В погоне за звонкой монетой

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В погоне за звонкой монетой

С умом и без денег тепло

Сотню лет назад с наступлением летних дней петербуржцы стремились покинуть «гранитный мешок» Петербурга и перебирались на дачи. Квартиры, которые они снимали в доходных домах, многие из них за собой не оставляли — платить и за дачу, и за городские апартаменты было накладно. Естественно, как только приближалась осень, петербуржцы начинали искать себе квартиру. И вот осенью 1898 года многие горожане столкнулись с большой проблемой — за лето квартиры так взлетели в цене, что вернуться в город не удалось. Пришлось остаться на дачах. Загородные дома обогревались печами, которые нужно было чем-то топить. Но беда не ходит одна: спекулянты-дровянники вздули цены на свой товар, и сжигать в печи такое количество денег для многих было просто немыслимо. Один из таких бедолаг-дачников, измученный тяжкими раздумьями о холодной зиме и дровах, которых купить нет никакой возможности, нашел тем не менее отличный выход из положения.

Дом, в котором жил летом Федор Коромыслов, стоял совсем рядом с железной дорогой. Неудобно, конечно, шумно и дымно, зато и цена была невелика, для его и без того тощего кармана более чем подходящая. Как-то в очередной раз задумавшись о наступающей зиме, глядел он из окна на проходящий мимо паровоз. И тут дачника осенила роскошная идея. Быстро собравшись, он отправился в ближайшее депо. Там он созвал всех кочегаров и торжественно объявил о том, что специально для них организует конкурс: на своем заборе, который идет вдоль железнодорожного полотна, он ставит пустую бутылку, а кочегары, проезжая на полном ходу мимо его дачи, должны куском угля в бутыль попасть и ее разбить. Тому, кто сможет поразить цель, Коромыслов обещал выдать три рубля. Приз был более чем знатный, да и развлечение обещало быть презабавным, кочегары азартно взялись за дело, и началось…

Ежедневно с утра до вечера, в течение полутора месяцев забор подвергался ожесточенной угольной бомбардировке. Но поезда шли быстро, метких стрелков среди кочегаров было маловато, к тому же бутылка оказалось на редкость крепкой: от попадавших в нее кусков злодейка только падала, а биться никак не желала. Между тем хитрец-дачник каждый день брал мешок и ходил вдоль забора, собирая разбросанный уголь. Набрав даже больше, чем было нужно, чтобы легко пережить самую лютую зиму, Коромыслов вновь отправился в депо и с горечью и сожалением заявил, что соревнование окончено. «Увы, — сказал он, — среди вас не нашлось победителя, но не стоит печалиться, следующей осенью будет новое соревнование, и может, тогда кому-нибудь повезет». И ушел, так и не заплатив ни копейки за то, что кочегары обеспечили ему тепло и уют на всю зиму.

Горе-изобретатели

Около ста лет назад в Кронштадте проживал некий мещанин Артемий Оголишин. Будучи поваром по профессии, он сумел довести свое мастерство до весьма приличного уровня и завоевать популярность в родном городе. Со временем ему, как человеку творческому, стало тесно на острове, и он тогда принял решение отправиться на «большую землю», а именно в Петербург.

Понимая, что «голыми руками столицу не возьмешь», ее требуется чем-то удивить, Оголишин изобрел машину для выпекания блинов. Созданный им агрегат представлял собой закрытый ящик с небольшой печкой. Когда печь накалялась, следовало наполнить маслом специальную коробку, затем влить заранее приготовленную опару в аппарат и постоянно вертеть находящееся сбоку колесо-маховик. Спустя некоторое время блины какого угодно размера начинали ползти из аппарата. Такой способ блинопечения отличался большой экономичностью и в десять раз ускорял сам процесс приготовления. Стоя многие годы у плиты, изготовив вручную не одну тысячу блинов, повар-изобретатель на собственном опыте знал, насколько это утомительное и однообразное занятие, и поэтому был полностью уверен в успехе своего нововведения. К тому же, дело шло к Масленице. Однако в Питере, куда бы он ни обращался, во всех гостиницах, ресторанах и трактирах, ссылаясь на вековые традиции приготовления блинов, его изобретение встречали отказом. «Русского человека блином не обманешь», — отвечали ему повсюду.

Напрасно Оголишин убеждал, что «машинный блин гораздо лучше грязной ручной стряпни», — все было тщетно. Отчаявшемуся «блинному изобретателю» оставалось только по русской же традиции «запить горькую», поскольку, помимо прочих неприятностей, он потратил на создание аппарата и текущие расходы почти все свои сбережения.

И неизвестно, чем бы для него все закончилось, если бы в город не приехал один иностранец, который раз в несколько лет наведывался в Россию, где «за гроши» приобретал всевозможные изобретения у неудачливых создателей. Свои поиски иностранец вел по основным пристанищам неудачников, то есть по пивным и кабакам. Там-то он и обнаружил Оголишина, который, правда не без горечи, продал ему свое детище, недоумевая, зачем «благодетелю» понадобился «блинный аппарат», поскольку непонятно, где еще, кроме России, потребляют блины в таком количестве.

Но иностранец, похоже, был готов скупать все подряд, и спустя пару дней Оголишин привел к нему одного своего знакомого, «товарища по несчастью», который умудрился придумать снаряд, усиливавший звуки пушечных выстрелов. Изначально это изобретение предназначалось для пушки Петропавловской крепости, дабы полуденный выстрел был слышен не только в самом городе, но и в Шувалове, Сестрорецке, Тосне, Красном Селе, а может быть, даже и в Кронштадте. Но городские власти не приняли новаторства, справедливо опасаясь за стекла домов в центре города и барабанные перепонки их обитателей. Ушлый иностранец прикупил и этот проект, объяснив, что любое изобретение при правильном подходе всегда принесет пользу и доход.

Цирюльник-хирург

Около ста лет назад в одной из столичных парикмахерских произошел довольно забавный для окружающих, но не для самого пострадавшего случай.

Во время бритья молодому купцу Баженову, готовившемуся ехать на собственное венчание, нечаянно отмахнули бритвой кусочек носа. Ранение было ничтожное и не вызвало даже большой боли, но после «операции» жених стал выглядеть настолько курьезно, что незамедлительно превратился в мишень для всевозможных шуток со стороны знакомых. Кончиком носа потери не ограничились. Самое ужасное, что «вероломная» невеста подняла на смех «курносого» жениха и решительно отказалась выйти за него замуж. Вместе с невестой, разумеется, исчезло и ее приданое в 10 тысяч рублей. На следующий день Баженов прибежал к владельцу парикмахерской требовать компенсации за причиненное «неизгладимое» увечье, из-за которого он лишился возможности выгодно жениться. Но там ему ответили, что он сам виноват, поскольку находился под хмельком и вертелся во время бритья во все стороны. Ничего не добившись от своих «палачей», экс-жених подал в суд на их заведение, предъявив иск на 9500 рублей, а в качестве вещественных доказательств приложил две свои фотографии, на которых был изображен до и после «экзекуции», присовокупив для убедительности многострадальный кусочек носа. Этот редкий для юридической практики случай был разрешен в пользу пострадавшего. Но по суду ему полагалась лишь половина требуемой суммы, так как, исходя из свидетельских показаний, Баженов все же находился в некотором подпитии, чем затруднял работу мастера. Хозяин парикмахерской выплатил коммерсанту деньги, а долг записал на счет того самого парикмахера, имевшего неосторожность «влипнуть в историю». Последний, впрочем, нашел оригинальный способ расплатиться. Он отправился в Красное Село, где постоянно проводились военные учения, и пристроился там каждое утро брить офицеров и воспитанников. Те прозвали цирюльника «рекордистом», поскольку ему удавалось затрачивать на одного человека не больше трех минут. Все были довольны работой «фигаро», поэтому зарабатывал он не меньше 12–15 рублей в день, что дало ему возможность довольно быстро развязаться с долгом. Но после этого он не захотел возвращаться в столицу, поскольку его устраивали более дисциплинированные и щедрые клиенты в форме.

Бродячий дантист

Тем, кто сейчас умирает от страха в кресле стоматолога, стоит узнать, что на самом деле они счастливчики — тут вам и укол, и наркоз, и стерильные инструменты… Петербуржцам в начале прошлого века борьба с зубной болью доставляла куда как больше «удовольствий».

Сто лет назад обитатели домов-колодцев на Васильевском были крайне озадачены появлением одного субъекта, который ходил по дворам и за грошовое вознаграждение предлагал услуги дантиста. С виду человек был похож на точильщика ножей или лудильщика. Он точно так же носил сумочку с инструментами, но вот только вместо всем привычного «кому паять, чинить, кастрюльки лудить» призывно кричал под окнами «кому зубы лечить, рвать, новые вставлять».

Поначалу василеостровцы удивлялись, и никто не хотел рисковать здоровьем. Но только зубная боль — такая штука, что на определенном этапе, «дойдя до кондиции», человек готов пойти на любые жертвы, лишь бы поскорей от нее избавиться. Именно таким образом клиентура у бродячего дантиста росла вместе с известностью. Брал он недорого, лечил прямо на дому у клиента, к тому же отличался неординарностью подходов и находчивостью в процессе лечения.

Как-то пришел бродячий дантист в один двор. Там его пригласили осмотреть посыльного, который жил во многонаселенной квартире. Посреди комнаты угрюмо, с поджатыми ногами на табурете сидел человек с перевязанной полотенцем челюстью.

— Э, любезнейший, да у вас тут такое дупло, что сову можно поселить, — заявил «доктор» после осмотра, — но можно и пломбу поставить. Есть пломбы восковые, а есть резиновые. Резиновые покрепче будут.

После недолгих торгов сошлись на 20 копейках за резиновую пломбу. Тогда дантист раскрыл чемоданчик со всевозможными баночками, скляночками и инструментами и извлек оттуда старую резиновую калошу. Отрезал от нее кусочек и начал плавить в жестяной банке над свечкой. Затем вставил между челюстями больного винную пробку — чтобы, чего доброго, рот не закрыл — и стал заделывать дырку в зубе расплавленной резиной. Мужчина таращил от боли глаза, но терпел. Вокруг уже собрались любопытные соседи, радостно отпуская различные комментарии типа «смотри, чтобы он глотку тебе резиной не залил» или «на шинах будете теперь щи-то хлебать». По окончании работы дантист велел пациенту сесть к открытой форточке, не закрывая рта, чтобы резиновая пломба быстрее остыла.

В это время в комнате появилась пожилая дама в ситцевом платье и рваном фартуке. Она также страдала зубом. Но тут уже предстояла операция по удалению такового. По многозначительному определению «доктора», «зуб-шельмец сидит слишком крепко, и потому тащить его нужно клещами номер 16». Для устойчивости процесса удаления дантист велел «тетеньке» сесть на стул, а ногами обвить ножки стола. Сам же зубных дел мастер уперся в другой край стола и принялся тащить зуб. От боли и неожиданности больная дернулась так, что слетела со стула, ударилась головой о подоконник, при этом потянула за собой и стол и дантиста. Хозяин комнаты, который с открытым ртом продолжал сушить пломбу под форточкой, возмущенно мычал, дескать, «мерзавцы, чуть подоконник не сломали». Между тем упорный дантист не отступал.

— Тетенька, сядьте на пол — с пола падать некуда, — сказал он пациентке.

Из чемоданчика были извлечены клещи номер 17, и дантист, взяв их в правую руку, ухватился за больной зуб. В другой руке у «врача» неожиданно оказалась опасная бритва. Приставив ее к горлу несчастной, «доктор» что есть мочи закричал:

— Угу-гу, сейчас зарежу!

Та испугалась, резко рванулась в сторону, и зуб был легко удален. Под бурные аплодисменты «дантист» собрал инструмент и, получив гонорар, удалился. Этот случай лишь прибавил ему авторитета и популярности. Однако всеобщая эйфория длилась недолго. Вскоре выяснилось, что, увлекшись, дантист выдрал вместо больного абсолютно здоровый зуб.

В этот двор он больше не заходил, а спустя некоторое время и вовсе вынужден был перебраться на Охту, куда слава о нем еще не докатилась.

От санитара до официанта один шаг

Сто лет назад в Петербурге на Вознесенском проспекте находился один уникальный в своем роде ресторан. Он славился отсутствием драк, скандалов или дебошей, которые обычно устраивала разгулявшаяся публика.

Дело в том, что весь обслуживающий персонал этого ресторана, от повара до гардеробщика, при приеме на работу проходил обязательный экзамен «на вынос пьяного». Хозяин заведения Порфирий Филимонович лично устраивал проверку желающим у него «послужить», которую проходили далеко не все. Но если уж выпадало счастье получить у него работу, то платил хозяин щедро и относился с уважением. Испытание заключалось в том, что обладавший недюжинной силой и весьма внушительной фигурой Порфирий Филимонович не без удовольствия начинал ходить колесом по всей ресторации, сшибать мебель и для пущей убедительности выкрикивать, что он в свое время и на медведя ходил. Задачей экзаменуемого было не испугаться и попытаться утихомирить разбуянившегося работодателя. Немногим молодцам удавалось унести ноги без особых увечий, а уж тем более справиться с «дебоширом».

Однажды в поисках места официанта попал на такую экзаменовку один юноша «щуплого студенческого вида». На него и время-то Филимоныч поначалу тратить не хотел, но тот настоял. Посмотрел внимательно новобранец, как хозяин «безобразничает», снял очки и на глазах у присутствующих за считанные секунды стянул с себя сюртук, продернул сквозь рукава шарф, выскочил навстречу Филимонычу и коротким мастерским ударом съездил ему по уху. А пока тот стоял, оглушенный и опешивший от неожиданности, стремительно натянул сюртук ему задом наперед и ловко примотал шарфом руки к туловищу. Затем, поразмыслив мгновение, «студент» также быстро свернул из двух салфеток кляп и, не церемонясь, затолкал его в рот несчастному экзаменатору. После таких потрясений Порфирию Филимоновичу пару дней пришлось провести в постели, так как на поверку у него каким-то образом оказались сломаны два ребра. На «Аркашку-студента» обижаться не стал и работать к себе взял, а прежде выяснил, откуда тот «такой шустрый выискался». Оказалось, что несколько лет до этого Аркадий Рыбин проработал санитаром в доме для умалишенных и вынужден был там справляться с более серьезными противниками, нежели Порфирий Филимонович.

Помойный прииск

Сотню лет назад тех, кому «выпадало счастье» приезжать в Петербург по Финляндской железной дороге, северная столица встречала весьма неприятным образом. Невероятное зловоние распространялось на подъездах к городу, а источала его крупнейшая мусорная свалка под названием Куликово поле.

Отходы сюда свозили со всего города, и с годами свалка только разрасталась. Помимо помоев, строительного и прочего мусора, каждую зиму тысячи лошадей привозили на Куликово поле собранный на улицах снег, и к концу зимы на свалке вырастали настоящие снежные «монбланы» до 11 метров высотой. Разумеется, как только весной начинало пригревать солнце, снежные горы неизбежно таяли. Потоки талой воды размывали помои, и зловонные ручьи неслись в окрестные проулки. Долгое время не представляли, как решить эту проблему, пока не нашелся один коммерсант, который пообещал спасти округу от смрадных потопов. Взамен он попросил сдать ему Куликово поле в аренду. Городские власти, подумав, согласились.

С окончанием холодов предприимчивый Федор Савельич взялся за дело и… прежде всего приказал накрыть все снежные кучи навозом. Способ оказался на удивление действенным, снег лишь немного подтаивал, а кучи оставались в целости практически весь год, до новых заморозков. Правда, запах над помойкой теперь стоял еще более «насыщенный», но тут уже выбирать не приходилось. Между тем предприниматель, решив снежную проблему, взялся активно осваивать доставшийся ему мусорный прииск. Он нанял около сотни работников, которые собирали на поле «всевозможнейшую дрянь»: тряпки, кости, железо, стеклянный бой. Все это сортировалось, приводилось в товарный вид и отправлялось на продажу. Дела шли в гору, а хозяин свалки придумывал все новые способы превращения мусора в звонкую монету.

Видя, что делец имеет немалый навар с «куликовых сокровищ», Городская дума решила, что с удачливого предпринимателя следует затребовать изрядную контрибуцию за использование «городского добра». Федор Савельевич на удивление быстро согласился и деньги уплатил в срок.

Как выяснилось позже, он как раз нашел новый способ извлечения доходов со свалки. Лежавшие годами на Куликовом поле помои естественным образом перепревали, и из них получались залежи огромных пластов отличного перегноя. Вот на это «богатство» и нашелся покупатель — некий англичанин, который возами покупал «чернозем» и частью отправлял его со свалки к себе на огороды и в сад, а частью перепродавал. Понятно, что затребованная городскими властями контрибуция была для Федора Савельича попросту смехотворна. Куликово поле давало невероятную прибыль, и из средней руки коммерсанта он стремительно превращался в первостатейного богача. Правда, попадая в общество, он всячески старался скрыть «помойную суть» своего состояния.

Климат — на скамью подсудимых

В конце прошлого века в Петербурге была целая компания промышленников, кормившихся за счет… невского льда. Товар этот, по нынешним временам необычный, тогда имел большой спрос. Каждую зиму предприниматели заключали с городской управой контракт, согласно которому им давалось право «эксплуатировать» лед на некоторых участках Невы и ее притоков.

Как только наступали морозы и лед приобретал известные толщину и крепость, наемные рабочие выходили на Неву и начинали вырубать полыньи. Изъятый лед в силу своей отнюдь не кристальной чистоты считался товаром дешевым, и его сбывали в рестораны, погреба, дома с ледниками — туда, где от него требовались лишь его морозильные качества.

В образовавшихся полыньях между тем начинали создавать так называемый выростковый лед. Для этого полыньи расчищали и терпеливо ждали, когда нарастет новый лед, чистый как слеза. Его уже куда по более высокой цене продавали аптекам и больницам. Всю зиму не покладая рук работали ледорубы на Неве, а коммерсанты получали немалые барыши. С наступлением весны предприятие сворачивалось до следующего сезона…

Вот и зимой 1898 года «ледяные коммерсанты» уже наняли бригады ледорубов, заключили контракт с управой и стали ждать дня, когда можно будет начать работы. Однако зима в том году выдалась на редкость слякотной, и едва ли не весь декабрь прошел в томительном ожидании. Наконец лед стал, полыньи были прорублены, первые партии «нечистого» льда нашли своих покупателей. Морозец крепчал, и промышленники с радостью наблюдали, как прирастает их «чистое» богатство. Но петербургская погода и сто лет назад была дамой крайне капризной. Совершенно неожиданно она испортилась, подул сильный ветер, и в довершение всех бед посреди зимы вдруг началось наводнение.

Промышлявшие льдом умельцы схватились за голову, когда увидели последствия природных катаклизмов. Мало того, что едва начавший созревать чистый лед стихия беспощадно разметала в пыль. Это еще можно было бы пережить — новый морозец схватит, и все снова вырастет. Так ведь наводнение и ветер еще передвинули их участки за оговоренные в контракте границы аренды — туда, где работать ледяным предпринимателям дозволено не было. В отчаянии, что их деньги в буквальном смысле уплыли из рук, промышленники бросились в управу и потребовали вернуть им деньги, которые они уплатили за аренду. Но получили отказ. Когда же коммерсанты начали возмущаться произволом и несправедливостью, какой-то из важных чинов посоветовал им подать в суд. Приободренные промышленники уже бросились было выполнять совет, но призадумались: а на кого жаловаться? Их советчик на такой вопрос сделал весьма удивленный вид и ответил:

— Как на кого? Разумеется, на петербургскую погоду, она во всем виновата — с нее и спрос.

Чудо техники по-нашенски

Как-то раз в начале XX века один петербургский владелец бань обнаружил, что посещаемость его заведения, а вместе с ней и доходы от предприятия заметно упали. Спустя некоторое время выяснилось, что где-то у Нарвских ворот в банях конкуренты установили аппарат, автоматически выдающий публике веники. После ночи тяжких раздумий о том, как бы заткнуть нарвских банщиков за пояс, он придумал соорудить машину, которая продавала бы посетителям мыло, да еще и двух сортов: за 3 копейки — кусок обыкновенного мыла, а за 5 копеек — яичного. «Сей самый аппарат должон собирать множество народа, и мои бани заторгуют на славу!» — радовался Степан Матвеевич. К тому же, изобретение, по его расчетам, не оставляло хозяина внакладе. Сам агрегат было решено сделать из старого одежного шкафа с проделанными в задней стенке отверстиями для опускания монет и выбрасывания мыла. Поскольку «внутренней механизмы» изобретатель не придумал, то пришлось обойтись хитростью, а именно посадить внутрь своего человека, парильщика Егора. За обещание, что никто не будет знать, что в автомате кто-то сидит, хозяин предложил парильщику еще и «легкий доходец» от этого дела:

— Нет-нет — да и не давай куска мыла, словно бы что в механизме застряло, глядишь, вторую монету опустят. Но только не переусердствуй, а то обозлишь публику, она и аппарат сокрушит, и тебе ребра поломает.

На следующий день аппарат поставили под воротами около общей кассы с надписями на отверстиях и пояснениями.

— Вот так новости, — заговорили местные обыватели, — у Нарвских ворот веники автоматически выдают, а тут мыло. Скоро машиной мыть и парить додумаются.

Первым покупателем мыла у агрегата был мастеровой, который, опустив монетку в щелку для трех копеек, «неожиданно» получил от Егора кусок простого мыла.

— Ловко, — восхитился парень, стараясь заглянуть в отверстие. Но тут его оттолкнул от автомата приятель и бросил пятак. «Надо нажить чего-нибудь, пока дело на мази», — решил парильщик и мыла давать не стал.

— Застряло, — констатировали окружающие. — А ты попробуй вдарь слегка по стенке.

Безрезультатно поколотив шкаф, парень сунул палец в отверстие, откуда должно было появиться мыло. Егор не растерялся, поплевал на мыльный кусок и провел по пальцу. Все решили, что мыло просто застряло на выходе.

— Гвоздем бы, — посоветовали сочувствовавшие. Гвоздя под рукой не оказалось, но нашли небольшую веревочку, которой, сделав петлю, страдалец попытался подцепить причитающийся товар. Егор, чтобы «затуманить» историю, на всякий случай втянул веревочку в автомат. Со словами «Тьфу, нечистая!» парень отпрянул и куда-то убежал. Охотников автоматически купить мыло не убавилось, и каждый норовил как-нибудь обмануть аппарат. Одна мадам, бросив копейку и, естественно, ничего не получив, заколотила по агрегату: «Копейку хоша отдай!» — «Брысь!» — сказал автомат. Народ, конечно, глаза вытаращил и ушам своим не верил. Но продолжал толпиться. Какой-то мальчишка сунул три копейки в отверстие для пятикопеечных монет и, к своему удивлению, получил плитку простого мыла. «Здорово, приказчика овощной лавки быстрее надуешь!» — восхитились вокруг.

Неожиданно вернулся парень «с веревочкой», раздобыв где-то длинную и узкую стамеску, и начал тыкать ею в отверстие. Шкаф мал, от стамески никуда не спрячешься, пришлось «механизме» выдать клиенту законный кусок мыла. «Здорово! — задышала толпа. — Давай еще!» «Затыканный» Егор, думая нейтрализовать дальнейшее ковыряние инструментом, выбросил и второй кусок мыла. Но публику уже было не остановить. «Еще!» — требовали любители помыться. «В брюхо, идолы!» — завопило содержимое автомата и ухватилось за стамеску. «Вот так механизма! Тычь его, тычь!» — раздалось в ответ. Завязалась борьба. Шкаф-автомат, издавая ругательства, танцевал на месте, а счастливая галдящая публика раскачивала его еще сильнее. К счастью для Егора, из кассы на шум выскочил артельщик, которому с большим трудом удалось всех отогнать и извлечь наконец из шкафа истерзанного парильщика.

— Замучили, не могу больше. Жилет стамеской ободрали, руки изрезали, головой о стены настучался, — чуть ли не прорыдал он и наотрез отказался далее исполнять почетную роль «механизма».

Аппарат, конечно, убрали, а при входе повесили большую надпись: «За порчей механизма автомата больше нет». Но еще на протяжении нескольких месяцев в эти бани люди приходили не только попариться, но и справиться о здоровье агрегата, в надежде, что тот все-таки решится заступить на трудовую вахту.

Алмазы из грязи

Мечта разбогатеть одним махом, вероятно, всегда жила в русском характере. Идея эта толкала людей на самые невероятные изобретения. Сто лет назад в петербургских газетах появилось объявление: «Сделаю алмаз стоимостью в десять миллионов рублей, обращаться к Тимофею Эфиопову». Дотошный журналист «Петербургского листка», прочитав это сообщение у себя в газете, решил узнать, что же это за человек такой, который бриллианты мастерит.

Господин Эфиопов, как выяснилось, жил на Охте. В конце грязной улочки, выходившей в поле, стоял его полуразвалившийся домик. Походивший более всего на гоголевского Плюшкина хозяин встретил гостя, провел в заваленную всевозможными колбами и пробирками лабораторию, где и посвятил журналиста в свое великое изобретение.

— Алмаз, любезнейший мой, — начал рассказ Эфиопов, — есть не что иное, как кристалл угля. Потому если взять уголь, растолочь его, а затем расплавить, то должен получиться чистейшей воды алмаз каких угодно размеров. Единственное препятствие тому — не придумали люди еще настолько сильного источника энергии, чтобы уголь плавить, а я его нашел.

С этими словами изобретатель вывел гостя во двор, где стояла бочка, а в нее был воткнут длинный металлический стержень.

— Молния поможет мне разбогатеть, — радостно поделился умелец. — Ударит по громоотводу, и ток пойдет вниз в землю, но по дороге встретит засыпанный в бочку уголь. Получится то же самое, что делает молния с песком, плавя его и превращая в стекло. Так что теперь осталось ждать хорошей грозы и молиться, чтобы молния попала туда, куда надо.

Зимой, понятное дело, в Петербурге гроз не бывает, и журналист забыл о своей встрече. Вспомнил только по весне, когда услышал за окном первый гром. Приехал через неделю на Охту но, увы, в доме Эфиопова царило запустение, а самого хозяина и след простыл. Позже соседи рассказали, что умелец так обрадовался, когда увидел разыгравшуюся наконец-то над Петербургом грозу, что выскочил из дома. Тут-то вместо громоотвода молния в него и ударила. Хоронили беднягу за казенный счет, разбогатеть он так и не успел.

Агентская лихорадка

Сто лет назад с неким купцом из Гостиного двора Ветлугиным произошла история, над которой еще долго потешались гостинодворцы, пересказывая ее как анекдотичный случай. В Питере был разгар лета, но вовсе не разгар торговли. Часть потенциальных покупателей отдыхала на дачах, часть трудилась в конторах, и ветлугинский магазин тканей безнадежно пустовал. Хозяин, облокотившись на прилавок, тихо вздыхал: «Эх, скрылся покупатель».

Но тут неожиданно отворилась дверь, и Ветлугин, желая сделать «хоть какой-нибудь почин», полетел навстречу посетителю. Вошедший представился агентом типографии Абрама Клугеркоппа и со скоростью хорошей пишущей машинки затараторил, что имеет честь предложить визитные карточки от сорока копеек за сотню, счета от двух рублей за тысячу, адресные карточки за полтора рубля и прочее и прочее. Раздосадованный отсутствием клиентов и настырностью агента, хозяин магазина крикнул посыльного Митьку, чтобы тот выпроводил «этого» за дверь. Сам же посетовал: «Эх, сколько таких господ шляется. Оно понятно — все есть хотят, но приходи ты, когда дела идут».

Ход его размышлений прервал новый посетитель, который, не здороваясь, с порога спросил:

— Драп у вас хороший?

— Лучших фабрик! Вам на пальто? — оживился купец.

— А сукно у вас прочное? Ну а дамские материи тоже имеются? — Получив утвердительный ответ, он вдруг продолжил: — Видите ли, в наш век главным двигателем дела является реклама.

— А вы, собственно, кто? — подозрительно прищурился Ветлугин.

— Я агент по сбору объявлений для «Путеводителя по ночному Петербургу»…

— Все, адье. Митька, выводи! — рявкнул хозяин магазина.

Слегка помятый агент уже на лету продолжал выкрикивать:

— Тираж двадцать тысяч экземпляров! Из них каждому объявителю даром пять тысяч.

После началось какое-то паломничество. Заходил странный армянин и спросил всего «дэсять» рублей за услуги, суть которых была не совсем ясна, за что был выведен Митькой «под загорелые ручки». Буквально следом пришел горбоносый и худой человек, который, положив на прилавок портфель и сняв с носа очки, прищурился и зловеще спросил:

— А дорога ли вам ваша жизнь?

— Это угроза? — ответил, распрямив плечи, хозяин.

— Хотите после смерти обеспечить свое семейство? — продолжал гнуть свое пришелец.

— Мерси, оно мной обеспечено.

— Хотите жить на старости лет в довольствии? А сломав себе ногу или шею, получать вознаграждение?

— Митька, двери!!! — заорал купец.

— Можно и Митьку застраховать, и стеклянные двери тоже, — ничуть не смутился агент.

— Уйдите лучше подобру, честное слово, я за себя не ручаюсь, — распалялся Ветлугин.

— Тем более надо застраховаться, судите сами… — но договорить агент не успел, пришлось испариться, а то больно красноречиво хозяин принялся засучивать рукава.

Апофеоз наступил, когда многострадальный Ветлугин, тяжело сопя и вздыхая от пережитого, направился к выходу позавтракать в трактире. И в самых дверях столкнулся с посетителем, который на осторожный вопрос: «Вы кто?» — начал было отвечать: «Я — а…» Но закончить не успел, поскольку вместе со всеми покупками вылетел на мостовую. Разъяренный купчина, потирая руки, перешагнул через него со словами: «Эти агенты кого хочешь до греха доведут» — и спокойно отправился завтракать.

За трапезой его нашли стражи порядка и препроводили в участок для составления протокола. Там, к своему ужасу, Ветлугин узнал, что господин, которого он так безрассудно выкинул из магазина, оказался немецким подданным, прибывшим в Петербург по дипломатической линии. Не взяв никого в компаньоны, он решил пройтись по магазинам. По-русски иностранец говорил очень плохо и на вопрос купца на деле ответил по-немецки «ja», то есть «да»…

Во избежание международного скандала купцу пришлось долго и мучительно извиняться, клясться в любви к Германии и выплатить изрядную сумму штрафа. Униженный, он вернулся в магазин. Но вскоре обнаружил, что ни один агент его более не тревожит. Как оказалось, по Гостиному двору пошел слушок, что купец просто зверь и агентов бьет смертным боем. Дальше — больше, и на дверях некоторых лавок, чьим хозяевам тоже надоели подобные визитеры, появились таблички: «Мы работаем по-ветлугински», что означало: «Агентам под страхом членовредительства вход воспрещен!»

Чехарда на буксирах

Как-то раз, сто лет назад, в самый разгар навигации на Неве, с капитаном Лаврентьевым и его командой произошел случай, из-за которого над ними еще долго потешались коллеги на реке. В тот день буксирный пароход «Гейша», которым командовал Лаврентьев, привел из-под Шлиссельбурга барку с хлебом и, возвращаясь к своей постоянной бирже у Охты, вдруг сел на мель. Помочь «Гейше» было, как назло, некому, а самостоятельно слезть с «банки» не представлялось возможным. На судне поднялась возня и шум, а над водной гладью разносилась соответствующая случаю лексика. Желающих оказать содействие от этого не прибавилось, и судовой команде пришлось крепко призадуматься, что в таком положении можно предпринять. Ничего, кроме как всем переправиться на берег и оттуда на канате вручную попробовать снять буксир, в голову не приходило. Если не считать гениальной идеи рулевого нанять тройку яликов и впрячь ее в «Гейшу». Но, за отсутствием таковых, от этой мысли пришлось отказаться. На счастье, вдалеке появился другой буксирный пароход «Меркурий», с которого, заслышав тревожные гудки «Гейши», в рупор раздался «сочувственный» совет: «Как угодили, так и сымайтесь!» А на просьбу «будьте людьми, подсобите» сухо, но громко констатировали: «Четвертной билет!» С полчаса капитаны пароходов издалека препирались на предмет истинной стоимости подобной услуги. Но «Меркурий» был непреклонен и не уступил ни гроша.

— Чтоб вас задавило! — выдохнул рупор «Гейши». — Сымайте!

Когда «Меркурий» подплыл, страдальцы перекинули ему на палубу шапку с вложенным четвертным, а взамен получили спасительный канат. Апофеозом этой истории было то, что, сняв судно Лаврентьева с мели, «Меркурий», к явному удовольствию «Гейши», присел на ее место. И на этот раз цена за спасение возросла до «ста рубликов-с». Спустя несколько часов, довольный нежданно полученной прибылью, Лаврентьев вел свое судно по Финскому заливу. И надо же такому случиться, «Гейша» опять налетела на «банку». На этот раз пришлось подавать более интенсивные сигналы бедствия. Два спасательных парохода прибыли на удивление быстро, но, приблизившись, помощь подавать не спешили, а их капитаны затеяли долгий спор. В Петербурге тогда существовало два общества по оказанию помощи судам, потерпевшим крушение. Трудились они в условиях жесткой конкуренции, вырывая друг у друга «клиентов».

Сначала спор шел о том, кто же первым прибыл на место происшествия, а затем обратились к Лаврентьеву, кому и за какую сумму он позволит себя спасти. В Маркизовой луже расценки по снятию с мели оказались гораздо выше, чем на Неве. У «Гейши» не было таких средств, и пришлось бы им туго, если бы из-за начавшегося ветра вода немного не поднялась. Многострадальному буксиру удалось выбраться из ловушки самостоятельно и благополучно удрать от навязчивой «эскадры» спасателей, пытавшейся получить компенсацию хотя бы за ложный вызов.