Журналисты, вперед!

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Журналисты, вперед!

На трибуне — председатель правления Союза писателей РСФСР Сергей Михалков. Докладывает о достижениях советской литературы за 1984 год. Хвалит роман-эссе Генриха Боровика «Пролог», отмечая, что произведение написано «хорошим журналистским пером». Под видом комплимента ехидно срезал. В ту пору пресса была совсем другая, и для писателя сравнение с журналистом звучало нелестно. «У тебя язык газетный» — услышав такое, прозаик мог и в морду дать. Или, признав правоту обидчика, сжечь рукописи и навсегда отказаться от литературных потуг.

В пору перестройки и гласности газеты засверкали разными идейными красками, заговорили с читателем живым человеческим языком. «Ну, прэсса! Вот прэсса!» — изумленно восклицал Жванецкий. Столько появилось новых слов, интонаций. Лингвисты кинулись выписывать на карточки шустрые и колючие фразы журналистов, предпочитая их гладко отредактированной советской прозе.

А корифеев прессы, открывших народу «тьму низких истин», потянуло к «возвышающему обману», к художественному вымыслу. Типичная фигура нашего времени — журналист, пишущий романы и стихи в свободное от газетно-радио-телевизионной службы время. Времени этого мало, зато много информации в голове и столько нервных эмоций в душе! Кабинетный писатель часто тяготится своей свободой, ничего не видит он в жизни кроме издательств и книжных выставок. А через журналиста проходит такой заряд социального электричества! Ни стабильности, ни застоя. Твою газету, твой канал в любой момент закроют или перекупят, перепрофилируют так, что родная мать не узнает. Дискомфорт, зато какая динамика! Суровая школа жизни…

Перед каждым журналистом, ваяющим романную «нетленку», и перед каждым прозаиком, подрабатывающим газетчиной, неизбежно встает важный вопрос: одним пером он работает или двумя? Можно ли писать «прэссу» и прозу единым языком?

Когда этот вопрос мои студенты задали Александру Кабакову, он ответил, что у журналистики и прозы «разное целеполагание». Красиво сказано и убедительно. Это позиция классическая. Основа прозы — многозначный вымысел, а журналистика требует однозначной ясности и фактической достоверности. Проза сильна изобразительностью, в газете же таковая просто неуместна. Вспоминаю публицистику Юрия Трифонова: разговорность и стилистический аскетизм. Пластичная интонация, выразительная деталь — это у Трифонова только в вымышленном повествовании.

А есть и другой путь, когда журнализм внедрен в подкорку литературного сознания. К примеру, роман Сергея Доренко «2008» написан сугубо газетным языком (не считая срывов в явную безвкусицу). Но у этого произведения очень конкретное «целеполагание» — дожить до года, обозначенного в названии. А куда девать роман в 2009 году? Туда же, куда девают прошлогодние газеты.

От языка прозы ждут первозданности и неповторимости. Но книгу, написанную в непривычной стилевой системе, не прочтешь безотрывно, над ней все-таки потрудиться надо. А что если свои мысли и чувства передать словами вторичными и повторимыми? Этим путем пошел Евгений Гришковец, преднамеренно опустивший стилистическую планку, работающий в журналистской манере «не по службе, а по душе». И добился успеха.

Синтез беллетризма и журнализма — в прозе Дмитрия Быкова. Название нового романа «ЖД» сам автор расшифровал множеством способов. Я предложил бы еще один — «журналистский дискурс». Не пугайтесь лингвистического термина: «дискурс» по-французски речь, тип речи. В прозе нового поколения журналистская языковая модель явно теснит речь книжную. Это факт.

«Чем пахнут ремесла» — есть такие детские стихи Джанни Родари. «Пахнет маляр скипидаром и краской. Пахнет стекольщик оконной замазкой». Только про писателей там ни слова. Восполним пробел. Понюхаем страницы современной прозы.

«То, что последовало за этими словами, больше всего напомнило Громову даже не дежурство по полку, а скорее ночной эфир в радиостудии: давно, в незапамятные времена, в прошлой и даже позапрошлой жизни, он хаживал гостем на такие эфиры, отвечал на звонки, что-то читал. Никогда потом не было у него столь острого чувства связи с миром…» Это из упомянутого романа Дмитрия Быкова «ЖД». Такой язык пахнет свежей газетной полосой, прямым телевизионным эфиром. Запах простой, понятный, но летучий. Может быстро выветриться. Пока работает.

А теперь образчик другого стиля:

«Истощенность сознания, излечиться от которой он не мог вот уже год, рисовала повсюду, куда бы ни бросил он взгляд, размытый автопортрет — неряшливый черновик с пустыми глазницами и вялым провалом рта, где, как в черной дыре, гибли рой за роем невнятные образы и слова, оставляя на губах привкус проглоченной шелухи из сладковатого воска, горькой пыльцы и пережеванных пчелиных крыльев».

Это из романа Алана Черчесова «Вилла Белль-Летра». Такая словесная ткань отдает букинистической лавкой или литературным архивом, пыльными старинными переплетами. Душок более стойкий, но, как говорится, на большого любителя.

Что лучше? Как специалист читаю и то и другое. Участвую в спорах, кто лучше пахнет. А чего ждет мой читательский нос? Того, чего он до сих пор не нюхал.

Виктор Шкловский говорил, что в искусстве нужен собственный запах. Первичный и неповторимый. Но он встречается о-очень редко.