Сергей Прокофьев. Взлет

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Сергей Прокофьев. Взлет

О детстве Сергея Прокофьева (1891-1953) см. эссе «Кто из русских композиторов был вундеркиндом?»

Начало XX века в России, что ныне называют Серебряным веком и эпохой модерна, а кто-то «религиозным, или культурным ренессансом»,  в исторической перспективе предстает Золотым веком русской музыки, величайший взлет которой не прервала Октябрьская революция, а дала новые импульсы к ее развитию, с приобщением широких народных масс к классической музыке, равно и к классической литературе всех времен и народов.

Понятие Серебряного века первоначально было связано с поэзией, модерна - с архитектурой, живописью и театром, «духовного ренессанса» - с богоискательством, и все эти явления претерпели большие перемены еще до революции. В литературе, с явными признаками завершения классической эпохи, проступили, кроме символизма, под знаком которого развивалась лирика и проза (тех же поэтов) Серебряного века, два направления, которые и задавали тон эпохе: это демократическая литература (М.Горький, Л.Андреев, И.Бунин) и бульварная литература (М.Арцыбашев, А.Вербицкая, Л.Чарская).

Идеи идеализма, религии культивировались отдельными писателями, публицистами и философами в кругу тех же поэтов Серебряного века, что смыкалось с мистикой, заполонившей высший свет, двор и царскую семью. С революцией всякая бульварщина и мистика рассеялись, как при восходе солнца. Молодое поколение поэтов (Есенин, Маяковский, Пастернак, Цветаева и др.), выросшее в условиях революционной эпохи, при всей сложности их восприятия событий Октябрьской революции выступило зачинателями советской литературы.

Также было и в живописи, и в архитектуре с переходом от модерна особняков и доходных домов к конструктивизму, с сооружением зданий, несущих общественные функции. Музыка сразу зазвучала для народных масс. Глазунов как был директором Консерватории при царе, так им оставался при Советской власти, а профессорами - Мясковский, Глиэр. Из нового поколения студентов был Дмитрий Шостакович, о котором заботился все тот же Глазунов.

Студенческие годы Сергея Прокофьева проходят при ослепительном взлете двух новых звезд первой величины - Скрябина и Рахманинова, и это в то время, когда все ярче разгораются уже как бы привычные звезды - Глазунова, Лядова и прежде всего Римского-Корсакова. Нет ничего важнее для юношеской восприимчивости и вызревания таланта эти непосредственные контакты с творчеством живых, ныне, сейчас творящих бесценные шедевры музыкантов.

В Мариинском театре (февраль 1907 года) идут репетиции новой оперы Римского-Корсакова «Сказания о невидимом граде Китеже и деве Февронии». Прокофьев делает все, чтобы попасть на генеральную репетицию, а затем с галерки слушает снова и снова с дорогих мест вместе с приехавшим отцом, следя по партитуре, заранее предвкушая фрагменты, вызывающие особый восторг.

И еще одна черта, характерная для эпохи, - это потребность в творческом общении. В Консерватории появился новый студент - военный инженер Николай Яковлевич Мясковский. Статный, красивый поручик двадцати пяти лет, который не мог не обратить внимания на студента пятнадцати лет, выглядевшего «щеночком», по выражению самого Прокофьева, но весьма задиристым. Казалось бы, противоположности во всем. Однако завязывается настоящая дружба - на всю жизнь.

На каникулах они обмениваются письмами и также в дальнейшем при всякой разлуке, во время войны Мясковский писал с фронта, Прокофьев, выехав после революции за границу, - не в эмиграцию, как Рахманинов, а завоевать мир, - писал в Россию. Говорят, содержание любого из четырехсот пятидесяти с лишним писем - музыка. Нередко звучала критика, суровая, резкая, но и радость высказывалась прямо. Переписка композиторов, обладавших недюжинным литературным даром, издана.

В 1909 году Прокофьев сдал экзамен по классу сочинения, представив Шестую фортепианную сонату и новый вариант финальной сцены из «Пира во время чумы». И тут выяснилось, как далеко разошлись вкусы преподавателей и выпусника. Экзаменаторы, особенно Лядов, возмутились, но были вынуждены выдать диплом и звание «свободного художника». Прокофьев не оставил Консерваторию, а продолжал обучение как пианист. Музыку его могли не принимать, а как пианист он будет выступать в любом случае. Он выучится и на дирижера, чтобы выступать со своей музыкой, если другие не станут ее играть.

В 1910 году умер Сергей Алексеевич, и Сонцовка, чужое имение, становится воспоминанием. Отныне Сергей Прокофьев сам должен заботиться о себе и о матери. Энергии через край, но что делать, если издательства отказываются печатать его сочинения, а известные дирижеры - исполнять? Когда же Прокофьев сам выступает с исполнением своих вещей, публика с возмущением покидает зал. Его музыка и манера исполнения слишком уж непривычны.

О Втором фортепианном концерте, при исполнении которого в Павловске автором публика устроила скандал, Мясковский писал: «По-моему, это классический концерт по ясности форм, сжатости мысли и определенности, выпуклости изложения. Темы превосходные... Когда я вчера ночью Ваш концерт читал (уже лежа), я все время бесновался от восторга, вскакивал, кричал, и, вероятно, если бы имел соседей, сочтен был бы за сумашедшего. Вы просто ангел!»

Весной 1914 года Прокофьев оканчивает Консерваторию по классам дирижирования и фортепиано с триумфом. На экзамене он исполнил Первый фортепианный концерт, выступал с намерением выйти победителем. Комиссия заседала долго, на этот раз был возмущен Глазунов. И все же первым из пианистов был признан Прокофьев, а призом был рояль фабрики Шредера (такова была премия имени А.Г.Рубинштейна). Имя Прокофьева становится популярным в музыкальном мире: его произведения печатают, его приглашают выступать. Летом 1914 года в Лондоне он знакомится с Дягилевым, который делает все, чтобы привлечь молодого композитора к сотрудничеству.

С началом войны Мясковский на фронте; Прокофьев как единственный сын у матери-вдовы освобожден от призыва, но после Февральской революции при правительстве Керенского его чуть не отправили на фронт. Вмешался кстати М.Горький. Вообще музыка Прокофьева была воспринята современниками как музыка революции. Маяковский говорил: «Воспринимаю сейчас музыку только Прокофьева - вот раздались первые звуки и - ворвалась жизнь, нет формы искусства, а жизнь - стремительный поток с гор или такой ливень, что выскочишь под него и закричишь - ах, как хорошо! еще, еще!»

Летом 1917 года Прокофьев уезжает на Кавказ, где лечилась его мать. В Кисловодске он дает авторские концерты, встречается с Шаляпиным, завершает ряд сочинений, казалось бы, хорошо, но в России революция ширится, а на Дону мятеж Каледина, и Мария Григорьевна чувствует себя вынужденной беженкой. Наконец, с охранной грамотой Совета рабочих депутатов Кисловодска Прокофьев с матерью возвращается через Москву в Питер, где выступает в трех авторских концертах. При поддержке Луначарского Прокофьев с матерью уезжает через Сибирь и Японию в США.

Америка встретила Прокофьева настороженно, как, впрочем, было и в России, прежде всего как композитора, а как пианиста, тем более если бы он играл Рахманинова и Скрябина, могла бы всячески приветствовать, то есть эксплуатировать бесконечными турне по провинциальным городкам. Музыку Прокофьева называли «большевистской».

Прокофьев бродил по огромному парку в центре Нью-Йорка, «с холодным бешенством думал о прекрасных американских оркестрах, которым нет дела до моей музыки... Я слишком рано сюда попал: дитё (Америка) еще не доросло до новой музыки. Вернуться домой? Но через какие ворота? Россия со всех сторон обложена белыми фронтами, да и кому лестно вернуться на щите!»

В апреле 1920 года Прокофьев уехал в Париж, где возобновил сотрудничество с Дягилевым, что завершается через год премьерой «Сказки про шута, семерых шутов перешутившего» в антрепризе Дягилева. В Париже оценили музыку балета как «открытие Прокофьева». Это был успех, который отзовется и в Америке. Между тем, уединившись в местечке Рошле в Бретани, Прокофьев работает над Третьим фортепианным концертом, основные темы которого были написаны в России. Считают, что это одно из крупнейших достижений во всей мировой пианистической литературе.

В Америке возобновляют договор на постановку оперы «Любовь к трем апельсинам», премьера которой 30 декабря 1921 года в Чикаго прошла успешно, а в Нью-Йорке последовала неудача. Прокофьев возвращается в Европу и поселяется в Германии с намерением дописать новую оперу «Огненный ангел» по роману Валерия Брюсова. В это время Прокофьев женился на испанской певице Лине Кодина (сценический псевдоним - Лина Льюбера). Она выступала с исполнением вокальных произведений Прокофьева, родила двух сыновей.

Осенью 1923 года Прокофьев с семьей поселяется в Париже, где в то время сосредоточилась художественная элита со всего света. Неугомонный Сергей Дягилев заказывает Прокофьеву балет о Советской России. «Я не верил своим ушам. Для меня как бы открывалось окно на воздух, тот свежий воздух, о котором говорил Луначарский», писал композитор. Дягилев назвал балет «Стальной скок»: «Балет имеет два акта: период ломки старого быта, его деформация и энтузиазм революционеров на фоне разложения старого и пафос организованного и внутренне и внешне труда».

В январе 1927 года Прокофьев после десятилетней разлуки приехал в Советскую Россию, где музыка его постоянно звучала; он совершил поездку по стране со встречами и концертами. На одном из вечеров юный Давид Ойстрах играл скерцо из Скрипичного концерта, очевидно, очень волновался. Как он вспоминал, Прокофьев не вынес: «Сделав большой шаг к эстраде, он тут же, не обращая внимания на шум и возбуждение публики, попросил пианиста уступить ему место и, обратившись ко мне со словами: «Молодой человек, вы играете совсем не так, как нужно», начал показывать и объяснять мне характер своей музыки. Скандал был полный...»

Скандала-то не было, а был дан мастер-класс. Одно из выступлений знаменитого композитора в Одессе слушал двенадцатилетний школьник Святослав Рихтер. Прокофьев заметил двадцатилетнего Дмитрия Шостаковича. Это была юная поросль на музыкальной ниве.

Премьера балета «Стальной скок» состоялась в Париже 7 мая 1927 года на сцене театра Сары Бернар. На премьере, очевидно, и на репетициях, присутствовали Равель, Стравинский, Пикассо. Это естественно. А вот на спектакле в Лондоне присутствовали члены королевской семьи. О постановке балета в Нью-Йорке, в театре Метрополитен, писал композитор: «Интересно было увидеть, как огромный красный флаг взвился на сцене этого самого буржуазного из буржуазных театров».

Критики провозгласили Прокофьева «апостолом большевизма», «красным композитором». Это было не отрицание, а признание. Прокофьевы предприняли турне по городам США: композитор и пианист исполнял свои сочинения и аккомпанировал Лине Льюбере, она пела романсы русских композиторов. Америка покорилась гению.

«Еще стоит жить на свете, пока сочиняется такая музыка!» - писал Мясковский Прокофьеву в апреле 1928 года в полном восторге от «Огненного ангела». Постановка оперы планировалась в Берлине, но она не состоялась. «Вообразите, - писал Прокофьев Мясковскому в августе 1928 года, - что выбранный на него материал совершенно неожиданно улегся в форму четырехчастной симфонии!» Это Третья симфония с широчайшим содержанием и накалом чувств, трагическая по звучанию и глубоко человечная. Словом, на основе средневекового содержания романа Валерия Брюсова композитор создал ренессансное произведение.

Весной 1929 года Прокофьев создает балет «Блудный сын», разумеется, по инициативе Дягилева. Премьера «Блудного сына» прошла успешно. Через два месяца Дягилев неожиданно скончался в Венеции, так и не решившись вернуться на Родину. Прокофьев снова побывает в СССР и совершит гастрольную поездку по городам США.

«В Вашем творчестве, - писал Мясковский, - словно появился элемент оглядки, что особенно бросается в глаза в концовках новейших Ваших сочинений, в частности в сонатинах, где я иногда чувствую нарочитость».

Прокофьев сознавал, в чем дело. «Я должен снова вжиться в атмосферу родной земли. Я должен снова видеть настоящие зимы и весну, вспыхивающую мгновенно. В ушах моих должна звучать русская речь, я должен говорить с людьми моей плоти и крови, чтобы они вернули мне то, чего мне здесь недостает: свои песни, мои песни. Здесь я лишаюсь сил. Мне грозит опасность погибнуть от академизма. Да, друг мой, я возвращаюсь...» - говорил он своему парижскому другу Сержу Морё.

Казалось бы, многое или все изменится в жизни Прокофьева с возвращением в СССР, если судить по нынешним представлениям о 30-40-х годах, сведенным к сталинским репрессиям. Между тем композитор и пианист, обретший мировое признание, окунулся в России в атмосферу культурной революции, в условиях которой его творчество достигает новых вершин, как это ни удивительно, вершин классического искусства. Новатор оказывается классиком, разумеется, это не академическая, а ренессансная классика, которая естественно смыкается с эстетикой Шекспира (балет «Ромео и Джульетта») и Льва Толстого (опера «Война и мир»), неся в себе живое дыхание новой эпохи.

_______________________

© Петр Киле

_______________________