Влад Дракула и его государство

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Влад Дракула и его государство

Впрочем, не следует клеветать на Центральную Европу. У себя в Валахии (современной Румынии) и сопредельных государствах Дракула также запомнился в качестве кровавого исключения.

Прозванный Дракулой — «сыном дьявола», Влад происходил из рода Басараба Великого, правителя Валахии (1310–1352), в тяжелой борьбе отстоявшего независимость своего государства от Венгрии. Дед Дракулы, воевода (другое именование правителя Валахии — господарь) Мирча Старый (1386–1418), благодаря мудрости и военным удачам заслужил славу «румынского Карла Великого», хотя в итоге признал себя вассалом Турции. Но тут у него не было выхода. В XV в. православная Валахия оказалась яблоком раздора для Венгрии и Турции. За Венгрией стояло католичество, за Турцией — ислам. Борьба двух супердержав реализовывалась в смене хозяев валашского трона. Как правило, принц из династии Басараба, претендовавший на трон, уже занятый ставленником одной из держав, получал поддержку (финансовую, военную и т. п.) ее соперницы, после чего, опираясь на группу недовольных бояр, затевал смуту и, если удача ему сопутствовала, становился господарем.

Отец Влада Дракулы — Влад Дракул — прожил беспокойную жизнь, полную побед и поражений, и его сын родился не на территории Валахии, а в трансильванском городе Сигишоара. Трансильвания, которую по милости Стокера принято считать землей Дракулы, не входила в состав Валахии, но по праву может именоваться родиной знаменитого воеводы.

В 1436 г. Влад Дракул, свергнув двоюродного брата при поддержке венгерского короля (одновременно — императора) Сигизмунда Люксембурга, получил валашский престол. Но позже, уступая турецкому давлению, был вынужден отправить заложниками ко двору султана двух малолетних сыновей — Влада и Раду. Венгрия, в свою очередь, тоже усилила давление. Воеводе Владу постоянно приходилось маневрировать, изыскивая компромиссы. Тем не менее в 1447 г. он был убит по приказу регента венгерского королевства — легендарного Яноша Хуньяди, а в 1448 г. его сын захватил престол, однако был тут же изгнан и снова вернул утраченные права в 1456 г. — теперь уже всерьез и по румынским меркам надолго, на шесть лет. В одиночку начав войну против могущественного покорителя Константинополя Мехмеда Завоевателя, Влад рассчитывал на помощь венгерского короля Матьяша Корвина (сына Яноша Хуньяди) и двоюродного брата — молдавского господаря Стефана Великого. Но родственник не пришел на помощь и коварно попытался захватить румынскую крепость Килию, а король Матьяш, хоть и получил от Папы Римского деньги на новый крестовый поход, предпочел в войну не ввязываться. В 1462 г. Дракула был разгромлен и бежал к венгерскому королю. Новым господарем стал брат — Раду по прозвищу Красивый, а венгры неожиданно бросили Влада в темницу. Он оставался за решеткой более десяти лет. Французский король Генрих IV говорил, что Париж стоит мессы — Дракула ценой перехода в католичество обеспечил себе свободу, брак с родственницей Матьяша Корвина и его помощь в новой военной авантюре. В 1476 г. Дракула в третий раз попытался завладеть Валахией, вступил в столицу, но вскоре погиб в бою: его убили собственные воины — якобы приняв за турка, окружили и пронзили копьями. Обнаружив оплошность, очень сожалели. Неясно, правда, почему воевода, успев зарубить пятерых нападавших, не успел объяснить, кто он такой. И почему «скорбящие» соотечественники, обезглавив государя, отослали трофей турецкому султану.

А в Англии любимец романтиков горбун Ричард III посильно сводит к минимуму число родственников, а во Франции судят маршала Жиля де Рэ, неустрашимого паладина Орлеанской Девы — за изуверские пытки и казни детей, а в православной Руси великий князь Василий II с кузенами «вынимают» друг другу глаза. Казалось бы, по тогдашним стандартам — жизнь у Дракулы как жизнь. Но нет — даже в ту мрачноватую эпоху Влад Дракула выделялся патологической кровожадностью. Врагов, союзников, подданных — он обезглавливал, сжигал, сдирал кожу, принуждал к людоедству, варил заживо, вспарывал животы. Особенно преуспел в сажании на кол. В зависимости от социального статуса жертв колы различались по длине, диаметру, цвету, из них составлялись причудливые инсталляции — «сады пыток», где «взыскательный художник» пировал на досуге. Так и запомнился Влад соотечественникам — с прозвищем Цепеш (букв. «Сажатель-На-Кол»). Согласно русским источникам, стойкий воевода и в венгерском плену не забыл привычных забав: добывал (ловил, покупал) мышей, птиц, которых пытал, обезглавливал и, разумеется, сажал на кол.

Кроме того, Дракула отличался колоритным чувством юмора. Его жизнеописания пестрят «смеховыми» проделками и анекдотами. Вот валашский воевода, встретив крестьянина в рваной рубахе и узнав, что тот женат, повелевает отрубить нерадивой супруге руки и посадить на кол: лентяйке руки не нужны — она и так безрукая, потому и жить ей незачем. Или, к примеру, собрал Влад со всего валашского воеводства нищих, больных и спрашивает: «Хотите ли, чтоб сделал я вас счастливыми на этом свете, и ни в чем не будете нуждаться?» Нищие и больные неосторожно (и неостроумно) ответили радостным согласием, Дракула же, заперев их в большом здании, всех сжег. И сострил: «Пусть не страдает никто из них на этом свете от нищеты и болезней». А как он шутил на сексуальные темы!

Однако не вероотступничество, не жестокость и не юмористический душевный лад заключают последнюю тайну Дракулы. На последнюю тайну здесь только намек. Хотя в древних сочинениях слово не произнесено, современники явно считали валашского воеводу злокозненным чернокнижником и вампиром. Это нашло выражение в имени, точнее — прозвище: Дракула.

Автор древнерусского «Сказания о Дракуле-воеводе» прямо говорит, что «именем Дракула валашским языком, а нашим — Диавол. Так зломудр — как по имени, так и житие его». Русский книжник допускает ошибку, впрочем, не принципиальную. По-румынски «дьявол» — это «дракул» (dracul), «Дракула» (Draculea) же — «сын дьявола».

Прозвище Дракул, т. е. «дьявол», получил отец Влада. Историки утверждают, что связь с нечистой силой в данном случае ни при чем. Отец Дракулы вступил при дворе Сигизмунда Люксембурга в элитарный орден Дракона, созданный для борьбы с «неверными», главным образом — с турками. Этот орден, его элитарный характер и герб описаны в хронике Э. Виндеке, современника и биографа Сигизмунда Люксембурга.[1] Став господарем, Дракул по-прежнему относился к своим рыцарским обязанностям настолько серьезно, что повелел изобразить дракона — элемент орденской символики — даже на валашских монетах (а ведь изображение на монетах считалось сакральным). В результате рыцарственный воевода якобы заработал у невежественных соотечественников свое прозвище: «Дракул» означает по-румынски не только «дьявол», но и «дракон». В таком случае имя Дракула можно понимать как «сын человека по прозвищу Дьявол». Византийский хронист Халкокондил именует «Дракулой» и Влада, и его брата Раду Красивого,[2] а в сербской летописи повествуется о том, что турецкий султан ходил на «Дракоулика Влада»[3] — Влада Дракуловича.

Пусть так. Но те же историки осторожно добавляют, что, возможно, подданные понимали прозвище господаря и в первом смысле. Ведь если прозвище Дьявол, неочевидное для православного государя, закрепилось, значит, о властителе сложилось соответствующее представление.

Это — об отце, то же самое можно сказать о сыне. Имя Дракула в равной мере значит «сын человека по прозвищу Дракул» и «приверженец Дьявола, следующий путями тьмы». Такого рода указания обыкновенно не относятся к «нравственному облику» — чаще имеется в виду непосредственная, «реальная» связь с нечистой силой.

С точки зрения «закодированной» в древнерусском «Сказании» тайны особый интерес представляет эпитет «зломудр». Это краткое прилагательное принадлежит к разряду «потенциальных слов»: несмотря на прозрачность смысла и структуры, оно изобретено автором «Сказания», а потому на современный русский язык его не столько переводят, сколько передают перифрастическим словосочетанием — «жесток и мудр». Логика словотворчества, вероятно, основана здесь на том, что слово «зломудрый» напоминает слово «злохитрый», которое часто встречается в древнерусских текстах: для «злохитрого» «зломудрый» — как бы превосходная степень.

В порядке «далековатой» компаративистской параллели уместно напомнить, что академик А. И. Веселовский — знаток и переводчик текстов Боккаччо — преодолевал сходные трудности («Декамерон», день VII, новелла 8): словосочетание «крайне злохитростная» (превосходная степень!) он счел единственно подходящим эквивалентом непереводимого итальянского прилагательного «maliziosa»,[4] восходящего к латинскому «malignus» (ср. также во французском, английском и др.), — слову, которое до сих пор не подлежит переводу на «пословном» уровне.

Симптоматично, что Брэм Стокер использует слово «malice» для описания Дракулы и его последователей и что переводчики испытывают здесь непреодолимые затруднения. Так, в главе IV Гаркер, обнаружив Дракулу в гробу, видит его «вздутое, окровавленное, злорадное (with a grin of malice) лицо», а в главе XVI, столкнувшись с вампирессой Люси Вестенра, ее бывший возлюбленный признается: «Никогда в жизни мне не приходилось видеть такого исполненного инфернальной злобы лица (never did I see such baffled malice on a face). Надеюсь, никто из смертных больше не увидит ничего подобного. Нежные краски превратились в багрово-синие, глаза метали искры дьявольского пламени, брови изогнулись, будто змеи Медузы Горгоны, а когда-то очаровательный рот, измазанный кровью, напоминал зияющий квадрат, как на греческих и японских масках».

Отсюда соблазнительно гипотетически предположить, что и русский книжник XV в., прибегая к неологизму «зломудрый», так же стремился перевести слово «malignus» (ср. румынское прилагательное «malitios»). Контекстуальные реализации этого рокового слова подразумевают компоненты значения, которые принципиально важны для реконструкции представлений о Дракуле его современников. А именно, лукавый, способный на злые выходки, затем — дьявольский, сатанинский (см. «злой дух», т. е. собственно «Диаволъ») и, наконец, колкий, остроумный.[5] И в самом деле, рассказы о жизни Дракулы изобилуют исполненными черного юмора анекдотами — его жестокими деяниями и мрачно-ироническими афоризмами, т. е. эпитет «зломудръ» — если считать его переводом — эмбрионально содержит в себе основные идеи и композицию русского «Сказания о Дракуле».

Юмор в Средние века находился под подозрением. Книжники имели обыкновение напоминать, что Христос никогда не смеялся. Следовательно, смех — атрибут и символ понятно чей. Так что образ Дракулы выстроен вполне логично. Кстати, отвлекаясь от богословской аргументации, смех действительно излучает некую таинственную двусмысленность. Ведь смеясь, человек не контролирует себя, словно бы превращаясь в одержимого. Забавно, что самый «раздумчивый» из героев Стокера — профессор Ван Хелсинг — излагает в романе продуманную философию смеха. «Смех, который стучит в твою дверь и спрашивает: „Можно войти?“ — не подлинный смех. Нет! Истинный Смех — король и приходит туда и тогда, куда и когда ему вздумается. Он не выбирает удобное время, а лишь сообщает: „Я здесь“».

Возвращаясь же к валашскому острослову-чернокнижнику, стоит обратить внимание на то, что многие дракулические предания повествуют о кладах, спрятанных воеводой. У современного читателя подобные эпизоды хрестоматийно вызывают в памяти ассоциации с пиратами и разбойниками. Но согласно фольклорным представлениям, искусство устраивать клады свидетельствует о колдовской природе разбойников, которые «используют волшебные предметы, едят человеческое мясо, умеют превращаться в зверей и птиц, им ведомы „запретные слова“, которым повинуются люди, животные и предметы… Фольклорные грабители не только умеют грабить, они знают, как хранить награбленное. Такое знание доступно не всякому смертному и, судя по фольклорным текстам, есть знание вполне волшебное».[6]«По народному поверью, — поясняет В. И. Даль слово „клад“, — клады кладутся с зароком и даются тому только, кто исполнит зарок». С «демонической» точки зрения достойно внимания, что, согласно румынским преданиям, одной из причин «неупокоенности» мертвеца бывают спрятанные им при жизни сокровища.[7]

Клад не эквивалент Сбербанка, а ценность золотых монет и украшений определяется не только их рыночной стоимостью. В древнейших мифах золото гарантирует долголетие и бессмертие. В русском «Сказании» все прямо названо своими именами: жестокий властитель приказал умелым мастерам изготовить специальные бочки, сложить туда золото и опустить на дно реки, после чего «мастеров тех приказал посечь, чтобы никто не уведал соделанного им окаянства, только его тезка дьявол». Автор как бы расшифровывает предание, подчеркивая, что валашский господарь не просто тезка дьяволу, но и действует словно колдун.

А где черная магия — там и вампиризм. Ведь тогдашние представления об упырях существенно отличались от нынешних, «канонизированных» в массовой культуре. Вампира считали не разносчиком магической эпидемии (который, в свою очередь, «по-своему несчастен», и ранее сам был заражен другим вампиром), но колдуном-чернокнижником, заключившим договор с дьяволом ради обретения сверхвозможностей. Колдуну-вампиру кровь нужна была для совершения магических обрядов: именно кровь — согласно оккультным построениям — была носителем жизни, т. е. души.

Да и вообще если для авторов немецких печатных брошюр XV в. переход Дракулы в католичество послужил поводом к его частичному оправданию, вписываясь в логику распространенного сюжета о злодее (разбойнике, тиране), исправившемся после крещения и покаяния (что, возможно, объясняет «наличие ее изданий в монастырских библиотеках и в числе книг, принадлежавших лицам духовного звания»[8]), то для румын, напротив того, православный, отрекшийся от своей веры, превращался в вампира.[9]

Возникновение подобного верования, видимо, обусловлено механизмом своеобразной «компенсации»: переходя в католичество, православный, хотя и сохранял право на причащение Телом Христовым, отказывался от причастия Кровью, потому что в католичестве двойное причастие — привилегия клира. Соответственно вероотступник должен был стремиться компенсировать «ущерб», а коль скоро измена вере не обходится без дьявольского вмешательства, то и способ «компенсации» выбирается по дьявольской подсказке. В XV в. тема вероотступничества была особенно актуальна: это — эпоха наиболее интенсивной католической экспансии. О степени накаленности конфликта свидетельствуют слова Стефана Молдавского, обращенные к великому князю московскому Ивану III: «.. от двух сторон поганство тяжкое, а от трех сторон названные християне, но мне суть хуже поганства».[10] Именно тогда гуситы воевали со всем католическим рыцарством, отстаивая «право Чаши» (право причащаться Кровью Христовой для католиков-мирян), за что их и прозвали «чашниками». Борьбу с «чашниками» возглавлял император Сигизмунд Люксембург, и как раз тогда, когда отец Дракулы стал «рыцарем Дракона», главным противником ордена были не турки, а мятежники-гуситы.[11]

Любопытная параллель есть и в русской литературе: колдун-оборотень из повести И. В. Гоголя «Страшная месть», подобно Дракуле, хранит в земле несметные сокровища, и в то же время он — вероотступник, причем именно перешедший в католичество.

Если Дракулу подозревали в вампиризме, то понятна загадка его гибели. Разумеется, воины, заколов и обезглавив воеводу, могли действовать по соображениям страха или мести, могли работать по турецкому «заказу». Но при всем том они действовали именно так, как обычай предписывал поступать с вампирами: тело кровопийцы надлежало пробить острым оружием, а голову — непременно отделить от туловища.

С этой точки зрения занимательна также история могилы Дракулы. Влад был похоронен недалеко от места гибели — в православном Снаговом монастыре, которому его род покровительствовал. (Любопытно, что, согласно местному преданию, на территории монастыря располагалась пыточная тюрьма Цепеша.) Когда археологам удалось провести официальное вскрытие могилы, они нашли там только следы осквернения — мусор, ослиные кости. Зато рядом обнаружилась идентичная по размерам безымянная могила, где лежал скелет без черепа, в остатках одеяния, подобающего господарю. Ложная могила Дракулы располагалась напротив алтаря, а подлинная — под каменными плитами пола, похоже, с той целью, чтобы входящие попирали прах Цепеша.

По-видимому, осквернили могилу и перезахоронили Дракулу сами монахи Снагова монастыря, причем на рубеже XVIII–XIX вв., как раз тогда, когда румынский поэт Й. Будай-Деляну написал «Цыганиаду». В этой ироикомической поэме Дракула, возглавив армию цыган, борется с турками, злокозненными боярами и — вампирами.[12] Известно, что Будай-Деляну использовал в поэме фольклор, потому указания на связь Дракулы с вампирами и цыганами особенно важны. Цыгане издревле считались народом мистическим, народом гадалок и колдунов (ср. их сотрудничество с Дракулой в романе Стокера), а в том, что будай-деляновский Дракула не вампир, но противник вампиров, ничего удивительного нет: обычный для фольклорно-мифологического сознания сюжет-«перевертыш» — герой сражается с собственной ипостасью. Почитая Влада — национального героя и борца за социальную справедливость, соотечественники явно не забывали о другом его лике — о Дракуле, кровопийце и чернокнижнике.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.