Глава XI Ордын-Нащокин и Крижанич

Глава XI

Ордын-Нащокин и Крижанич

Кабаки распространялись, равно ненавистные и народу и лучшим людям общества. Из последних нашлось двое, которые в XVII веке подали голос за свободную продажу питей. То были Юрий Крижанич — серб из Хорватии, и А. Ордын-Нащокин, псковский уроженец.

Юрий Крижанич — сербский католический священник, около 1655 года прибыл в Московское государство и, конечно, не мог не заметить печального положения народа, пившего по кабакам. Вот что он писал, сосланный уже в Сибирь (1660–68): «Об пьянству нашем что треба говорить! Да ты бы весь широкий свет кругом обошёл, нигде бы не нашёл такого мерзкого, гнусного и страшного пьянства, яко здесь на Руси. А тому причина есть корчемное самоторжие (монополия), или кабаки. По милости этой монополии люди не смеют варить себе напитков без приказного позволения и в этом последнем пишется им, чтобы они выпили всё в три или четыре дня после изготовления и дольше в домах не держали. Чтобы выпить скорее этот наваренный напиток, люди пьют через силу и упиваются; а соседи, которым нечего выпить дома и негде купить напитка, сидят без стыда, и не отходят от этого пива, пока чают хоть одну каплю его. Дальше люди мелкого счастия не в состоянии изготовить дома вина или пива, а корчмы нет, где бы они могли иногда выпить, кроме корчмы царской, где и место и посуда хуже всякого свиного хлева, и питьё самое отвратительное (питiе само пребридко), и продаётся по бесовски дорогой цене. Кроме того, и эти адские кабаки не под руками у народа, но в каждом большом городе один или два только кабака. Поэтому, говорю я, мелкие люди чуть ли не всегда лишены напитков, и от того делаются чрезмерно жадны на питьё, бесстыдны и почти бешены, так что какую ни подашь большую посуду с вином, они считают за заповедь Божию и государеву выпить её в один дух. И когда они соберут несколько деньжонок и придут в кабачный ад, тогда сбесятся в конец и пропивают и рухлядь, какая есть дома, и одежду с плеч. Итак всия злости и неподобие, и грехоты, и тщеты, и остуды всего народа исходят из проклятого корчемного самоторжия». Так писал Крижанич в Сибири, и то же самое, вероятно, он говорил, живши в Москве. Слова его должны были показаться богопротивными, и он был сослан.^[117]

Не лучшая участь постигла и старания Нащокина уничтожить кабаки и ввести свободную торговлю питьями. Просвещённейший из русских людей XVII века, Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин в 1665 году назначен был воеводою во Псков. Псков был город порубежный, куда иностранцы привозили тайком множество горелого вина и немецких питей, и псковичи совсем не покупали вина с казённых кружечных дворов. Сильно развивалась потаённая корчемная продажа, которою занимались иностранцы, жилецкие люди и дворники, в казне были великие недоборы, а в недоборах, когда год отойдёт, «извыкли челобитьем и сроками отбывать». Завелось воровство, стали ходить по ночам из своих подворий, и объявлялись разные рухляди в ночных приносах. Чтоб положить конец этой безурядице, Нащокин предложил ввести вольную продажу вина с платою в казну с рубля по две деньги и по гривне. Мнения псковичей, вызванные этим предложением, разделились: меньшие люди, то есть собственно народ, стали за вольную продажу, а лучшие, богачи-горланы, как было и в 1470 году,^[118] как это бывало всегда, стали за свою личную выгоду, за кабаки, за так называемую старину. Но потом между обеими сторонами последовало соглашение, и введена была вольная торговля питьями на следующих основаниях: «В посадах торговых людей положить за вино и за всякое питье во всякой год, сметя против продажи его в указные сроки. А кто теми питьями больше торговать учнет иных товаров, и того в земской избе остерегать, и в сотнях у жилетцких людей в домах не может утаитца, а на тех с рубля имать по гривне, и на ремесленных посадских же людях против явки годовые, как преж сего являлись, держать про себя на праздники и на урочные дни, а корчмы не держать. И на церковный чин положить против явки потому ж, и на казаков, и на стрельцов, и на пушкарей за явку положить в год по меньшей явке. А с красных заморских питей с продавца имать с рубля по гривне ж. А в уезде на всех на пашенных людей покотельщина с винного и пивного котла порознь, — а питье в городы подвозить учнут подрядом, и то объявлять, а за бочку пива или меду что цена, то и пошлин взять».

Во Пскове получен царский указ о вводе этого нового порядка продажи питей, и указу этому не хотят верить. Лучшие люди, делая с него списки, посылают при челобитных к царю, и просят у него нового указа, а молодшие жалуются на лучших, что они царского указа не слушаются. Наконец, свободная продажа питей введена, и Псков как будто переродился: «И явные о том знаки во Пскове, как учала быть питейная пошлина в домах с большим укреплением, и хлеб во Пскове учал быть к торгу дешевле, и всяким людям от выемок и от разоренья свободнее, а что кабацкие избы, где всякое безчиние и смрад был, а ныне в тех местах устроены обиталища убогим, а те избы всякого благочиния исполнены».

Нащокин был во Пскове с марта 1665 по октябрь 1666 года, когда его сменил Хованский — враг всяких нововведений. Этим воспользовались лучшие люди, подали ему челобитную о нововведённых порядках, вследствие чего Хованский и написал царю, что «ныне во Пскове учинены вновь шинки, и в тех шинках пьют безвременно, и от того смотреть доброго опричь всякого дурна не из чего, и что казне великого государя питейной прибыли перед прежним сбором будет недобор большой, а прежний де оклад 9000 рублев, а ныне на откуп дают 6000 рублей, а чает де сберетца и 7000 рублев, а шинкари де в два месяца, на сентябрь да на октябрь, принесли только 600 рублев, а того де сберетца на год 3600 рублев, а как тем шинкарям питейная прибыль отдана на веру ли, или на откуп, того в отписке имянно не отписано». Поэтому он просил шинки отставить, и быть по-прежнему кабакам по старым местам, и отдать их на откуп, а если откупщиков не найдётся, то сбирать на веру лучшим людям…

К этому прибавлен был донос на Нащокина: «И в челобитной, государь, писано слагательно, некто писал умной человек, а мужикам было так не сложить, а многие, государь, статьи в ней писаны к нынешним волям, что было заведено не делом, без твоего государева указу, от своих вымыслов, а будто в нынешнем 1666 году присланы из съезжей избы памяти, питейной промысл отставить и быть кабаку в одном месте, а то солгано: кабаку быть не в одном месте, а где прежде бывали. И посадские, государь, лучшие люди, и сказки за своими руками многие дали, что они от тех шинков разорились». Откупщик нашёлся, Кузьма Андреев Солодовников, и заплатил за месяц более чем вдвое против той прибыли, какую казна получала от продажи. Узнал про это Нащокин и написал царю: «Казано всяким делам быть по-прежнему, и разорен, государь, совет Божиих и твоих, великого государя, людей, а пущены во вражду и разоренье, в чем преж всего разорены напрасно». Но Хованского скоро сменил Великого-Гагин, и при нём вольные питейные промышленники, Давид Бахарев со товарищами, прислали в Москву челобитную, в которой объявили, что выборные люди, Семён Меншиков со товарищами, дружа друг другу, и видя, что будет казне великого государя сбор большой, «питейную прибыль отдали на откуп товарищу своему, выборному человеку Кузьме Андрееву, заводом, и, забыв страх божий и крестное целование, назвали наши оброчные дома шинками». Пришла и другая жалоба в Москву на откупщика Кузьму Андреева и его приятелей, которые устроили ему откуп, что откупная сумма очень мала, и что, несмотря на то, откупщик и товарищи его, лучшие люди, притесняют маломочных людей, не дают им приготовлять у себя хмельных напитков в известных определённых законом случаях, корыстуются с кабаков, провозят товары, прокрадывая. Челобитная была принята во внимание, и пришёл с Москвы указ, чтоб выборные, Меншиков со товарищами, за то, что маломочным людям не помогали, а решали дела без городового и мирского ведома, платили б в год за кабаки 9336 рублей. Но осенью 1668 года пришла новая челобитная от земского старосты Котятникова и всех псковичей, чтоб от кабацких продаж была учинена полная свобода, как в Смоленске.

Лучшим людям в Москве мирволили, и челобитчикам было отказано. Царь не знал, что и делать, и спрашивал совета у Нащокина: «Как тому кабацкому сбору пристойно быть, и доимочныя деньги на ком взять, чтоб кабацкая прибыль напрасно не пропала, а людей бы не ожесточить». Нащокин счёл нужным объяснить ему всё дело. «В 1668 году, — говорил он, — я устроил Псковское государство с примера сторонних чужих земель к великой прибыли твоей государевой казне и Псковскому государству к полноте и расширению. Я сделал это, ни на что не прельщаясь, только видя вашу государскую премногую милость, исполняя свой долг и надеясь получить отпущение грехов в будущем веке. Но мое дело, государь, возненавижено немилосердными людьми, приказною мздою. Отказали Стеньке Котятникову в питейных сборах, но думные зачем забыли мою вину: я и в Смоленске то же самое сделал! А Псков важнее Смоленска, лежит на рубеже двух чужих земель; жители в городе и уездах пришли в последнюю нищету, и без такого устава помочь им нечем. Всячески приводя в согласие людей Божиих и государевых, я наговаривал и писал во Пскове, и ко мне изо Пскова писал дьяк Мина Гробов, что усердно радеет, как бы прекратить разделение между псковичами, и на ком довелось кабацкую недоимку доправить, то у них уже решено; решено и то, чему во Пскове быть прочнее. Надеясь на твою государскую милость, я в Смоленске твоим указом пример учинил, товарищи мои, думные дьяки, это знали, и если, государь, в Смоленске в питейном доме зла не сделалось, и как теперь там дело идет — в Посольском приказе известно, то во Пскове было бы гораздо больше прибыли, чем в Смоленске».

Царь решился спросить всех жителей Пскова, чего они хотят, и что выгоднее для казны: питейные дома (шинки, вольные дома) или кабаки. Архимандрит Арсений, как святую панагию носит, во всякой правде сказал, и архимандрит, игумны и строители, игуменьи и строительницы подтвердили, что «питейным домам быть нельзя», потому что народ не обогатится, а пьянство будет большое. Из крестьян одни сказали, что «питейным домам можно быть по-прежнему, а кабакам быть непристойно»; другие же 670 крестьян, вместе с дворянами, казаками, стрельцами, пушкарями и воротниками, которых всего было 2115 человек, сказали, что «они не знают». В Москве последовало решение — отдать кабаки на откуп! Стали вызывать откупщиков, но откупщиков не нашлось. Нащокин долго ещё боролся с московской приказной мздой, потакавшей кабацким откупам. «На Москве, — писал он к царю, — не радят о государевых делах, — эй, дурно! Царь, думные дьяки занимаются хитростями и кружечными делами!» Но, видя потом, что это «дурно» неисправимо, и идёт всё шире и дальше, честный гражданин вдруг оставил свет и удалился в монастырь Саввы Крыпецкого, в двадцати верстах от Пскова.

Слова Крижанича и Ордына-Нащокина погибли, не оставив никакого следа: кабаки и кабацкая жизнь распространялись по всем углам русской земли.