиткой доходный дом, построенный архитектором С. К. Родионовым в 1900 году. Этот дом представляет собой фантазию на темы русских хором XVII века. Его крыша сделана в виде двух перпендикулярных друг другу четырехскатных коробов с узорной решеткой по коньку, кроме того, на одном из углов крыши установлена башенка с флюгером. Главные конструктивные вертикальные и горизонтальные элементы дома имеют белый цвет, и вставленные между ними цветные изразцы напоминают бело-красный декор, принятый в парадных постройках XVII века, только вместо красного цвета здесь главенствует ярко-зеленый. Этот дом своей необычностью и раньше обращал на себя всеобщее внимание, но прежде он выходил на Сухаревскую площадь боковым фасадом, теперь же открыт главный фасад, обращенный в Панкратьевский переулок.

Одним словом, каждый своими глазами осмотревший Сухаревскую площадь может убедиться, что градостроительная ситуация там практически осталась такая же, как и во времена, когда на площади стояла Сухарева башня, которая и сейчас бы царила над округой, тем более что ее место — на вершине одного из самых высоких московских холмов, на которых, как известно, стоит Москва.

У Николая Васильевича Гоголя есть статья «Об архитектуре нынешнего времени». Отмечая, что в нынешнее время (то есть в его, в середине XIX века) дома в городах стараются «делать как можно более похожими один на другой», он предлагает добиваться красоты и разнообразия городских пейзажей путем нестандартной планировки кварталов и расположения в них зданий разных объемов. «Нужно толпе домов, — пишет Гоголь, — придать игру, чтобы она, если можно так выразиться, заиграла резкостями, чтобы она вдруг врезалась в память и преследовала бы воображение».

Открытие памятника Н. В. Гоголю 26 апреля 1909 года в Москве на Арбатской площади. Автор скульптуры Н. А. Андреев

Одним из элементов, создающих «игру» города, Гоголь называет размещение в нем башен, или, употребляя современный градостроительный термин, вертикалей.

«Башни огромные, колоссальные необходимы в городе… Они составляют вид и украшение, они нужны для сообщения городу резких примет, чтобы служить маяком, указывавшим бы путь всякому, не допуская сбиться с пути. Они еще более нужны в столицах для наблюдения над окрестностями… Строение должно неизменно возвышаться почти над головою зрителя, чтобы он стал, пораженный внезапным удивлением, едва будучи в состоянии окинуть глазами его величину. И потому строение всегда лучше, если стоит на тесной площади. К нему может идти улица, показывающая его в перспективе, издали, но оно должно иметь поражающее величие вблизи. Чтобы дорога проходила мимо его! Чтобы кареты гремели у самого его подножия! Чтобы люди лепились под ним и своею малостью увеличивали его величие! Дайте человеку большое расстояние — и он уже будет глядеть выше, гордо на находящиеся пред ним предметы; ему покажется все малым. Мы так непостижимо устроены, наши нервы так странно связаны, что только внезапное, оглушающее с первого взгляда, производит на нас потрясение. И потому вышину строения подымайте в соразмерности с площадью, на которой оно стоит. Если оно с последнего края площади кажется малым, и зритель не ощущает изумления, но должен для этого близко подойти к нему, то здание пропало, а вместе с ним пропали труды и издержки, употребленные на сооружение его».

У Гоголя в его описании башня не имеет названия, но по многим деталям — как она показывается издали в перспективе улицы, по зрительному эффекту, который производит башня на человека, вышедшего с улицы на площадь, — все это вызывает в памяти путь по Сретенке к Сухаревой башне, зафиксированный на многих старых фотографиях и гравюрах.

Статья Гоголя написана в 1833 году, после первой его поездки в Москву летом — осенью 1832 года. В эту поездку он часто посещал Михаила Александровича Максимовича, своего земляка, профессора ботаники Московского университета, фольклориста, писателя, собирателя украинских песен и любителя украинской старины. Максимович занимал также должность заведующего университетским Ботаническим садом на 1-й Мещанской улице и жил в служебной квартире при нем.

Путь Гоголя к Максимовичу пролегал по Сретенке, с середины которой возникала впереди, в перспективе, перегораживающая улицу в конце Сухарева башня. Она достаточно долго маячила впереди, и глаз привыкал к ее виду. Но когда седок выезжал с улицы на площадь, то испытывал настоящее потрясение от вдруг представшей перед ним громады башни, так как прежде он видел лишь ее среднюю часть, а теперь она вставала перед ним целиком… Мимо башни ехали экипажи, гремели по булыжной мостовой кареты… И как по сравнению с ней казались малы фигурки всадников и пешеходов…

Такой и осталась в памяти Гоголя Сухарева башня.

В июле 2003 года, в преддверии памятной даты — 70-летия сноса Сухаревой башни, исполняющейся в 2004 году, состоялось очередное заседание Комиссии «Старая Москва», посвященное Сухаревой башне. Основной темой на нем, естественно, стала проблема ее восстановления.

Николай Владимирович Оболенский, автор проекта восстановления Сухаревой башни, о котором было сказано выше, академик архитектуры Российской и Международной академий архитектуры, заслуженный архитектор России, профессор, напомнил о созданном под его руководством проекте и подчеркнул, что в настоящее время проект нисколько не устарел, потому что градостроительная ситуация района не изменилась, и разрешить проблему площади можно лишь при условии восстановления главного организующего ее элемента — Сухаревой башни.

Эмоционально и ярко выступил Олег Игоревич Журин, под чьим руководством были восстановлены Казанский собор на Красной площади и Воскресенские ворота с Иверской часовней. Он сказал, что, заканчивая в 1995 году работы на Воскресенских воротах, он надеялся, что следующей его работой будет восстановление Сухаревой башни, и добавил, что к тому времени для этой новой работы он уже «сделал кое-какие чертежи».

О. И. Журин. Обложка пригласительного билета на заседание Комиссии «Старая Москва» 31 июля 2003 года, посвященного Сухаревой башне

Обложку пригласительного билета на это заседание нарисовал О. И. Журин. На своем рисунке он изобразил на фоне унылого ряда многоэтажных современных плоских домов фантастически узорную, уподобляя слово Н. В. Гоголя, «толпу» снесенных московских архитектурных шедевров. В этой толпе различимы Красные ворота, церковь Успения на Покровке и Николы Стрелецкого на Волхонке, Сухарева башня и другие памятники старины, которые, опять же по слову Гоголя, придавали «игру» городскому пейзажу.

Среди объявленных в билете выступлений значилось выступление Главного архитектора Москвы Александра Викторовича Кузьмина: «Личное мнение». Он не смог прийти на заседание, так как уехал в командировку, но свое мнение высказал прежде, согласившись принять участие в заседании: он за восстановление Сухаревой башни, причем на ее старом фундаменте.

Неожиданным и приятным подарком стало выступление директора Музея истории Мещанского района Ольги Эдуардовны Ивановой-Голицыной. Она рассказала о работе Музея со школьниками и о проведенном Музеем при поддержке районной управы конкурсе среди учащихся на лучшее сочинение по истории района. Среди прочих на конкурс поступило несколько работ о Сухаревой башне. О. Э. Иванова-Голицына продемонстрировала эти работы и сделанный ребятами макет Сухаревой башни.

Заседания, посвященные Сухаревой башне, прошли также в Московском отделении Географического общества и в Музее истории Мещанского района.

К 70-летию сноса Сухаревой башни «Вечерняя Москва» (14 апреля 2004 года) опубликовала интервью с руководителем Центра археологических исследований Москвы Александром Григорьевичем Векслером и ведущим специалистом Главного управления памятников города Москвы, являющегося государственным органом в составе Московской городской администрации, Н. С. Шориным о современном состоянии проблемы восстановления Сухаревой башни.

А. Г. Векслер сообщил: «…фундамент Сухаревой башни прекрасно сохранился. Кладка выполнена из белого камня и большемерного кирпича. Здесь необходим подземный вариант музеефикации… Считаю, что реконструкцию площади всего этого участка Садового кольца целесообразно вести во взаимосвязи с воссозданием Сухаревой башни».

Н. С. Шорин говорил о материалах, в том числе и о фрагментах башни, которые имеются в распоряжении реставраторов и могут быть использованы при ее восстановлении: «Во-первых, сделаны обмерные чертежи, в чем участвовал когда-то П. Д. Барановский. Один оконный наличник вмонтирован в стену Донского монастыря, ряд архитектурных деталей и башенные часы хранятся в музее-заповеднике Коломенское… Так что воссоздать башню реально и на самой серьезной научной основе».

В заключение корреспондент газеты привел мнение Главного управления охраны памятников: «Башня должна быть воссоздана на своем историческом месте. Ссылки на то, что она будет мешать движению транспорта, при современной практике строительства многоуровневых развязок, звучат неубедительно».

Для того чтобы Сухарева башня снова встала на московском холме, требуется только одно: конкретное волевое решение Московского правительства и лично мэра о ее восстановлении.

* * *

В первую военную зиму, в феврале 1942 года, мне довелось услышать рассказ о Сухаревой башне в старом деревянном доме на Третьей Мещанской за московским чаепитием, по тому времени, естественно, скудным, с жиденькой заваркой, сквозь которую, как говаривали, «Москву видно», с черными сухариками на тарелке и несколькими мелко-мелко наколотыми кусочками сахара, но с большим шумящим самоваром и неторопливой долгой беседой. Хозяйка, пожилая женщина, вспоминала, как сносили Сухареву башню. Что-то она видела сама, что-то слышала от людей. Она рассказывала, как по ночам далеко разносились удары молотов и гром обрушивающихся стен, а днем все вокруг было окутано красной пылью, эта пыль стояла в воздухе, дышать было трудно, форточки держали закрытыми…

Но самое большое впечатление на меня, тогда тринадцатилетнего мальчишку, произвел эпизод, который она рассказывала, понизив голос почти до шепота, отчего ее слова приобретали особую значительность и таинственность.

«Когда стали рушить Сухареву башню, — говорила женщина, — вышел из нее старик с бородой — и смотрит. По башне бьют, а она не поддается. Поняли, что все дело в старике. Говорили, колдун он вроде. Потом подъехала машина НКВД, старика забрали и увезли. Только после этого и смогли башню свалить…».

В этом рассказе нетрудно узнать кое-что общее со старинной московской легендой о Брюсе — защитнике Сухаревой башни, обратившим порох в направленных на нее пушках в песок. Но на этот старинный сюжет лег отпечаток иного времени, когда люди были так убеждены во всемогуществе страшного НКВД, что перед ним оказались бессильными даже чары колдуна. Однако рассказчица даже не упомянула имени Брюса, тогда он был основательно подзабыт: ни ученые, ни беллетристы о нем не писали, народные легенды о нем вытеснили новые, советские слухи. Лишь в 1980-е годы в научно-популярных журналах начали появляться статьи о Брюсе, а первая книга о нем вышла только в 2003 году.

Много лет спустя архитектор Л. А. Давид рассказал в своих воспоминаниях о случае, который, видимо, послужил реальным поводом к возникновению легенды о старике-колдуне из сносимой башни.

Когда сносили Сухареву башню, в ней до последнего момента дежурил архитектор-реставратор Дмитрий Петрович Сухов, он должен был указать те архитектурные детали, которые следовало снять и сохранить. Он хотел сохранить и то, и то, поскольку ему, долгие годы преданно занимавшемуся изучением и реставрацией Сухаревой башни, все в ней было дорого. В конце концов, производителям работ это надоело и его просто выставили из башни.

И вот старик Сухов стоял возле башни, дожидаясь Л. А. Давида, который должен был приехать за снятыми деталями…

Возвращение имени Брюса в народной памяти шло параллельно с движением за восстановление Сухаревой башни и в значительной степени в связи с ней.

Вновь пробудился интерес и к легендам о Брюсе. В 1993 году была издана составленная историком В. М. Боковой книга «Московские легенды, записанные Евгением Барановым», в которой впервые опубликованы записи легенд о Брюсе, ранее известные по кратким пересказам.

Но главное, появились новые народные переделки старых легенд о Брюсе как вечном обитателе и хранителе Сухаревой башни.

Сюжет о чудесном волшебном хранителе какого-либо места или сокровища имеется в фольклоре многих, если не всех, народов мира. Распространен также и такой поворот этого сюжета, когда хранитель вынужден, подчиняясь более сильным, чем его волшебство, силам, уйти. Но обычно, уходя, он грозит противнику, обещая вернуться, и спустя какое-то время, иногда очень долгое, обязательно возвращается.

В 1980-е годы возрождается легенда о том, что Брюс после сноса Сухаревой башни не оставил ее, а остался поблизости.

Еще в 1920-е годы среди жителей окрестностей Сухаревой башни возникло и утвердилось мнение, что дом по 1-й Мещанской улице (теперь проспект Мира, 12) принадлежал Брюсу и был соединен подземным ходом с Сухаревой башней. По документам известно, что Брюсу принадлежал не этот дом, а домовладение № 34. Краеведы пытались, пытаются и сейчас, убедить москвичей, что они ошибаются, но тщетно. Народная молва, как прежде, так и теперь считает домом Брюса именно дом № 12.

В 1925 году Комиссия «Старая Москва», обследовав этот дом, нашла в его подвале, а также в подземельях Сухаревой башни замурованные подземные ходы, и это дополнительно способствовало утверждению легенды. А в 1980-е годы появился слух, что из подвала дома Брюса иногда в полночь доносятся таинственные звуки — будто кто-то, тяжело ступая, ходит там, и что это не кто иной, как Брюс, который вернулся в свой дом и пытается по подземному ходу пройти в Сухареву башню…

1-я Мещанская

Легенду же со стариком, которую мне довелось услышать в 1942 году, теперь рассказывают по-новому. В ней, как и в прежней, говорится, что выходил из ломаемой башни старик, только сейчас его называют по имени — это был Брюс. И если, по старой версии, его увозят в НКВД, то теперь рассказывают, что в 1934 году с развалин Сухаревой башни он погрозил пальцем большим начальникам: «Мол, это вам так не пройдет…». В одной из московских газет в 2004 году в статье, посвященной семидесятилетию сноса Сухаревой башни, журналист ссылается на новый вариант легенды.

А если уж пошла в народе молва о возвращении графа Якова Вилимовича Брюса в места прежнего его жительства и пребывания, то это неспроста, значит, что-то будет… Не исключено, что даже и «по чародейству»…

В сентябре 2005 года на очередном Общественном архитектурном совете, руководимом мэром Москвы Ю. М. Лужковым, вновь встал вопрос о Сухаревской площади. И опять, естественно, зашла речь о Сухаревой башне, причем о ней — в первую очередь. Об этом заседании был напечатан отчет в газете «Московская правда».

Удивительное дело: кажется, все понимают высочайшую художественную и историческую ценность Сухаревой башни, все признают возможность и научную обоснованность ее воссоздания, но когда дело доходит до принятия решения начать практические работы, то у авторитетного высокого собрания как будто помрачается разум, и появляются странные и нелепые, отвлекающие от сути вопроса предложения.

Например, на этом Совете было предложено вырыть на Сухаревской площади котлован и построить подземный паркинг на 400 машиномест. И присутствующие серьезно обсуждали, даже одобряли этот проект, не отдавая себе отчета в том, что они меняют мировой шедевр на гараж. Это ли не помрачение разума?

Отчет «Московской правды» об этом заседании напоминает эпизод из романа Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита» — сеанс массового гипноза, устроенный Коровьевым в варьете, на котором он «втер очки» зрителям, заставив их поверить в то, что этикетки с нарзанных бутылок — денежные купюры.

Очень напоминает этот эпизод даже сама постановка вопроса, заставляющая выбирать: Сухарева башня или гараж. Не инфернальные ли силы вмешались в проблему Сухаревой башни, не они ли противостоят ясному человеческому разуму?

Верится, что в конце концов Сухарева башня, несомненно, будет восстановлена. Но неужели она прежде этого должна будет пройти через унижение котлованом?!

Впрочем, в современной истории Москвы такое уже было, когда величественную российскую святыню — храм Христа Спасителя променяли на бассейн. Что было потом, всем известно.

Содержание

От издателя … 5

Сказание о начале Москвы, кое правее всех иных сказаний об этом

Еже бо обретох, то и написах … 7

Сказание, кое правее всех сказаний … 20

Правда сказки о троеглавом звере и треугольном граде … 26

Яузские ворота и их окрестности … 49

Экскурсия в Москов … 59

Славный богатырь из вятического града Москова … 68

Три иконы

Владимирская … 78

Казанская … 105

Иверская … 138

Московский герб — святой Георгий

Древний символ Москвы … 162

Житие и подвиги святого Георгия … 163

Святой Георгий на Руси … 166

Юрьева роса … 179

Русский лик свет-Егория … 182

Знак Московского княжества … 185

Создание герба … 189

Геральдические злоключения герба Москвы … 197

Советский герб Москвы … 207

Возвращение святого Георгия … 210

Легенды московских переулков

Мерзляковский переулок … 221

Капельский переулок … 227

Ваганьковские переулки … 231

«Татьяны милый идеал…» (Конспект ненаписанного романа)

Тайна поэта … 252

Генерал … 256

Барышня … 269

Верность … 275

«Твоя Таня» … 289

История и предания Сухаревой башни

Сухарева башня … 298

Сретенские ворота … 299

Строительство Сухаревой башни … 314

Навигацкая школа … 333

«Имя Петра начертано на ее мшистом челе…» … 349

Легенды Сухаревой башни … 373

Сухарев и Брюс … 376

Вечные часы … 377

Служанка Брюса … 378

Брюс и купцы … 380

Царь отправляет Брюса в Москву … 383

Генеральские пушки … 386

Смерть Брюса … 387

Памятник … 389

«Невеста Ивана Великого» … 391

Сухаревка … 418

Трагедия … 451

Черная книга … 475

«Восстановите Сухареву башню!» … 482