* * *
* * *
В качестве духовного наставника Плотин сохраняет эту доброжелательность, мягкость, уважение к ближнему.
Он заботится о том, чтобы давать своим ученикам индивидуальную работу. Амелий, например, должен дать письменный ответ Порфирию, которому, как новому ученику, трудно было принять один из важных аспектов в учении Плотина (18, 14). Вспомним также эпизод с ритором Диофаном: Плотин, возмущенный тем, что тот восхваляет Алкивиада, поручает Порфирию написать опровержение (15, 6). Кроме того, Плотин просит Порфирия сделать доклад о сочинениях, которые афинский философ Евбул послал своему учителю (15, 18). Возражая гностикам, Плотин опровергает в своих лекциях и в одной из работ основные постулаты их доктрины и поручает Амелию и Порфирию прочесть все их сочинения и обсудить их (16, 9). К этому надо добавить конспектирование лекций (3, 46) и просмотр сочинений Плотина (7, 51).
Порфирий с некоторым хвастовством рассказывает о поощрительных высказываниях учителя. В связи с этим он рисует довольно живую картину из жизни школы:
«На дни рождения Платона и Сократа Плотин приносил жертву в их честь и приглашал своих учеников на обед, во время которого самые способные должны были выступать перед собравшимися» (2, 40). «На день рождения Платона я прочел поэму о «Священном браке». Я придал ей оттенок вдохновенного восторга, следуя мистической, загадочной сущности сюжета. При этом кто?то сказал: «Порфирий обезумел». Тогда Плотин сказал так, чтобы все слышали: «Ты проявил все, что в тебе есть: ты поэт, философ и жрец»»
(15, 1)
Мы уже встречали описание того, как Плотин во время речи Порфирия все время повторял строку из Гомера: «Так порази его, так, если подлинно светоч ты людям» (15, 15), или как он ответил Тавмасию: «Если бы Порфирий меня не спрашивал, мне нечего было бы сказать такого, что можно было бы записать» (13, 15).
За этим старанием Порфирия выделиться угадывается школьное соперничество и особенно ревность Порфирия к Амелию, который уже знал Плотина 18 лет, когда Порфирий пришел в Рим. Это обычная вещь во всех школах, духовных или философских. Но Плотин, кажется, никому не отдает предпочтения. Он берет каждого таким, как он есть, и старается побудить его развивать лучшее, что в нем заложено.
Часто говорилось, что Плотин жил в узком, замкнутом мирке. Ж. Биде говорит о «монастырской атмосфере», о «группке бледных затворников».* А д–р Жилле видит в том, что Плотин предпочитает общаться с ограниченным числом учеников, симптом нервного заболевания, обусловленного туберкулезом.
* Ж. Биде, «Жизнь Порфирия», Гент, 1913, стр. 39.
Но в этом случае рассказ Порфирия снова неверно интерпретируется. Порфирий проводит различие между многочисленными слушателями и ограниченным числом адептов (7, 1). Однако это разделение можно провести, говоря о любой философской школе античности, особенно поздней античности. Не надо представлять себе философа тех лет подобным профессору университета, читающему публичные лекции. Как мы уже говорили, это наставник в духовной жизни. Одни слушают, но не следуют его предначертаниям. Другие полностью меняют свою жизнь, поступают в его школу, пользуются его советами и хотят жить подле него. Они становятся его спутниками (hetairoi 2, 42), а также и его последователями (zеlotai 7, 1). Они принимают не доктрину, а образ жизни. Так поступали уже ученики Мусония Руфа или Эпиктета.
Порфирий говорит также, что писания Плотина были доступны только для учеников:
«Эти книги доверялись лишь небольшому числу людей. Их давали не каждому; получить их было нелегко и непросто; тщательно обдумывалось, кому их дать»
(Жизнь Пл. 4, 14)
Самому Порфирию дали эти книги только тогда, когда он доказал, что хорошо понял мысль учителя. Услышав Плотина в первый раз, Порфирий написал трактат, где оспаривал один пункт его теории, с которым был не согласен.
«Плотин попросил Амелия прочесть ему мой труд, затем сказал, улыбаясь: «Амелий, это твое дело объяснять ему трудности, с которыми он встретился, так как он не знает наших воззрений». Амелий написал довольно длинную книгу в противовес моим возражениям; я со своей стороны ответил на то, что он написал. Амелий опять ответил на мою книгу. Наконец, я с трудом понял учение Плотина и изменил мнение. Я написал отречение от своих прежних взглядов, которое прочел на занятиях. С тех пор мне доверили книги Плотина»
(Жизнь Пл. 18, 11)
Но чтобы понять, о чем говорит Порфирий, следует вспомнить, что означало опубликовать книгу во времена античности. Не будем забывать, что в ту эпоху книги представляли собой рукописи, их переписывали и при желании могли фальсифицировать. Поэтому опубликовать книгу почти всегда значило доверить ее кругу друзей, бравших на себя ответственность за ее распространение.10 Разумеется, для философа этот дружеский круг представлял собой группу настоящих выучеников, тех, кто понял его теорию. Только они могли засвидетельствовать подлинность его сочинений, обеспечить их переписку и распространение. Притом философ писал не для всего человечества, не для универсальной аудитории. Точнее говоря, он письменно отвечал на вопросы своих учеников. Порожденные конкретными обстоятельствами, эти литературные сочинения адресованы конкретной аудитории или даже одному ученику:
«Плотин решил писать на темы, которые возникали…»(Жизнь Пл. 4, 11). «Многие проблемы рассматривались, когда мы с ним собирались, и мы с Амелием попросили его записывать это»
(5, 5)
«Темой этих сочинений были возникавшие проблемы»
(5, 60)
Таким образом, небольшое число учеников является одновременно хранителем и адресатом трудов учителя. Следя за тем, чтобы его труды не передавались кому попало, Плотин поступает в соответствии с довольно распространенной практикой, необходимость которой легко понять. Мы располагаем, например, письмом св. Августина, где он приводит список друзей, которым можно передать одно из его сочинений. [23]
Если Порфирий настаивает на этом моменте, то это связано с желанием дать почувствовать читателям, как высок был его престиж в школе. Плотин не только разрешил передавать Порфирию свои сочинения, что уже само по себе являлось привилегией, но еще и поручил ему просматривать их и готовить к окончательной публикации. Отметим мимоходом мудрость духовного наставника: Порфирий хороший филолог, надо дать ему возможность применить свой талант.
В действительности еще при жизни Плотина его сочинения вышли за пределы узкого круга учеников. Мы видим, как вовсе не исповедующий идеи Плотина афинский ритор и философ Лонгин, бывший учитель Порфирия, пишет Порфирию с просьбой прислать некоторые сочинения нашего философа в дополнение к тем, какие Амелий уже ему передал (Жизнь Пл. 19, 6).
Итак, из того факта, что Плотин следил за распространением своих трудов, нельзя делать вывод, что он мог жить лишь в душной атмосфере замкнутого общества.
Кстати, если внимательно прочесть список его учеников, приводимый Порфирием, видно, что в этой группе есть самые разные личности. Многие из ближайших друзей Плотина даже не полностью приобщены к философии. Не всегда даже проводится четкая грань между просто слушателями и адептами:11
«У него было много слушателей. Но среди настоящих приверженцев, посещавших его из любви к философии, был прежде всего Амелий из Этрурии, фамилия его была Гентилиан. Плотин любил называть его Америй (через «р»), так как говорил, что лучше производить его имя от amereia (нераздельность), чем от ameleia (небрежность). Еще был один врач – Павлин из Скифополя. Амелий называл его «малыш» (mikkalos). У него было много познаний, которые он плохо переварил. Еще у Плотина был учеником врач из Александрии – Евстохий. Плотин познакомился с ним к концу жизни и до самой смерти лечился у него. Евстохий полностью посвятил себя учению Плотина и приобрел качества настоящего философа. Плотина посещал также Зотик, поэт и критик, который сверял произведения Антимаха и сделал прекрасное стихотворное переложение «Крития» Платона. Он ослеп и умер незадолго до смерти Плотина… Еще у него имелся ученик Зет, арабского происхождения. Он был женат на дочери Феодосия, ученика Аммония. Он тоже был врач, и Плотин его очень любил. Он занимался политикой и проявлял большую склонность к общественной деятельности, которую Плотин старался сдерживать. Плотин был с ним так близок, что удалился в его загородное владение в шести милях от Минтурн»
(Жизнь Пл. 7, 1)
Затем следует перечисление политических деятелей, преимущественно сенаторов, которые были слушателями Плотина: Кастриций Фирм, Марцелл Оронтий, Сабиллин и Рогациан, чья история нам уже известна.
Потом еще египтянин:
«Также к нему часто приходил Серапион из Александрии, бывший адвокат, который принимал участие в философских дискуссиях. Но он так и не смог отказаться от своих дурных привычек финансиста и ростовщика»
(Жизнь Пл. 7, 46)
И наконец:
«И меня, Порфирия из Тира, он также считал одним из самых любимых учеников и пожелал доверить мне исправление его сочинений»
(Жизнь Пл. 7, 50)
Итак, перед нами круг самых разных людей: настоящие философы, но и врачи, филологи, политические деятели, ростовщики. Плотин дарит своей дружбой не обязательно тех, кто лучше всех следует его философии. Например, он очень близок с Зетом, который не полностью отрешился от политических интересов.
Нет, Плотин не живет среди «бледных затворников». В доме, где он живет, наверняка звучит смех, шумят и кричат дети… Это наверняка очень большой дом, ведь это дом Гемины, женщины, по–видимому, принадлежавшей к римской аристократии. Но не один Плотин там живет:
«Многие мужчины и женщины из лучших семей, чувствуя приближение смерти, приводили к нему своих детей, мальчиков и девочек, и доверяли их ему вместе со всем состоянием, как доверили бы святому и божественному хранителю. Ее дом полон был юношей и девушек»
(Жизнь Пл. 9, 5)
Порфирий говорит об особой заботе, с какой Плотин относился к своим питомцам:
«Среди этих молодых людей был некто Полемон, чьим воспитанием он руководил и контролировал его занятия грамматикой»
(Жизнь Пл. 9, 10)
Эта роль опекуна налагала на него многочисленные бухгалтерские заботы:
«Он имел терпение проверять счета, которые предъявляли приставленные к детям служители, и следил за тем, чтобы они были точны. «Эти дети – еще не философы, – говорил он, – так нужно сохранить в целости их имущество и доходы»»
(Жизнь Пл. 9, 12)
Возникали также домашние проблемы:
«Однажды украли дорогое ожерелье у Хионы, которая поселилась с детьми в доме Плотина, достойно соблюдая образ жизни вдовы. К Плотину привели всех рабов. Он посмотрел на них. Указав на одного, он сказал: «Вот вор». Сначала раб отрицал свою вину, хотя его секли, но в конце концов признался в краже, принес ожерелье и отдал его»
(Жизнь Пл. 11,2)
По поводу этой истории Порфирий справедливо замечает, что
«Плотин необыкновенно хорошо знал человеческую психологию»
(Жизнь Пл. 11, 1)
Плотин узнает человека по глазам. Здесь мы снова встречаемся с темой взгляда:
«Характер человека можно узнать, глядя ему в глаза или рассматривая некоторые части его тела. Так можно определить опасности, которым он подвергается, и способы избежать их»
(II 3, 7, 9)
Этот взгляд Плотина, которому все открыто, есть взгляд, идущий из вышнего мира, различающий за внешним духовную реальность. Именно так видят души в сверхчувственном мире:
«И в земном мире мы можем узнавать людей по глазам, даже когда они молчат. Но в вышнем мире все тело прозрачно; все человеческое существо как бы превращается в один большой глаз; нет более ничего скрытого или фальшивого. Вы не успели еще заговорить с другим, как он, видя вас, уже знает о вас все»
(IV 3, 18, 19)
Мы видим, как этот духовный взгляд Плотина обращается на окружающих:
«Он мог предсказать, что станется с каждым из детей, которые жили с ним. Например, он предсказал по поводу Полемона, что он полюбит и что жизнь его будет короткой; так и случилось»
(Жизнь Пл. 11, 8)
Порфирий сам испытал его проницательность:
«Однажды он заметил, что я думаю о самоубийстве. В то время я жил у него в доме. Он неожиданно подошел ко мне и сказал, что это намерение не происходит от подлинно духовного состояния души, что это просто болезненная меланхолия. Он посоветовал мне путешествовать. Я послушался его и уехал в Сицилию… Так я избавился от желания покончить с собой, но это помешало мне остаться с Плотином до его смерти»
(Жизнь Пл. 11, 11)
Драгоценное свидетельство! Ученик переживает очень серьезный душевный кризис: Плотин говорит и повторяет, что надо освободиться от тела, так почему бы не сделать этого добровольно, физическим способом, покинув здешнюю юдоль навсегда, раз ты устал от своего тела и от жизни? Не говорили ли стоики, что мудрец волен покинуть этот мир, когда хочет? И как странно, перебирая эти черные мысли, увидеть, что Плотин подходит к тебе и говорит: «То, о чем ты думаешь, идет не от Духа, а от тела, да, от дурного состояния желчи!». Удивительно, что тебя разгадали до самых глубин, удивительно узнать, что «дело так просто», удивительно, наконец, что тебе предлагают столь простое средство! И однако, это средство меняет всю жизнь. Ты стремился быть в школе первым, совершенствовался в ученых занятиях, упражнялся в аскетизме и медитации. А учитель отсылает тебя «проветриться»!
Сколько же глубины, деликатности и здравого смысла в духовном наставничестве Плотина! Он не только угадывает душевный кризис, но и понимает его настоящую причину. Порфирий искренне считает, что им руководит Дух. Плотин сразу же видит, что это не так, но он знает также, что Порфирий не виноват в своем состоянии: это болезнь, болезнь надо лечить. Рецепт прост: необходимо отвлечься, путешествовать. Но, несомненно, Порфирий извлечет духовную пользу из этого путешествия: он вновь обретет себя, удалившись от сутолоки Рима, от борьбы честолюбий и соперничества, что, возможно, и было подлинной причиной его меланхолии.
Итак, Плотин вовсе не мудрец, удалившийся в башню из слоновой кости: в доме Гемины живут эти сироты, эти рабы, которые воруют, эти ученики, у которых иногда случаются драматические душевные кризисы:
«Тем не менее, несмотря на то, что ему постоянно приходилось помогать стольким людям в делах повседневной жизни, ни на минуту, пока он бодрствовал, не давал он ослабевать постоянному устремлению своей души к Духу. Он был кроток и всегда был и распоряжении своих близких. Поэтому за 20 лет, которые он прожил в Риме, у него, хотя он и играл роль арбитра во многих ссорах, никогда не было ни одного врага среди политических деятелей»
(Жизнь Пл. 9, 16)