Глава 2 Преображённый берсерк Единство психических противоположностей

Во времена потрясений и социальных перемен люди ищут лидера, который покажет путь либо к внутреннему изменению точки зрения, либо же к социальной реорганизации. Эти две цели противоположны друг другу.

Основная проблема взаимосвязи между индивидуальной трансформацией и социальной ответственностью возникает из проблемы психических противоположностей. Как объяснял Юнг, «всегда есть и всегда будут две точки зрения, точка зрения социального лидера, который, в той мере, в какой он идеалист, ищет спасения в более или менее полном подавлении индивидуума, и точка зрения вождя умов, который ищет улучшения только индивидуума». Эти два типа составляют «необходимую пару противоположностей, поддерживающих равновесие мира»[8]. Примеры лидеров социального типа с чувством ответственности за своих людей или без такового можно с лёгкостью обнаружить в средствах массовой информации. Поэтому в этом эссе я сосредоточусь на попытке дать детальное описание лидера другого типа. Для этого я выбрала нашего швейцарского святого, духовного лидера брата Никлауса фон Флюэ. Он был глубоко интровертированным человеком, еремитом-отшельником, который работал только над собственным самосовершенствованием, однако именно благодаря этому он стал политическим спасителем Швейцарии[9].

Никлаус фон Флюэ родился 21 марта 1417 года во «Флюэли», холмистой местности недалеко от Заксельна, в кантоне Унтервальден. Он был сыном уважаемого местного фермера, Генриха фон Флюэ, и его жены, Эммы Руберты. В XV столетии католическая церковь находилась в состоянии упадка и разложения, была насквозь коррумпирована и раздираема внутренними разногласиями, и именно это обстоятельство привело к тому, что многие верующие стали исповедовать внутренний подход к религии. Политическая ситуация в Швейцарии в то время также была трудной, так как старейшие кантоны в результате пагубного обычая молодых людей уходить из дома и присоединяться к зарубежным армиям (так называемый Reislaufen, швейцарские наёмные войска), были полностью истощены и находились на грани исчезновения. Хотя сам Святой Никлаус и не был вовлечён в такого рода деятельность, мы без сомнения обнаружим его имя в списках нескольких групп, которые отправились в мародёрские экспедиции.

И хотя он даже достиг звания капитана, считается, что он всегда пытался предотвратить ненужную резню и бессмысленные разрушения. В 1447 году, когда ему было 30 лет, он женился на Доротее Висс, которая со временем родила ему десять детей. С 1459 по 1462 гг. он занимал должность судьи и был членом правящего совета Унтервальдена. Как судья он часто становился свидетелем несправедливости и взяточничества. Это вызывало у него глубокое чувство гнева, а также отвращение ко всем мирским делам. Однажды во время судебного заседания у него было видение огня, вырывающегося изо рта несправедливого судьи.

Когда ему исполнилось 45 лет, он стал страдать от сильной депрессии, сопровождавшейся раздражением по отношению к семье и страстным желанием посвятить себя своему внутреннему религиозному призванию. Его друг Хайни ам Грунд, местный священник в Кринсе, порекомендовал ему регулярную молитвенную практику, однако этого не принесло ему облегчения. В конце концов, когда ему было 50 лет, Клаус (как его называли) сумел убедить свою жену, чтобы она позволила ему покинуть дом, и он отправился в неизведанный мир как нищенствующий монах.

Однако несколько происшествий, включая ужасающее видение, которое посетило его, когда он приблизился к швейцарской границе, заставили его вернуться домой. С помощью друзей и родственников он построил клетушку отшельника примерно в двухсот пятидесяти ярдах от своего дома в глубоком тенистом ущелье. Там он провёл остаток своих дней. Он не принимал никакой пищи кроме святого причастия. У него было множество видений, и постепенно он приобрёл такую известность в качестве духовного целителя и советчика, что очень часто по соседству с его отшельнической кельей возможности поговорить с ним дожидалось целых шесть сотен человек.

В возрасте шестидесяти четырёх лет Клаус оказался вовлечён в известные политические события, которые ознаменовались Станским соглашением 22 декабря 1487[10]. Конфликт между исконными, более демократичными и сельскими кантонами с одной стороны и новыми кантонами, которые управлялись по более аристократическому принципу, достиг критической точки. Гражданская война казалось неизбежной. В этой ситуации священник из Кринса, Хайни ам Грунд, ехал всю ночь напролёт, чтобы добраться до приюта отшельника в Заксельне и попросить Никлауса обратиться к враждующим партиям. Клаус не покинул свою келью, однако отправил послание о том, что партии должны придти к взаимопониманию. Он убеждал их в необходимости сохранить мир, принять два новых городских кантона без чрезмерного расширения их территории и урегулировать конфликт путём переговоров. Авторитет Клауса был так велик, что обе партии покорно подчинились, хотя и не без недовольства, и это положило конец их спору. Если бы дело дошло до вооружённого конфликта, то скорее всего Австрия и Франция начали бы интервенцию, и Швейцария бы навсегда исчезла с карты. Всё это отнюдь не легенда, а непреложный исторический факт.

Послание, которое отправил Клаус, не содержало ничего выдающегося. В определённом смысле это послание было всего лишь выражение здравого смысла, и схожим образом его мог бы сформулировать любой старый мудрый крестьянин. К таким экстраординарным результатам привёл благоговейный трепет, который все испытывали по отношению к Клаусу. Позже его часто привлекали в качестве советника по политическим вопросам аристократы и дипломаты, и таким образом он достиг того положения, к которому стремился Конфуций в Китае и которого не смог достигнуть из-за неблагоприятных обстоятельств, — он мог, будучи мудрецом, оказывать политическое влияние.

Это подводит нас к более сложному вопросу: что на самом деле лежит в основе того экстраординарного эффекта, который Никлаус фон Флюэ оказывал на окружающих его людей? С моей точки зрения мы можем больше узнать об этом, исследуя следующее значимое видение, которое было у святого:

В видении перед братом Клаусом появился человек, выглядящий как пилигрим. В руках у него был посох, на нём был надет плащ и шляпа с полями, сдвинутая назад на манер того, как обычно носят странники. Где-то в глубине души Клаус знал, что этот человек пришёл с востока или откуда очень издалека. Хотя пилигрим не сказал ему этого, Клаус знал, что тот пришёл оттуда, «где солнце встаёт в летнюю пору». Он остановился перед Клаусом, распевая «Аллилуйя!» Когда он начал петь, его голос стал отдаваться эхом, и показалось, что всё между небом и землёй присоединилось к его песне. И Клаус услышал «три совершенных слова, исходящих из одного источника, которые отличались от всех остальных», которые затем снова возвращались на место, как будто подвешенные на пружине. Когда Клаус услышал эти три совершенных слова, ни одного из которых не было связано с другими, они без сомнения поразили его как единое слово. Когда пилигрим закончил свою песню, он попросил милостыни у Клауса. У брата Клауса внезапно оказался пенни в руке, и он кинул его в шляпу пилигрима. «И мужчина [брат Клаус?] так никогда и не осознал, что это было настолько ценное благодеяние бросить дар в его шляпу».

Клаус спросил, откуда пришёл странник и кто он такой, а путешественник ответил только «Я пришёл оттуда», и явно не собирался говорить ничего более. Клаус стоял перед ним и смотрел на него. Затем пилигрим преобразился. На нём больше не было плаща и шляпы, но только серо-голубая жилетка. Это был приятный, недурно выглядящий мужчина, и Клаус смотрел на него с радостью и сильным желанием. Коричневатый оттенок его лица придавал ему благородный вид, глаза его были черны как магнит, а части его тела были экстраординарной красоты. Хотя он был одет, Клаус мог видеть его конечности. Насколько пристально Клаус смотрел на него, настолько пристально и странник смотрел в ответ. В этот момент случилось чудо: гора Пилатус[11] схлопнулась до уровня земли и стала абсолютно плоской; земля разверзлась; Клаус подумал, что он может видеть грехи всего мира. Огромная толпа людей появилась перед ним, а позади них возникла истина, однако все люди повернулись к ней спиной. В их сердцах Клаус увидел величайшую хворь, опухоль размером с два кулака. Этой хворью было самомнение, которому люди были так подвержены, что оказались неспособны выдерживать взгляд человека (истины), «не более чем люди могут выдержать пламя». В великом смятении, страхе и стыде они бегали туда и сюда и в итоге сбежали; «но истина осталась там».

Затем лик путника трансформировался подобно изображению Христа на плате Вероники[12], и у Клауса возникло огромное желание увидеть ещё больше. Он снова видел его как прежде, но одежда странника изменилась, и он стоял перед Клаусом, одетый в медвежью шкуру вместо пальто и брюк. Мех был окрашен в золотистый цвет, однако Клаус ясно видел, что это была именно медвежья шкура. Она очень шла паломнику, и Клаус признал его экстраординарную красоту. Когда он стоял перед странником, таким благородным в этой шкуре, Клаус увидел, что тот хочет с ним распрощаться. Клаус спросил его, куда тот хочет пойти, и он ответил: «Я хочу пойти вверх страны», и явно не собирался говорить что-то ещё. Когда он ушёл, Клаус смотрел ему вслед и увидел, что медвежья шкура на нём засияла ярким светом, как бывает, когда кто-то передвигает вперёд и назад хорошо отполированный меч, блики от которого видны на стенах. И Клаус подумал, что это что-то, смысл чего останется скрытым от него. Когда путник отошёл примерно на четыре шага, он обернулся, снял шляпу и поклонился Клаусу. Тогда Клаус осознал, что странник подарил ему такую любовь, что он [Клаус] был совершенно поражён и вынужден был признать, что он не заслуживает этой великой любви. Затем он увидел, что эта любовь была в самом страннике. И он увидел, что дух странника, его лицо, его глаза, всё его тело были полны этой повышенной любви (Minne), подобно сосуду, который до краёв заполнен мёдом. Затем он уже не мог больше видеть путника, но был настолько счастлив, что больше уже ничего от путника не хотел. Казалось, что путник открыл ему «всё, что было между небом и землёй».

Много часов потребовалось для интерпретации этого великого видения. Здесь я могу перечислить только несколько важных аспектов. Ясно, что этот пилигрим представляет собой образ того, что Юнг называл Самостью (как противоположность эго). Другими словами, это вечное внутреннее духовное ядро Клауса, нечто вроде «внутреннего Христа», который описан в работах мистиков. Но хотя пилигрим поёт библейское «Аллилуйя» (славьте Господа), его одежда характеризует его больше как Вотана, германского бога войны, истины, экстаза и шаманской мудрости. Согласно некоторому количеству мифов Вотан путешествует по миру, делит жильё с людьми, одет в серо-голубую накидку и шляпу с широкими полями. С его пылающими глазами он выглядел как благородный человек. Другие мифы свидетельствуют, что он может постоянно менять свою форму. По этой причине его также часто называли Svipall, «изменчивый», или Grimnir, «скрытый под маской», и Tveggi, «двойной». В видении Клауса он пришёл с восхода солнца, того символического направления, где возникают просветления и откровения коллективного бессознательного. Эта точка зрения также отражена в выражении вроде «меня озарила идея».

Дальше в видении путник появился позади спин людей как персонифицированная истина. У Вотана также есть имя Sannr, «правдивый». Предполагается, что он обладает ясновидением, и согласно некоторым сагам он может открывать все горы и видеть и «брать то, что внутри» (Снорри Стурлусон). В христианстве Святой дух является духом истины, однако здесь он любопытным образом смешан с древне-германским богом любви (Minne)[13] и духовным призванием. Пилигрим даёт Клаусу чувство, что тот знает всё между небом и землёй, другими словами, он дарует Клаусу то, что Юнг назвал «абсолютным знанием» бессознательного, которое характеризует большинство столкновений с Самостью.

Он также даровал Клаусу нечто большее, а именно ощущение безграничной любви, описываемой как наполненный до краёв сосуд с льющимся через край мёдом. Мотив с мёдом напоминает стих в Брихадараньяка-упанишаде, который гласит: «Этот Атман[14] — мёд для всех существ, все существа — мёд для этого Атмана. И этот блистающий, бессмертный пуруша, который в этом Атмане, и этот блистающий, бессмертный пуруша, который [существует как индивидуальный] Атман, — он и есть этот Атман. Это — бессмертный, это — Брахман, это — всё. Поистине, этот Атман — повелитель всех существ, царь всех существ. Подобно тому, как все спицы заключены между ступицею колеса и ободом колеса, так все существа, все боги, все миры, все дыхания, все Атманы заключены в этом Атмане»[15]. В Индии madhu (мёд) символизирует контакт всех существ во вселенной с Атманом, Антропосом (пурушей); это значит, как объясняет Макс Мюллер, объективную, полную и взаимную зависимость или связность всех вещей — то есть то, что Юнг называл «объективным знанием» в противоположность субъективной любви, которая полна проекций и эго-ориентированных желаний.

Однако самый поражающий и самый неортодоксальный мотив в видении Брата Клауса — это медвежья шкура, которую носит пилигрим. Эта деталь снова указывает на Вотана, который, помимо прочих эпитетов, как бог берсерков также носит имя Hrammi, «потрошащий». В Ветхом Завете медведь представляет тёмную сторону Яхве, а у северных шаманов медведь является самым часто встречающимся «духом-помощником» или союзником. В большинстве стран северной Европы медведь раньше был настолько почитаем, что о нём говорили только как об «отце», «священном мужчине», «священной женщине», «мудром отце», «золотоногом» и т. д.

Для древних германцев ношение медвежьей шкуры означало, что человек был берсерком. Способность становиться берсерком была парапсихологическим даром, который передавался по наследству в некоторых германских воинских семьях. Он проявляется как божественный экстаз, разновидность священного гнева. Про таких людей говорили, что они падали в беспамятстве на землю, как если бы они были мертвы, и в этот момент их души покидали их тела в форме медведя. Затем они в гневе вступали в битву, уничтожая всех врагов, иногда, однако, также и своих людей по случайности. Основное состояние ума в этом «бытии берсерком» называлось grimr, что может трактоваться как «ярость» или «гнев». Превращение в берсерка также называлось hamfong, другими словами, это смена кожи или формы человека, равно как и смена тени человека и его защитного духа. В итоге можно сказать, что медвежий аспект святого пилигрима в видении Клауса представляет собой опасную и сверхъестественную животную тень Самости.

В письме Юнг пишет об этом видении: «Человек, заряженный маной, или нуминозный человек, обладает териоморфными признаками, и таким образом превосходит обычного человека не только в направлении вниз, но и в направлении вверх». Юнг говорит нам, что в видении берсерка внутренний Христос проявляется в двух формах: «1. как пилигрим, который подобно мистику совершает peregrination animae[16]; 2. как медведь, шкура которого отливает золотом». Эта последняя является аллюзией на «новое солнце» (solnovus) в алхимии, новое знание[17]. Юнг продолжает: «Смысл этого видения может быть таким: в духовном путешествии и в своей инстинктивной (медвежьей, т. е. отшельнической) до-человечности брат Клаус осознаёт себя как Христа. <…> Жестокая холодность чувств, в которой нуждался святой, чтобы оставить жену, детей и друзей, встречается в до-человеческом животном мире. Поэтому святой отбрасывает животную тень. <…> Тот, кто вынесет единение внутри себя высочайшего с нижайшим, исцелён, свят, целостен. Видение пытается показать ему, что и духовный странник, и берсерк — это Христос, и так открывается путь к прощению величайшего греха, который есть святость». Позднее у Никлауса было видение ярости Бога, которое ужаснуло его, «потому что эта ярость нацелена на него, предавшего ближнего, самого дорогого и обычного человека ради Бога».

Таким образом, Христос-берсерк в видении Брата Клауса объединяет непримиримые противоположности, а именно нечеловеческую дикость и христианскую духовность, неистовство войны и христианскую агапэ, любовь к человечеству. Только потому, что Клаус смог дать место в себе этой фигуре, он оказался способен объединить эти же противоположности во внешнем мире, убедить своих соотечественников выбрать мирное решение, а не позволить им вовлечься в гражданскую войну.

Чтобы понять, как это возможно, мы должны глубоко осмыслить определённые базовые постулаты глубинной психологии. Давайте взглянем на ситуацию так, как она представлена на диаграмме ниже.

Структура бессознательного A = эго сознание; В = персональное бессознательное; C = групповое бессознательное; D = бессознательное больших национальных объединений; E = универсальные архетипические структуры.

Точки А, А, А, расположенные на самых удалённых от центра углах диаграммы, представляют собой человеческое эго сознание. Дальше лежит психический слой В, В, В, представляющий сферу так называемого личного бессознательного, другими словами, ту открытую Фрейдом психическую сферу, которая содержит забытые и подавленные воспоминания, желания и инстинктивные импульсы. Ещё дальше располагается сфера С, С, С, которая является некой разновидностью группового бессознательного, которое выходит на передний план в семейной или групповой терапии. Она включает в себя сложившиеся реакции и комплексы, общие для целых групп, кланов, племён и т. п. Продвигаясь ещё дальше вглубь мы найдём сферу D, D, D, которая представляет собой бессознательное больших национальных объединений. Например, мы можем увидеть, что мифология австралийских аборигенов и индейцев Южной Америки составляют одно «семейство» сходных друг с другом религиозных мотивов, которые, однако, они не разделяют со всем человечеством. Примером такого мотива может служить пленение демонической солярной фигуры и отбирание её силы. Мы находим этот мотив на Дальнем Востоке, но не на Западе. Наконец, круг Е в самом центре диаграммы — это сумма всех тех универсальных психических архетипических структур, которые являются общими для всего человечества, например, психическое представление о мане, героях, космических божественных персонах, Матери Земле, животном-помощнике или о фигуре-триктере, которые мы находим во всех мифологических и религиозных системах.

Когда кто-то работает над своим собственным бессознательным, как только он достигает сферы С, он устанавливает контакт, по началу незримо, с группой; и когда он идёт глубже, он устанавливает контакт с большим национальным единством (сфера D) или иногда даже с целым человечеством (сфера Е). Такой человек затем меняет не только себя, но также оказывает и неуловимое влияние на бессознательную психику множества других людей. Вот почему Конфуций (Кун Цю) говорил: «Благородный муж проживает в своей комнате. Если его слова уместны, то с ними согласятся и те, кто находится на расстоянии более тысячи миль от него».

Коллективное бессознательное похоже на самом деле на атмосферу, которая окружает всех нас и влияет на всех нас. Одним из образов, обладающих величайшей значимостью и находящихся в нашем общем центре Е, является образ божественного человека или коллективного героя, который мы находим практически во всех культурных группах (Христос, Осирис, Авалокитешвара). В терминах сравнительного религиоведения мы могли бы назвать эту фигуру Антропосом, чтобы отличить её от различных богов, духов и демонов, которые в большей мере являются символами особых автономных импульсов в коллективной психике. В отличии от них Антропос представляет собой ключевой аспект коллективного бессознательного, который в особенности отвечает за качество человечности, включая человеческое культурное сознание.

В развитии религиозных культурных обществ очевидно есть некоторый фундаментальный закон, который вызывает периодическую дезинтеграцию и коллапс, а затем обновление и рекомбинацию своих основных элементов. В принципе, все отдельные побудительные мотивы — например, сексуальный инстинкт, агрессивное стремление к власти или инстинкт выживания — обладают как психологической, так и символической (другими словами, психической или духовной) стороной. На архаическом уровне эти две стороны действуют в очень тесном сотрудничестве. Однако с течением времени и историческим развитием эти два аспекта имеют тенденцию расходиться. Когда такое происходит, ритуал и религиозные учения выливаются в жёсткий интеллектуальный формализм, против которого затем восстают физические инстинкты. Эта конфликтная ситуация нужна для развития высшего сознания, однако конфликт также может зайти слишком далеко и стать деструктивным. Тогда необходимо воссоединение противоположностей. Такая ситуация взывает к памяти (анамнезис) первобытного человека, Антропоса как архетипа тотального человека, который находится в самом сердце всех великих религий. В понятии такого homo maximus снова объединяются высшие и низшие аспекты творения.

В видении Клауса о Христе-берсерке спонтанно возникает такая фигура Антропоса, которая придаёт завершённость незавершённому официальному образу Христа. Но это индивидуальное видение, в котором Христос возникает как переполненный Эросом берсерк, не является изолированным образом, который возник у одного экстраординарного человека. Скорее оно простирается далеко в прошлое и укоренено в надёжном скрытом историческом контексте. Как показал Юнг, на протяжении всей истории западной христианской культуры, с её двухтысячелетней традицией, образ Христа неофициально развивался. В своей работе «Aion»[18] Юнг ссылается на тот факт, что в Откровениях Иоанна Богослова (главы 5 и 6) появляется фигура зверя с семью рогами и семью глазами, чудовище, которое отнюдь не похоже на жертвенного агнца, который по традиции ассоциируется с Христом. Его прославляют как «воинственного агнца, победителя» (Откр. 17:14: «Они будут вести брань с Агнцем, и Агнец победит их», см. также упомянутую работу Юнга) и как «льва от колена Иудина» (Откр. 5:5). Таким образом кажется, что в конце времён снова возникнет определенный теневой аспект Ариста, теневой аспект, который ранее был изгнан, и он снова будет интегрирован в единый образ. Если мы сравним церковный образ Христа с образом Бога из Ветхого Завета, то окажется, что традиционная фигура Христа не в полной мере воплощает образ Бога. С одной стороны Яхве полон безграничной божественности, однако с другой Он демонстрирует безграничную же жестокость в своём гневе и мстительности. В отличие от него Христос воплощает в себе только первый аспект. Возможно именно по этой причине он сам и предсказал, что в конце христианской эры возникнет противодействующий аспект в лице Антихриста. Демонический зверь Апокалипсиса, однако, не является формой Антихриста, скорее это реинкарнировавший, трансфигурированный или завершённый образ Христа, в котором определённые тёмные и мстительные аспекты интегрированы, а не расколоты.

Возможно, это частичное возвращение к еврейской концепции воинственного Мессии, образ которого возник из анти-римского сопротивления. Начнём с того, что христианский ответ на проблему двойственной природы Бога был односторонним: Бог однозначно добр, и Христос, как его человеческое воплощение, также безусловно абсолютно благ. Где-то начиная с 1000 года н. э. такое символическое религиозное решение начало подвергаться сомнению. Проблема зла вышла на передний план. По отношению к этой проблеме существовало две возможности. Первая — распространённое мнение о том, что придёт Антихрист и в значительной мере уничтожит все культурные и моральные успехи, которые были достигнуты благодаря Христу. Вторая возможность также была предложена бессознательным: идея завершения образа Христа в виде фигуры, которая была бы одновременно блага и зла, — настоящее объединение противоположностей.

В своей работе «Ответ Иову»[19] Юнг выдвинул гипотезу, что Апокалипсис нужно рассматривать именно как выражение этой второй возможности. В 12 главе Откровений появляется «жена, облачённая в солнце; под ногами её луна, и на главе её венец из двенадцати звезд». Когда она мучилась от болей и мук рождения, ей стал угрожать дракон. После того, как она родила ребёнка, её дитя «восхищено было к Богу» (Откр. 12:5), а жена убежала в пустыню. Это похоже на видение повторного рождения фигуры Христа, другими словами, на набросок фигуры в коллективном бессознательном, предчувствие более цельного символа Самости, который больше не был бы разделён на добро и зло.

Предчувствие более цельной фигуры Христа не могло не будоражить средневековых алхимиков. Их «философский камень», который они сравнивали с Христом, не был исключительно добр; он представлял собой единство моральных противоположностей. И помимо этого он также объединял разум и материю, равно как и человеческое и животное. Это был не только спаситель душ, как Христос, но также и избавитель всей природы макрокосмоса.

Если мы взглянем со стороны на то, как разворачивалась история нашей западной цивилизации, то можно заметить, что этого объединения противоположностей не произошло, по крайней мере пока. Совсем наоборот, Европа разделена на так называемую христианскую западную половину и антихристианскую восточную. Большая часть оставшегося мира также приняла ту или иную сторону. Явно выраженное антихристианское духовное движение началось в Европе в эпоху Ренессанса, другими словами, в то самое время, когда жил Брат Клаус. И ещё более поразительно то, что именно в то же время бессознательное Брата Клауса независимо и спонтанно произвело на свет фигуру Христа, которая подобно философскому камню алхимиков объединяла противоположности. Тёмная сторона — которая содержит отсылки к временам языческой германской древности — это берсерк. Когда мы рассмотрим то, что было вызвано к жизни этим подобным Вотану берсерком во времена Второй Мировой войны, мы осознаем, что ужасающая деструктивность может быть инициирована этим берсерком, когда она больше не объединена со своей противоположностью и функционирует автономно. Юнг описывал Вторую мировую войну как «эксперимент Вотана» и выражал страх, что мы сейчас находимся в самом разгаре подготовки к ещё одному такому «эксперименту», однако на этот раз действительно мирового масштаба (письмо от 9 сентября 1960 г.). Такая катастрофа возможна только тогда, когда теневой аспект берсерка — то есть агрессия — остаётся автономным и не интегрирован во внутреннюю целостность человека.

Во время своего полного удаления в отшельничество в Ранфте в период отчаянной депрессии Брат Клаус принудил свою тень остаться полностью внутри себя и не проецироваться ни на что, и внутри него эта тень сплавилась воедино с внутренним Христом. Но мы по своему опыту знаем, что мы не в состоянии интегрировать такие божественные силы агрессии в наше повседневное эго. Весь тот благонамеренный и исполненный надежды лепет по поводу интеграции нашей собственной агрессии — это полная ерунда. Только при помощи усилий и через страдания мы можем помочь интеграции этих сил в нашу Самость. Другими словами мы можем интегрировать только нашу личную тень, но не коллективную тень Самости, тёмную сторону Бога.

Если мы в полной мере ощутим проблему на собственной шкуре и примем ситуацию в нас самих, мы можем иногда сами стать тем самым местом, где божественные противоположности могут спонтанно объединиться. Совершенно ясно, что именно это и произошло с Братом Клаусом. Его видение показало ему, что божественные противоположности стали единым целым в Самости и что эта цельная фигура теперь переполнена мёдом. Это та любовь, которую излучает человек, ставший цельным.

Интересные параллели этому процессу можно найти в работах алхимиков. Многие из них описывают философский камень таким образом, что он сильно напоминает видение Брата Клауса о космическом берсерке, источающем мёд. Они почитают его как нечто живое, что источает «кровь цвета розы» или «розовый цвет» и оказывает исцеляющее влияние на своё окружение. Это определённо один из самых любопытных образов, который можно обнаружить в алхимических работах. Ученик Парацельса, Герхард Дорн, например, говорил про философский камень: (Философы) «называли свой камень живым, потому что при проведении заключительных операций он источает каплю за каплей <…> тёмно-красную жидкость, похожую на кровь. <…> И именно по этой причине они пророчествовали, что в последние дни на землю придёт непорочный человек [putus = истинный, не фальшивый], через которого мир станет свободен, и будет его пот кровавым, а мир будет спасён от грехопадения. Таким же образом кровь из камня освободит прокажённые металлы и людей от их болезней. <…> Ибо в крови этого камня сокрыта его душа»[20].

Другой алхимик, Хенрик Кунрат, про ту же кровь говорит, что это кровь «льва, выманенного из пещеры горы Сатурновой»[21]. Здесь у нас вместо медведя из видения брата Клауса есть лев из «горы Сатурновой», который, подобно медведю, также является диким животным, пришедшим из глубин тьмы и депрессии, но принёсшим с собой исцеляющую кровь любви. Дальше Кунрат говорит о «Крови розового цвета <…>, которая проистекает <…> от внутреннего Сына Великого Мира, выпущенная силой Искусства». Таким образом эта кровь исходит от «Целителя всех несовершенных тел и людей»[22]. В отличие от библейского Христа он является не только спасителем людей, но и — подобно ляпису, Христу алхимиков, — искупителем всей природы.

Юнг пишет: «Кажется, будто розового цвета кровь алхимического искупителя происходит из мистицизма розы, проникшего в алхимию, и в форме красной тинктуры она выражает исцеляющий и возвращающий в первоначальное состояние эффект определённой разновидности Эроса». Этот Эрос исходит от человека тотального (homo totus), космического человека, которого Дорн описал как putissimus «чистый»). «Этот „самый чистый“ или „самый истинный“ человек должен быть никем иным, как тем, кем он является; <…> он должен быть полностью человеком, который знает и обладает всем человеческим и не искажается никаким воздействием или примесью извне». Согласно Дорну он не появится на земле вплоть до «самых последних дней». Юнг продолжает: «Он не может быть Христом, так как Христос своей кровью уже избавил мир от последствий грехопадения. <…> [Здесь мы скорее имеем] алхимического servator cosmi (космического спасителя), представляющего всё ещё бессознательную идею цельного и завершённого человека, который должен закончить то, что очевидно оставила незаконченным жертвенная смерть Христа, а именно избавление мира от зла. <…> [Его кровь является] психической субстанцией, проявлением определённой разновидности Эроса, которая объединяет как индивидуальное, так и множественное в символе розы и делает их цельными»[23].

В XVI столетии возникло движение розенкрейцеров. Его девиз, per crucem ad rosam (крестом и розой), был предвосхищён алхимиками. Юнг говорит, что «такие движения, а также появление идеи христианского милосердия, всегда указывают на соответствующий социальный дефект, который они призваны скомпенсировать. В исторической перспективе мы можем увидеть достаточно ясно, что за дефект был в древнем мире, и в Средние века с их жестокими и ненадёжными законами и феодальными условиями, когда права человека и человеческое достоинство были в чрезвычайно плачевном состоянии»[24]. Добавим, что то же самое относится к социальным условиям времён Брата Клауса. Поэтому мне кажется, что этот берсерк, источающий мёд, то есть любовь, появляется в его видении, потому что Клаус, как известно, был чрезвычайно обеспокоен социальной несправедливостью и жестокостью, происходившими вокруг него.

Но что это за любовь? Юнг подчёркивает, что любовь сама по себе бесполезна, если не сопровождается определённым пониманием. «И для правильного использования понимания необходимо более широкое сознание и более высокая точка зрения, чтобы расширить свой горизонт. <… > Конечно, для этого нужна любовь, но любовь в сочетании с озарениями и пониманием. Их задача заключается в том, чтобы освещать участки, которые всё ещё находятся в тени, и добавлять их к сознанию [что может быть сделано через установление различий]. <… > Любовь сама по себе слепа, более инстинктивна и имеет больше разрушительных последствий, ибо это динамизм, который нуждается в форме и в направлении»[25]. Мы можем увидеть это на примере матерей, которые душат своих детей из чистой любви; на коллективном же уровне мы можем видеть это в иностранной помощи, через которую, со всей любовью, мы жёстко внедряем наши собственные идеи и технологии в недоразвитых странах. Ради так называемой любви человечеству пришлось вынести бесчисленные преступления и великие потрясения, и чем более сентиментальной является любовь, тем более жестокой будет следующая за ней тень. В противоположность этому в символе берсерка — Христа эта жестокая тень (которая появляется в виде медведя) интегрирована в человеческую фигуру и поэтому она больше не функционирует автономно за её спиной.

Вся эта проблема носит этический характер. Это проблема дифференциации наших эмоций. Западная цивилизация уже на протяжении какого-то времени развивает своё экстравертное мышление и ощущение односторонне в своих технологиях и интровертное мышление и ощущение не менее одностороннее в теоретических исследованиях. Интуиция не была подавлена полностью, так как она использовалась для открытия новых творческих идей. Чувство же, однако, как и весь мир Эроса, любви, находится в по-настоящему плачевном состоянии. Я даже считаю, что в данный момент времени всё зависит от того, способны мы или нет развить наше чувство и наш социальный Эрос.

С психологической точки зрения нельзя точно сказать, что представляет собой Эрос на самом деле, так как это архетипическая сила, которая выходит далеко за пределы нашей способности к интеллектуальному пониманию. С эмпирической же точки зрения представляется, что в его основе лежит состояние мистического соучастия, которое Юнг называл «архаической идентичностью». Это бессознательное соглашение коллективных представлений и эмоциональных ценностей. В основе такой архаической идентичности лежит общее предположение, что то, что хорошо для меня, хорошо и для других, и что поэтому у меня есть право судить о ситуации других людей — то есть, принципиально говоря, другие люди такие же, как и я. Это изначальная, фундаментальная социальная и инстинктивная связь, которая объединяет всех людей и даже может включать в себя животных, растения и другие элементы внешнего мира. Даже христианская братская любовь и сострадание буддистов основываются на этом глубоко укоренённом инстинктивном факторе. Символический образ Антропоса или божественного человека включает в себя этот аспект, и он часто описывается в мифах как основной материал, из которого создаётся весь космос. Так обстоит дело с Пурушей в Индии, Пань Ку в китайской мифологии, гигантом Имиром в германском мифе творения, Гайомартом в Персии или Осирисом-Ра в Египте. Также и иудеохристианские фигуры первого и второго Адама (вторым Адамом является Христос) включают в себя этот аспект. Согласно некоторым мидрашим, например, Адам был первым космическим гигантом, в котором все души человечества были объединены подобно «нитям в фитиле». Христос выполнял ту же функцию по отношению к христианской общине, так как все христиане являются братьями и сёстрами во Христе.

Феномен архаической идентичности не в полной мере учитывает большие различия, существующие между людьми. В архаических обстоятельствах такие различия проявляются в племенных междоусобицах между различными группами одного народа, а иногда даже в хаотических социальных условиях, в которых каждый находится в состоянии войны со всеми остальными, как это происходило, например, в период междуцарствия.

Тем не менее, наличие неизбежных личных напряжённых отношений и военных действий также заставляет нас понять, что другие люди иногда отличаются от нас и не всегда ведут себя в соответствии с нашими ожиданиями. Это подводит нас к явлению, которое Юнг называл возвращением проекций. В рамках этого процесса нас настигает понимание, что некоторые наши предположения и суждения о других людях относятся скорее не к ним, но к нам самим. Тем не менее, прозрения такого рода остаются довольно редкими, и кажется, что мы находимся только на начальных стадиях реализации этого в глобальном смысле. Распознавание и осознание проекций приобретают особенную важность в случаях, когда существуют большие различия, как, например, между мужчиной и женщиной или между весьма чуждыми этническими группами и нами самими.

Только после возвращения проекций становятся возможными отношения — как противоположность архаической идентичности. Это, однако, предполагает психологическое понимание. У нас есть дипломаты в зарубежных странах, которые в действительности должны поставлять нам психологическую информацию. Насколько плохо это всё функционирует на самом деле, к сожалению, тоже очень хорошо известно. Во всех многонациональных и демократически организованных обществах предпринимаются попытки каким-то образом регулировать взаимодействие различных групп и отдельных лиц внутри них без навязывания им строго соблюдения правил архаической коллективной идентичности. В отличие от такого рода архаической идентичности отношения дают место для идеи определённой дистанции. По этому поводу Юнг пишет: «Уменьшения расстояния являются частью самой важной и самой трудной главы процесса индивидуации. Опасность всегда заключается в том, что дистанция будет односторонней, неизменным результатом чего станут своего рода нарушения, за которыми последуют обиды. У каждых отношений есть своя оптимальная дистанция, которая, конечно, должна быть обнаружена эмпирическим путем»[26].

По всей вероятности мы находимся в миллиардах лет от способности актуализировать такие свободные взаимные связи между людьми. Более глубокое уважение к реальным отличиям других людей или других национальных групп также необходимо, как и интимность чувства идентичности. Однако даже это не самый последний возможный этап развития. Очевидно, что на поверхности (то есть на внешнем краю нашей диаграммы) это ощущение инаковости могло бы вызвать чрезмерную фрагментацию или изоляцию сознательных индивидуальных эго. По этой причине есть ещё четвёртый этап, который Юнг упоминает как предопределённые личные связи определённых людей через Самость. Это своего рода возвращение к первому уровню, однако на более высоком, более сознательном уровне. Это отношения с Самостью в другом человеке, с его или её целостностью, с единством противоположностей внутри него или неё. Только любовь, не интеллект, может «постичь» другого человека таким образом. Эта форма любви, писал Юнг, «не перенос, не дружба в обычном смысле, и даже не симпатия. Она более примитивна, более первозданна и более духовна, чем всё, что мы способны описать. Речь уже более не о вас или обо мне по отдельности, речь о множестве тех, частью которых вы являетесь, и каждый при этом сам является частью тех, чьи сердца он затронул. Инаковости там не преобладают, а скорее непосредственно присутствуют. Это вечная загадка, как мог бы я объяснить это?»[27]

Вероятно, это можно охарактеризовать как вневременную связь в вечности, которая в этом мире, в нашем пространстве-времени, проявляется как тайна, но именно она делает возможным любой истинный и глубокий контакт между двумя людьми. Именно эта тайна вступает в игру, когда у нас есть чувство по отношению к кому-либо, с кем мы встречаемся в первый раз, что мы уже всегда «знали» его — и оказывается, что это правда, не ошибка, как иногда случается в случае архаической идентичности. Такого рода отношения могут возникать между людьми одного пола, например, в случае «вечной» истории учителя и ученика, однако чаще это происходит в любовных отношениях мужчины и женщины, которые представляют собой максимально возможные противоположности между людьми. Согласно Юнгу, это последняя проблема отношений, которая лежит в корне всех проблем современного человечества. Либо мы должны стать способны преодолеть эти противоположности внутри нас самих, или же мы должны прекратить оказывать вклад в подготовку войны во внешнем мире. Личная любовь — это единственный существующий противовес фрагментации — или даже атомизации — современного общества. В личной любви может быть воскрешён образ Антропоса, а вместе с ним и «правда» за спинами людей, как Клаус увидел в своем видении.

Брат Клаус ни в малейшей степени не был ни слабым, ни сентиментальным. В своём наставничестве он, не колеблясь, вскрывал ложь и скрытые грехи своих клиентов; однако он всегда делал это с юмором и ласковой теплотой. Так как это признаки хорошего врача, Юнг говорил, что брат Клаус должен быть покровителем психотерапии. В каком-то смысле в его видении одетого в медвежью шкуру паломника проявилась персонифицированная, действующая в нём истина. Его любовь и теплота всегда была направлена на человека перед ним, так как отношения с каждым отдельно взятым человеком всегда уникальны — они всегда происходят между одним уникальным человеком и другим уникальным человеком. Только в таких отношениях наша душа может проявиться к жизни и проявить надличное я. Таким образом, как показывает фигура Христа-берсерка, некоторый внутренний разлом внутри Самости переплавляется в единство.

Я убеждена, что брат Клаус без фигуры берсерка на заднем плане не был бы способен принести мирное завершение Станскому конгрессу. Берсерк был видимым воплощением того невидимого авторитета, который исходил от него, осуществляя влияние, которое сделало возможным положить конец конфликту враждующих сторон. Таким образом, Клаус имел большее политические влияние, нежели любой правитель или дипломат. Он является великолепным примером того, как индивидуация и коллективная ответственность слились воедино. Конечно, брат Клаус является уникальным примером, которому мы не можем просто подражать. Во внутреннем развитии каждого человека противостояние индивидуальной трансформации и коллективной ответственности принимает различные формы и оттенки. В первой гексаграмме И Цзин, «Творчество» одна из линий связана с этой проблемой. Для четвёртой девятки читаем: «Точно прыжок в бездне. Хулы не будет!» В комментариях к этой линии находим: «Место перехода было достигнуто, может свершится свободный выбор. Две возможности представлены великому человеку: он может взлететь к вершинам и играть великую роль в мире или же он может уйти в уединение и развиваться сам по себе. Он может пойти путём героя или святого мудреца, который ищет уединения. Нет общего правила, по которому можно было бы сказать, какой из двух путей правильный. В этой ситуации каждый должен сделать свой собственный свободный выбор в соответствии со своим внутренним законом. Если человек последователен и верен себе, то он найдёт путь, подходящий именно ему. Это верно именно для него, и хулы не будет»[28].

По сравнению с такими святыми мудрецами как Лао-цзы или Чжуан-цзы брат Клаус, как одинокий отшельник, является более незаметной фигурой. В первой части своей жизни он вёл обычную жизнь; и только тогда, когда к нему пришло внутреннее призвание, он отказался от мира. С начала он с огромным рвением посвятил себя «Imitatio Christi» и практиковал христианскую братскую любовь. Но потом появился берсерк — глубокое, интровертированное, дикое желание следовать своей собственной внутренней правде. И возможно самым большим чудом было то, что люди вокруг него не сочли это сумасшествием. Несколько теологов пытались критиковать его за то, что он оставил семью, однако широкая общественность, и в особенности в народ в кантоне Унтервальден, приняла его сторону, видя в его уходе в уединение божественное призвание, а не признаки асоциального поведения и недостатка ответственности. Предположительно именно это лежит в основе Эроса — медоносного аспекта пилигрима-берсерка, который люди должны были ощущать в нём.

Возвращаясь к нашей диаграмме: центральная область, коллективное бессознательное, изображается в большинстве религий как фигура Антропоса, символ богочеловека или космического человека. Таким парадоксальным образом берсерк воплощает в себе более высокую личность Самости брата Клауса и в то же самое время всего сообщества. Именно в этом отношении эта фигура до сих пор является живым архетипом. Во время Второй Мировой войны у целого швейцарского полка было коллективное видение брата Клауса, стоящего на швейцарско-германской границе с расставленными в стороны руками для защиты швейцарцев от вторжения Гитлера. Таким образом, более великое архетипическое ядро фигуры брата Клауса и сегодня живо в Швейцарии.

Современные зоологи и бесчисленные психологи в эти дни пишут о проблеме агрессии и возможности её интеграции, освобождения или подавления. Видение брата Клауса показывает нам, как на самом деле возможно её интегрировать и трансформировать. Это более не то, что мы обычно называем агрессией, а скорее чётко определённое указание границ и «отвердевание» человека, который способен стойко оставаться «самим собой», без присоединения к группе или подпадания под массовое внушение. Во множестве ситуаций коллективной паники, в которые может попасть нация, всё часто зависит от того, найдутся или нет несколько человек, способных сохранить ясную голову и не стать жертвой господствующих бредовых эмоций. Согласно Юнгу это единственный способ избежать войны.

Однако для человечества эта цель остаётся очень далёкой, и пока мы не достигнем её, целые народы и отдельные группы будут неизбежно продолжать бороться друг с другом. Есть ещё одна вещь, которая несомненна для меня: мы достигли той точки в истории, когда дифференция Эроса является вопросом величайшей важности. Ибо потому, что мир стал меньше в наши дни, мы просто вынуждены наконец понять, что все мы находимся в одной лодке.