Маленькая трагедия

Маленькая трагедия

Великой трагедии Гоголя, заблудившегося между двумя славянскими нациями, двумя роскошными языками, двумя культурами, предшествовала «маленькая трагедия».

«Удивительно, какая у него была нежная заботливость о нас»[1731], – вспоминала брата Анна Гоголь. Ей вторили сестры Лиза и Ольга. Слабее в этом хоре обожания голос старшей сестры, Марии. Ее и Николая Васильевича разделяли только два года. Она помнила его некрасивым, болезненным мальчиком и долго хранила сердечную привязанность к нему. «Меня очень утешило любезное письмо моего дражайшего братца»[1732], – сообщала она матери из пансиона госпожи Арендт весной 1827 года. Но никогда Мария не смотрела на брата снизу вверх. Иное – младшие сестры. Николай Васильевич был старше Анны, Лизы и Ольги на двенадцать, четырнадцать и шестнадцать лет соответственно. Они были совсем маленькими, когда Гоголь учился в Нежине, служил недолго в Петербурге, наконец, стал известным писателем. Его редкие приезды в родительский дом были для девочек праздником. Осенью 1832 года Николай Васильевич повез Анну и Лизу в Петербург, чтобы определить в Патриотический институт. «Так молод и так заботился о нас, как мать»[1733], – вспоминала Елизавета Гоголь. Неожиданное о молодом, двадцати трех лет, человеке замечание: «как мать». На самом деле очень точное. Да, поехала с девочками горничная Матрена, но деревенская женщина в дороге, а потом в столичном городе была бы без распоряжений молодого барина совершенно беспомощной. А ведь девочкам пришлось до зачисления в институт около месяца прожить на квартире у брата. Николай Васильевич не только занимался с сестрами историей, географией и русской грамматикой, он их отвлекал и развлекал (сестры капризничали, ссорились и очень часто плакали), покупал для них одежду, игрушки, конфекты (как тогда произносили), орехи и сливы в сахаре, водил в театр, в зверинец. Позднее, из Италии, писал им в институт письма, очень познавательные: описывал достопримечательности Рима, итальянские праздники. Перед выходом сестер из института Гоголь купил для них платья, шляпки, белье, платки, булавки и прочие мелочи. В Москве поселил их в доме профессора Погодина, ввел в круг московских литераторов. Сестры Гоголя «почти каждый день на вечерах в лучшем обществе и везде за ними чрезвычайно ухаживают и стараются занять их»[1734], – писала Вера Аксакова.

В то время Гоголь считал, что в Малороссии у сестер нет достойного будущего, хотел устроить их жизнь в Москве, но они, сначала Анна, а через два года и Лиза, вернулись в родной дом. Гоголь собирался и Ольгу устроить в Патриотический институт, однако из-за болезни и недосмотра взрослых девочка почти полностью лишилась слуха, потому смогла получить лишь домашнее образование.

К 1842 году все четыре сестры оказались в Васильевке: три барышни на выданье и овдовевшая в двадцать четыре года Мария. Конечно, скучали, томились, мечтали о замужестве. И вот начинается история комическая или по крайней мере трагикомическая, если смотреть на нее со стороны да еще и через полтора века.

Иначе виделась она сестрам. Неожиданно для них Гоголь превратился из любящего, заботливого брата в строгого проповедника, аскета, почти монаха. «Он желал, чтобы сестры не выходили замуж и устроить вроде монастыря или странноприимного дома»[1735], – вспоминала Анна Гоголь. Николай Васильевич жил тогда за границей (то в Италии, то в Германии), сестры – в Малороссии, поэтому драма развернулась на бумаге, в письмах. На письма Николая Васильевича, строгие и назидательные, сестры отвечали оправданиями. «Даже со страхом мы распечатываем письмо». Прежде «удовольствие было ему писать, а теперь <…> надо взвесить каждое слово, не будет ли оно пустяк»[1736], – жаловалась Лиза Гоголь в письме к Вере Аксаковой.

И все-таки получалось эмоционально, сумбурно. Расстояние от Рима до Васильевки и время на пересылку корреспонденции не могли ослабить накала страстей. Весной 1843 года из Рима Гоголь прислал сестрам письмо, которому придавал значение огромное. Кажется, несоразмерное его тексту. Это была многословная проповедь христианского долга. Гоголь велел каждой из сестер снять копию с его письма, перечитывать, вникая в смысл: «Прочитавши один раз письмо это, пусть не думает никто, что он уже понял смысл его совершенно. Нет, пусть дождется более душевной минуты, прочтет и перечтет его. Всего лучше пусть каждая прочтет его во время говенья, за несколько часов перед исповедью, когда уясняются лучше наши очи»[1737].

Надо полагать, сестры долго вникали в смысл. Следующее письмо (по поводу их ответа) Гоголь отправит через полгода из Дюссельдорфа. Он изумлен, он ни в чем не обвинял сестер, хотел лишь дать добрые советы. Очевидно, сестры еще не готовы воспринять их: «…оставьте мое письмо, не читайте его, не заговаривайте о нем даже между собою до самого Великого поста. Но зато дайте мне все слово во всё продолжение первой недели Великого поста (мне бы хотелось, чтобы вы говели на первой неделе) читать мое письмо, перечитывая всякий день по одному разу и входя в точный смысл его, который не может быть доступен с первого разу»[1738].

Через некоторое время Гоголь перешел к практическим рекомендациям. Велел сестрам разделить деревню на равные части, обойти все избы, задавая крестьянам следующие вопросы: «Расспросите их каждого, во-первых, о нем самом, потом у него же о соседях, которые его окружают, и какого они рода. Мужа расспросите о жене, жену расспросите о муже. Обоих их расспросите о их детях. Потом расспросите об этой же семье у соседей. Таким только образом вы узнаете, что такое человек, а без того не узнаете. <…> И боже вас сохрани наврать что-нибудь от себя. Дело это святое…»[1739]

Невозможно узнать в этом тексте великого писателя, да и просто любящего брата. Скорее его сочиняет какой-то гоголевский герой. Или даже два героя – так неожиданно соединяются полицейская дотошность с маниловской мечтательностью: «И когда таким образом я узнаю совершенно всё, т. е. все стороны дел, тогда только я сделаю свои распоряжения и дам советы, и вы увидите, что я отсюда, издалека буду управляться лучше вас, хотя вы стоите лицом и даже носом к вещам»[1740]. Но и Манилову не пришло бы в голову управлять малороссийской деревней из Рима или Карлсбада. Разумеется, из этой гоголевской затеи ничего не вышло.

Не только читающая Россия в большинстве своем не приняла Гоголя-проповедника, но даже его родные сестры не поняли и не приняли. Живая жизнь не подчинялась отвлеченной идее, сопротивлялась и развивалась по своим законам. Мария так болезненно воспринимала нравоучения брата, что перестала отвечать на его письма. Она умерла в 1844 году от чахотки, тридцати трех лет. Анна замуж не вышла, но жила не в монастыре, как хотелось брату, а в собственном доме в Полтаве. Она переписывалась с биографами Гоголя, с художниками, помогала воспитывать детей рано умершей Лизы. Лиза вышла замуж еще при жизни брата, осенью 1851 года. Порадоваться бы за сестру (ей уже было под тридцать). Но Николай Васильевич принял известие о предстоящем замужестве почти как катастрофу: «Шаг твой страшен: он ведет тебя либо к счастью, либо в пропасть. <…> Молись, отправься пешком к Николаю Чудотворцу, припади к стопам угодника»[1741]. По требованию Гоголя не только Лиза, но Анна и Ольга должны были отправиться на богомолье в Диканьку. И непременно пешком!

Известен страх Гоголя перед браком. Это навязчивый мотив его творчества («Иван Федорович Шпонька и его тетушка», «Женитьба») и писем к матери. Брак для Гоголя – источник не только личных, но даже социальных бед: «И как вспомнишь, сколько в последнее время дотоле хороших людей сделались ворами, грабителями, угнетателями несчастных из-за того только, чтобы доставить воспитанье и средства жить детям, и вся Россия наполнилась разоряющими ее чиновниками»[1742]. Так он писал задолго до «Крейцеровой сонаты» Льва Толстого, но это совсем другая тема. Нам важно иное: в последние годы Гоголь намеренно шел против жизни, против природы, против истории.

Только Ольга приняла проповедь Гоголя всем сердцем. Она с детства любила брата бескорыстно и беззаветно, старалась угадать его желания, услужить ему. Повзрослев, Ольга стала лечить крестьян – врачебная и даже фельдшерская помощь была им недоступна. Ольга изучала лечебники, записывала народные рецепты. Лечила в основном травами, которые сама собирала. Николай Васильевич горячо одобрял эти занятия сестры. Он посылал ей лечебники и деньги на лекарства и для раздачи бедным. Но даже жизнь Ольги сложилась не так, как предполагал Гоголь. Он как-то заметил, что спокоен за Ольгу, имея в виду, что уж она-то замуж не выйдет. Но жизнь опять оказалась и сложнее, и неожиданнее. Капитан Головня сделал предложение некрасивой старой деве в первый же день знакомства, чем ошеломил Ольгу и неприятно удивил ее маменьку. Ему тогда отказали. Головня вернулся в гоголевский дом спустя четыре года. За это время он трижды был ранен на Крымской войне. «Значит, он меня любит, если за четыре года не забыл», – подумала Ольга и согласилась.