«ПОТОМУ ЧТО Я БОЛЕН ПРОКАЗОЙ»
«ПОТОМУ ЧТО Я БОЛЕН ПРОКАЗОЙ»
Лепрозорий на полуострове Калаупапа был создан для того, чтобы изолировать прокаженных от других жителей гавайского королевства. Надо сказать, что место принудительного пребывания больных выбрано правильно. Однако впоследствии королевство не слишком заботилось о своих подданных, изгнанных на полуостров на севере Молокаи. Само собой разумеется, что люди, которые, как и большинство гавайцев, занимались дома земледелием (а для архипелага это в первую очередь разведение таро), должны были вести на «полуострове прокаженных» прежний, образ жизни и обеспечивать себя пропитанием.
Однако на полуострове таро не рос, а кучка бататов, которым удавалось здесь вызревать, не могла накормить тысячу голодающих. Несчастные изгнанники страдали не только от ужасной болезни, но и от голода и даже жажды: в Калавао, так же как и на большей части территории Молокаи, всегда ощущалась нехватка питьевой воды. Поэтому никто не считал Калаупапу приютом или оазисом для прокаженных гавайцев: они боялись его больше, чем своей страшной болезни и чувства отвращения, которое они вызывали у здоровых людей.
В представлении кандидатов на принудительное выселение такая мера приравнивалась почти к смертному приговору, не подлежащему обжалованию. История архипелага знала целый ряд примеров отчаянной и вместе с тем трогательной борьбы гавайцев, волей властей осужденных на высылку по болезни. О наиболее трагичном из них (основываясь на действительных событиях) поведал великий мастер слова, один из двух писателей, некогда посетивших остров прокаженных, – Джек Лондон. Вторым знаменитым гостем Калаупапы был большой друг полинезийцев Роберт Льюис Стивенсон. Подобно Стивенсону, Джек Лондон был совершенно очарован Гавайями. Впервые он появился здесь в 1907 году на своей яхте «Снарк», на которой отправился в путешествие в Южные моря на несколько лет.
Впечатление от первого посещения архипелага было настолько велико, что Джек Лондон решил обосноваться здесь на продолжительное время. И действительно, в 1915 году, в период громкой славы, он прожил на Гавайях почти год. Позже истории, услышанные и записанные им на архипелаге, вошли в две книги гавайских рассказов – «Храм гордыни» и «Кулау-прокаженный». В одном из них он повествует о судьбе гавайца по имени Кулау, жителя острова. Кауаи, заболевшего проказой. Решив избежать медленной смерти в принудительной ссылке на севере Молокаи, вместе с тридцатью прокаженными он бежал на остров Кауаи, где они скрылись в горном ущелье. Я вовсе не собираюсь пересказывать историю Кулау, прекрасно описанную Джеком Лондоном. Мне только хочется привести слова, вложенные писателем в уста этого «прокаженного партизана», ибо они точно отражают чувства того, кто их произносит, более того, великолепно воссоздают социальный климат Гавайев того времени.
Кулау, обращаясь к товарищам по несчастью, скрывающимся вместе с ним в горах Кауаи, говорит: «Оттого что мы больны, у нас отнимают свободу. Мы слушались закона. Мы никого не обижали. А нас хотят запереть в тюрьму. Молокаи – тюрьма. Вы это знаете. Вот Ниули, его сестру семь лет как услали на Молокаи. С тех пор он ее не видел. И не увидит. Она останется на Молокаи до самой смерти. Она не хотела туда ехать. Ниули тоже этого не хотел. Это была воля белых людей, которые правят нашей страной. А кто они, эти белые люди? Мы это знаем. Нам рассказывали о них отцы и деды. Они пришли смирные, как ягнята, с ласковыми словами. Оно и понятно: ведь нас было много, мы были сильны, и все острова принадлежали нам. Да, они пришли с ласковыми словами. Они разговаривали с нами по-разному. Одни просили разрешить им, милостиво разрешить им проповедовать нам слово божье. Другие просили разрешить им, милостиво разрешить им торговать с нами. Но это было только начало. А теперь они все забрали себе – все острова, всю землю, весь скот. Слуги господа бога и слуги господа рома действовали заодно и стали большими начальниками. Они живут, как цари, в домах о многих комнатах, и у них толпы слуг. У них ничего не было, а теперь они завладели всем. И если вы, или я, или другие канаки голодают, они смеются и говорят: „А ты работай. На то и плантации“[5].
Так рассуждал герой рассказа Джека Лондона, встречавшийся с несчастными изгнанниками на полуострове прокаженных. Дж. Лондон так описывает обитателей Молокаи: «Их было тридцать человек, мужчин и женщин, тридцать отверженных, ибо на них лежала печать зверя... Когда-то они были людьми, но теперь это были чудовища, изувеченные и обезображенные, словно их веками пытали в аду, – страшная карикатура на человека. Пальцы – у кого они еще сохранились – напоминали когти гарпий; лица были как неудавшиеся, забракованные слепки, которые какой-то сумасшедший бог, играя, разбил и расплющил в машине жизни. Кое у кого этот сумасшедший бог попросту стер половину лица, а у одной женщины жгучие слезы текли из черных впадин, в которых когда-то были глаза. Некоторые мучились и громко стонали от боли. Другие кашляли, и кашель их походил на треск рвущейся материи. Двое были идиотами, похожими на огромных обезьян, созданных так неудачно, что по сравнению с ними обезьяна показалась бы ангелом. Они гримасничали и бормотали что-то, освещенные луной, в венках из тяжелых золотистых цветов. Один из них, у которого раздувшееся ухо свисало до плеча, сорвал яркий, оранжево-алый цветок и украсил им свое страшное ухо, колыхавшееся при каждом его движении»[6].
И все же эти страшилища, или, как называет их Лондон, «монстры», люди, почти утратившие человеческий облик, может быть, лучше, чем кто-либо другой в то время, понимали не только причины своего собственного «личного» несчастья, но и причины, по которым в конце концов было уничтожено все гавайское государство.
Кулау вопрошает: «Братья, не удивительно ли? Нашей была эта земля, а теперь она не наша. Что дали нам за нашу землю эти слуги господа бога и господа рома? Получил ли кто из вас за нее хоть доллар, хоть один доллар? А они стали хозяевами... Теперь, когда нас поразила болезнь, они отнимают у нас свободу»[7].
И прокаженные, потерявшие человеческий облик, боролись за нее не только в горах Кауаи, но и на всех других островах Гавайев, сражались с оружием в руках против тех, кто высылал их на полуостров.
В истории островов Карибского моря известны маруны – негры, бежавшие от порабощения в глубь островов. Такими же марунами были и эти прокаженные. Чтобы не лишиться свободы и избежать смерти, неизбежно подстерегавшей их в Калаупапе, несчастные с оружием в руках уходили в горы, ибо даже те, кто был поражен лепрой и утратил всякую надежду на выздоровление, мечтали сохранить свободу до конца своего земного существования.
Кулау, историю которого так ярко и трогательно описал Джек Лондон, был одним из десятков гавайских «прокаженных партизан» (пожалуй, по-другому их и не назовешь) – мужчин, женщин и даже детей, которые восставали против изгонявших их в ненавистный лепрозорий.
Философию, смысл этой особенной вооруженной борьбы объясняет в рассказе Лондона гаваец Капалеи, бывший когда-то важной фигурой гавайского королевства – судьей гавайского государственного суда. Но и его настигла проказа, и он, по выражению Кулау, стал «затравленной крысой». Когда-то высокий представитель своей страны, теперь он – «человек вне закона, превратившийся в нечто столь страшное, что он был теперь и ниже закона и выше его»[8]. Капалеи, «идейный вдохновитель» партизанской борьбы кауаийских прокаженных, говорит: «Мы не затеваем раздоров. Мы просим, чтобы нас оставили в покое. Но если они не оставляют нас в покое, – значит, они и затевают раздоры и пусть понесут за это наказание. Вы видите, у меня нет пальцев. Но вот от этого большого пальца еще сохранился сустав, и я могу нажать им на спуск так же крепко, как в былые дни. Мы любим Кауаи. Так давайте жить здесь или умрем здесь, но не пойдем в тюрьму на Молокаи. Болезнь эта не наша. На нас нет греха. Слуги господа бога и господа рома привезли сюда болезнь вместе с китайскими кули, которые работают на украденной у нас земле. Я был судьей. Я знаю закон и порядок. И я говорю вам: не разрешает закон украсть у человека землю, заразить его китайской болезнью, а потом заточить в тюрьму на всю жизнь»[9].
Так говорили умудренный опытом Капалеи и гаваец Кулау, воспетые великим Джеком Лондоном: осужденные болезнью на смерть, они все-таки боролись за свою жизнь, за родину, за свободу с оружием в руках. Лепра действительно беспощадна к тем, кого раз коснулись несущие смерть персты, но и сама ссылка на полуостров прокаженных означала смерть. И все-таки в этот мир прорвался луч надежды. Веру в то, что нет на свете ничего безнадежно обреченного, принес в Калаупапу бельгиец. Он стал первым белым, поселившимся на «полуострове прокаженных». Имя его – Жозеф Дамье де Вестер. В историю Гавайских островов он вошел как «отец Дамье», ибо, так же как и другие миссионеры, прибыл на острова, чтобы обратить местных жителей в христианство. Не будучи горячим проповедником той или иной веры, он прислушивался только к голосу своего сердца, своей совести, чем отличался от других миссионеров. Отец Дамье (его называют еще «молокаийским мучеником») внял голосу сердца и совести, поступив по их велению.
В Калаупапе бельгийский проповедник оказался случайно. Увидев, в каких ужасающих условиях живут прокаженные, он решил поселиться среди них. По мере сил отец Дамье пытался улучшить условия существования несчастных, по принуждению изгнанных на полуостров.
Дамье подавал петиции, требовал у властей и отдельных лиц помощи жителям Калаупапы, помогал им строить хижины и даже лично участвовал в сооружении первого водопровода, по которому в эти засушливые края впервые пришла питьевая вода. Он строил церковь – все-таки он оставался католическим священником – и, принимая во всем деятельное участие, заразился от калаупапских обитателей проказой. Став с тех пор одним из них, Дамье перестал обращаться к своим прихожанам «Братья мои!» и во время торжественной мессы называл их «Прокаженные мои!», ибо с этой минуты его связывало с паствой нечто очень значительное – опасная болезнь с неизбежным трагическим исходом. Через несколько лет отец Дамье сам скончался от проказы.
Я стоял на маленьком кладбище в Калавду, которое основал сам Дамье, рядом с церковью святой Филомены, в строительстве которой он участвовал. На кладбище сохранился лишь небольшой памятник, гроб с прахом покойного в 1936 году с большими почестями был перевезен на родину, в Бельгию.
На кладбище осталась могила без умершего. Лишь после своей смерти Дамье – прокаженный Дамье – посмел покинуть Калаупапу. Но «молокаийский мученик» оставил после себя в Калавау нечто большее – свой завет, который не имеет ничего общего с религией, призыв: «Если ты человек, помогай другим людям. Особенно помогай тем, кому, как этим прокаженным, уже неоткуда ждать помощи. Ибо умирает не тот, кому отказано в лекарствах, врачебной помощи, хорошем уходе. Умирает тот, кому отказано в надежде. Уходит тот, кто не чувствует рядом протянутой руки помощи. Эта рука, готовая бросить спасательный круг, и есть человечность, истинная гуманность».