Азарт и страсть

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Азарт и страсть

Живая очередь на дуэль

В июле 1901 года в поезде, на пути из Сестрорецка в Петербург, с подполковником запаса Евгением Яковлевичем Максимовым произошла пренеприятная история, последствия которой взволновали все столичное общество.

Случилось Максимову оказаться в одном вагоне поезда с двумя француженками, небезызвестными в городе звездами кафешантанной сцены. «Мадмуазели», вероятно, даже не предполагали, что на соседнем с ними диване сидит вернувшийся недавно из Южной Африки герой англо-бурской войны. Иначе вряд ли стали бы во всеуслышание злословить насчет происхождения его глубоко пересекающего висок и щеку шрама. В какой-то момент «солидный господин» не выдержал издевательств и сделал иностранкам замечание, сказав, что «это ранение получено в бою и не может служить поводом для смеха». Затем он выразил сомнение, настоящие ли дамы француженки, раз позволяют себе говорить незнакомым людям подобные дерзости. За честь певичек вступился сопровождавший их молодой офицер, который не замедлил вызвать ошарашенного Максимова на дуэль.

Поединок состоялся спустя неделю, недалеко от Стрельны. Евгений Яковлевич хотел примириться, сочтя повод к подобному выяснению отношений несерьезным. Но его противник, отпрыск древнейшей немецкой фамилии, 28-летний князь Александр Витгенштейн, потребовал тогда от 52-летнего подполковника прилюдных извинений. Причем он настаивал, чтобы извинялся Максимов в вагоне того же поезда, где и было нанесено «оскорбление», что было, конечно, невозможно. Стрелялись офицеры с двадцати пяти шагов. Князь выстрелил первым и промахнулся. Рука же Максимова, целившегося в ногу, дрогнула, и пуля попала противнику в живот. Роковой исход наступил, едва Витгенштейн успел простить расстроенного Максимова.

Но на этом трагический инцидент не был исчерпан. Брат убитого так же счел своим долгом вызвать подполковника на дуэль. Максимов, с угрозой для своей чести, решительно отказывался от «столь лестного» предложения, опасаясь «истребить весь род Витгенштейнов». Но ввиду «настоятельных требований» вынужден был согласиться. На этот раз выбрали холодное оружие — дрались на саблях. Поединок длился долго, целых 12 минут. Свидетели рассказывали, что зрелище было впечатляющим: оба сражались великолепно. Максимову и на этот раз повезло больше — он серьезно повредил князю правую руку и этим «прекратил безобразие», а после устало пожал здоровую левую и отправился восвояси.

Старый вояка был так сильно потрясен, что даже обратился в газеты с открытым письмом, где негодовал, насколько молодые люди низко ценят жизнь, раз они готовы устраивать кровопролития из-за чести женщины, которая сама ею не дорожит! Что, в конце концов, глупо развязывать дуэль, будучи малознакомым даже с правилами ведения поединков, предусматривающими четко разработанные секундантами условия и сводящими к минимуму смертельный исход. Оказывается, князь Витгенштейн остался бы жить, знай он правила и не явись на дуэль с переполненным желудком. Но и обращение в газетах не смогло поставить точку в этой дуэльной истории. Буквально на следующий день Максимов получил новый вызов, на сей раз от друга князя. И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы несчастная жертва дуэльного ажиотажа не получила давно ожидаемое разрешение на отправку к театру военных действий в Китае. Уехав, подполковник, впрочем, оставил в дверях квартиры записку: «Желающие получить удовлетворение могут отправиться вслед за мной».

Карапуз-картежник

Более ста лет назад, летом 1898 года, на стрельбище Сестрорецкого оружейного завода произошел беспрецедентный случай. Во время пристрелки оружия пристрельщик Михаил Чудов, работая с очередным ружьем, уже собирался нажать на спусковой крючок, как неожиданно в последнюю секунду заметил на фоне мишени чью-то торчащую из травы голову. Служащие завода отловили нарушителя и передали его полиции. О столь оригинальном способе сведения счетов с жизнью тогда написали многие столичные газеты. Несостоявшимся самоубийцей оказался известный карточный игрок Афанасьев. Действия свои он объяснял крупным проигрышем. На судебных слушаниях его признали виновным и, поскольку денег на выплату штрафа у него не было, отправили на некоторое время в тюрьму. Но об истинных причинах попытки суицида ни следствию, ни широкой общественности известно не было. Об этом знал лишь узкий круг друзей арестованного.

Незадолго до описанных событий Афанасьев прослышал, что на Васильевском острове проживает восьмилетний карточный вундеркинд. У этого ребенка с раннего детства открылись способности к игре. Уже в три года он с удовольствием наблюдал за карточными играми взрослых, которые приходили в гости к его родителям, и всегда страшно волновался, принимая близко к сердцу ошибки игроков. Когда малыш стал чуть постарше, для него день считался прожитым зря, если не удавалось сыграть с отцом, например, три «роббера в винт с открытым». Сначала родителей это забавляло, они находили подобное увлечение весьма «пользительным» для умственного развития ребенка, так как тот с успехом учился считать, запоминать и анализировать. Мастерство маленького картежника росло вместе с ним. Уже к шести годам ему разрешалось наравне со взрослыми принимать участие в игре, а в восемь лет отец начал финансировать неординарные развлечения своего отпрыска, все чаще получая немалую выгоду от этих вложений.

В результате выражение «обыграть как ребенка» в кругу профессиональных игроков вышло из употребления само собой. Тогда-то скептически настроенный Афанасьев и решил померяться силами с «чудом природы». Он настолько не сомневался в своем успехе, что опрометчиво заключил пари со своими партнерами, что в случае неудачи он с риском для жизни вылезет под пули на сестрорецком стрельбище. «Картежное противостояние» длилось несколько часов, и к исходу последней партии «мэтр азартных игр» Афанасьев, ранее не знавший серьезных поражений, оказался в глухом проигрыше. Ребенок буквально раздел его до нитки. И если потерю денег и продутое пари картежник еще мог пережить, то тот факт, что малыш, обыгравший его, оказался прелестной девочкой с большим голубым бантом, поверг его в глубокую депрессию. Так что, пробравшись на стрельбище, Афанасьев уже всерьез собирался закончить свою «никчемную картежную жизнь»…

Зато выйдя из тюрьмы, он начисто излечился от болезненной страсти к игре и с тех пор ни разу не сел за карточный стол.

Игра с «секретом»

Страсть к игре вечна, и всегда найдутся те, кто эту страсть готов удовлетворить. Сто лет назад к услугам любителей «побанковать» было немало подпольных игорных домов. Проблем у хозяев было две: как вытянуть из гостя как можно больше денег, желательно все, и как не попасться в лапы полиции. Ради этого владельцы игорных притонов использовали всевозможные достижения технического прогресса.

Осенью 1898 года полиция «накрыла» известный в узких кругах в Петербурге подпольный игорный дом Маслевича. Попасть туда было невероятно сложно: дворник и швейцар тщательно следили за всеми, кто появлялся в непосредственной близости от квартиры, где шла игра. Заподозрив неладное, они сразу нажимали секретную кнопку электрического звонка, и хозяин мог быстро свернуть игру. Пройдя этот кордон, следовало самому найти нужную квартиру, позвонить туда, потом постучать, а затем громко назвать имя хозяина. Только тогда открывалась заветная дверь, и пришедший мог присоединиться к игрокам.

Однако полицию восхитила не эта система предосторожностей, достаточно обычная для подпольщиков. Удивление вызывал способ, с помощью которого Маслевич опустошал карманы игроков. Для этой цели у него были изготовлены специальные карты, «магнитные», с металлической пластиной на обороте.

Когда игроки собирались, хозяин выходил к ним и заявлял, что, в отличие от других игорных домов, где банкометов обычно подозревают в мошенничестве, у него все идет честно. Гости, разумеется, были далеко не наивными людьми, на слово Маслевичу не верили и требовали гарантий. И тогда владелец игорного дома демонстрировал гостям новые магнитные карты. «Банкомет будет метать не руками, а магнитом, так что никакая передержка невозможна», — торжественно заявлял он.

Успокоенные картежники приступали к делу. Однако игра тянулась очень долго: каждую карту следовало отцепить от магнита и лишь потом вскрыть. Между тем страсти накалялись. Игроки уже начинали требовать раздавать скорее и перестать копаться. Наконец слышался возглас какого-нибудь, вполне возможно подставного, игрока: «Да бросьте вы эти карты… возьмите простые… надоело… мы и так верим в вашу честность».

Желание клиента моментально удовлетворялось, «Магнитки» убирали, а через пару часов гости расходились с пустыми карманами и уверенностью, что сегодня им просто не повезло, но вот завтра…

Приблизительно одновременно с домом Маслевича полиция накрыла и еще одно заведение. Когда стражи порядка ворвались в комнату, где, по их информации, «банковали», они застали сидящее за накрытым столом общество. Все было готово к трапезе: тарелки, вилки и прочая сервировка. Ждали только прислугу с блюдами. Полицейские уже собрались уходить, несолоно хлебавши, когда один из них, заприметив что-то под тарелкой хозяина, попытался ее сдвинуть, но фарфор как будто прирос к столу. Секрет, как выяснилось, был прост: хозяин дома оборудовал игорный стол специальным механизмом — достаточно было лишь нажать на потайную кнопку, и столешница переворачивалась. Вместо зеленого сукна появлялась скатерть с тарелками, ножами и вилками. Все предметы, конечно, были надежно закреплены.

И стол и магнитные карты перекочевали в музей сыскной полиции, который постоянно пополнялся всевозможными техническими диковинками. Сохранились ли эти экспонаты до наших дней, увы, неизвестно…

Невский скакун

В декабре 1897 года многие прогуливающиеся по Невскому проспекту горожане стали жаловаться, что каждый день им приходится уворачиваться от некоего субъекта, который на приличной скорости проносился по главной городской улице, время от времени поглядывая на часы.

Ушлые журналисты петербургских газет быстро выяснили, кто был сей странный господин. Им оказался некий мещанин Сотейкин, в недавнем прошлом заядлый «тотошник», иначе говоря, любитель поиграть на скачках. С годами его увлечение переросло в настоящую манию, он дневал и ночевал на ипподромах, транжиря доставшееся ему от какого-то дальнего родственника солидное наследство. Проиграв все свои деньги, он начал влезать в долги, число кредиторов росло, но вместе с ними росла и страсть к скачкам. И вот однажды, проснувшись поутру, Семен Сотейкин ощутил, что он — это уже не он, не человек вовсе, а скаковая лошадь, точнее жеребец арабских кровей, горячий и быстрый.

Прислушиваясь к новым ощущениям, «скакун» Сотейкин вышел из дома и побрел по городу. Ноги вынесли его в начало Невского проспекта как раз в тот момент, когда на Петропавловке громыхнула полуденная пушка. Сотейников встрепенулся, повел головой и, издав непонятный крик, бросился бежать по Невскому к Николаевскому вокзалу. Пролетев до Знаменской площади, он отдышался и через несколько минут побежал обратно, радуясь, что удается обогнать этих бедолаг, запряженных в повозки. С того дня и повелось: ровно в полдень он выходил на старт у Адмиралтейства и со всех ног бежал к вокзалу, пытаясь побить свой же рекорд. Такой забег занимал у него обычно минут двадцать. Едва отдышавшись, он мчался обратно. Продолжались эти безумные скачки до шести вечера. С наступлением сумерек «лошадка», устав, растворялась в толпе, чтобы назавтра с выстрелом пушки вновь начать гонку.

Журналисты, раскопавшие эту историю, просили жителей города не волноваться, а уступать болезному дорогу. Никакого вреда он причинить не мог — лошади ведь человека за просто так никогда не затопчут.

Пари по-русски

Давно известно: нет проще способа толкнуть русского человека на любой, даже самый безрассудный поступок, чем взять его на «слабо». Задетый сомнениями в своих способностях, он готов свернуть себе шею, но доказать обратное.

Проживал сто лет назад в Петербурге один известный в своих кругах купец Апраксина двора. Известен он был удивительной способностью, которая плавно перешла в привычку, никогда не проигрывать заключенное пари, чем сам он очень гордился. Зная об этом, свои же купцы-апраксинцы как-то решили его проучить, а заодно и поразвлечься. Предложили они ему на спор пересчитать при свидетелях зубы у громадного пса. Хозяином «собачки» был один из спорящих, поэтому естественно, что барбос при ближайшем рассмотрении оказался невероятно злобным волкодавом. Мысль об опасности быть в лучшем случае искалеченным не смогла побороть задетое самолюбие. А чтобы подогреть страсти, любитель пари заключил его с каждым из спорщиков на кругленькую сумму. На кон были поставлены даже два живых гуся, привезенные в Питер одним заезжим казаком для продажи.

Зрелище организовали в доме хозяина пса. Зрители заблаговременно расположились на высоте не менее двух метров над полом. Только главный участник спора оставался внизу. Заранее разъяренная собака набросилась на противника и сразу начала его трепать. Последний показал в бою большую ловкость и изворотливость, чему также способствовало его геркулесовское телосложение. Спустя четверть часа несчастный пес так утомился нападать, что проворному сопернику вскоре удалось его повалить и связать. Залезть в пасть к собаке и проверить состояние ее зубов после смертельной схватки оказалось делом нехитрым. И через несколько минут купец торжественно объявил результаты исследования: нет одного зуба, два попорчены. Очередное пари было выиграно блестяще.

Покусанный, в лохмотьях, но страшно довольный, с карманами, набитыми выигранными деньгами и двумя гусями под мышкой, он отправился со всеми праздновать победу в ближайший кабак. По дороге выяснилось, что птицам для комфортного проживания непременно нужен водоем. Резать их сейчас не было никакого резона, события разворачивались накануне праздника, и еду, в том числе и мясо, уже закупили. Предложение разместить пернатых в кадке с водой знатоки отмели сразу — слишком уж тесно. Сошлись на том, что для гусиных купаний вполне подойдет ванна в квартире самого купца. Туда отправили гонца с гусями и запиской к жене, которой давались подробные инструкции о том, как разместить крылатых гостей. Жена исполнила все в точности. Пустила воду, поместила птиц и… отправилась на рынок, не закрыв кран. По возвращении она увидела у своей квартиры толпу людей, решающих, подождать ли хозяев или вскрывать дверь, так как вода затопила уже несколько этажей. Открыв дверь, хозяйка в ужасе обнаружила, что ее жилище превратилось в пруд, а два гуся радостно плавают среди всплывших легких предметов.

На выплату штрафов, ремонт своей квартиры, покупку нового костюма, конечно, купцу пришлось изрядно потратиться. Выигранные деньги покрыли только половину расходов. Но что может быть важнее и дороже репутации непобедимого спорщика!

Маэстро кутежа

Более ста лет назад питерский коммерсант Илларион Николаевич Барсуков устроил в одном из респектабельных ресторанов празднование по случаю своеобразного юбилея — десять лет с того дня, как он впервые самостоятельно заплатил в ресторане по выставленному счету.

К этой знаменательной дате Илларион Николаевич даже заказал в переплетной мастерской специальный альбом «Воспоминания о кутежах», в который вошли все его счета с 1888 по 1898 год. Получилась весьма увесистая, в роскошном переплете книга. Ее переднюю обложку украшала тисненная золотом гастрономического вида виньетка, состоявшая из бутылки шампанского, ножей, вилок, битой дичи и вензеля Барсукова. На задней части обложки красовалась итоговая сумма за прошедшее десятилетие. Почти со всеми счетами у Иллариона Николаевича были связаны трогательные воспоминания, и, листая альбом, он мог рассказать не одну сотню забавных историй. Тем более что названия отдельных счетов говорили сами за себя: «Автограф на зеркале — 25 р.», «Абдуле, за лай по-собачьи — 10 р.», «Игра на рояли в четыре ноги — 50 р.», «Оторванные бакены метрдотеля — 100 р.» и т. д.

Особенной популярностью на юбилейном вечере пользовалась история под названием «Двенадцать бутылок крепленого вина — 80 р.» Однажды Барсуков гулял с приятелями в ресторане на Большой Морской. За соседним столиком развлекалась другая компания, в которой находился известный петербургский атлет. На протяжении всего вечера атлет громко рассуждал о пользе силовых упражнений, похваляясь личными достижениями. Раскуражившийся Илларион Николаевич заявил своим знакомцам, что на спор с одного удара «уложит этого гуся». Спорщики ударили по рукам и пригласили атлета к себе за столик. Не теряя времени, Барсуков заказал вина и открыто начал подпаивать ничего не подозревавшего «геркулеса». Доведя атлета до «подходящего» состояния, коммерсант пригласил его померяться силами. Коварному Барсукову было достаточно разок пихнуть соперника в грудь, чтобы без труда уложить его на пол. Спорщики было возразили, что на самом деле истинным победителем является вино. Тогда Илларион Николаевич предложил «коллегам» повнимательнее рассмотреть этикетки на выпитых бутылках, где значилось его имя как владельца винного заводика. Пари было выиграно, а памятный счет увековечен.

Еще долгое время, отправляясь в ресторан поужинать с друзьями, Барсуков прихватывал «свой талмуд» и развлекал сотрапезников тем, что открывал наугад в любом месте альбом и рассказывал очередные «кутежные» истории.

Король пьяниц

18 ноября 1899 года случайные посетители Смоленского кладбища наблюдали странную процессию: за скромным гробом шла вереница безбожно пьяных людей, буквально рыдавших от постигшего их горя. Хоронили известного в те времена короля петербургских пьяниц. История не сохранила его имени, кажется, фамилия его была Ковалев, осталось только прозвище — Василеостровский Блондин.

Проживавший на Васильевском острове Ковалев, будучи 27 лет от роду, прославился тем, что прокутил свое состояние, которое доходило до 400 тысяч рублей. Повеса был отдан на поруки своему дяде, который положил племяннику 300 рублей месячного содержания. Весь месяц Ковалев жил впроголодь и делал долги. Когда же наступал день «получки», он шел на Никольский рынок и выбирал там четырех местных поклонников зеленого змия. Для начала компания отправлялась на другой рынок, где Ковалев покупал всем приличную одежду, затем все шли в парикмахерскую. Одетых и постриженных компаньонов Блондин вел в ресторан и устраивал там веселое застолье с обильным возлиянием. Задачей было потратить все деньги до последней копейки. Подобные развлечения продолжались два года.

В тридцать лет Ковалеву вновь улыбнулась удача — он получил наследство в 100 тысяч рублей. Разбогатевший пропойца себе не изменил и основал Общество пьяниц. Собиралось общество на снятой специально по этому случаю квартире, все убранство которой состояло из стола, стульев и кроватей. Посреди стола высился бочонок водки, его окружали приготовленные искусным поваром закуски. Выпить и поесть тут мог любой знакомый при одном условии: выпив одну рюмку, пришедший в общество был обязан пить два дня, как говорится, не просыхая. Причем пить надо было исключительно водку и пиво. Те, кто проходил испытание двухдневным «ершом», получал сто рублей награды. Понятно, что основными гостями Ковалева были пьяницы со стажем, для которых подобное испытание не было чем-то особенно тяжелым. Веселье в Обществе пьяниц продолжалось два года, пока у Блондина не кончились деньги. Ковалев вновь стал нищим, а через некоторое время, как и следовало ожидать, скончался от белой горячки. В последний путь покойного провожал весь пьяный Петербург, а заседания Общества пьяниц еще долго с тоской вспоминали в городских кабаках.

Босоногое лечение

Сто лет назад у одного питерского коммерсанта, по фамилии Галунин, то ли от сурового невского климата, то ли от излишних возлияний, начались проблемы со здоровьем. К докторам обращаться ему не хотелось, поэтому он занялся поисками альтернативных методов лечения. Однажды случайно, из газет, он узнал, что в Москве активно практикуется способ оздоровления по системе доктора Кнейпа. Суть лечения сводилась к длительному и регулярному хождению босиком. Этот на первый взгляд необременительный способ улучшения здоровья очень приглянулся Галунину. На следующий день в свою контору он приехал уже с твердым намерением приступить к нетрадиционному лечению. Под изумленные взгляды приказчиков оздоравливающийся снял с себя сапоги и чулки, запер их в железную кассу и, чтобы предупредить недоразумения, громогласно заявил, что он теперь кнейперьянец. Присутствующие, в свою очередь, решили, что у «самого» либо опять запой, либо последствия оного в виде «беленькой». Наверняка сейчас босому Мартынычу видится, что он «губернатор каких-нибудь экваториальных провинций», решили они и размышляли, не стоит ли вытребовать по этому случаю с Удельной «скоропостижную карету», а то вдруг еще вздумает кидаться.

— Захар Мартыныч, — отважился обратиться к нему один из приказчиков, — ледку бы на голову хорошо положить.

— Себе клади! — обиделся на столь явное непонимание Галунин. — Скажи еще дерзость, так за дверь бонбой вылетишь! Человек лечится босохождением по системе доктора Кнейпа, а им в диковину!

Но тут в контору вошел его приятель, коммерсант Тминов. Увидев босые ноги, компаньон остолбенел, а получив разъяснения, заметил:

— Вы, братец, умный человек, но все же переборщили, кто же из кредиторов поверит, что вы без сапог не от плохих дел остались. И как же я теперь с вами в «Коммерческий» обедать пойду?

— Да очень просто, — ответил Галунин и с этими словами надел шляпу, взял приятеля под руку и вывел его на улицу. Но Тминов, замявшись, аккуратно высвободился от него:

— Вы, знаете ли, идите впереди, а я как-нибудь поодаль, понимаете, неловко… подумают еще, что мы знакомы.

Опасения оказались ненапрасными. Сумасшедших на улицах Питера в то время было предостаточно, но на человека без сапог в пальто и шляпе все же обращали внимание. «Вас, барин, из какого клуба выставили?» — забавлялся торговец кренделями. А какая-то дама, лорнируя Галунина, пояснила своей юной спутнице, что на самом деле это обычная история, когда теща отнимает у зятя сапоги, чтобы он сидел дома, а этот ушел босой. Вдобавок перед входом в трактир в необутую пятку Мартыныча вонзилась заноза, и в обеденный зал он уже впрыгивал гордой цаплей. Завидев такое, буфетчик-ярославец заголосил:

— Отцы мои, среди бела дня ограбили! Водочки не подать, ножки согреть?

Пока теплело в ногах, Галунин рассказал, что в Москве многие «босиком лечатся», а за границей сапожники этого Кнейпа даже к суду притянули, так как боятся прогореть. Буфетчик же многозначительно сообщил, что по этой самой системе он когда-то из деревни прибыл в Петербург. После часовой беседы с прославлением Бахуса и старины Кнейпа Галунин пришел к выводу, что по этой самой системе здорово пьется и неплохо бы для улучшения настроения отправиться покататься по островам…

На следующий день Тминов, обстоятельно подбирая слова, объяснял галунинским домочадцам, что раньше чем через полгода они могут отца семейства не ждать, поскольку тот прибился к паломникам, которые собираются идти в святая святых — Иерусалим. Босохождению, мол, в городе мешают ресторации, к тому же на Востоке тепло и ноги не мерзнут.

Уже через пару дней уставший и несколько грязный Галунин вернулся к родным пенатам, неизвестно где успевший вдохновиться очередной идеей об оздоровлении. Последняя заключалась в сидении в стеклянном ящике с десятком одновременно включенных электрических лампочек. Но на этот раз эксперимент поставить не удалось — вмешалась галунинская супруга и напомнила ему, что он единственный кормилец в семье, и пусть лучше пьет в меру, но хоть живым останется.

Блинное безумие

Все-таки русский человек уникален в своих крайностях. Любить так любить, гулять так гулять, и если уж есть блины, то наедаться до обморока.

Сто лет назад в Петербурге во время Масленой недели блины готовили и ели буквально повсюду: на ярмарках, улицах, дома, в ресторанах. Везде стоял чад от прогорклого масла, а в воздухе витал, казалось, непроходящий блинный запах. Самой любимой забавой в это время становились повсеместные соревнования по поглощению блинов. В 1900 году 14 февраля в одном из ресторанов на Большой Морской по традиции проводили такое состязание. В нем участвовали семеро знаменитых матерых едоков, все купцы с Калашниковской набережной. Большие и жирные блины под громогласное скандирование зрителей они ели на время, приправу выбирали по своему вкусу. В результате через три часа победитель установил рекорд, уничтожив 84 блина. Обессиленные от обильной и длительной трапезы, но не потерявшие куража, участники соревнования уже не могли остановиться. Все семеро скинулись по «красненькой» и назначили призовой фонд в семьдесят рублей тому, кто сумеет поднять еще выше «блинную планку». Оказалось, что достойные соперники в этом виде «спорта» водились не только среди купеческой гильдии. На вызов откликнулся один отставной чиновник из Коломны. Присутствующие и не предполагали, что этот человек уже много лет был великим мастером в данной области. Его даже приглашали в некоторые богатые дома, где он для увеселения публики поглощал блины в неимоверном количестве. Поэтому спустя несколько часов на Большой Морской легко был установлен новый рекорд в 93 блина. Очевидцы говорили, что делал «блиноед» это легко и с удовольствием. И видимо, мог бы съесть еще больше, да вот только в самый разгар действа появился какой-то человек, который буквально за шкирку вытащил из-за стола новоявленного победителя. Последний покорно поплелся за ним по направлению к выходу, не забыв, однако, прихватить с собой честно заработанные денежки. Публика была в недоумении. Послали гонца выяснить, почему было прервано зрелище. Оказалось, что бывший чиновник, уйдя в отставку, в своем немолодом уже возрасте слишком увлекался жирной пищей, в результате чего раз в год ложился в частную клинику своего друга для обследования по причине болезни желудка. В этот раз время пребывания в больнице совпало с праздником Масленицы, и «блиноед» периодически убегал от врачей, чтобы предаться чревоугодию и заодно подзаработать. А суровый человек, который отлавливал его по ресторанам, был тем самым другом-доктором.

Слабительные заплывы

В мае 1899 года на невские берега прибыл известный английский спортсмен-пловец мистер Лоо. Всеобщее признание он получил, когда сумел «без особых приспособлений» переплыть пролив Ла-Манш. И теперь питерская публика с нетерпением ожидала от «героя-бритта» новых подвигов.

Ходили слухи, что «могучее дитя туманного Альбиона», несмотря на плохую погоду, собирается форсировать Неву в ее самом широком месте, возле Троицкого моста. А после того как в прессе появилось сообщение, что в планы г-на Лоо входит пересечь воды Финского залива от Ораниенбаума до Кронштадта, он окончательно превратился в самую популярную фигуру наступающего сезона. Сам же англичанин был чрезвычайно недоволен таким пристальным вниманием к своей персоне. Старательно избегал светских визитов, тренировки проводил в малолюдных местах и, что самое любопытное, самолично готовил себе еду. И если его нежелание общаться списывали на необходимость сосредоточиться перед серьезным заплывом, то последнее обстоятельство объясняли исключительно потребностью соблюдения какой-то таинственной спортивной диеты. Как-то раз у мистера Лоо спросили, каким образом ему удается преодолевать столь серьезные водные препятствия, не кроется ли его секрет в специальном питании. Пловец ответил, что помимо физической подготовки во время больших заплывов ему очень помогают костюм из непромокаемой ткани и фляга с «согревательным напитком», которую он обязательно привязывает к поясу.

Что же касается еды, то для «изолированного» питания у него были веские причины. Оказалось, что один его французский коллега-пловец уже приезжал демонстрировать свое мастерство в Петербург. Он-то и посоветовал Лоо Северную Венецию как место, где не бывает акул и особых морских волнений. Но все же посоветовал соблюдать определенную осторожность. Сам француз легко переплывал Неву по несколько раз туда и обратно, пока какой-то местный купец-барочник не вздумал потягаться с заезжим молодцом. Ежедневно в течение недели между ними устраивались соревнования, в которых первенство неизменно оставалось за железными мускулами и здоровыми легкими француза. Купец был в отчаянии, поскольку его знакомые делали на него немалые денежные ставки и страшно досадовали на купцовы неудачи. Тогда коварный русский соперник подкупил лакея в гостинице, где проживал французский спортсмен, а тот подсыпал рекордсмену в чай средство «ослабляющего действия». И лишь благодаря такой махинации нечестная победа была все же одержана, а оконфузившийся на воде галл спешно покинул столицу. Так что собиравшемуся в Россию Лоо француз настоятельно советовал есть и пить все исключительно собственного приготовления, дабы англичанин не получил, как и он, ударной дозы английской соли в чае.

В общем, поездкой мистер Лоо остался доволен, очередной рекорд установил, петербуржцы оказались весьма приятными людьми, а то, что перед отъездом стянули драгоценный гидрокостюм, — так это ничего, оно и в Англии случается.

Рецепт для коллекционера

Больше ста лет назад проживал в Петербурге один коллекционер. Его страстью было собирательство докторских рецептов. Он считал такое коллекционирование очень интересным, поскольку любой индивидуальный написанный от руки рецепт был уникален сам по себе. За 10 лет ему удалось набрать 6743 рецепта. Впрочем, собирал он не все подряд, а с большим разбором. В его обширной коллекции помимо современных хранились рецепты, выписанные европейскими врачами XVII века, предписания японских, китайских и австралийских медиков. Поиск новых экземпляров он вел через знакомых и музеи. Но самым эффективным способом было отправиться в интересующую его страну и дать в местных газетах соответствующее объявление о «выгодной» скупке рецептов.

Как-то раз, решив пополнить коллекцию восточных рецептов, он отправился в Китай, где с ним произошел поразительный случай. Как всегда, по прибытии он сообщил в прессе о цели своего приезда, но, к его великому удивлению, на призыв никто не откликнулся. Питерский коллекционер не учел, что китайцы — народ бережливый, к бумаге относятся с великим уважением, а написанное на ней и вовсе почитают за реликвию. Поэтому желающих добровольно расстаться с драгоценными письменами не нашлось. Тогда собиратель решил лично отправиться на прием к китайскому врачу, чтобы тот выписал ему рецепт. Выбрав эскулапа подревнее, в надежде заполучить какой-нибудь нетрадиционный рецепт, он пошел к нему за вожделенной бумагой. Каково же было его удивление, когда врачеватель сообщил ему, что обнаружил у него серьезный недуг, лечение которого на протяжении суток потребует полного физического бездействия. Несмотря на оказываемое сопротивление, пациент был накрепко привязан к кровати, и в течение 24 часов ему попеременно ставили то иголки, то какие-то примочки или просто пристально смотрели. Когда его наконец отпустили и выдали столь желанный рецепт, прежней коллекционерской радости он почему-то не ощущал. Правда, при этом чувствовал себя несравненно лучше и с удовольствием заплатил «за труды».

С тех пор интерес к коллекционированию у него постепенно начал исчезать. Вернувшись домой, он нашел человека, сумевшего перевести предписания китайского врача. Оказалось, что собиратель рецептов был успешно излечен от болезни под названием «страсть к накопительству», которая, по мнению китайского доктора, являлась серьезным душевным недугом.

Рецепт из Китая стал последней жемчужиной редкой коллекции, которую утративший к ней всякий интерес собиратель отдал какому-то музею, где она благополучно и пропала.

Проклятая мумия

В конце XIX века в Петербурге появилась мода украшать свои гостиные всевозможными музейными редкостями. В столице постоянно проводились аукционы, все время продавались какие-то раритеты. Каждый внезапно разбогатевший купчик стремился приобрести что-нибудь эдакое, дабы прихвастнуть перед гостями.

Потому ничего не было удивительного в том, что увлекшийся древностями купец Елизаров приобрел, будучи в заграничном вояже… настоящую египетскую мумию. Как ни убеждали его в том, что на всех покойниках из страны пирамид лежит проклятие и связываться с ними не стоит, купец был непреклонен. «Желаю, — говорил он, — гостей своих удивить да напугать».

Уже возвращаясь в Россию, купец в первый раз призадумался над тем, что ему сказали про «древность египетскую». Поезд, на котором он ехал, ломался через каждый час, а в конце концов сошел с рельсов, едва не погубив всех пассажиров. Пока в панике собирали вещи, искали экипаж, какие-то неизвестные воришки умыкнули почти весь багаж путешественника, оставив ему лишь мумию. С трудом добрались до гостиницы. Но и тут неприятности не перестали преследовать купца: мало того что гостиница оказалась грязной и для жизни богатея непригодной, так и слуга Парамошка, прежде державший себя в строгости, перебрал с напитками в местном трактире. В пьяной потасовке его «изрядно повредили», так что передвигаться самостоятельно, а уж тем более за хозяином своим ухаживать он был совершенно не в состоянии.

Усталый и осунувшийся Елизаров с грехом пополам и с мумией, которую все-таки жалко было бросать, добрался до границы государства российского. И накрепко застрял на таможне. Дело в том, что таможенные чиновники, принимавшие груз, пришли в полное недоумение и растерянность. В списках тарифов о мумиях ничего не говорилось, а значит, и неизвестно было, какую пошлину взимать с ее владельца. Вовсе без пошлины, конечно, странный багаж пропустить было нельзя. Измученный купец попытался было выдать ее за своего давно усопшего родственника, которого он везет в родной земле упокоить. Но чиновники ему попались начитанные, про Египет слышавшие и мумию на картинках видевшие. Долго судили и рядили, с высшим начальством советовались, наконец вынесли вердикт: отнести мумию к разряду… консервов. Довольные тем, что сложная ситуация разрешилась, таможенники, недолго думая, приписали владельцу еще и крупный штраф — на «египетской консерве» не значился срок хранения.

Думая, что на этом его неприятности закончились, Елизаров вернулся домой и с ужасом узнал, что стараниями «преданного» управляющего он поставлен на грань разорения. Тут он окончательно уверовал в «сказки» о проклятии египетском и поспешил от мумии избавиться, выставив ее на аукцион. Цену ей назначил смехотворную — меньше чем за какую-нибудь плохонькую бронзовую статуэтку. Однако и по дешевке брать египетского покойника никто не захотел. Так бы и лежала мумия в здании, где проводился аукцион, если бы спустя несколько дней там не приключился пожар. Много добра сгорело, картин, ценностей, а вместе с ними сгинула и мумия — к большой радости купца, у которого с этого дня все дела на лад пошли.