ГЛАВА XXI Рациональность как нормативная интерсубъективность в науке и мифе

ГЛАВА XXI Рациональность как нормативная интерсубъективность в науке и мифе

Мы должны поставить перед собой следующий вопрос: возможен ли рациональный выбор между целями и нормами, свойственными мифу и науке? Можно ли показать, что одна из этих областей может притязать на обладание нормативной интерсубъективностью, тогда как другая ее не имеет? Будет ли более рациональным осуществлять те всеобщие идеи счастья и добра, которые ведут к поиску нуминозного "единства идеального и материального", архе и всех других связанных с этим мифических действий и поступков? Или рациональнее провести в жизнь отличающиеся от мифа всеобщие идеи счастья, добра и т. п., которые согласованы с научными целями, вырвать предметы из всякого нуминозного контекста, отделяя идеальное от материального, чтобы установить правила и законы природы, построить соответствующие пространственно-временные конструкции и осуществить все из этого следующие действия и поступки, чуждые мифу?

Для ответа на эти вопросы не требуется особо точного определения, в чем заключаются высшие нормативные цели, которым служат научные и мифические способы мышления. В дополнение к предыдущим разделам напомню, что к догмам современного сознания принадлежит убеждение в том, что научный и технический прогресс принес людям освобождение от гнета природы и страха перед трансцендентными силами, тем самым умножив человеческое счастье и спася человеческое достоинство. В данном контексте также необязательно детально останавливаться на том, что различные представления о целях и счастье появлялись в рамках мира, на который наука уже наложила свой отпечаток. Здесь этого уже достаточно, чтобы представить следующую мысль.

При желании рационально обосновать те или иные нормативные цели оказывается возможным сделать это, только выводя их из каких-либо других. При этом можно или идти все дальше этим методом обоснования, попадая в итоге в бесконечный регресс, или остановиться наконец на некоторой исторической данности. И, как всегда, человек сбивается с пути: в конечном итоге норма становится лишь никак рационально не оправданным утвержде-

нием. И ничего не меняется от того, считаются ли высшие цели с научной точки зрения исторически созданными человеком или с точки зрения мифа — постигаемыми как божественные заповеди, относят ли их в итоге к профанной или нуминозной предметности. Из этого следует, что общая убедительность, исходящая из этих целей, может быть лишь фактической, а не рациональной. Поэтому нормативная интерсубъективность всегда расположена в определенных границах и временных рамках и, говоря научным языком, является, таким образом, чем-то исторически обусловленным.

Даже Кант, предпринявший впечатляющую попытку отделить моральные нормы как абсолютные цели от их догматического понимания, вывел их из некоего "факта разума", как он назвал категорический императив26. Не имея возможности вдаваться в подробности, надо указать на то, что в этих фактах категорического императива речь все равно должна идти о чем-то историческом, даже если сам Кант этого и не осознавал. А именно таком историческом, которое следует из общих условий просветительского понимания морали. Непосредственно освободиться от этой исторической соотнесенности совершенно невозможно. Исторический провал всех, кто пытался уйти от этого путем рефлексии, — здесь я прежде всего напомню о Гегеле, — показывает, что они не смогли передать именно ту рациональную интерсубъективность, на которую должны были бы претендовать. Они напоминают, да простят мне это непочтительное замечание, барона Мюнхгаузена, вытягивающего себя за косичку из болота.

Тем самым мы ответили на поставленный в начале этого раздела вопрос. Между нормативными целями, объединяющими науку, с одной стороны, и миф — с другой, исключается рациональный выбор. Нормативная интерсубъективность, на которую сегодня в целом опираются цели науки, есть некий исторический факт и ничего более. И хотя никому не возбраняется усматривать в этих целях нечто очевидное и насущное, однако невозможно надеяться на рациональное обоснование этой личной убежденности и ее абсолютное интерсубъективное признание*.

Перевод выполнен при участии С. Коначевой.