Горожане наши меньшие

Горожане наши меньшие

Столица крысиной империи

Сто лет назад проживал в Петербурге один весьма известный и уважаемый человек, Зиновий Петрович Олешкевич, крысолов по профессии. Клиенты его боготворили, поскольку ему с виртуозной быстротой и ловкостью удавалось избавлять их от малоприятного соседства. На крысиную охоту Зиновий Петрович ходил не один, а в дружной компании со специально выдрессированной собачкой и большим сибирским котом. За многие годы эта команда настолько сработалась, что совместными усилиями им даже удалось сколотить Олешкевичу небольшой капиталец. Ведя самым тщательным образом учет уничтоженных грызунов, крысолов подытожил, что за время своей «убойной» деятельности он истребил 50 тысяч вредителей и сдал скорнякам около 40 тысяч их шкурок. И так бы и продолжал Зиновий Петрович улучшать санитарную обстановку в городе, а заодно и благосостояние своего кармана, если бы не случай, заставивший его навсегда забросить это занятие.

Как-то раз городские власти обратились к нему с просьбой «навести порядок» в большой сточной трубе, проходившей по середине Невского проспекта. Свое начало труба брала возле здания Городской думы и тянулась вплоть до Фонтанки. Рабочие, которые занимались чисткой этой трубы, с некоторых пор категорически отказывались туда спускаться. По их словам, все подземелье кишело крысами колоссальных размеров, величиной с откормленного кота каждая. И «серая нечисть» не только не убегала от людей, а вела себя крайне агрессивно, нападая и кусая за ноги нарушителей своего спокойствия. Знаменитый крысолов с интересом взялся разобраться с этим явлением, тем более, что его верные четвероногие напарники при виде входа в трубу подозрительно ощетинились и дали понять, что в предстоящей операции участвовать не намерены.

В одиночестве Зиновий Петрович спустился в подземелье и, пройдя пару метров, столкнулся с чем-то невероятным. Несколько десятков огромных грызунов выстроились в каре, блокировав весь проход. Будучи одетым в специальные защитные сапоги и вооружившись длинным ножом, крысолов смело перешел в наступление. Крысиные бойцы стояли насмерть и не собирались разбегаться. По их поведению можно было понять, что они организованно защищают что-то, находящееся в самой глубине трубы. Наконец Зиновий Петрович прорвался через кордон и остановился в полном замешательстве. Перед ним, в плотном окружении серых слуг, неподвижно сидела гигантская белоснежная крыса. Пораженный этой «величественной картиной», крысолов не стал ничего предпринимать, чтобы убить красавицу, и дал ей и ее свите спокойно удалиться, понимая, что оказался в центре крысиной империи и повстречался с самой настоящей крысиной королевой.

После этого случая крысы из кирпичной трубы исчезли; видимо, «ее величество» решило сменить резиденцию. Ну а Зиновий Петрович после увиденного не мог более заниматься уничтожением крысиного народа. Правда, «бизнес семьи» все же передал зятю, расценив, что в любом случае глупо терять 700 рублей годового дохода.

Бодался теленок со львом

Как-то раз, сто лет назад, впервые на гастроли в Петербург вместе со своим зверинцем приехал один дрессировщик. Он рассчитывал на долгие и успешные гастроли, однако после первого же выступления пришлось ему спешно ретироваться из столицы.

Среди прочих зверей был у него лев — главная звезда. Хищник был ученый, но уже в годах, потому многие трюки выполнял с трудом. Дрессировщик долго размышлял, чем бы завлечь искушенную столичную публику, и наконец придумал использовать саму хищную природу животного. По всему городу были расклеены афиши, которые обещали сенсационное зрелище: «Впервые публично знаменитый лев по имени Король полакомится живой плотью». Дрессировщик сам съездил на один из петербургских рынков и присмотрел будущий «обед» своего питомца — упитанного теленка, точнее телочку. Льву для верности на несколько дней был урезан рацион.

Наконец началось представление, зал, разумеется, был забит до отказа любителями острых ощущений. Дрессировщик вышел на арену, проделал со львом несколько трюков, а после раздалась барабанная дробь. Зрители затаили дыхание, и на арену к свирепому хищнику была запущена несчастная жертва. Лев и теленок сначала замерли, глядя друг на друга, а после начали медленно сближаться. И тут «обед» набычившись ускорил шаг и принялся решительно наступать на льва. Царь зверей, издав жалобное мяуканье, поджал хвост и отбежал в дальнюю часть клетки, забившись в угол. У телочки между тем глаза налились кровью. Одурманенная своей победой, она подбежала и начала безжалостно наскакивать на окончательно испуганного льва, ударяя его своими маленькими, но весьма крепкими рожками. Публика визжала от восторга, радостно скандируя в поддержку разошедшейся телочки. Лев был уже изрядно помят, когда ошарашенный дрессировщик понял, что пора спасать питомца. Однако вошедшего в раж маленького агрессора было не оттащить, пока наконец не догадались отвлечь его буханкой свежего хлеба, смоченного в молоке. Теленок потянулся за лакомством, а бедного опозоренного леву под радостное улюлюканье публики увели со сцены.

Дела хищника были действительно плохи — за долгие года жизни при дрессировщике на нем и так живого места не было от жестоких методов дрессировки. На его счастье, в зале сидел один богатый любитель животных, содержавший в окрестностях Петербурга маленький зверинец. Сразу после представления он предложил дрессировщику продать льва, на что тот радостно согласился. Так что остаток дней царь зверей прожил в хороших условиях и без цирковых тревог. Самому же дрессировщику пришлось спешно покинуть столицу, поскольку на него ополчились все активисты защиты зверей, обвинившие его в издевательстве над животным, правда непонятно каким.

Цирковые страсти

Однажды, сто лет назад, в питерском цирке на Фонтанке во время вечернего представления произошел инцидент, который еще долго и с удовольствием смаковала столичная публика. На сцене благополучно разыгрывалась пантомима, как вдруг из-за кулис на середину арены выскочил взъерошенный человек в одном трико и наполовину стертом гриме. Несмотря на его эпатирующий вид, зрители с восторгом узнали в нем знаменитого дрессировщика Анатолия Дурова. Решительно махнув оркестру рукой, чтобы тот не мешал игрой, Дуров обратился к публике с речью о том, что директор цирка, господин Чинизелли, бессовестно его эксплуатирует, не платит денег, и он, маститый артист, вынужден просить у публики заступничества. Последнее, действительно, было не лишним, так как несколько дюжих цирковых служащих попытались утащить возмутителя спокойствия со сцены, но тот, ловко увернувшись, успел скрыться в барьерной ложе. В знак одобрения и сочувствия к Дурову зрители долго свистели и рукоплескали. Восстановить порядок и продолжить выступление удалось с большим трудом. Выходка эта дорого обошлась дрессировщику: разразился грандиозный скандал, его привлекли к суду по 39-й статье Уложения о наказаниях «за приостановку публичного зрелища». Уже у мирового судьи Дуров, который сам лично строил свою защиту, объяснил причину случившегося.

Оказывается, по контракту, заключенному между Дуровым и Чинизелли, дрессировщик обязан был работать только в цирке на Фонтанке. Но перед Пасхой ему поступило предложение выступить со своими питомцами на вечере у господина Нобеля. Это было весьма кстати, поскольку звери находились на самообеспечении — сколько заработают, столько и съедят. Средств не всегда хватало. Но прежде чем принять предложение, Дуров все же обратился к Чинизелли за разрешением выступить у Нобеля и, получив директорское согласие, на следующий день пришел в цирк за своими «шерстяными» артистами. К тому времени Чинизелли уже успел почему-то передумать и взял свои слова обратно. Дуров же был вынужден забрать зверей вопреки запрету и дать обещанное представление. За это Чинизелли приказал вычеркнуть дрессировщика из списка программы и отказался уплатить причитавшиеся тому деньги. Когда страсти немного улеглись, Дуров и Чинизелли попытались помириться. Они порвали старый контракт, договорившись о работе по вольному найму, что давало артисту некоторую свободу. Долг директор пообещал отдать, а еще посулил на дуровский юбилейный вечер преподнести от имени дирекции хороший подарок. На юбилейном вечере был полный аншлаг, «работал он за шестерых и сделал полный сбор». В качестве подарка администрация преподнесла ему два ящика серебра. А после выступления в гримерную дрессировщика неожиданно зашла горничная Чинизелли и передала требование хозяина: вернуть подаренное. Это было слишком унизительно, к тому же деньги, которые задолжал цирк Дурову, так и не вернули. И он в чем был отправился искать за кулисами директора. Последний, видимо ожидая подобной реакции, на всякий случай запасся палкой и держал неподалеку молодцов, которые и заставили Дурова спасаться бегством в зрительном зале.

Для великого дрессировщика история закончилась печально, судья принял во внимание аргументы, представленные линией обвинения, по которой Анатолий Дуров якобы умышленно, в рекламных целях, затеял этот публичный скандал, недостойный представителя «интеллигентного класса». Поэтому простого денежного штрафа, с точки зрения обвинителя, было недостаточно, и он требовал обязательного ареста ответчика. И нужно отдать ему должное — вытребовал. Дворянину Анатолию Дурову присудили четыре дня ареста. Только больше всех от этого пострадали его любимые животные, которыми во время отсутствия хозяина мало кто занимался. А когда Дурова выводили из зала суда, то он утрированно артистично выкрикивал то ли своим питомцам, то ли еще кому-то: «Ах, бедные мои свиньи, не видеть вас и быть в разлуке с вами мне тяжело и мучительно».

Слону хватило двух ведер

Около ста лет назад один весьма состоятельный и высокопоставленный горожанин решил, что Петербургу не хватает слона. Истратив немалые средства, сей господин, имя которого, увы, так и осталось неизвестным, подарил роскошное животное саду при Народном доме. Слону был построен специальный домик, его оформили на полный казенный пансион — предполагалось, что кормить животное будут отборными продуктами. Горожане слонов посмотреть всегда любили и толпами валили полюбоваться на гигантского зверя. Но вскоре с ушастым экспонатом стало твориться что-то неладное. Дело в том, что прокорм животного поручили людям, далеким от любви ко всему живому, но страшно охочим за казенный счет пополнить свой кошелек. Поэтому деньги государственные, на которые полагалось набивать слоновью пасть всякими вкусностями, получатели бессовестно забирали себе. Несчастному животному ни копейки не оставалось. Слон, попав на такую жестокую диету, начал худеть и реветь от голодной тоски. Его «кормильцы», служители сада, к стонам бедняги были глухи, а зрители только радовались и после рассказывали знакомым о замечательном слоне, который трубит, не переставая, совсем как у себя в саванне.

Слона между тем уже ничто не интересовало, кроме еды. Мучительный голод просто довел гиганта до исступления, он был готов есть все, что угодно, но вокруг были одни опилки да прочие несъедобные вещи. И надо же так было случиться, что как-то утром к слоновьему вольеру пришел местный маляр. Он решил покрасить стоявшие вокруг жилища гиганта скамейки. Но прежде чем начать свою малярскую работу, решил он сходить подкрепиться, а краску оставил у вольера. Увидев, как в ведрах плещется что-то аппетитно-зеленое, а из них торчат не менее привлекательные кисти, слон оживился. Несчастное животное решило, что пытка голодом наконец-то окончена и ему принесли поесть.

Едва маляр скрылся из виду, слон дотянулся до ведер и перенес их к себе. Аккуратно вынул кисти и залпом осушил одно ведро, а потом и другое. Краска, надо сказать, была отменная: зеленая, ядовитая, замешанная на мышьяке. Слон и понять не успел, что же такое он проглотил, как тут же скончался. Но история с «народным элефантом» на этом не закончилась…

Служители сада, увидав бездыханное тело, конечно, расстроились, но вовсе не из-за безвременной кончины животного. Слон он слон и есть — тварь бессловесная хоть и большая, а людям дальше жить. Грусть вызывала перспектива остаться без слоновьего пансиона, к которому его смотрители уже успели привыкнуть. История умалчивает о том, как им удалось мертвого гиганта спрятать, но доподлинно известно, что еще года два бывшие слоновладельцы регулярно получали деньги на пропитание умершего. Что же до освободившегося вольера, то его переделали — вот уж загадочная русская душа! — в музей… севастопольской славы и отнесли на окраину сада, чтобы никто о слоне и не вспоминал.

Голубей — гурманам, лягушек — докторам

Во все времена несладко жилось при людях всяким зверям и птицам. Чуть только почувствует человек запах денег, и вся любовь к тварям божьим улетучивается в один момент. Сотню лет назад, например, нависла серьезная угроза гибели петербургских голубей — весь город занялся отловом сизарей.

Как всегда, виноватой оказалась заграница, — тамошние гурманы полюбили блюда из голубятины. Петербуржцы дружно откликнулись на появившийся спрос. Отловленных голубей отвозили большими транспортами, причем товар этот был недешевый — сизари стоили столько же, сколько и рябчики с перепелами.

При этом предприимчивые питерские ловцы голубей пускали в дело бедных птиц буквально до последнего перышка. После отправки мяса за границу оставались крылья, ноги и головы, их продавали по 10–15 копеек за «комплект» переработчикам перьев, более мелкое перо шло на продажу набивщикам подушек и перин.

В общем, доходное было дело, и десятки «предпринимателей» не на шутку увлеклись голубиной охотой. Ранним утром на петербургские улицы одновременно с еще сонными птицами выбирались мрачного вида личности с сачками. Ловцы подкрадывались к стае и ловко взмахивали сачком. Отдельные виртуозы ловили по три штуки за раз. Добыча тут же переправлялась в объемный мешок под пальто, и охота продолжалась. Пройдя две-три улицы, голубиный охотник набирал до 40 птиц и потом отправлялся их продавать. Жители Петербурга возмущались невероятной жестокостью ловцов, которые запихивали в мешки живых птиц, обрекая последних на мучительную смерть. В общем, «Гринписа» не было на этих варваров.

Тогда же, сто лет назад, посетители Николаевского вокзала могли наблюдать чудную картину. На платформу выгружался уже немолодой человек с бесчисленным количеством клеток, бочонков и ящиков. Весь его багаж нестерпимо вопил, пищал, квакал, заглушая шум поездов. Удивительным гостем был некий господин Белясовский, а привозил он в город лягушек и морских свинок для опытов.

Товар Белясовского шел нарасхват. Его постоянными клиентами были все известные петербургские ученые и доктора, Военно-медицинская академия и Институт экспериментальной медицины.

За тридцать лет «предприниматель» поставил свое дело действительно на широкую ногу: на своем хуторе под Могилевом он понастроил домиков для свинок и вырыл десятки прудов для безудержно размножавшихся лягушек. Четыре раза в год наведывался Белясовский в столицу и каждый раз привозил порядка двух тысяч лягушек и до трехсот свинок. Первые продавались по 20 копеек, вторые по 75. Если учесть, что обслуживал лягушачий фермер не только Петербург, то ясно, что за три десятка лет он сумел скопить немалую сумму.

Мораль проста и незатейлива: человек был и есть царь природы, тиран и сумасброд.

Рога и копыта под градусом

Часто о поведении не в меру выпившего человека говорят, что он уподобляется животному. Но жители Петербурга столетней давности могли повсеместно наблюдать случаи, когда более справедливым было бы обратное сравнение.

Проживал тогда на Лиговке один извозопромышленник. Человек он был неплохой, но сильно пьющий. Он не только пил сам, но обычно за компанию угощал и имевшегося у него в хозяйстве козла. Тем самым выпивоха очень быстро приучил животное к пагубной страсти. Козел натуральным образом попал в алкогольную зависимость. Жена извозопромышленника использовала эту привычку в нужном для себя русле. Стоило только хозяину уйти в одну из лиговских пивных, хозяйка, дабы не рыскать самой по кабакам в поисках хмельного супруга, сразу выгоняла козла на улицу со словами: «Приведи Тарасыча». Козлик прекрасно понимал, в чем дело, и отправлялся по портерным. Перебираясь в поисках хозяина от одной пивной в другую, козел стучал рогами в двери, пока в какой-нибудь из них не натыкался на Тарасыча. Хозяин немедленно ублажал козла-алкоголика, вливая ему в рот парочку богемского. Потом они оба «на рогах» возвращались домой. Причем пьяные наклонности у козла проявлялись не меньше, чем у хозяина. Оба становились чрезвычайно буйными и успокаивались только дома при виде свирепой хозяйки.

Если этот случай можно назвать частным, то в это же время в масштабах Петербурга пьянство среди животных стало приобретать глобальные размеры, постепенно превращаясь в проблему. В любой из базарных дней на Конной площади можно было увидеть не одну хмельную лошадь. Барышники напаивали животных водкой: ловко просовывая в горло лошади посуду, они выливали содержимое — доходило до одной бутылки за прием. А в пьяном виде любая кляча на пробной езде неслась со скоростью кровного рысака, пока хмель из головы не выходил. То же самое проделывали по вечерам извозчики-лихачи, заработок которых напрямую зависел от скорости доставки пассажира до места назначения. К тому же, зимой в морозную ночь средство это, как говорили ямщики, «очень пользительное» от холода и простуды.

В результате к 1901 году в Питере уже был целый эскадрон лошадок с алкогольной зависимостью. Причем доходило до клинических случаев. Например, на Пушкинской у одного извозчика лошадь могла идти крупной и хорошей рысью исключительно подшофе.

В общем, зря современные автомобилисты жалуются, что их машины потребляют слишком много бензина. Пусть представят себе «живой транспорт», который идет только на водке и в любой момент может остановиться и прилечь отдохнуть. Да и горожанам, пугающимся современных лихачей, советуем представить, что могли натворить после совместного возлияния лошадь и ее водитель.

Конь в липовой шкуре

В конце XIX века, несмотря на наступление прогресса, хорошая упряжка лошадей по-прежнему была символом достатка и благополучия. Один крупный столичный финансист, приобретя великолепную английскую серую в яблоках кобылку, стал активно искать ей пару. Но все его поиски были безуспешны до тех пор, пока не явился к нему человек, представившийся агентом, специалистом по лошадиному делу. Он «сугубо конфиденциально» сообщил, что у одного барышника появился очень стоящий экземпляр. Финансист так мечтал о втором коне, что самостоятельно отправился по указанному адресу где действительно увидел то, о чем мечтал. Лошадь подходила и по стати и по возрасту, но главное — была серой в яблоках — точная копия кобылицы, ожидавшей пары в конюшне богача. На радостях он, не торгуясь, отдал за красавицу немалые деньги — 600 рублей и собственноручно привел лошадь к себе. Несколько дней ликовал банкир и не мог нарадоваться на свое приобретение, пока однажды не вздумалось конюху помыть лошадку. Вместе с грязью с «красавицы» неожиданно сошли… яблоки, и она предстала в своем подлинном весьма скучном сером обличье. Пятна, как оказалось, были на лошади нарисованы, но так талантливо и натурально, что никто не заметил подвоха.

Разгневанный банкир привел кобылку обратно к пройдохе-барышнику и потребовал вернуть деньги. На это заявление продавец с удивлением сначала уставился на лошадь, а после на ее разъяренного владельца.

— Прошу прощения, любезный, но, может, вы мне объясните, по какой такой причине я должен отдавать шестьсот целковых за эту серую лошадь, которую я в жизни не видел. Я ведь вам продал отличную кобылицу в яблоках, а вы что мне пытаетесь всучить? — возмутился барышник.

Минут десять они переругивались: банкир грозил упечь барышника за решетку за «подделку конских примет», а барышник вовсю голосил, что его, честного коммерсанта, посреди бела дня хотят до нитки раздеть. Поостыв и видя, что скандальничать бесполезно, финансист сказал:

— Вы меня надули, но я готов вам это простить, если вы укажете мне того маляра, этого поэта света и тени, который столь искусно разукрасил лошадь. Больше того, я даже заплачу еще четвертной, если он мне вновь ее разрисует.

Подумав, продавец хитро взглянул на банкира и ответил, что указать маляра он, разумеется, не может — секрет, а вот лошадку разрисовать — это пожалуйста. Пусть ее с утра приводят — яблоки будут лучше прежних. Так и сделали, вечером следующего дня лошадь уже красовалась в свеженарисованных яблоках, и ее поместили в банкирские конюшни. Но ненадолго, поутру финансист опять привел ее к барышнику и вновь потребовал вернуть ему деньги. Деваться теперь было некуда — пришлось раскошеливаться. Ведь лошадь была той же самой масти, а согласно уговору, покупатель имел право вернуть ее в течение трех недель.

Дутая Маруся

Сто лет назад едва ли не самым верным способом заработать на жизнь для простого люда была профессия извозчика. В желающих воспользоваться экипажем недостатка не наблюдалось. Однако работа извозчика была хоть и выгодной, но нервной. Чаевые за «вредность» давали редко, частенько случалось обратное: клиент просто убегал, не заплатив. Но самым страшным для извозчика было, когда что-то случалось с его верной напарницей — лошадью.

Как-то у одного из петербургских извозчиков приключилась именно такая беда. Его старушку-кобылу попросту украли. Горевал он сильно, — хоть и старая была, но уже сроднились за столько-то лет. Но делать нечего, надо было искать замену. Найти хорошее животное тогда было непросто, а купить и того сложнее. Вариантов покупки было два. Можно было приобрести лошадь в рассрочку, сделать первый взнос, а потом зарабатывать на ней деньги на уплату оставшейся суммы. Только цена в этом случае вырастала раза в три. Если же кто-то хотел купить лошадку подешевле, то предлагалось выплатить все деньги сразу. Но только здесь уже никакой гарантии качества не давали, и возврату и обмену товар не подлежал.

Денег у несчастного «безлошадника» было мало, значит, вариант рассрочки отпадал сам собой. Потому, подбадривая себя мыслью о том, что уж кто-кто, а он-то все козни торговцев лошадьми знает и сможет отличить достойную кобылку от старой клячи, извозчик отправился на поиски. Искал недолго, на удивление быстро ему удалось за приемлемую цену приобрести немолодую, но, как казалось, очень резвую лошадку. Ему она вообще показалась красавицей. Бока упругие лоснятся, голова гордо поднята, а как только кнут увидит — глаза искры мечут, ноздри раздуваются, и без уговоров рвет с места. Но окончательно извозчик был покорен тем, что лошадка отзывалась на имя безвременно утраченной Маруськи. Но недолго гнал ямщик лошадей. Ровно через три дня на глазах у изумленного извозчика лихая кобыла начала превращаться в ту самую, казалось, безнадежно утраченную Марусю-старушку. Только взгляд у нее стал совсем грустный, гордо вздернутая голова поникла и нервно дергалась, а еще вчера холеные бока оказались просто распухшими.

Выяснилось, что несчастный извозчик стал жертвой целой шайки, орудовавшей в Петербурге. Одни коней воровали, а другие, прежде чем перепродать, когда нужно было, придавали животному товарный вид, причем самыми живодерскими способами. Несчастную Маруську, сначала накрыв сукном (чтобы не осталось рубцов), долго били плетью, затем во избежание подтеков поливали теплой соленой водой. От этих экзекуций бока вздувались и становились упругими — их натирали маслом для обработки дерева, и шкура приобретала выгодный цвет и начинала лосниться. Чтобы лошадь гордо держала голову, шею ей натирали скипидаром — от боли лошадь вытягивалась по струнке. Понятно, что после такой обработки при одном виде кнута несчастное животное рвалось с места, силясь убежать от мучителей. Преображенную лошадку вывели на базар, и надо же было так случиться, что приобрел бедолагу ее же хозяин.

Маруська вскоре вернулась в первоначальное состояние, но от пережитого кошмара не оправилась и вскоре околела. Извозчик вновь остался без лошади, но и денег у него уже не было — пришлось сменить занятие. А шайку мучителей так и не поймали — да и, по правде сказать, уличить их было сложно: пока очередная фальшивая кобылка превращалась в исходную клячу, продавцы испарялись, как их и не было.