Америка

В древней Америке скотоводство получило гораздо меньшее распространение, чем в Старом Свете. Изучение его тем не менее представляет исключительный теоретический интерес, так как в сравнении с картиной, полученной для Старого Света, позволяет выявить некоторые общие закономерности.

Области обитания морских свинок и гуанако и некоторые ранние археологические памятники Южной Америки:

1 — ареал морских свинок; 2 — ареал гуанако

Палеоклиматические исследования показывают, что природная среда как Северной, так и Южной Америки начиная с конца плейстоцена претерпела столь же серьезные изменения, как и в других районах мира. Формирование современных природных условий началось здесь в IX–VIII (VIII–VII) тысячелетиях до н. э., причем в среднем голоцене (VII — первая половина V [VI–V] тысячелетия до н. э.) в Андах отмечался влажный период [651, с. 124–140; 769, с. 18; 782, с. 44]. К началу голоцена вымерли многие важные для первобытных охотникоз дикие животные: лошади, антилопы, крупные кролики и лисицы: в Центральной Америке [576, с. 140–144] и ленивцы, лошади и некоторые виды оленей в Андах [768, с. 33–36]. Приспосабливаясь к новым условиям, люди стали все больше внимания уделять собирательству и рыболовству [1029, с. 72, 73; 447, с. 182–229; 788, с. 18–29]. В итоге в некоторых местах возникло примитивное земледелие, а на его основе и доместикация животных. Однако благоприятный биологический фон для последней имелся далеко не везде. Из-за его отсутствия в Мезоамерике в доколумбову эпоху скотоводства не знали. Единственным важным первичным очагом скотоводства стали Анды, где были одомашнены гуанако и морские свинки.

Вплоть до недавнего времени археологические работы в Андах почти не велись, а относительно хорошая изученность — прибрежных районов Перу создавала иллюзию того, что земледелие появилось здесь самостоятельно на базе рыболовства и морского промысла. Первыми отказались от этой идеи ботаники, показавшие, что древнейшие культурные растения попали на побережье из предгорий и горных районов [56, с. 287–289; 874, с. 54–58; 941, с. 253]. В горах локализуется и ареал диких гуанако, от которых произошли домашние ламы и альпака. Любопытно, что именно в горах Центрального и Южного Перу, Юго-Западной Боливии и Северного Чили предположительная область доместикации растений совпадает с районом обитания диких гуанако. Эти животные пасутся стадами по нескольку особей: обычное стадо состоит из самца, 5–6 самок и нескольких детенышей, но порой встречаются и более крупные стада (до 100 особей). Гуанако хорошо переносят разные природные условия: они встречаются и на пустынных низменностях и высоко в горах, достигая отметки 4000 м. Их образ жизни отличается ярко выраженной сезонностью: они проводят лето в горных долинах, а зиму в низменных районах, где местоположение их пастбищ определяется близостью водных источников. Поскольку разные экологические ниши располагаются в Андах недалеко друг от друга, то эти миграции, как правило, очень недалекие [337, с. 295–298; 648, с. 256, 257]. В доколумбову эпоху охота на гуанако была главным источником мясной пищи для населения Аргентины и Чили, которое ко времени появления европейцев умело приручать их и практиковало охоту с манщиком [265, с. 53, 54]. Однако одомашнивание гуанако совершилось только в Андах, в районах возникновения древнейшего земледелия, как показывают исследования последних лет.

Выяснено, что на протяжении позднего плейстоцена в Андах обитали охотники на гуанако и других животных, многие из которых вымерли к концу ледникового времени, что повлекло перестройку хозяйственной системы. В X–VIII (IX–VII) тысячелетиях до н. э. и в горных Андах, и на тихоокеанском побережье происходило формирование правильного сезонного хозяйства; к этому периоду относится и зарождение обменной сети, связавшей впоследствии указанные области в единую систему [769, с. 20]. Люди использовали ресурсы разных биотипов, охотясь на оленей, гуанако и мелких животных и усиленно занимаясь собирательством различных растений на разных высотах. С развитием археологических исследований все большее подтверждение находит высказанное более полувека назад Г. Тримборном предположение о том, что основой становления производящего хозяйства в Андах было усложненное собирательство клубнеплодов, и прежде всего картофеля [974, с. 659, 660; 700, с. 46–51]. Теперь в Андах известны поселки раннего и среднего голоцена, жители которых регулярно собирали такие клубнеплоды, как картофель, ульюко, хикама и другие, при чем со временем жизнь в этих поселках становилась все более продолжительной, а их размеры увеличивались [561, с. 96, 97]. К VII — первой половины V (VI–V) тысячелетия до н. э. в горных районах Северного (пещера Гитареро) и Центрального Перу (пещера Пикимачай) относятся древнейшие находки культурных растений (напр., тыква, фасоль) [710, с. 76, 77; 769, с. 26]. В следующий период (вторая половина V–IV [конец V— первая половина III] тысячелетия до н. э.), земледельческий уклад в Андах сложился окончательно; появилась масса новых видов культурных растений, в том числе маис (к концу периода); поселки стали несравненно крупнее, часть их имела уже круглогодичный характер [769, с. 30]. Именно в это время первые культурные растения проникли к оседлорыболовческому населению перуанского побережья, хотя, к сожалению, обстоятельства этого процесса еще мало изучены и плохо датированы: датировка ранних находок колеблется от конца V (середины IV) тысячелетия до н. э. [32, с. 4, 5; 853, с. 298; 561, с. 102] до конца IV (середины III) тысячелетия до н. э. [854, с. 318; 769, с. 29].

Одновременно с земледелием в Андах формировался и скотоводческий уклад. Изучение этапов его становления затруднено в настоящий момент тем, что критерии различения костей диких и домашних верблюдовых остаются неразработанными. Поэтому исследователи прибегают к иным приемам, фиксируя изменения видового состава животных, с которыми имели дело первобытные охотники, во времени, а также анализируя возрастные соотношения в пределах отдельных видов. Как теперь установлено, в VII — первой половине IV (VI–IV) тысячелетия до н. э. в Центральных Андах все большую роль в охоте местных общин играли верблюдовые, тогда как интерес к оленям со временем падал [1033, -с. 305]. В пещерах района Хунин, откуда происходит массовый костный материал, в слоях конца V — первой половины III (второй половины IV–III) тысячелетия до н. э. кости верблюдовых неизменно решительно преобладают в остеологических коллекциях [782, с. 51–53; 1034, с. 79, 80; 1016, с. 120–127]. Та же картина отмечена исследователями в Северном Чили во второй половине V (первой половине IV) тысячелетия до н. э. [700, с. 45, 46]. К сожалению, вопрос о доместикации гуанако на всех этих памятниках остается открытым. Анализ возрастного состава животных в пещерах Хунина показал, что в одних случаях преобладали взрослые особи, в других — молодые [1034, с. 79; 1016, с. 127]. Все же, учитывая факт огромного преобладания костей верблюдовых на памятниках конца V — первой половины III (второй половины IV–III) тысячелетия до н. э., а также появление шкур верблюдовых, а кое-где и их костей на перуанском побережье во второй половине IV (III) тысячелетия до н. э. [32, с. 4, 5; 769, с. 29], можно, видимо, датировать начало приручения гуанако V–IV (IV) тысячелетиями до н. э. Морские свинки, приручение которых требовало гораздо меньше усилий, были одомашнены в горах, очевидно, раньше, чем гуанако. Во всяком случае, со второй половины VII (второй половины VI) тысячелетия до и.* э. на памятниках района Аякучо встречаются сотни костей морских свинок, часть из которых, как предполагают специалисты, была в это время уже прирученной [769, с. 26–28]. Во второй половине V — первой половине III (IV–III) тысячелетия до н. э. кости морских свинок происходят уже из районов, удаленных от первичного очага доместикации, в частности они обнаружены на перуанском побережье [769, с. 32]. Особенности поведения морских свинок, не приспособленных к подвижной жизни охотников и собирателей и требующих регулярной подкормки, проливают свет на проблему сложения земледельческого хозяйства в Андах. Последнее должно было превратиться в устойчивую систему, прежде чем приручение морских свинок могло стать реальностью. Это подтверждает правомерность отнесения начала андийского земледелия к VII (VI) тысячелетию.

В III (второй половине III — первой четверти II) тысячелетии до н. э. в горных Андах окончательно сложилось комплексное хозяйство, основанное на выращивании клубнеплодов и некоторых других растений и разведении лам и морских свинок, а на побережье сформировалась система оседлорыболовческих и земледельческих общин, поддерживающих постоянные контакты друг с другом [769, с, 33, 35, 36]. В этот период между горами и побережьем наблюдался бурный обмен культурными ценностями: ламы, морские свинки и многие культурные растения распространялись далеко за пределы очагов доместикации [769, с. 36, 37].