Владимир Стаменкович[4] Перешагнувшие границы «Вишневый сад»

«Вишневый сад» в исполнении Московского театра на Таганке, завершившего XIX БИТЕФ, дерзко перешагивает границы, а именно границы традиционной трактовки Чехова, но при этом не посягает на неприкосновенность автора и не раздражает зрителей, хотя, с другой стороны, и не продвигает вперед современный театр.

Сцена, на которой режиссер Анатолий Эфрос, в сотрудничестве со сценографом Валерием Левенталем, ставит «Вишневый сад», дает точное предчувствие темы спектакля: опустошенная жизнь группы людей, протекающая среди обрывков воспоминаний, под гнетом прошлого. Она символизирует уход прошлого, той опорной точки традиции, которая позволяет человеку на протяжении длительного времени сохранять одни и те же формы жизни, одну и ту же сущность. Сцена представляет старый барский дом, продуваемый ветрами, за которым неожиданно вырастает редкий цветущий садик, за тоненькими ветвями которого просвечивают силуэты надгробных памятников, где, как в пространстве брошенной земли, сквозь щебет птиц время от времени пробиваются таинственные звуки, возвещающие перемены где-то за видимым горизонтом.

На такой-то сцене жизни режиссер и выстраивает чеховскую драму в форме горькой комедии, группируя вокруг главной героини, Раневской, галерею персонажей, не имеющих ни реального значения, ни достоинства для драматического действия, ни осознания реальности ситуации, в которую они попали, часто очерченных лишь банальными, чисто физическими чертами.

И посреди этой толпы, как дух, как медленно колышущаяся лента, как ледяное изваяние, движется Раневская, чье лицо, хотя она редко и мало говорит, выражает в кристаллизованной форме сознание о крахе своей жизни, о бренности своего существования, о бесполезности любой попытки сопротивления. Раневскую играет поистине выдающаяся актриса А. Демидова с искоркой в глазах, как у Греты Гарбо, с шармом Жанны Моро, в котором переплетаются интеллект и эротика, актриса, несущая в себе несравненное внутреннее богатство. Когда она доминирует на сцене, это потрясающий момент сценического искусства, это – вершина нынешнего БИТЕФа.

Что еще сказать о спектакле Эфроса? То, что, если исключить игру Демидовой, это спектакль открыто антипсихологический, он несет печать легкого издевательства над всем, что мы подразумеваем под «славянской душой», и иронии по поводу интеллектуальных и эмоциональных деклараций, через которые она выражается, и что все ее персонажи служат чем-то вроде прожекторов, с помощью которых освещается судьба Раневской.

Но все же остается открытым вопрос, не обедняет ли Чехова такая трактовка, сводящая весь сюжет к драме Раневской, не изымается ли таким образом из «Вишневого сада» то, что в нем, наверное, важнее всего: пафос перемен, последовательно выражающийся различным образом в жизни других персонажей.