Глава десятая. Романтики-иностранцы и испанские coplas [71]

Глава десятая. Романтики-иностранцы и испанские coplas[71]

Выставка испанских картин в 1838 году покорила весь Париж. Она стала настоящим откровением. Испания вошла в моду. Романтики трепетали от восторга. Теофиль Готье, Проспер Мериме, Александр Дюма (который получил пощечину от испанской танцовщицы за то, что поцеловал ей ручку с преувеличенной галльской галантностью) и другие писатели, отличавшиеся столь же живым воображением, привезли из своих путешествий образ Испании, похожей на глянцевую картинку, всегда раздражавший самих испанцев, но чарующий иностранцев. Была придумана и положена на музыку легенда о Кармен.

Позже, в том же веке, когда романтический ореол несколько развеялся, Рене Базен описал табачную фабрику в Севилье, где, как предполагалось, работала Кармен. «Это ужасное место, пол которого усеян крошками табака. Одежда и шали разбросаны кучами по всей комнате; лица у женщин бледные, осунувшиеся, отравленные ядовитым воздухом. Возле рабочих столов спят в кроватках спеленутые дети...»

Майорку также стали представлять в романтическом ореоле, хотя первые знаменитости, Жорж Санд и Шопен, приехавшие в свой медовый месяц на этот остров, были встречены чересчур скромными местными жителями весьма негостеприимно и провели там отвратительную зиму, которую подробно описала Жорж Санд в своей Зиме на Майорке. «Еще месяц — и мы умерли бы в этой Испании,— писала она,— Шопен от меланхолии и отвращения, а я от гнева и возмущения». Они возвратились в Барселону в феврале 1839 года на судне, перевозившем свиней.

Через несколько десятилетий в Пальму прибыл первый британский поезд из Бирмингема. «Железная дорога соединила Майорку с Бирмингемом! — восклицал викторианский путешественник.— При этом известии остров как будто утратил в наших глазах половину своей романтичности!»

В остальных областях Испании дома строили низкими, чтобы облегчить жизнь кавалерам. Ни одной семье, в которой росла девушка на выданье, не пришло бы в голову поселиться на верхнем этаже дома, ведь тогда их дочь никогда бы не вышла замуж. Вся система ухаживания через reja определялась жизнью на первом этаже. В Пальме, однако, все обстояло иначе, и мистер Грэм Беллинг-хэм, путешествовавший в 1883 году по Балеарским островам, отмечал: «Кажется странным, что за девушками можно ухаживать прямо с улицы в городе, где дома такие высокие, как в Пальме, и населены в них только верхние этажи. Нежные признания приходится не шептать, а выкрикивать во весь голос, так что прохожий имеет возможность поразвлечься во время своей монотонной прогулки. Однако самые стеснительные любовники в Пальме изобрели удачный способ общения. Дама, стоящая у окна на верхнем этаже, или ее служанка просверливает дырочку в водопроводной трубе; джентльмен сверлит такую же дырочку со своего конца трубы, ближе к тротуару, и с помощью этого телефона... беседа передается непосредственно в то ухо, для которого она предназначена.

Приплыв в Маон на Менорке, мы особенно восхищались терпеливостью влюбленных в этом тихом маленьком городке и были рады за них, когда обнаружили, что здесь принято жить на первом этаже, а не на верхнем, как, к сожалению, обстоит дело в Пальме. В Маоне дама сидит в комнате, красиво расправив мантилью и воткнув в волосы красную розу. Развернутый веер помогает ей выражать свои мысли, а черные глаза над ним глядят то с вызовом, то с нежностью на возлюбленного, который стоит на мостовой, иногда завернувшись в зеленые шторы, поскольку окна здесь делаются на английский манер, a la guillotine[72], как будто специально с целью обезглавить тайных любовников. Ноги его при этом остаются на виду — обычно, как я заметил, они облачены в форменные брюки с алой каймой. В середине дня, когда все вокруг наслаждаются сиестой, прохожий может заметить несколько пар ног, придающих яркий колорит плохо освещенной улице и замерших в ожидании, когда «верхний этаж» разрешит им проследовать далее».

Какие нелепые позы принимали влюбленные! В то время как парни из Маона стояли за шторами своих дам, их ровесники в Андалусии лежали, распростершись на земле, перед небольшим отверстием в парадной двери, а юноши из Ламанчи ходили по улицам с «лестницей для ухаживаний» на спине. С обычаем забираться по лестнице в спальню novia один мой друг столкнулся всего лишь несколько лет назад, и он, возможно, до сих пор существует в отдаленных деревеньках этой провинции.

На Ибице до первого десятилетия двадцатого века два-три вечера в неделю отводились специально для влюбленных пар. Согласно здешнему ритуалу, претенденты на звание поклонников собирались в передней дома девушки и беседовали с ее родственниками до тех пор, пока она сама не появлялась. Затем девушка садилась, оставляя рядом с собой свободный стул, на котором каждый из поклонников сидел по очереди одинаковое время. Если он задерживался дольше отведенного ему времени, парни, ожидавшие своей очереди, бросали в него камнями, принуждая уйти. Но если девушка отвергала всех своих поклонников, то, когда она возвращалась с мессы, они швыряли камни уже в нее! Официальному ухажеру разрешалось разговаривать с девушкой у окна ее дома, и его общественное признание в качестве такового выражалось в том, что, выходя из церкви в воскресенье после помолвки, он имел право идти слева от нее.

Во время старинного танца Ибицы под названием curta женщина опускала глаза и двигалась короткими и медленными шагами восьмеркой, притворяясь, что не замечает прыжков и поворотов своего партнера. Она должна была оставаться столь же спокойной, как девушка из Валенсии, когда будущий ухажер заявлял о своих намерениях выстрелом из ружья в землю у ее ног.

Испанская находчивость проявлялась на Ибице в дуэтах, известных под названием dos de profedi[73], которые исполняли мужчины и женщины, сидевшие, касаясь друг друга коленями и стуча в стоявший между ними барабан. Этот так называемый любовный дуэт, в котором они импровизировали на ходу, нередко бывал непристойным и даже оскорбительным. То была более современная и рассчитанная на двоих версия cantigas de escarnio средневековой Галисии. В этих отдаленных, неразвитых краях крестьяне, как и их собратья в других странах, были склонны в своем ухаживании вести себя бурно и агрессивно.

В Андалусии сексуальная агрессивность партнеров, которую сдерживал обычай общения через reja, живописно проявлялась в танце фламенко, исполнявшемся с жаром и грацией. Любовные песни были прерогативой мужчин, и их воображение находило выход в традиционных coplas — то фамильярных и насмешливых, то скромных и нежных.

Любовь в Испании всегда находила выражение в песне. Стихи и песни звучали во всех провинциях, на всех этапах любовной игры, вплоть до церемонии бракосочетания. Coplas сочиняли на любой возможный случай, их импровизировали в зависимости от ситуации. Существовали coplas для серенад и жалобные coplas, coplas для невесты, когда та выходила из родительского дома и шла на венчание, coplas для молодоженов, которые пели приглашенные, одаривая их на свадебном пиру фруктами и цветами, coplas с напоминанием жениху о том, что он должен мягко обращаться с будущей женой, coplas от гостей на свадьбе в благодарность за щедрое угощение... бесконечные coplas, многие из которых до сих пор не записаны и отживают свой век, вытесняемые радио и всеобщим единообразием.

«Какой же вкусной была похлебка,— поют гости на свадьбе в Веллилло де Гварде около Валенсии,— она не была ни пересоленной, ни слишком пресной; телята, которых вы приготовили, были упитанными, нежными, и колбас было больше, чем мы могли съесть. Всех поваров мы от всего сердца благодарим за угощение, ибо они хорошо постарались; всем парням мы скажем: “Не смотрите больше на невесту, ведь теперь она связана брачными узами на всю жизнь”». Пение импровизированных coplas о присутствующих гостях часто продолжалось до четырех часов дня.

«Попрощайся, прекрасное дитя,— поют жители провинции Леон, когда невеста отправляется в церковь,— попрощайся с родительским домом, ведь ты выходишь из него девушкой в последний раз. Преклони колени, дитя, на пороге, чтобы твои дорогие родители могли благословить тебя прежде, чем ты уйдешь». Старинный обычай родительского благословения до сих пор сохранился во многих районах Испании, и, когда я была там в 1960 году, мне посчастливилось сфотографировать эту церемонию в районе Лагартера, близ Толедо, где свадебные обычаи отличаются редким своеобразием. Это самая трогательная часть церемонии. Испанский отец, полный достоинства и драматизма, исполняет свою роль так же великолепно, как актер в шекспировском театре. В некоторых местах Галисии, единственной испанской провинции, где женщины занимают в семье господствующее положение, молодых людей, собирающихся вступить в брак, зачастую благословляет мать.

В другом районе близ Леона при выходе невесты из родительского дома принято использовать средневековую символику розы: «Вот роза сбрасывает лепестки со своего куста, вот девушка покидает дом, в котором родилась...»

«Когда ты приведешь ее домой,— поют гости на свадьбе,— не веди себя с ней, как с метлой. С ней хорошо обращались в родительском доме»,— и завершается песня пожеланием счастливой паре обзавестись «десятками детей и сотнями мулов». Иногда, правда, шутки становятся слишком непристойными и приводят к серьезным ссорам.

В Гвадилья де Вилламар, близ Бургоса, жениха просят «уважать невесту» и «обращаться к ней с любовью и почтением; ее дали тебе не в качестве рабыни, а для того чтобы она стала спутницей твоей жизни». В Уэске мальчишки подшучивают над свадебными подарками: «Им дали подсвечник без ручки, за которую его можно повесить; им дали кувшин, который не может стоять; им дали горшок для тушения мяса с дырой и нож, который не режет...»

Когда невеста и жених ложатся в постель, парни поют у них под окном coplas, которые обычно бывают слишком солеными для того, чтобы их здесь воспроизвести. Самым целомудренным из слышанных мною был такой: «Сейчас, когда она в твоих объятиях, обращайся с ней нежно, ведь она всегда будет твоей, навечно».

Старинный обычай «трех ночей Тобиаса», по которому новобрачные не должны были вступать в интимные отношения три дня, упоминается в следующем coplas: «Как прекрасно выглядит постель — еще мягче матрас, но ты не сможешь им воспользоваться сегодня ночью со своей женой».

«Не ищи милую на ярмарке,— говорится в популярном рефрене,— и тем более на готепа ищи ее поближе к дому, когда она в будничной одежде». Однако два этих источника невест молодые люди всегда широко использовали. Среди многих очаровательных песен в Галисии существуют и foliadas, которые поют под аккомпанемент волынок и бубнов молодые люди, возвращающиеся домой с ярмарки или из паломничества за холмы.

В более суровой Андалусии за молодыми людьми следили тщательнее; поклонник вынужден был посещать возлюбленную лишь в собственном воображении: «Ах, если бы я был лунным лучом, могущим пройти сквозь твое окно, подбираясь все ближе и ближе, и запечатлеть поцелуй на твоем лице». Луна служит символом не только любви и плодородия, но и смерти, и андалусский любовник никогда не забывает об этом: «Хотел бы я стать могилой, где тебя похоронят, чтобы держать тебя вечно в объятиях».

В coplas Андалусии, где еще живы воспоминания о женщинах под чадрой исламских времен, важное значение придается глазам: «Завтра я пойду в церковь и исповедуюсь о том, как твои черные глаза ввели меня во искушение...» Веснушками восхищались: «Небеса становятся еще прекраснее, когда они наполнены звездами...»

«У меня в сердце столько же coplas, сколько ос в гнезде, они борются между собой за право быть первыми». Не забыта и любовь coplisiа к вину: «Гитара нуждается в вине, струны — в добром настроении, а веселый парень, их перебирающий,— в юных девушках от пятнадцати до двадцати лет».

Эффект, который производит красавица в церкви, описывается во множестве «месс любовников» наподобие следующей: «Те, кто пел в хоре, споткнулись на Credd[74], аббат, читавший мессу, перепутал все поучения, а мальчики, помогавшие ему, вместо слов “амен, амен” сказали amor, amor».

Многие coplas посвящены волосам возлюбленной. «Да здравствуют прекрасные локоны,— говорится в одном из них,— да здравствуют прекрасные волосы, да здравствуют кудри моей тогепа [брюнетки], от природы бывшие светлыми». И еще один: «Не крась в черный цвет свои белокурые волосы, ведь волосы этого цвета имел Иисус, когда был ребенком».

В Саламанке отвергнутый любовник поет грубо: «Покажись у окна; своим лицом, похожим на жареную сардинку, ты способна отпугнуть души мертвецов». В стиле северной cantiga de amiga написан copla: «Ах, мама, они отняли у меня...» — «Доченька, не говори мне, что...» — «Тот кувшин, что я принесла к источнику, мама; а ты о чем подумала?»

Да стоит ли вообще женщине заниматься любовью, спрашивается в горьком copla из Галисии: «За один час удовольствия расплачиваешься девятью месяцами неприятностей, тремя неделями в постели и необходимостью содержать близнецов!» Сатирические coplas о супружеской жизни можно найти в любой провинции. Поется в них о разном: от ревности андалусских мужей: «Не называй меня salada*, ведь это приведет к беде; я новобрачная, и муж мой ревнив»,— до жалобы андалусской жены: «Свекровь хочет дать мне крестики для четок, но по милости ее сына я уже давно несу свой крест»,— и приземленного галисийского: «В девицах ты еще можешь носить новую одежду, но когда выйдешь замуж, будешь обходиться залатанной».

«Браки,— говорится в андалусском copla,— как арбузы; из сотни лишь один бывает хорошим». В андалусских любовных coplas есть упоминания и о южных фруктах, и о приправах: об арбузах, оливках, корице, лепестках роз, жасмине, соли и сладостях. «Несомненно, твой отец был кондитером, ведь он сделал тебе губы из карамели», «Да будет благословенна твоя мать, которая при родах высыпала тебе в рот целую солонку!» (неужели соль для андалусцев слаще меда? — Пер.).

В лесистой Галисии символами любви служат сосны и каштаны: «Я влюбился в каштановое дерево, я влюбился в шиповник; я влюбился в тебя, милое дитя, потому что у тебя кудрявые волосы...» Осенью для молодежи проводились «каштановые вечеринки», на которых юноши часто преследовали девушек и играли в другие грубые игры, характерные для северных народов.

Основное своеобразие обычаев ухаживания в Испании состоит в том, что главное значение придается в них мастерству беседы, а также coplas, тому искусству остроумия, которое проявляется в разной степени и в разных ритуалах — от rejas Андалусии до пар из Ибицы, касающихся друг друга коленями, и parrandeas гали-сианцев. Глагол parrandear означает «вести оживленную беседу» и употребляется по отношению к молодым людям, не состоящим между собой в браке. Эта беседа необязательно бывает любовной; она может касаться практически любой темы, но является своего рода представлением парня девушке, способом снискать ее расположение словесной «похвальбой».

Раньше parrandeas были неотъемлемой чертой деревенской жизни, и многие мужчины (и женщины) славились своими разговорными талантами. Во время фиесты мужчины ходили от деревни к деревне, говоря с девушками на ту или иную тему по три— четыре часа. Хороший parrandeador никогда не уступал своей собеседнице и не имел права менять тему разговора. Бывали, конечно, случаи, когда речь заходила о любви, и на это намекает следующий copla: «Где огонь, там и дым; где дым, там и огонь; где идут parrandeas, там ночью обязательно будет и любовь».

Испания, кажется, единственная страна, где до сих пор восхищаются острым язычком женщины. В своей Ферме в Малаге Марджори Грайс пишет: «О девушке, которая не может постоять за себя и в любой момент дать едкую отповедь, мужчины бывают не слишком высокого мнения. Они восхищаются женщиной решительной, которая, если возникнет необходимость, может заставить их замолчать». Я помню, как одна молодая горожанка, путешествовавшая в сопровождении слуг, разговаривала с билетным контролером на станции Аточа в Мадриде. Я не слышала начала диалога, когда тот, видимо, обвинил ее в каких-то махинациях с сезонным билетом; зато и я, и вся станция Аточа стали свидетелями великолепной речи, произнесенной женщиной в свою защиту,— настоящей филиппики, сопровождавшейся высокомерными жестами и выразительными интонациями. Поведение женщины настолько ошеломило билетного контролера, что в конце концов он замолк и стал слушать ее в немом восхищении. Закончив свою речь и «стерев его в порошок», как говорится в испанской поговорке, дама удалилась в сопровождении поджавшей губы служанки. Контролер, постепенно приходя в себя, покачал головой и пробормотал: « Vaya — что за женщина! Она просто великолепна, правда? Мужу, должно быть, с ней приходится нелегко!» Он компостировал наши билеты автоматически, еще не отойдя от потрясения и покачивая головой. Речь испанских женщин полна живости и образности, которые хорошо уловили такие разные писатели, как авторы Книги благой любви, Corbacho, Tirant lo Blanch, La Celestina и La Lozana Andaluza[75].

И наконец, нижнюю строчку в перечне разговорных искусств занимают пресловутые piropo, то есть комплименты, почти не известные на севере Испании. Piropo, с которым мужчина-прохожий обращается к незнакомой женщине без спутников, вряд ли можно назвать беседой, однако на Юге он часто превращается во взаимный обмен репликами, когда женщина вполне может отбрить мужчину, что она обычно и делает.

Лиричность и любовь к поэзии, врожденные качества испанцев, нигде не проявляются так ярко, как на сельских свадьбах. И в наши дни в отдаленных районах — а их в Испании до сих пор хватает — бытуют традиционные песни и обычаи.

Самой мне на сельскую свадьбу попасть не удалось, зато посчастливилось познакомиться с одним из знатоков свадебных обрядов галисийской деревни, доном Антонио Фрагуасом Фрагуасом, который любезно рассказал мне о некоторых подробностях прямо в шумных коридорах средней школы в Сантьяго-де- Компостела, где он служит учителем. Шло время экзаменов; его ученики сдавали устный английский, и взволнованная толпа сгрудилась у дверей экзаменационной аудитории. Общая атмосфера была веселой и раскованной. Группки переживающих родственников, в основном женщин, толпились в коридоре, подслушивая, как идут экзамены. Видимо, не существует правила, запрещающего присутствие на экзамене родных и близких. И самих учеников это, похоже, совсем не выбивает из колеи.

Меня сопровождал один из друзей. Дежурные на входе исчезли, и к тому времени, как мы нашли дона Антонио, он уже проводил экзамен. Мой друг спокойно прошел вперед и начал подавать ему с порога знаки. «Но ведь не можем же мы попросить его выйти сейчас!» — воскликнула я. «А почему бы и нет? — спокойно ответил мой спутник.— Вероятно, он даже рад будет устроить себе перерыв».

Дон Антонио вышел, сел на каменную скамью в патио[76] и принялся вспоминать сельские свадьбы и звучавшие на них стихотворные тосты. Память у него была отменная! «Один из самых древних тостов в честь новобрачных,— сказал он,—я слышал в 1931 году в приходе Лурейро. Его произнес человек по имени Бианор Кавалейро, проживший много лет в Бразилии. Этот тост состоял из двенадцати стихов»,— и он начал их читать. Конечно же, они были на галисийском, одном из красивейших в мире языков лирической поэзии.

Сеньор де Мадариага отметил, как часто испанцы в своей народной любовной лирике упоминают о душе. Это характерно и для французов, но в меньшей степени, еще более стеснительны англосаксы — возможно, потому, что считают святотатством говорить о душе в вульгарных любовных песнях. Но испанцы говорят и поют о душе совершенно по-особому,— иногда даже трудно понять, что они имеют в виду. Я не думаю, чтобы испанцы придавали этому слову какой-то глубокий философский смысл. Они не склонны к абстрактным рассуждениям. Нет, изучая народную поэзию, начинаешь понимать, что для испанцев alma[77] — настоящая квинтэссенция их бьггия, орган, который бьется и чувствует, как сердце, только еще сильнее. В некоторых народных песнях, правда, эти понятия различаются и утверждается, что душа принадлежит Богу, но вообще-то сердце и душу испанцы обычно склонны воспринимать как единое целое.

Десять заповедей испанцы переложили на стихи, переделав их в десять заповедей влюбленного, дошедшие до нас из средневековья. Та версия, которую я слышала, была записана несколько лет назад в районе Понтеведра. Эти заповеди влюбленный поет для своей возлюбленной; начинает он с того, что испрашивает у нее на это разрешение. Дальнейший текст в изложении звучит так: «Первая заповедь велит мне любить тебя превыше собственной жизни. Повинуясь второй заповеди, обещаю никогда не забывать тебя и не стирать твой образ из сердца; согласно третьей, я веду себя рассеянно в церкви, ибо мысли о тебе переполняют мне грудь; четвертая — я всегда уважал родителей и повиновался им, если не считать тех случаев, когда тайно навещал тебя. Пятая заповедь велит мне никогда не убивать, но я не ведаю, что натворю, если увижу, как с тобой разговаривает другой мужчина! Что касается шестой, то я никогда в жизни не желал иной женщины, кроме тебя, о возлюбленная души моей! Седьмая — я никому не вредил и не лгал, за исключением тех случаев, когда шел повидаться с тобой и не говорил об этом родителям. Восьмая — я никогда не лжесвидетельствовал, но на какую ложь способны другие люди, чтобы нас рассорить! Девятая — за всю свою жизнь я не стремился обладать другой женщиной, нужна мне лишь ты одна. И десятая — я никогда не желал чужого имущества и состояния, ибо нет ничего на свете дороже тебя. Госпожа, я должен на тебе жениться, хотя бы это и стоило мне жизни».

Но мы немного отвлеклись; вернемся же к сельским свадьбам. После провозглашения рифмованного тоста друзья новобрачных подходят к ним и дарят две ветви мирта, украшенные цветами и сладостями; принимая их, жених и невеста отвечают стихотворными речами. Приняв букеты, невеста и жених снимают с каждого из них по конфетке и преподносят их либо паре, которая помолвлена, либо той, про которую известно, что они «любятся друг с другом». Во время этого подношения читаются стихи, где говорится, что, как надеются дарители, эти молодые люди не позже чем через год присоединятся к веселой компании супругов.

Во многих районах Галисии затем девушки, приглашенные на свадьбу, танцуют джигу и поют песню в честь regueifa (украшенный сладостями каравай, который одна из танцующих водружает себе на голову. Этот уже почти исчезнувший обычай является, как полагают, отголоском кельтского ритуала раздачи кусков пирога гостям на свадьбе. До сих пор и в Марокко в ходе свадебной церемонии гостям раздают круглые пироги — считается, что это приносит счастье).

Еще один обычай, который пока не исчез окончательно, состоит в том, что новобрачных на пороге их нового дома принято встречать с зажженной свечой. Свеча, которую держит один из родственников, вероятно, сродни римскому огню Гименея, огню нового очага.

Это можно толковать как своего рода представление невесты домашним богам или духам предков. В некоторых районах Пиренеев и Страны басков невеста на следующий день после свадьбы должна была присутствовать на заупокойной мессе в память о предках ее новой семьи. Эта идея непрерывности, неизбежного наступления смерти вслед за жизнью была особенно распространена в долинах Наварры, где невесты обычно выходили замуж в черном, «потому что супружеская жизнь начинается с траура и трауром же заканчивается». В долине Ансо свекор дарил невесте на свадьбу ночную рубашку, которую бережно хранили, а со смертью этой женщины использовали в качестве ее погребального савана.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.