Пришествие вампира
Пришествие вампира
Вампир — искаженная передача славянского слова «упырь» (согласно знаменитому этимологу Максу Фасмеру, предположительно соотносится со словами «нетопырь», «парить», «перо»). Авторы научных трактатов, особенно активно распространявшихся в XVII–XVIII вв., обозначали словом «вампир» мертвецов-кровососов. «Вампирическая» тема — в процессе движения от «готического романа» к романтизму — постепенно проникала в литературу, но ее канонизатором следует все-таки считать Байрона.
Обстоятельства открытия хорошо известны. В 1816 г. туристы из Англии — поэты Байрон, Шелли, Мери Шелли, врач и секретарь Байрона Джон Полидори — на вилле Диодатти (близ Женевского озера) развлекали себя страшными историями. В итоге Мери Шелли создала эпохального «Франкенштейна», а Полидори обработал сюжет, намеченный Байроном. В 1819 г. «Вампир», написанный врачом-секретарем и объявленный повестью Байрона, напечатан вначале в журнале, потом отдельным изданием. Байрон поспешил отказаться от авторства и опубликовал тот небольшой фрагмент, который он в действительности создал. «Вампир» Байрона-Полидори немедленно завоевал сердца читателей, в частности — в России. Повесть содержала многие черты, парадигматические для последующих «вампирических» текстов: перемещения из мира цивилизации в таящие угрозу варварские земли; загадочная привлекательность вампира и т. п.
Русский перевод увидел свет в 1828 г., причем переводчик — знаменитый фольклорист П. В. Кирееевский — снабдил перевод научным комментарием вампирического предания: «Между арабами оно весьма обыкновенно: но оно еще не было известно грекам до введения христианства и приняло настоящий вид свой только со времени отделения Восточной церкви от Западной: — тогда распространилась мысль, что тело человека, исповедовавшего латинскую веру, схороненное на земле греческой, не подвержено тлению…»[20]
Впрочем, читатели в России знакомились с «Вампиром» на языке оригинала или по-французски, и эффект был столь разительным, что — как часто случается при использовании сильнодействующих средств — в считаные годы образ заглавного героя превратился в знак литературного штампа.
А. С. Пушкин в III главе «Евгения Онегина» (1824, публикация — 1827) представляет очерк новейшей романтической литературы:
А нынче все умы в тумане,
Мораль на нас наводит сон,
Порок любезен — и в романе,
И там уж торжествует он.
Британской музы небылицы
Тревожат сон отроковицы,
И стал теперь ее кумир
Или задумчивый Вампир,
Или Мельмот, бродяга мрачный,
Иль Вечный жид, или Корсар,
Или таинственный Сбогар.
Лорд Байрон прихотью удачной
Облек в унылый романтизм
И безнадежный эгоизм.
О. М. Сомов предваряет сказку «Оборотень» (1828/1829) предисловием, где иронически пишет: «„Это что за название?“ — скажете или подумаете вы, любезные мои читатели (какому автору читатели не любезны!). И я, слыша или угадывая ваш вопрос, отвечаю: что ж делать! виноват ли я, что неусыпные мои современники, романтические поэты в стихах и в прозе, разобрали уже по рукам все другие затейливые названия? Корсары, Пираты, Гяуры, Ренегаты и даже Вампиры попеременно, один за другими, делали набеги на читающее поколение или при лунном свете закрадывались в будуары чувствительных красавиц. Воображение мое так наполнено всеми этими живыми и мертвыми страшилищами, что я, кажется, и теперь слышу за плечами щелканье зубов Вампира…»[21]
М. Ю. Лермонтов в первоначальном варианте предисловия (1841) к «Герою нашего времени», защищая право автора изображать противоречивый характер Печорина, почти буквально повторил Пушкина: «— Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен — а я вам скажу, что вы все почти таковы; иные немного лучше, многие гораздо хуже. Если вы верили существованию Мельмота, Вампира и других — отчего же вы не верите в действительность Печорина?»[22] Причем в эпизоде очередного расчетливого ухаживания Печорина за княжной Мери остались горькие слова героя, допускающего возможность своего отождествления с байроновским персонажем: «…она проведет ночь без сна и будет плакать. Эта мысль мне доставляет необъятное наслаждение. Есть минуты, когда я понимаю Вампира!.. А еще слыву добрым малым и добиваюсь этого названия».[23]
По-видимому, вампирическая легенда должна была представлять особый интерес для русских в силу своей этноконфессиональной родственности, связи с «поверьями балканских народов, преимущественно сербов и греков».[24] Отсюда — успех знаменитой мистификации Проспера Мериме, который в сборнике «Гузла, или Собрание иллирийских песен, собранных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине» (1827) имитировал песни балканских славян, причем из 30 песен — 6 так или иначе затрагивали вампирическую тему. Как известно, Пушкин, интерпретируя песни в качестве фольклорных, осуществил их перевод (публикация — 1835): в число пушкинских «Песен западных славян» вошли три вампирических текста — «Гайдук Хризич», «Марко Якубович», «Вурдалак».
Мериме даже снабдил сборник специальной статьей «О вампиризме»: Пушкин ее игнорировал, но в 1828 г. она была напечатана в серьезном университетском журнале «Атеней» (ч. 6, № 24, раздел «Смесь», с. 380–387). Статья апеллировала как к соответствующим трактатам, так и к якобы личному опыту автора: «Я сам был свидетелем следующего происшествия, которое оставляю на суд читателя. В 1816 г. я предпринял путешествие в Воргорац и провел ночь в деревушке Варбоске». Мужчины — рассказчик и хозяин дома — сидели за столом, когда они услышали страшный крик и увидели «ужасное зрелище»: «Мать, бледная, с растрепанными волосами, держала в своих объятиях дочь без чувства и еще более себя бледную, произнося пронзительные звуки: „вампир, вампир! Моя бедная дочь умерла!“ Мы между тем успели в скором времени привести в чувство несчастную Раву [имя дочери]. Тогда она рассказала нам, что видела бледного человека в саване, который влез в окно, бросился на нее, укусил и чуть было не задушил. Она прибавила, что узнала в нем одного поселянина по имени Виркцнана, умершего перед тем за две недели. На шее девушки было красное пятно, но я не знаю, было ли оно родимое или уязвление какого-нибудь насекомого». На следующий день жители деревни разрыли могилу, расчленили и сожгли труп подозреваемого, а «красною жидкостью», вытекшей из трупа, смазали шею Равы. Однако ничего не помогло, девушка «приобщилась Св. Тайн с спокойствием духа» и умерла, предварительно заставив отца «обещать, что он сам отрубит у ней голову после ее смерти, чтобы она не сделалась вампиром». Рассказчик, который не оставляет позиции скептика, завершил историю амбивалентным замечанием: «Болезнь продолжалась не более одиннадцати дней. Какое пагубное действие суеверия!»
Интересный документ, датируемый 1840 г., свидетельствует о самостоятельных вампирических разысканиях, которые предпринимали русские интеллектуалы. И. П. Липранди — собеседник Пушкина, сотрудник разведки — прислал литератору А. Ф. Вельтману описание экзотических болгарских обычаев и верований, имеющих отношение к вампирам и способам борьбы с ними.
«Булгары истребляют ватмиров (так!) также глоговым деревом (боярышник. — М. О.), они называют их полтениками, иногда краконополами и варколаками; верят, что мертвые тела сии посредством диавольского наваждения встают из гробов своих и беспокоят живых, а преимущественно родственников.
Булгары убеждены, что полтеники могут входить в дома, разбивать все, что заблагорассудят, пугать, а иногда получать таковую силу, что убивают людей и скот.
Если где в Булгарии, в городе или деревне, появится таковый полтеник, тогда все идут (даже с разрешения турецкого местного правительства) к тому, который предназначен убивать такового полтеника и которого называют елог, оттого, что он употребляет для сего дрекол (кол) глогового дерева; тогда, обыкновенно в субботу (в день, когда, по мнению глога, полтеник не оставляет могилы, в прочие же дни он ходит), глог сей приходит на гроб того или той, которого подозревают быть полтеником, т. е. обыкновенно умершие скоропостижно или <от> весьма кратковременной болезни, по мнению их, делаются таковыми.
По прибытии на место глог делает изостренным глоговым своим дреколом (батиной) на могиле над самым гробом три ямы, беспрестанно поливая их водою. Самую большую делает над головою умершего до самого трупа, потом вливает воду, смешанную с каким-то прахом; потом берет дрекол и бьет его в большую сию над главою яму до того, что он весь войдет в землю <В Эски-Емине я видел эту церемонию сам. — Примечание И. П. Липранди>; при сем часто поливает водою, смешанною, как выше сказано, с каким-то составом; тогда уверяют булгары, что конец кола, видимый из земли, обагряется кровью, и присовокупляют, что это сам дьявол то тело уязвляет. После всего сего полтеник уже не оставляет более никогда своей могилы.
Глог уверяет, что таковой полтеник, если не будет вышеупомянутым образом убит, в продолжение целого года может беспокоить жителей. За все сие глог берет что хочет, от 50 до 200 левов, сверх сего, в продолжение восьмидневного его пребывания в городе или селе он выпивает до 50 ок вина и переест множество живности и пр.<…>
Еще уверяет булгарский глог, что умершие некрещеные дети христиан, когда делаются полтениками, то бывают сильнее обыкновенных. Турки бывают также полтениками; и с ними глог поступает одинаково. Но жиды, по мнению булгар, полтениками не бывают и быть не могут. Рассказывают, даже и сам глог уверяет, что он один чрез лес или поле ходить не смеет, ибо волк его приметит или почует, тогда вмиг растерзает.
Обычай сербов истреблять вампиров другим образом здесь не упоминаю, потому что, полагаю, у вас есть, — они их называют не полтениками. Я сохранил рукопись, сделанную мне попом Эски-Емина Магмет Хаджи-башею и глогом, который ночевал у меня тут».[25]
Для характеристики вампирической осведомленности русского общества симптоматично, что, по убеждению Липранди, Вельтману известны подробности «обычая сербов истреблять вампиров».
Наконец, вампирическая тема прижилась в оригинальной русской литературе: от «Киевских ведьм» Сомова или «Вия» Гоголя — до «Семьи вурдалака» и «Упыря» А. К. Толстого.
В качестве странного дополнения здесь трудно не вспомнить об экстравагантной истории, воспроизведенной Е. П. Блаватской в «Разоблаченной Изиде»:
«А теперь, прежде чем расстаться с этим отвратительным предметом вампиризмом, мы приведем еще один пример в качестве иллюстрации, без какого-либо другого ручательства, кроме уверения, что случай этот был нам рассказан, по-видимому, заслуживающими доверия свидетелями.
В начале нынешнего [девятнадцатого] века в России произошел один из наиболее страшных случаев вампиризма, какие когда-либо отмечались. Губернатором в области Ч. состоял человек лет шестидесяти, злобный, жестокий и ревнивый тиран. Облеченный деспотической властью, он пользовался ею без удержу, как подсказывали ему его звериные инстинкты. И он влюбился в хорошенькую дочь подчиненного ему чиновника. Хотя девушка была помолвлена с молодым человеком, которого она любила, тиран принудил ее отца дать согласие на брак, и бедная жертва, несмотря на свое отчаяние, стала его женой. Тут проявился вовсю его ревнивый характер. Он бил ее, держал ее неделями запертой в ее комнате и запрещал ей видеться с кем-либо не иначе как в его присутствии. Наконец он заболел и умер. Но когда он почувствовал, что его конец приближается, он заставил ее поклясться, что она больше замуж не выйдет; и со страшными клятвами он пригрозил ей, что если она выйдет замуж, нарушив клятву, то он вернется к ней из могилы и убьет ее. Его похоронили в кладбище за рекою, и молодая вдова никаких дальнейших неприятностей не испытывала до тех пор, пока природа не превозмогла ее страхи и она, вняв мольбам своего прежнего любимого, возобновила с ним помолвку.
Ночью после обычного празднования помолвки, когда все уже легли спать, старая помещичья усадьба была разбужена отчаянными криками, доносившимися из ее комнаты. Вломились в дверь и нашли несчастную женщину лежащей в крови в глубоком обмороке. В это же самое время было слышно, как карета с грохотом выезжала со двора. На теле женщины обнаружили черные и синие кровоподтеки, как бы от щипков, из небольшого прокола на шее сочились капли крови. Когда сознание к ней вернулось, она сообщила, что ее покойный муж вдруг вошел в ее комнату точно с такою внешностью, как при жизни, за исключением того, что был страшно бледен; что он упрекал ее за непостоянство, а затем избил и исщипал ее жесточайшим образом. Ее рассказу не поверили; но на следующее утро стража, поставленная на конце моста, соединяющего оба берега реки, донесла, что как раз перед наступлением полночи черная карета с шестеркою лошадей бешено пронеслась мимо них по направлению к городу, не ответив на окрик стражи.
Новый губернатор, который не поверил этому рассказу о призраке, тем не менее принял меры предосторожности, удвоив стражу в конце моста. Однако ночь за ночью повторялось то же самое, причем солдаты, несущие стражу, заявляли, что шлагбаум на их заставе у моста сам поднимается, несмотря на их усилия остановить. В то же самое время каждую ночь карета с грохотом въезжала во двор старого дома; сторожа, включая семью вдовы и слуг, впадали в глубокий сон; и каждое утро молодую жертву находили в ссадинах, источающей кровь и в обмороке, как и прежде. Весь город пришел в оцепенение. Врачи не могли дать никаких объяснений, священники приходили, чтобы проводить ночи в молитве, но как только приближалась полночь, всех охватывала ужасная летаргия. Наконец, приехал сам областной архиепископ и совершил обряд изгнания, но на следующее утро состояние вдовы оказалось хуже, чем когда-либо. Она уже была на пороге смерти.
Губернатор наконец был вынужден прибегнуть к строжайшим мерам, чтобы прекратить все увеличивающуюся панику в городе. Он поставил на мосту полсотни казаков с приказом остановить призрачную карету во что бы то ни стало. В точности в обычный час и услышали и увидели, как карета со стороны кладбища приближается к городу. Офицер стражи и священник, несущий крест, стали перед шлагбаумом и вместе закричали: „Именем Бога и царя — кто идет?“ В окно кареты просунулась хорошо запомнившаяся голова и знакомый голос ответил: „Государственный тайный советник и губернатор К.!“ В тот же самый момент офицер, священник и казаки были отброшены в сторону как бы электрическим током, и призрачная карета проскочила мимо них, прежде чем они успели дохнуть.
Тогда архиепископ решил прибегнуть к освященному веками средству — выкопать труп, пригвоздить его к земле дубовым колом через сердце. Это было проделано с большой религиозной церемонией в присутствии всего населения. Рассказывают, что тело было найдено с полной глоткой крови, с красными щеками и губами. В тот миг, когда первый удар был нанесен по концу кола, стон раздался из трупа, и струя крови высоко брызнула в воздух. Архиепископ произнес обычную для таких случаев молитву изгнания, и труп был снова закопан в землю. И с тех пор больше ничего не было слышно о вампире.
Насколько эти факты в данном случае были преувеличены преданием, этого мы не можем сказать. Но нам рассказал об этом один очевидец; и в настоящее время в России есть семьи, старшие члены которых помнят этот страшный рассказ».[26]
Таким образом, к 1840-м годам Европа (в том числе Россия), знакомая с Дракулой, познакомилась и с Вампиром. Монстр наделен амбивалентным шармом, в качестве места обитания тяготеет к территориям (славянским, греческим), где происходил контакт европейских (православных) народов с мусульманской Турцией. Но пока Дракула и Вампир функционирует отдельно друг от друга, и только Стокер соединил два этих образа в единого героя, которому предстояло завоевать современную культуру.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.