ВИДЫ АГРАРНЫХ ПРАВИТЕЛЕЙ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ВИДЫ АГРАРНЫХ ПРАВИТЕЛЕЙ

Агрограмотное государство — это тип общества, просуществовавший около пяти тысячелетий и, несмотря на разнообразие форм, имеющий определенные характерные черты. Подавляющее большинство его граждан — сельскохозяйственные производители, живущие замкнутыми общинами. Над ними стоит меньшинство, главные отличительные свойства которого — осуществление насилия, поддержание порядка и контроль над официальным знанием/мировоззрением общества, в конце концов воплощенным в письменности. Сословия, составляющие этот военно-ученый правящий слой, можно упрощенно классифицировать следующим образом:

1. Централизованные Нецентрализованные

2. Оскопленные Производители

3. Замкнутые Открытые

4. Объединенные Специализированные

1. И ученое и военное сословие может быть и централизованным и нецентрализованным. Средневековая католическая церковь — великолепный пример продуманно централизованного ученого сословия, которое успешно определяло моральный климат цивилизации. Исламские улемы [6] достигли того же, но почти при полном отсутствии какой-либо централизованной организации и внутренней иерархии, являясь теоретически открытым классом. Брамины [7] были не только учеными, но и замкнутой эндогамной группой; китайская бюрократия занималась и вопросами письменности, и вопросами управления.

2. С точки зрения централизованного государства основная опасность, как подметил еще Платон, заключается в установлении или сохранении связей между военными и духовными должностными лицами и определенными кланами, чьи интересы при наличии таких связей побуждают несущих службу людей отклоняться от сурового пути долга и чья поддержка к тому же может порой давать им слишком большую власть.

Способы противодействия этой распространенной опасности отличаются в деталях, но в целом они могут быть охарактеризованы как «оскопление». Идея заключается в том, чтобы оборвать кровную связь, лишив будущего воина/чиновника/священнослужителя либо предков, либо потомства, либо того и другого сразу. С этой целью использовались евнухи, физически не способные к воспроизведению потомства; священники, чье привилегированное положение обеспечивалось обетом безбрачия, лишавшего их возможности признавать свое потомство; иностранцы, чьи родственные связи можно было считать разорванными, или члены иным образом обделенных или обособленных групп, которые оказались бы беспомощными без поддержки пользующегося их услугами государства. Еще один путь — это наем «рабов», людей, которые, хотя привилегированны и могущественны, тем не менее, будучи «собственностью» государства, формально не имеют никаких других законных связей. Их состояние и положение могут в любой момент быть отняты государством, не оставляющим за ними даже видимости права на защиту и таким образом избавляющимся от всяких претензий со стороны сородичей устраненного лица.

Настоящие евнухи использовались очень часто[3]. Принявшие обет безбрачия священники, безусловно, играли заметную роль в христианском мире. Военные бюрократии рабского типа выделялись в исламских государствах после падения халифата. Из иностранцев большей частью состояли отборные дворцовые охраны и финансовые секретариаты империй.

Но «оскопление» не было универсальным. Китайская бюрократия набиралась из мелких земельных собственников; европейский класс феодалов быстро сумел принцип наделения землей за службу подменить принципом наследственного права на нее. Элитарные сословия, которым законом позволено воспроизводить себя социально и передавать свои привилегии по наследству, могут быть названы — в противоположность «оскопленным» — производителями.

3. Как в открытости, так и в замкнутости ученого, бюрократического и военного сословий есть свои преимущества. Европейское духовенство и китайская бюрократия формально были открытыми системами (как мусульманская улема), хотя они в основном пополнялись представителями очень узкого слоя. В индуизме жреческая и военно-правящая касты были замкнуты и обособлены, и их взаимная (теоретическая) непроницаемость, по-видимому, была необходима для функционирования системы. В исламских странах, исключая времена мамлюков и янычар [8], ни ученое, ни военное сословия не «оскоплялись».

4. И наконец, правящий класс может объединять военную и духовную (и возможно, иные) функции или четко разделять их между специализированными группами. Индуизм формально их разделил. Европейский феодализм иногда их объединял, например в рыцарских орденах.

Было бы любопытно на конкретных исторических примерах рассмотреть различные возможные комбинации, обусловленные выбором той или иной из вышеназванных альтернатив. Однако для нашего исследования гораздо важнее то общее, что есть во всех этих вариантах. Все правители оказываются в своеобразном поле напряжения между локальными общинами, которые по своему уровню субнациональны, и горизонтально расчлененным верхним сословием, или кастой, которое более чем национально. Они преданы тому слою, который гораздо больше заинтересован в отмежевании от тех, кто находится внизу, нежели в насаждении у них своей собственной культуры. Этот слой довольно часто выходит за пределы данной политической единицы, является надполитическим и конкурирует с государственной властью. Лишь иногда (как в случае с китайской бюрократией) он совпадает с государством, и тогда ему не чужд своеобразный национализм.

Единственное сословие, которое, можно считать, проводит определенную культурную политику в аграрном обществе, — это ученое сословие. Иногда, как в случае с браминами, эта политика имеет целью сделать свою и все прочие касты взаимодополняющими и взаимозависимыми. Они пытаются укрепить собственное положение, став незаменимыми, и взаимодополняющие роли, которые они отводят себе и непосвященным (отнюдь не претендуя на то, чтобы всех приобщить к своему знанию), формально препятствуют этому приобщению. Хотя брамины считают себя единственными авторитетами в отправлении культа, они не желают иметь подражателей. Им неугодна самая искренняя форма лести, подражание, хотя они его и порождают.

В других местах, например в исламских странах, ученое сословие со всей серьезностью берется за исполнение своих миссионерских обязанностей по отношению к недостаточно стойким «братьям по вере». Здесь нет обычая, предписывающего одним молиться, другим сражаться, а третьим работать и не допускающего смешивания этих сфер деятельности. Что касается религии, то она каждому разрешает совмещать все три занятия, если позволяют способности и сила. Этот скрытый эгалитаризм играет очень существенную роль в успешном приспособлении ислама к современному миру.

Таким образом, ни с формальной, ни с политической точки зрения здесь ничто не мешает проводить религиозно-миссионерскую культурную политику a outrance[4]. Но на деле все же остается проблема: если каждому будет дозволено полностью отдаться занятиям теологией, кто будет смотреть за овцами, козами и верблюдами? В некоторых областях Сахары есть племена, по межплеменному соглашению признанные «народом Корана». Но на практике это означает только, что служители культа традиционно избираются из их числа. Это не значит, что все они действительно посвящают себя религии. Большинство продолжает работать и воевать. Единственными сообществами, в которых очень значительная часть мужчин действительно занималась изучением Закона (Писания), были некоторые еврейские общины в Восточной Европе. Но это — особый и исключительный случай, к тому же эти общины всегда были лишь частью более обширного и более сложного общества.

Итак, по ряду очень глубоких, веских и неустранимых причин ученые сословия в агрограмотных государствах не могут полностью подчинить себе и поглотить все общество. Иногда их собственные законы запрещают это, иногда этому мешают внешние обстоятельства. Но последнее уже само по себе является достаточно непреодолимым препятствием, даже если законы поддерживают это стремление.

При аграрном строе пытаться на всех уровнях общества насадить единое ученое сословие и однородную культуру с заданными нормами, закрепленными на письме, было бы пустой затеей. Даже если такая программа содержится в некоторых теологических доктринах, она не может быть выполнена и никогда не выполняется. Она просто невыполнима. Для этого нет возможностей.

Но что случится, если ученое сословие в один прекрасный день станет всеобъемлющим, то есть эквивалентным всему обществу? Причем не в результате его собственных усилий, не с помощью какого-нибудь героического или мистического внутреннего джихада [9], но при содействии гораздо более эффективной, глубоко укорененной социальной силы, а именно полного перерождения всей природы разделения труда и производительных и познавательных процессов? Ответ на этот вопрос и определение характера этого перерождения подведут нас к пониманию национализма.

Заметим также, что при аграрном строе лишь некоторые элитарные слои в некоторых обществах систематически «оскоплялись» тем или иным из вышеописанных способов. Но, как и предвидел Платон, даже когда «оскопление» имеет место, трудно поддерживать этот обычай бесконечно. Охранники — будь то мамлюки или янычары, бюрократы или получатели пребенды [10] — коррумпируются, приобретают интересы, связи и последователей или же поддаются соблазнам почета, богатства и славы. Человек аграрной эпохи кажется сделанным из нестойкого металла.

Его потомок, человек индустриального века, по-видимому, сделан из более благородного, хотя и не вполне чистого, металла. Что же происходит, когда вдруг устанавливается такой социальный строй, при котором ученое сословие становится, наконец, всеобъемлющим, когда само по себе владение грамотой является уже не особым видом деятельности, а непременным условием всех прочих занятий, которые фактически перестают быть наследственными? Что происходит, когда всеобщим и очень эффективным становится подобное «оскопление», когда любой из нас, самый обыкновенный человек, — это мамлюк de Robe[5], ставящий служебный долг выше родства и семейных обязанностей? В век всеобщей учености и своего рода «мамлюкства» отношения культуры и государства в корне меняются. Высокая культура пронизывает все общество, определяет его и нуждается в поддержке государства. Именно в этом кроется секрет национализма.