Ю. Бромлей, Р. Подольный. Возможна ли дружба народов?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Ю. Бромлей, Р. Подольный. Возможна ли дружба народов?

Ненавидеть разумное существо, народ, расу

— это же безумие. Это уже сродни некоей

неистовой мифологии,

человеконенавистнической аллегории.

Нельзя ненавидеть целый народ,

коль скоро он включает в себя

все мыслимые противоположности

— женщин и мужчин, стариков и детей,

богатых и бедных, ленивых и трудолюбивых,

злодеев и людей достойных…

Раса! Но ведь раса состоит из весьма различных

и несхожих между собой индивидуумов.

Ненавидеть расу — значит ненавидеть

без разбора всех людей,

как бы они ни были непохожи друг на друга.

Анатоль Франс

ПРИСТРАСТНОСТЬ

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона издавался при активном участии профессуры, по большей части довольно либеральной. До сих пор не потеряли научного значения некоторые статьи этого словаря, касающиеся этнических вопросов, стоит отметить среди их авторов философа B.C. Соловьева, решительно отстаивавшего природное равенство людей всех народов.

Но вот в статье «Американская раса» читаем: «Лицо красного человека всюду, как на севере, так и на юге, имеет угрюмое, равнодушно серьезное и вместе с тем печальное, удрученное выражение. Под влиянием возбуждения черты лица едва оживляются сколько-нибудь заметным образом; но они принимают совершенно тупое или мрачное выражение даже у наиболее благородных американских племен, отличающихся мужеством и любовью к свободе, когда, за недостатком внешнего возбуждения, наступает то состояние апатии и беспредметной задумчивости, в которое индеец впадает очень легко и которое, по-видимому, ему нравится».

Автор статьи (он не указан) ссылается на свидетельства «почти всех» путешественников и исследователей. А дальше — дальше его характеристика индейцев еще больше напоминает не суждение ученого, но обвинительное заключение. Вот еще несколько цитат: «…в умственном отношении индеец действительно стоит ниже белого. Способность понимания у красной расы ограниченнее и действие ее медленнее, воображение туже, чувствительность к внешним впечатлениям менее развита; индеец живет только настоящим, а о будущем никогда не заботится. Так как понятие будущего недоступно его воображению, то он всегда равнодушно смотрит на приближение смерти». Это не мешает автору тут же возмутиться жаждой мщения, кровной местью и бесконечными войнами, которые ведут «равнодушные» индейцы, «не имеющие понятия о будущем».

«Радость индейца, которую можно возбудить в нем только самыми сильными средствами, выражается в диких порывах и лишена приятности. Теплого и глубокого чувства у индейцев не замечали даже самые ревностные их защитники».

Вот так, черным по белому. У индейца, сообщается затем, «нет ни проницательного ума, ни живости воображения». Это заключение делается по сказаниям и мифам, религиозным понятиям, образам поэзии и ораторского искусства. (Сегодня знатоки индейского искусства восхищаются им. Да и в XVI веке Альбрехт Дюрер, познакомившись с мексиканской скульптурой, записал: «Никогда в жизни я не видел ничего, что так радовало бы мое сердце, как эти предметы. Глядя на столь изумительные творения, я был изумлен утонченным гением людей чужих стран».)

Даже то, что языки индейцев принадлежат к классу синтетических языков, где грамматические формы играют сравнительно небольшую роль, тоже указывает автору статьи на «медленно работающий ум».

Итак, все — внешность, поведение, искусство («в постройках и художественных произведениях… также замечается недостаток творческого вдохновения и фантазии, разнообразия и подвижности форм»), речь, обычаи, верования — все это лишь подтверждает заявленную вначале точку зрения: индейцы — низшая раса.

Любопытно, что прямое опровержение упомянутой статьи появилось за десятилетия до ее публикации: оно принадлежит перу немецкого ученого и путешественника Александра Гумбольдта. Он писал: «Прискорбно также (особенно могут жаловаться на это жители Южной Америки), что нравы населения были описаны самым несправедливым и презрительным образом, в недостойных выражениях. С легкостью касаясь самых серьезных сторон человеческой природы, стремясь характеризовать народы, как характеризуют отдельных людей, некоторые путешественники в своих описаниях воскресили в наши дни ту манеру перечисления пороков и добродетелей, которая портила старинные труды по географии и основана только на смутных представлениях о народных верованиях. При этом было забыто, что все великие человеческие сообщества обнаруживают некоторое семейное сходство в том, что есть благородного или извращенного в их склонностях, и что эти сообщества отличаются друг от друга всего лишь легкими оттенками, преобладанием тех или иных умственных способностей, тех или иных душевных качеств, искажение которых составляет то, что называют недостатком в национальном характере».

«ВСТРЕЧИ МИРОВ»

«Всякий брак — не соединение двух людей, как думают, а соединение или сшибка двух кланов, двух миров. Всякий брак — двоемирие. Встретились две системы в космосе и сшибаются намертво навсегда» — так писал о всяком браке русский советский писатель Юрий Трифонов. Но особенно наглядно это происходит, когда семью создают двое, принадлежащие к разным этносам.

Разумеется, есть разница между семьей, созданной, скажем, в Харькове русским и украинкой — представителями народов, очень близких по культуре, и семьей туркмена и эстонки, тем более — семьей англичанина и китаянки или африканца и индианки. Но для статистики и то, и другое, и третье — семьи национально-смешанные. Возникали и возникают они на всех континентах и, вероятно, во всех обществах (изоляты тут — исключения). Даже там, где закон или обычай устанавливал запреты на такие браки, запреты эти нередко преодолевались.

Особенно велика доля смешанных семей оказывалась при массовых переселениях того или иного этноса на земли, где уже жили другие народы.

Во время «эпох великих переселений» сдвигаются с места сразу целые народы или по крайней мере весьма значительные группы людей. Достаточно вспомнить события в Европе и части Азии в начале нашей эры. Жители Ютландии пересекают материк с севера на юг и приходят в Италию; от границ Китая гуннская волна доплескивает до Ла-Манша.

Знаменитое движение готов со Скандинавского полуострова приводит их на юг Восточной Европы, они заселяют тогда даже часть Крыма; отсюда на кораблях направляются на юг и юго-запад, громят Афины, прорываются — по морю и через Балканы — в Италию, и перед готским вождем («королем») по имени Аларих Рим впервые оказывается действительно беззащитным. Рим взяли тогда «западные готы» — вестготы. Восточными готами, остготами, называли ту часть народа, что «задержалась» в Причерноморье, пока не была разгромлена там гуннами в конце IV века. Остготы пришли после этого в Италию и в конце V века основали там свое королевство. Вестготов к тому времени в Италии уже не было — они перебрались сначала на территорию Южной Галлии, были вытеснены оттуда франками за Пиренеи, стали там хозяевами, аристократией — пока в начале VIII века через Гибралтарский пролив не перебрались арабы. Но и до сих пор среди последних испанских аристократов принято гордиться порою встречающимися у них светлыми глазами и волосами, как наследством именно вестготских предков…

Славяне, пришедшие на Балканы в V–VI веках н. э., смешались здесь с местным населением — на территориях теперешних Югославии, Болгарии, Греции. В Греции они приняли в конце концов язык местного населения, были им ассимилированы. В землях же, ставших потом югославскими и болгарскими, сами передали свой язык аборигенам. Но что, собственно, значит фраза «смешались с местным населением»? Форма такого смешения, как правило, смешанные семьи. Они могут начать возникать и не сразу с появлением пришельцев, а во втором, третьем и более поздних поколениях потомков их и потомков аборигенов. Но без появления таких семей дело в конечном счете в принципе не может обойтись.

Повторимся: чудовищным театром этнических действий предстает история, если чисто исторически выделять в ней движения народов: те — сюда, эти — туда, да еще (всегда!) кто-то из собравшегося переселяться народа остается на месте и смешивается с другими пришельцами, явившимися на сравнительно запустевшие территории. Но между прочим, историки и этнографы отчетливо различают и переселения другого типа, не столь на первый взгляд грандиозные, но тоже очень важные для истории народов.

Возьмем для примера Россию XVI века, время Ивана Грозного. Падение Казани — 1552 год. Блестящая победа! Однако не первый уже раз русское войско приходило под Казань, да и последние десятилетия перед своим падением Казанское ханство было уже практически вассалом Москвы. Удивительнее, что всего через четыре года к Московскому государству была присоединена Астрахань, куда более отдаленная.

Известный французский исследователь Ф. Бродель связывает сравнительную легкость взятия Астрахани с тем, что в это время идет отток населения с восточных окраин Европы в Азию, с тем, что степные кочевники массами переселяются с запада на восток.

Что происходит дальше? Русским крестьянам, как раз в это время закрепощаемым, открываются просторы плодородных земель Поволжья. И земледельцы уходят туда от помещиков (которые, естественно, вскоре за ними последовали).

Центральная часть России во многих местах обезлюдела, в чем сыграли свою роль также эпидемии и — страшнее, наверное, любой чумы — террор Ивана Грозного, затронувший отнюдь не одних только бояр, как еще недавно утверждалось в школьных учебниках.

Вот как пишет о последствиях оттока населения Бродель: «На эти покинутые земли в свою очередь приходили крестьяне из Прибалтики и Польши, пустые же пространства, остававшиеся после них, в свое время заполнили выходцы из Бранденбурга или Шотландии». «Молчаливой историей» называет историк такие перемещения, не сопровождаемые обычно грохотом битв и возникновением новых государств. В них единовременно участвует сравнительно меньше людей, чем в «великих переселениях», зато эпоха переселений малых, «молчаливых» неизвестно когда началась и неизвестно когда кончится, они идут постоянно, непрерывно и в конечном счете нередко оказывают очень заметное влияние на судьбы народов.

При переселениях на новые места часто происходит ассимиляция пришельцев коренными жителями или наоборот. Но нередко возникают и такие исторические области, где бок о бок, чересполосно, обитают представители четырех-пяти и более национальностей.

Одна из подобных территорий — Трансильвания на севере Румынии, где кроме румын живут вот уже многие сотни лет венгры, немцы, сербы, украинцы. Другая такая область — Закарпатье, где кроме украинцев в состав населения входят венгры, молдаване, поляки…

Собственно говоря, весь наш сегодняшний мир — такая многонациональная историческая область, и большинство государств в нем — многонациональны, что, конечно, облегчает межэтнические браки; а кроме того, межгосударственные культурные контакты, все расширяющиеся в нашем мире, тоже приводят к национально-смешанным бракам.

Настоящими пунктами встречи народов нередко становятся города. Нет города без рынка (хоть и бывают рынки без городов), а на рынок тянутся люди с округи тем большей, чем больше и экономически мощнее сам город. Города чуть ли не с самого начала «были обречены» — во всем мире — на то, чтобы стать этническими лабораториями. Именно в них переваривались и перемалывались особенности субэтнических и этнографических групп одного народа, крепло первоначальное единство каждого этноса. Но уже во времена рабовладельческие, как и раннефеодальные, в городах непременно появлялись и группы иноземцев. Причем это отнюдь не только торговцы, но и ремесленники (а в более поздние времена — рабочие, капиталисты), и солдаты — особенно в великих державах, где городские гарнизоны часто составляли из выходцев с другой окраины империи. Вот что говорит о своем родном городе Смоленске писатель Борис Васильев: «История раскачивала народы и государства, и людские волны, накатываясь на вечно пограничный Смоленск, разбивались о его стены, оседая в виде польских кварталов, латышских улиц, татарских пригородов, немецких концов и еврейских слободок… Здесь победители роднились с побежденными, а пленные находили утешение у вдов, здесь вчерашние господа превращались в сегодняшних слуг, чтобы завтра дружно и упорно отбиваться от общего врага, здесь искали убежища еретики всех религий, и сюда же стремились бедовые москвичи, тверяки и ярославцы, дабы избежать гнева сильных мира сего. И каждый тащил свои пожитки, если под пожитками понимать национальные обычаи, семейные традиции и фамильные привычки».

Такими «вечно пограничными» нередко оказывались и города, совсем не обязательно расположенные далеко от границ. В Ташкенте давно живут бок о бок с узбеками русские и таджики — но еще и украинцы, евреи, туркмены… А можно вспомнить и то, что Новгород начинался как город сразу нескольких (по меньшей мере двух) славянских, балтского и финского племен, и он мог существовать лишь постольку, поскольку представители разных народов находили способы уживаться друг с другом. В Новгороде восточные славяне в конечном счете ассимилировали своих соседей.

Разумеется, ассимиляция так далеко заходит не всегда, но только отсутствие серьезных этнических конфликтов может обеспечить нормальную жизнь и развитие почти любому большому городу; ведь не много сейчас и в нашей стране и в мире действительно крупных городов с совершенно однородным в этническом отношении населением.

И есть, напоминает Борис Васильев, только «один реальный способ сосуществования — помнить, что люди делятся не на русских, поляков, евреев или литовцев, а на тех, на кого можно положиться и на кого положиться нельзя».

А когда на первый план выходит деление людей по чисто человеческим качествам, естественно, растет число межнациональных браков. Процесс такого смешения идет во всем мире. И трудно даже решить, какая страна здесь оказывается «впереди других». Вот Соединенные Штаты, где число смешанных браков между представителями не только разных национальностей, но и разных религий продолжает расти.

Известно, что католики в США большей частью ирландского, французского, польского происхождения, протестанты же — английского, скандинавского, немецкого. Уже вскоре после второй мировой войны две пятых католиков итальянского происхождения женились и выходили замуж за некатоликов, т. е. людей другого национального происхождения. Довольно неожиданно для наблюдателей резко усилилась в последние десятилетия ассимиляция американских евреев — так, уже в 1972 году 48 % браков, в которых они состояли, были смешанными. Величина поразительная. Она свидетельствует о многом — от резкого ослабления религиозных барьеров (с обеих сторон, т. е. последователи каждой из религий отказываются от «твердокаменности» в выполнении по крайней мере части ее заветов) и до сближения образа жизни этого этнического меньшинства с образом жизни всей североамериканской этнической общности.

Вообще надо сказать, что падение разграничительной роли религии повсеместно способствует расширению межнациональных контактов и смешанным бракам как практически неизбежному следствию последних.

Исследовательница О.Б. Наумова изучает смешанные браки, заключаемые представителями немецкого национального меньшинства в Казахстане. В таких браках сегодня состоит там примерно половина всех немцев — это ли не свидетельство интенсивнейшего этнокультурного сближения казахстанских немцев с другими народами республики! Но вступают немцы в браки главным образом с русскими и украинцами. Не придается значения тому, что исторически российские немцы были протестантами, а русские и украинцы — православными.

Родственники с обеих сторон не чинят препятствий таким бракам и часто даже не пытаются хотя бы отговаривать жениха с невестой с помощью классического призыва «хорошенько подумать». Гораздо сложнее положение с казахско-немецкими браками. Почти нет семей, где муж — немец, казашка — жена. Браки же, где муж — казах, а жена — немка, встречаются, и совсем не так уж редко, хотя и много реже, чем русско-немецкие, например. Причем частенько браки заключаются вопреки прямому и очень активному противодействию родственников казаха — видимо, из-за такого и еще более резкого настроя их против выхода казашки замуж за немца почти вовсе нет браков последнего типа. Считать ли, что тут виновата религия, у мусульман, особенно кочевников, более прочно удерживающая свои позиции? Ну, браки мусульман с последовательницами христианства (как и иудаизма) Коран вовсе не запрещает (в отличие от браков с язычницами) и даже не требует, чтобы жены в таких случаях обращались в ислам. Против смешанных браков скорее выступают местные обычаи. А если брак все же состоится, то жена-немка принимает образ жизни мужа-казаха. (Любопытная, много говорящая деталь: сейчас бракосочетание казаха и казашки сплошь и рядом обходится без освящения муллой, а вот при женитьбе казаха на немке муллу частенько призывают к «исполнению обязанностей»; в таких случаях свадьба по мусульманскому обряду кажется скорее формой введения женщины в новый для нее этнос, чем данью собственно религиозным взглядам.)

В СССР в настоящее время в каждой шестой-седьмой семье муж и жена принадлежат к разным национальностям.

В Латвии по крайней мере четвертую долю всех семей составляют смешанные. На Украине — около 22 %, в Казахстане процент разнонациональных браков несколько меньше, но не намного. Притом в городах доля смешанных семей, как правило, значительно выше средней цифры по каждой республике.

Хорошо это или плохо, что возникают межнациональные браки? Само по себе, как факт — ни хорошо, ни плохо. Дети в таких семьях в среднем не слабее и не сильнее физически, не умнее и не глупее, не талантливее и не бездарнее, чем в этнически однородных. Да будь иначе — это бы говорило или в пользу расизма (будь дети от смешанных браков «неудачнее»), или за некий расизм наоборот: ведь нельзя же считать ребенка поляка и полячки заведомо более талантливым (или более бездарным), чем сына поляка и белоруски или украинки и литовца. Думаем даже, что не только не стоит — неправильно было бы приводить здесь в доказательство примеры гениев, рожденных как от однонациональных, так и от смешанных браков. Равенство людей, принадлежащих к разным народам, достаточно доказано всей историей человечества.

Ну, а как насчет того, о чем прежде всего, во всяком случае поначалу, обычно думают вступающие в брак по любви? Как насчет счастья? О прочности таких браков кое-что может сказать статистика. Вот в Кишиневе, например, браки между молдаванами распадаются реже, чем между русскими; смешанные семьи крепче в среднем, чем семьи чисто русские, но уступают в этом отношении семьям молдавским. Аналогичная картина (с заменой соответственно молдаван грузинами) в Тбилиси. Обследования показывают, что это почти общее правило: показатели доли разводов в смешанных браках занимают промежуточное место между показателями для тех народов, представители которых создали смешанную семью.

Это прежде всего о прочности брака. А что касается счастья, то судить о нем трудно. Но вот американские социологи в свое время провели массовые опросы для выяснения того, насколько довольны своими браками представители разных слоев общества, какие обстоятельства способствуют тут удаче.

Оставим сейчас в стороне, что у социологов получилось, будто второй брак нередко удачнее первого, причем прежде всего в силу полученного в первой семье опыта. Для нас интересен другой вывод из этих исследований. Две категории семей были признаны по сумме учитываемых признаков наиболее счастливыми. Те, в которых муж и жена происходили из одной и той же среды, как национальной, так и социальной, имели примерно одинаковый уровень образования, воспитывались в схожих условиях. И те, в которых муж и жена происходили из разных этносов, да притом еще с весьма отличными друг от друга культурами. Что касается случаев первого рода, они кажутся более понятными: каждый из супругов знает, чего ждать от другого, у них схожи и обычаи, и многие привычки, много шансов, что близки и круг интересов, и убеждения, и манеры, и взгляды на воспитание детей. Ну, а как истолковать вторую группу случаев? Объяснение, предложенное обнаружившими такой феномен социологами, вкратце можно изложить так. Человек, вступающий в брак с представителем другого народа, заранее готов ко многим предстоящим сложностям, склонен проявлять терпимость к непривычному. Кроме всего прочего, тут любовь могла пройти предварительное дополнительное испытание: не всегда легко решиться на семейный союз с человеком другой культуры.

Ведь почти каждый смешанный брак ставит перед супругами некоторые проблемы, с которыми они бы не встретились в браке однонациональном. Е.В. Рихтер, этнограф, занимающаяся изучением русско-эстонских семей, отмечает, например, что определенные трудности вызывает даже необходимость готовить именно такие блюда, которые нравились бы и жене и мужу, — это сложнее, чем угождать гостям обеих национальностей, которые все-таки появляются в доме далеко не каждый день. Нередко возникают споры о том, в какую школу — эстонскую или русскую — отдавать детей, да и способы воспитания, принятые у эстонцев и русских, не во всем совпадают. Разнятся порою представления о «правильном» методе ведения хозяйства, о необходимой степени порядка в доме и аккуратности и т. п.

Вот рассказывает о семье своих родителей, Дезире и Анриетты, валлона и фламандки, Жорж Сименон:

«Мамаша Сименон предупреждала Дезире:

— Если хочешь, женись на ней. Но посмотришь, чем она будет тебя кормить».

И вправду: «Дезире предпочитает разварное мясо, жареную картошку, горошек и засахаренную морковь. А его жена-фламандка любит только жирную свинину, тушеную с овощами, салат из сырой капусты, копченую селедку, острые сыры и шпик».

Это, скажем кстати, не помешало Дезире и Анриетте любить друг друга и славно прожить общую жизнь.

Разумеется, по многим из вопросов такого рода мнения могут расходиться и у супругов одной национальности, однако в смешанных браках появляется опасность, что даже личностные достоинства, недостатки, привычки и особенности характера и темперамента будут объяснять именно этническим происхождением брачного партнера. Если налицо взаимные любовь и терпимость, на происхождение делается «скидка». А если насчет терпимости плохо?

Никто, однако, не доказал еще, что усложнение жизни непременно портит ее, а некоторые социологические исследования показывают как будто, что в ряде случаев семьи тем крепче, чем более сложные задачи приходится разрешать супругам. Внутрисемейные трения характерны отнюдь не для одних лишь смешанных семей. Взаимное уважение к «чужим» традициям нередко вызывает и взаимную благодарность, способствует взаимопониманию на том важнейшем уровне, который психологи и социологи именуют личностным. О.Б. Наумова рассказывает, в частности, в своем исследовании о казахско-немецкой семье, куда каждый год 25 декабря, на рождество, сходятся родственницы немки, и на стол ставится праздничный пирог «кухе»; на ежегодные же поминки по свекру-казаху приходят старики казахи, причем для них режут барана и приготовленное мясо раздают гостям в порядке, определяемом родовым старшинством.

«Быстрые побеги дает лишь национализм, подлинный интернационализм труднее воспитать. Вот примеры. Дагестанец женится на русской. Это преподносится как факт интернационализма. А дело-то все в самом элементарном и банальном: полюбили друг друга молодые. Или в колхозе работают люди пяти различных национальностей, и живут они мирно, дружно. Плоды интернационализма! — кричат твердолобые догматики. Значит, если колхозники намылят друг другу шею, не поделив, допустим, очередь за импортной косметикой, — это национализм? Глупость!»

Так говорит поэт и прозаик Расул Гамзатов. Но мы позволим себе далеко не полностью согласиться с частью этого его высказывания.

«Полюбили друг друга» — дело действительно элементарное и банальное (во всяком случае — со стороны). Но ведь часто (слишком часто), как свидетельствуют хотя бы время от времени появляющиеся в молодежных газетах письма юношей и девушек, желание вступить в брак с представителем другой национальности встречает сопротивление родственников, вплоть до попыток, иногда «удачных», выдать девушку замуж (или женить юношу) в своем национальном кругу.

Да, когда аварец и украинка, белорус и эстонка, чуваш и татарка (в нашей стране больше ста двадцати национальностей — значит, по законам математики и любви здесь возможно по крайней мере более пяти тысяч сочетаний) вступают в брачный союз, они «просто» полюбили друг друга. В их отношениях это — первоначально главное. Искать в самом факте взаимной влюбленности интернационализм, Расул Гамзатов прав, наверное, не стоит. Любовь Дездемоны к мавру вряд ли можно объявить ростком интернационализма в эпоху Возрождения, и брак индианки и канадского охотника-француза в XVIII веке тоже не имеет смысла рассматривать в качестве такого «ростка».

Но любовь двоих становится испытанием интернационализма в тех, кто их окружает, — родных, близких, друзьях обеих сторон. Брабанцио, отец Дездемоны, вполне дружески относившийся к Отелло, пока тот был лишь гостем в его доме, этого испытания не выдержал. А между тем Отелло хоть и мавр, но царской крови, первый полководец и надежда Венецианской республики — и все это в глазах сенатора Брабанцио не может перекрыть того, что его зять «чернее сажи». Однако другие сенаторы и сам дож относятся к ситуации довольно спокойно: знатность и заслуги Отелло значат для них больше, чем цвет его кожи. Дездемона полюбила «великого человека» — это ее оправдание для них.

Канадского «белого» охотника нередко заставляла жениться на индианке прямая необходимость — свободных жснщин-европеянок и близко не было. Это объясняло ситуацию для других «белых». Но в нашей стране украинцу или эстонке совсем нетрудно в общем найти супруга того же этнического происхождения.

Родственники одной стороны, а то и обеих нередко возражают против брака. Причем опять-таки в каждом отдельном случае за возражениями могут стоять и не только и даже не столько (а то и вовсе не) националистические убеждения, сколько комплекс этнических обычаев и привычек, в которых такие соображения, если они и есть, лишь элемент.

Известно, например, что в смешанных браках люди кавказских и среднеазиатских национальностей по большей части мужья. Армяне, узбеки, казахи в десятки раз чаще женятся на русских, украинках, латышках, еврейках, немках, чем выходят за русских, украинцев, евреев и т. п. армянки, узбечки, казашки…

Азербайджанец — вполне реальный, а не статистический — горько жаловался в случайно возникшем разговоре одному из авторов, что его сестра хочет выйти за русского, а их мать против и он скорее на стороне матери; женат же сам этот азербайджанец между тем был на русской, и сопротивление тому браку среди его родственников было, по его словам, совсем небольшим. Так как, считать или не считать такой подход националистическим? Скорее перед нами наследие старых религиозных запретов, по которым мужчина мог жениться на не мусульманке, но женщина-мусульманка за иноверца выйти не могла.

С другой стороны, армяне и грузины ведь никогда не были мусульманами, значит, только что предложенное объяснение по меньшей мере недостаточно. Сами представители кавказских и среднеазиатских народов обычно говорят для объяснения такой позиции, что национальность детям передаст отец и речь, значит, идет о желании «сохранить народ».

Отметим, что хоть и медленно, но неуклонно растет и число браков женщин кавказских и среднеазиатских этносов с мужчинами других народов. А общий рост межнациональных семей свидетельствует о том, что сопротивление таким бракам старших родственников или реже бывает сильным, или чаще преодолевается.

Надо сказать, что отношение к межнациональным бракам в этнической группе — обычно довольно объективный показатель степени развития у нее интернационалистского мировоззрения.

Известен провокационный вопрос, который в США задается стороннику полного равенства негров: «А вы выдали бы свою дочь за негра?»

В разных районах мира вместо негра в эту фразу можно подставить еврея, араба, китайца, немца, алжирца, индийца.

И лучший, кажется, ответ, давно предложенный на этот вопрос, звучит так: за негра — да, за расиста, за националиста — нет.

А как с теми, кто родился от брака эстонки и русского, литовки и поляка, белоруса и еврейки, азербайджанца и украинки? Или — хорвата и словенки, француза и итальянки, американца и японки, китайца и англичанки?

Их на свете очень много. Больше, чем людей любого народа Земли. По самым приблизительным подсчетам, число детей, родители которых принадлежали к разным национальностям, превышает миллиард. Если же принять во внимание еще три-четыре поколения предков, не исключено, что такие люди составляют и побольше, чем половину человечества.

Но обратите внимание: огромное большинство из этого миллиарда ощущает себя членами только одного из тех этносов, к которым принадлежали их родители, деды и бабки, прадедушки и прабабушки. Чем же определяется этот выбор «для себя» одного народа из двух, трех, а то и большего числа? Обычно сочетанием нескольких причин, среди которых часто решающая — родной язык (а он ведь большею частью не выбирается).

Евгений Евтушенко пишет:

«Во мне, словно семь притоков, семь перекрестных кровей: русская — словно Непрядва, не прядающая пугливо, где камыши растут сквозь разрубленные шеломы; белорусская — горькая от пепла сожженной Хатыни; украинская — с привкусом пороха, смоченного горилкой, который запорожцы клали себе на раны; польская — будто алая нитка из кунтуша Костюшки; латышская — словно капли расплавленного воска, падающие с поминальных свечей над могилами в Риге; татарская — ставшая последними чернилами Джамиля на осклизлых стенах набитого призраками Моабита; а еще полтора литра грузинской крови, перелитой в меня в тбилисской больнице из вены жены таксиста».

Интернационалист, поэт гордится всеми этими линиями, на перекрестке которых он появился на свет, — но он, мы это знаем по его поэзии, — русский.

Среди членов уже упоминавшейся семьи Эйнеров — Эйнерсов, сильно разросшейся и включающей в себя представителей нескольких национальностей, каждый, наверное, ощущает себя принадлежащим лишь к одной из них. Хотя возможно и двойственное этническое самосознание. Сын немца и русской может чувствовать себя в какой-то ситуации больше немцем, в какой-то — русским. То же может относиться к детям от любых смешанных браков. Но ведь не только к ним! Латыш, третье поколение семьи которого живет на Украине, ощущает себя и украинцем. Кореец, чей прадедушка уже жил в Киргизии, имеет право осознавать себя и киргизом. Армянин, если его предки поселились в Москве, скажем, еще в начале XIX века, может обладать не только армянским, но и русским этническим самосознанием.

Впрочем, тут совершенно может быть неважен «семейный стаж». Каждый, кто читал воспоминания «Человек и время» советской писательницы, армянки по происхождению, Мариэтты Шагинян, увидел, конечно, в этой книге места, где более заметно авторское ощущение себя армянкой, и другие, где Шагинян — до очевидности ясно — выступает как русская. То есть невозможно даже представить, чтобы она отделила себя как армянку от своих русских подруг, отнеся их к разряду «они». Однако там, где писательница рассказывает о расселении армян по югу России, Польше, Западной Европе, «мы» для нее — уже армяне. Но этот пример опять-таки к проблеме детей от смешанных браков отношения не имеет — и уже этим, как нам кажется, кое-что доказывает.

Словом, не без оснований можно сказать, что двойное этническое самосознание возникает не только у детей от смешанных браков. Человек, долго живущий в инонациональном окружении — бурят в Якутии, мордвин в Туркмении, татарин в Каракалпакии, — не сомневается в своей «паспортной» национальности. Но ощущает своей малой родиной эту — «чужую», если следовать прописям националистов, — землю. Ростовские армяне во многих отношениях чувствуют себя и русскими, русские на Украине ощущают себя нередко не только русскими, но и украинцами, а украинцы в РСФСР — и русскими. Двойное этническое самосознание вещь довольно распространенная, и определить, какая из его сторон сильнее, — дело, которое не решить только с помощью метрики и паспорта.

Вспомним теперь сцену из романа грузинского писателя Нодара Думбадзе «Белые флаги». Между персонажами этого романа заходит спор, могут ли претендовать на имя «грузин» тбилисский армянин, давно живущий в Грузии, потомок украинца, носящий фамилию Гоголь, и грузинский еврей. К старому учителю, пользующемуся уважением, обращаются: «Дядя Исидор, или убей меня, или объясни — как могут быть грузинами еврей, украинец и армянин?»

И учитель объясняет: «Ну, что касается Гулояна… сами небось слышали, как он, армянин, поправлял грузинскую речь грузина Накашидзе… А что Хаос и Картлос[2] — братья, это всем известно».

У Гоголя мать (а также бабка, прабабка и т. д. — грузинки); учитель Исидор напоминает, что дети царицы Тамар и осетинского царевича Давида Сослана, Лаша и Русудан, «назывались сыном и дочерью царицы Тамар, а не отца их…».

Что же касается грузинского еврея, то, ссылаясь на «Картлис Цховреба», написанную в средневековье историю Грузии, учитель говорит о том, что евреи поселились в царстве Картли еще во времена царя Навуходоносора и Грузия с незапамятных времен стала для их потомков родиной.

Происходит этот разговор в тюрьме, и биографии большинства его участников, мягко говоря, не могут служить примерами для молодежи. Но видимо, не случайно ввел писатель такое обсуждение национальных проблем именно в этот роман.

Любовь к Грузии, напоминает Думбадзе, присуща и выросшим в ней людям других национальностей, кстати сказать вовсе не отрекающимся от своего происхождения; у них то двойное этническое сознание, о котором мы уже говорили. А дотюремные занятия собеседников, у некоторых весьма предосудительные, не лишили их человеческих чувств, в том числе и любви к Родине.

* * *

Кажется парадоксальным то, что в условиях гласности в ряде районов нашей страны национальные отношения обострились. Люди, принадлежащие к разным народам, которые раньше при контактах между собой обращали на этот факт не слишком много внимания, теперь нередко словно намеренно углубляют, подчеркивают этнические и культурные различия; противопоставлению «мы — они», естественному, как уже говорилось, для этнического самосознания, искусственно придается явно чрезмерное значение.

Давно ли в научных трудах этнографов, в популярных книгах и статьях публиковалась, например, вполне благополучная статистика ответов советских людей разных национальностей на вопрос, что они считают своей Родиной. Одни — молдаване, грузины, казахи — называли свои республики, другие — Советский Союз; в весьма значительной части случаев — то и другое; при этом Советский Союз, как правило, именовали своей Родиной чаще, чем национальные территории. Теперь ситуация, похоже, в ряде регионов изменилась, и ответы на аналогичные вопросы (там, где проводились опросы) зафиксировали прежде всего другое. Эстонцы в Эстонии, как правило, называют Родиной именно Эстонию.

Что ж, признать в новых условиях, будто все анкеты заполнялись опрашиваемыми исключительно с целью доставить исследователям удовольствие? Или счесть, что проводилась массовая фальсификация данных самими исследователями? Согласиться с тем, что лозунги дружбы народов, как и равенства народов, были только лозунгами, за которыми не стоит, и не стояло никакой реальности?

Чудовищные события в Сумгаите, взбудораженный Нагорный Карабах, Ереван, Баку, Алма-Ата, Душанбе, встревоженные сотни тысяч «русскоязычных» в Прибалтике — все это для многих свидетельство того, что дело обстоит именно так.

Мы с этим не согласны. Не хотим, однако, впадать и в другую крайность — объявлять, будто все происходящее лишь результат злосчастной пропаганды коварных националистов, которые успели захватить в свои сети множество обманутых людей, считающих, что наконец-то они «прозрели».

Такая пропаганда, конечно, есть и имеет часто успех именно потому, что использует действительные недостатки, сложившиеся в нашей национальной политике на протяжении многих десятилетий. Но не менее важно другое — национализм разрастается на почве наших социальных бед и ошибок, накопившихся за многие годы.

Все народы имеют право на жизнь и собственную культуру. Любая национальная культура должна развиваться. Каждый живой язык нуждается в бережном и добром отношении. Для нас эти истины бесспорны.

Спорны иногда бывают лозунги, с которыми выступают в защиту этих истин, методы, которыми хотят их проводить в жизнь. Представители скольких народов считают нужным сопровождать гордые их имена эпитетами «несчастный» и «самый несчастный» — причем говоря в каждом случае именно о своем народе! Да, горькая история выпала на долю многих народов, но ведь не только же горькая! Каждому этносу есть не только о чем печалиться, но и чем гордиться. Меряться бедами между людьми как будто не принято. Надо ли меряться ими народам, как и особой будто бы талантливостью?

Какие бы ни выпадали в судьбе этноса периоды — славные и печальные, трагические и относительно спокойные, — от любого из них и от всех вместе нельзя отрекаться, как не отрекается настоящий сын от отца. А.С. Пушкин писал, что ни за что не хотел бы иметь ни других предков, ни другой истории. Отсвет славы предков падает на потомков, а беды их переживаются заново наследниками. Но достойны старой славы лишь те, кто ее приумножает, и помогают избавляться от болезни те, кто лечит старые раны и их последствия, а не сыплет на них соль. Страшно представить себе, что было бы, если бы народы взялись сводить между собой исторические счеты. Предки монголов захватили когда-то Русь и Среднюю Азию, не говоря уже о множестве других земель — от Китая до Ирана, пытались овладеть Египтом. Что ж, потребовать за это ответа с потомков? Польские войска захватывали Москву в начале XVII века, французские — в начале XIX века, четырнадцать держав поддерживали белых в гражданскую войну и т. д. Прибалтику в течение долгих веков рвали на части Датское, Шведское и Польское королевства, германские государства, Российская империя.

Да ведь ясно же, что не народы завоевывают другие народы. Это делают ханства и каганаты, царства и королевства, империи — словом, агрессивные государства.

Гордясь своими предками и сочувствуя им, не надо хулить чужих предков и обделять сочувствием их потомков. Изобретатель парохода Роберт Фультон покинул Францию вопреки распространенной легенде не потому, что его изобретение якобы не поддержала Парижская академия, а Наполеон пожалел денег на помощь изобретателю. На самом деле академия отнеслась к детищу Фультона с интересом и одобрением. Но Фультон ясно увидел, что генерал Бонапарт, становящийся самодержцем, не благодетель человечества, но принадлежит к тому же ряду чудовищ, что Аттила и Тамерлан. Не будем же восхищаться такими Аттилами только за то, что они формально принадлежат к одному с нами народу. Мы умеем радоваться «чужим» Бетховену, Стендалю, Саят-Нове, Низами, Ганди, радость русского от существования Толстого и Достоевского разделяет весь мир.

Можно выделить три уровня негативного в национальном самосознании. Первый — ограниченность, замкнутость, связанные с нежеланием выходить в контактах за пределы круга людей, принадлежащих к своему этносу; уже на этом уровне нередко появляются и национальные предубеждения. Следующий уровень — этноэгоизм, выражающийся в стремлении обеспечить преимущества собственному народу за счет других. Третий уровень — уже нациофобизм, т. е. прямая враждебность другим, «чужим» народам.

С национализмом надо бороться не только тогда, когда он выводит на улицы толпы погромщиков. «Бытовые» формы его заражают детские души, а замаскированные (и не очень) всплески на страницах печати отравляют атмосферу, в которой все мы живем. Можно, конечно, делать вид, будто ничего особенного не происходит, пока дело не дойдет до нового Сумгаита. Но закрывать глаза на факты — вещь, чреватая многими опасностями. Мы понимаем, почему поэт Андрей Вознесенский так встревожился, когда в 1987 году не состоялись чтения памяти русского писателя Константина Симонова на Буйницком поле, что лежит в Белоруссии неподалеку от Могилева. На том поле, где, по завещанию Симонова, был развеян его прах — в память о тяжелом бое, в котором тот участвовал здесь в 1941 году. Андрей Вознесенский с горечью спрашивал писателей Белоруссии, как могло случиться, что эти чтения отменили?

В свое время В.Г. Белинский писал: «Бедна та народность, которая трепещет за свою самостоятельность при всяком соприкосновении с другою народностью! Наши самозваные патриоты не видят, в простоте ума и сердца своего, что, беспрестанно боясь за русскую национальность, они тем самым жестоко оскорбляют ее».

Как видно уже из этих слов, не впервые в российской истории появляются подобные «борцы за национальность».

Нельзя простить преступников — погромщиков, убийц, насильников. Но народу-соседу надо уметь прощать старые обиды. Если по ходу истории вести счет давним и недавним столкновениям, ничего не забывать и ничему не учиться, хорошего будет мало. Это относится не только к армянам и азербайджанцам. Махатма Ганди, великий индийский мудрец, как-то сказал, что нации — как люди, и умение прощать свойственно только сильным. Народам надо уметь быть действительно сильными!

Выбору национализма как жизненной позиции способствует, по крайней мере для части граждан любой национальности, то, что тут как будто и выбирать не надо: к той или другой национальности человек принадлежит с детства, говорит на ее языке, ощущает себя ее частью. А вот чтобы принять другие политические убеждения, понять, что ты не только немец, русский, японец, еврей, латыш, француз, аргентинец, но и сознательный коммунист (или социалист, либерал, консерватор), надо изучить и принять определенную идеологию. Не для всех это оказывается просто, тут нужны и интеллект, и высота нравственного чувства. Национализм же в очень большой мере обращается к подсознанию, инстинктам — и, как свидетельствует история, поощряет в конце концов худшие из них.

Казахский писатель Ануар Алимжанов, выступая на «круглом столе» журнала «Дружба народов», заметил, что Казахстан в каком-то смысле Советский Союз в миниатюре. «У нас есть „греческая проблема“, — продолжал он, — у нас „немецкая проблема“, у нас „уйгурская проблема“, „дунганская проблема“, „курдская проблема“, „турецкая проблема“».

Некоторыми из этих проблем мы прямо обязаны Сталину с его насильственными переселениями народов; другие, вероятно, могли возникнуть и помимо его наследия, хотя оно, безусловно, усугубило их. Однако не забудем: национальные проблемы возникают не потому, что есть нации, а потому, что нарушается справедливость в межнациональных отношениях. Конечно, именно в таких вопросах взгляды на то, что есть национальная справедливость в каждом данном случае, могут не совпадать. Надо уметь находить компромиссные решения, чтобы не было торжествующих и униженных, выигравших и проигравших — тут народам, составляющим их людям, дорого обходятся не только поражения, но и полные «победы». «Тому в истории мы тьму примеров слышим».

Споры, дискуссии, пожелания, требования, демократическая борьба за права народа и языка — да; но всякая попытка решить межнациональные проблемы силой, прямая и замаскированная, должна быть сурово осуждена и пресечена. Что, кроме горя сотен тысяч людей, принес конфликт вокруг Нагорного Карабаха вовлеченным в него народам и всей стране? Неужели кого-нибудь может прельщать участь Ольстера, Ливана, Шри-Ланки? Ведь там тоже начиналось с лозунгов о равноправии народов и религиозных общин, а обернулось дело повседневными бесправием и насилием.

Есть права народа и есть права человека; нельзя ради первых зачеркивать вторые, тем более что права народов и опираются на права человека, бессмысленны без них.

В выступлениях экстремистских лидеров «Памяти» присутствуют дорогие сердцу каждого патриота лозунги защиты памятников культуры и родной природы, но все в конечном счете сводится к тому, что угрожают бесспорным ценностям некие с давних пор объединившиеся против России всемирные черные силы, и когда эти силы называются поконкретнее, а не просто снабжаются этикетками «сатанинские» и «несущие мировое зло», выясняется: речь идет то о «международном еврейском капитале», то о всемирном сионистско-масонском заговоре. Масоны здесь, по-видимому, требуются для случаев, когда говорить о еврейском происхождении того или иного деятеля, вызывающего у экстремистов из «Памяти» отрицательное отношение, невозможно при всем желании. Терминология кажется прямо заимствованной у Гитлера и его сподвижников. У тех, правда, были еще в ходу утверждения и о «еврейско-коммунистическом международном заговоре», и даже о союзе европейских плутократов и коммунистов. «Союз» этот был, разумеется, направлен против Германии.