Предисловие к изданию в мягкой обложке
Предисловие к изданию в мягкой обложке
Вот как кончится мир:
Не взрыв, но всхлип[1]*.
Ничто в мире не исчезает окончательно и бесповоротно. И ни один уважающий себя комментатор не станет предрекать полного прекращения деятельности, процветавшей на протяжении двух столетий и продолжающей пользоваться всеобщим признанием. В конце концов, ведь даже бокс без перчаток и велосипеды с колесами разной величины все еще популярны в узком кругу людей, хотя с развитием цивилизации и то и другое безнадежно устарело.
Так что если горизонты информационной революции и позволяют нам делать какие-то уверенные прогнозы, то лишь в отношении того, что публичное исполнение классической музыки в той или иной форме, в том или ином объеме обязательно сохранится. Столь же очевидно, однако, и то, что ежевечерние концерты и оперные спектакли в весьма недалеком будущем перестанут быть той центральной и важнейшей особенностью городской жизни, каковой они были на протяжении последних двух с половиной веков.
Оснований для такой уверенности много, и они едва ли связаны между собой. Вследствие распространения домашней электронной аппаратуры во всем мире наблюдается сокращение музыкальной аудитории. Завсегдатаи концертных залов боятся выходить в город после наступления темноты, или же их останавливает опасение застрять в дорожных пробках и не найти места для парковки. Новое поколение, выросшее на звуках, препарированных телевидением, и вскормленное в предприятиях быстрого питания, не способно воспринимать неспешную велеречивость симфонии, длящейся целый час. С разрушением старого семейного уклада исчезла и традиция семейного музицирования. Преподавание музыки, хотя и сохраняющееся в системе государственного образования, стало почти бессмысленным в свете политкорректной тенденции равного отношения ко всем видам музыки — утонченной и примитивной, коммерческой и духовной.
Последствия сокращения аудитории и упущений в образовании достаточно серьезны сами по себе — хотя бы в отношении кассовых сборов, а ведь искусство страдает еще и от уменьшения государственного финансирования, урезания субсидий со стороны бизнеса, от резкого снижения активности звукозаписывающей индустрии и от всевозрастающей алчности звезд музыки и их менеджеров. Взятые вместе, эти обстоятельства ускоряют финансовый и структурный крах музыкального искусства.
Музыкальный мир прекрасно осознает эти проблемы, но до написания этой книги они никогда не обсуждались публично. Лидеры музыкальной индустрии, опасаясь заглянуть в будущее, надеялись, что все решится само собой, если никто не будет говорить вслух о неприятном. Оказавшись втянутыми в водоворот системы, при которой даты концертов и записей назначаются на три-четыре года вперед, они стали похожи на команду несущегося прямо на рифы корабля, у которой нет уже времени ни повернуть, ни остановить свое судно. Независимо от того, насколько беспечными или самодовольными показали они себя в прошлом, мы непременно должны чувствовать хоть каплю симпатии к этим подлинным профессионалам, делавшим все, что было в их силах, чтобы удержать музыку на плаву, а теперь оказавшимся в смертельной опасности, среди медленно кружащих акул.
Музыка вела настоящую борьбу за выживание, и те исполнительские и звукозаписывающие компании, которые реагировали на все изменения быстро и решительно, обрели наибольшие шансы пережить наступление нового тысячелетия. Предвидение и смелость обычно вознаграждаются; бездействие всегда рискованно, тем более в ситуации морального упадка. Искусство, вошедшее в эпоху электронных коммуникаций с устаревшим менеджментом, прогнившей моралью и финансовой основой, которая утратила всякую связь с реальностью, словно заигрывало со смертью. Именно так, по сути, я и оценивал состояние классической музыки в конце XX века. Это вовсе не революционная гипотеза, а всего лишь результат осторожного и осмотрительного анализа.
Однако когда в июне 1995 года эта книга впервые увидела свет, музыкальная индустрия отреагировала на нее так, словно моей единственной задачей было провозглашение смерти классической музыки и даже всемерное ее приближение. Вместо того чтобы трезво взглянуть на весь комплекс собственных проблем, узкий мирок деятелей классической музыки с нескрываемой злобой набросился на того, кто публично обозначил эти проблемы. Менеджер одного из ведущих оркестров заявил, что я «известен своей деструктивной позицией»[2] — намекая на то, что я чересчур хорошо осведомлен о ситуации и хочу ухудшить ее открытыми дебатами. Руководители студий звукозаписи классической музыки провели пресс-конференцию, на которой отрицали наличие кризиса в своей отрасли, хотя одновременно они принимали все меры, чтобы скрыть факт самого большого сокращения персонала, проводившегося со времен Великой депрессии[3]*. Агенты, взращивавшие алчность артистов, набрасывались на любого, кто осмеливался заявить о том, что моральные устои классической музыки приносятся в жертву расчетливой выгоде.
Паническая реакция музыкальных критиков, продавцов, менеджеров и самого разного рода прилипал, чья жизнь зависела от работы музыкантов, неожиданно помогла этой книге стать бестселлером. По скромной шкале классической музыки, бестселлером ныне можно уже считать новую запись, если она в состоянии удержаться на верхней строке чартов при продаже всего лишь нескольких сотен экземпляров, или игру знаменитых оркестров в залах, обычно остающихся полупустыми. Классическая музыка стала «эксклюзивной» в самом пренебрежительном смысле этого слова. За какое-то десятилетие она практически исчезла из программ сетевого телевидения. Лучшие из ныне живущих композиторов-классиков известны только горсточке преданных любителей, а звезды, достигшие так называемого «среднего» возраста, отнюдь не проявляют сознательности некоторых рок-знаменитостей, бросающих все свои дела, чтобы собрать деньги на борьбу с голодом в Эфиопии, или летящих в осажденный Сараево, чтобы поднять дух борцов за свободу.
Классическая музыка утратила связь с реальным миром и перестала быть созвучной заботам миллионов людей, нашедших духовную поддержку в других музыкальных формах. Классическая музыка потерпела поражение на всех фронтах. Может быть, эти истины покажутся горькими, но они неоспоримы. Хотя некоторые музыкальные боссы возражали против моей интерпретации тех или иных событий, ни один из приводимых мною фактов не был ни опровергнут, ни подвергнут сомнению.
После того, как улеглись первые страсти, старейшие представители музыкального мира начали в частном порядке благодарить меня за то, что я сумел представить картину в широком историческом контексте и наметил некоторые пути к возрождению. Прославленные дирижеры звонили мне и спрашивали, чем они лично могут помочь восстановлению музыкальной экономики. «Если существуют скандалы, о них лучше знать, — сказал дуайен современных композиторов Дьёрдь Лигети. — Уродливые, отвратительные манипуляции совершаются не только с финансами, но и с нашими душами — те, кто ведет игру с позиции силы, шантажируют нас, заставляя иметь дело с людьми, которым мы не подали бы руки»[4].
Нашлись даже несколько агентов, в интересах конструктивной дискуссии приветствовавших публичное перетряхивание грязного белья. Следует подчеркнуть, однако, что это были представители благородного меньшинства. Крупные агентства оставались такими же корыстными, как всегда. Когда тяжело заболел один талантливый и популярный дирижер, его навестил агент, который принес ему букет цветов, стопку интересных книг — и сообщение о том, что, ввиду снижения нагрузки маэстро, агентство повышает свои комиссионные с 15 до 20 %…
За год, прошедший после публикации книги, появились признаки того, что вялотекущий упадок классической музыки постепенно ускоряется и выходит из-под контроля. Коллапсирующая аудитория уже не в состоянии субсидировать концертную деятельность. В моем родном Лондоне в сезоне 1995/96 года платные места на симфонических концертах, проходивших в Ройял фестивал-холле и культурном центре «Барбикен»[5]*, заполнялись на 61 и 62 % соответственно; в переводе с языка статистики это означало, что одно место из трех постоянно оставалось незанятым. Но на самом деле все выглядело еще страшнее. Оркестры, опасаясь выступать перед пустым залом, неофициально, из-под полы распространяли через медицинские и церковные организации тысячи контрамарок. И чтобы задаром попасть на лучший концерт, вам достаточно было всего лишь позвонить на кухню больницы «Юниверсити-колледж» и позвать к телефону щедрого шеф-повара по имени Фрэнк.
Тем самым организаторы концертов девальвировали творчество ведущих дирижеров (например, сэра Георга Шолти[6]* и сэра Саймона Рэттла[7]*), а с ними — и всю экономику классической музыки. Человек, попавший однажды на концерт задаром, уже никогда не захочет платить за билет; тот же, кто купил билеты, а потом обнаружил, что рядом с ним сидят ничего не платившие «зайцы», будет разочарован вдвойне. На наших глазах происходит подрыв рынка классической музыки, и в это же самое время индустрия умоляет нас поверить в ее жизнеспособность, ее блеск и вечную привлекательность для утонченной элиты.
Конечно, Лондон с его избытком оркестров представляет собой особый случай в общей палате больных классикой, но нельзя отрицать, что залы пустели везде, где исполнялась музыка. В Берлине посещаемость оперных спектаклей упала до 70 %, один оркестр расформировали, а три других насильно объединили. Даже Зальцбургский фестиваль начал испытывать трудности с продажей билетов на свои престижные оперные спектакли. Два лета подряд уровень продаж снижался на 10 % — а ведь в целом опера находилась в более выигрышном положении, нежели оркестры.
Продюсеры классической музыки, работающие в звукозаписывающей индустрии, получили категорический приказ хозяев своих корпораций: добейтесь прибыли за два года или же мы пересмотрим каталоги и закроем студии. Лидер рынка, «Дойче граммофон»[8]*, сократила треть персонала своей штаб-квартиры и бросилась на поиски маэстро, способного вдохновить публику, завоевать и укрепить ее доверие, как это удавалось сделать Герберту фон Караяну. «И-Эм-Ай»[9]*, последняя независимая крупная компания, за пять лет наполовину уменьшила выпуск классики и закрыла отделение в Германии. В то время как угроза продажи этой компании становилась все более реальной, исполнительный директор ее американского отделения Джим Файфилд приносил домой зарплату в шесть с половиной миллионов фунтов[10] — и это при том, что основой промоушена классики на Рождество 1996 года стала не запись новой оперы, а феноменальное снижение цен. Лишь немногие записи продавались достойными тиражами — и это были главным образом архивные компиляции «лучшей музыки всех времен» или же альбомы арий в исполнении сладкоголосых оперных звезд. С точки зрения коммерции, полновесная симфония стала мертвым грузом, и основной концертный репертуар совершенно исчез из студийных планов; традиционная звукозапись, всхлипывая, приближалась к печальному концу.
В общенациональных газетах и на обложках компьютерных журналов; появились объявления о почти бесплатной распродаже компакт-дисков — символов процветания звукозаписывающей индустрии в 1980-х годах. Как только потребители получили возможность скачивать музыку из Интернета на собственные компьютеры, профессиональная звукозапись оказалась перед лицом неминуемой гибели. «Компакт-диск как музыкальный носитель находится на последнем издыхании», — заявил официальный представитель Международной федерации звукозаписи на невеселых публичных слушаниях в Амстердаме[11]. Исследование, проведенное немецким отделением МФЗ, выявило снижение доходов от продаж всех видов звуконосителей и подтвердило, что единственной надеждой отрасли является лицензирование сделок с владельцами средств массовой информации[12]. Людям, отправляющимся в магазины за новейшими записями, не следовало рассчитывать на большой улов.
В той стране, откуда все началось, запись классики оказалась на грани жизни и смерти в тот момент, когда «Декка» отказалась от Кливлендского оркестра, «Филипс» — от Бостонского, «И-Эм-Ай» — от Филадельфийского, а «Дойче граммофон» — от Метрополитен-оперы. Руководители фирм объясняли, что стоимость записей в Америке стала непомерно высокой, а уровень продаж дисков не сможет обеспечить возмещения затраченных на них средств даже за семь лет. В подтверждение своих слов функционеры приводили цитаты из моей книги.
Разоренные расторжением контракта, заключенного еще до начала Первой мировой войны, в период стремительного роста славы Леопольда Стоковского, музыканты Филадельфийского оркестра объявили двухмесячную забастовку. По всем Соединенным Штатам, от Атланты до Сан-Франциско, прокатилась волна возмущения оркестрантов; музыканты распространяли среди слушателей листовки со словами протеста. В сентябре 1996 года симфонический оркестр Сакраменто объявил о самороспуске. Через несколько недель ликвидаторы выставили на продажу музыкальную библиотеку симфонического оркестра Сан-Диего.
В Европе оркестры держались из последних сил, поскольку правительства, больше не имевшие возможности обеспечить достойный уход даже за больными и престарелыми гражданами, стали сокращать субсидирование искусства, начав с классической музыки как сферы, не приносящей значимой электоральной выгоды. Самые большие тяготы выпали на долю провинциальных коллективов Германии и Франции. Итальянские оперные театры были парализованы забастовками, a sovrintendente [13]* один за другим отправлялись на поиски частных спонсоров и сделок на стороне, предпочитая их эфемерным государственным субсидиям и уверенности в завтрашнем дне, обещанной профсоюзами.
Классическую музыку невозможно защитить от влияния социальных факторов и корпоративных интересов. Когда служение обществу становится не обязательным и переводится на временные рельсы, постоянная работа в оркестре превращается в аномалию. Когда Голливуд чихает, у серьезной музыки начинается пневмония. С каждым увеличением на одну десятую отчислений, причитающихся Майклу Джексону по контракту, заключенному его адвокатами с «Сони» (а он получает 42 % от продажной цены каждого компакт-диска, т. е. в 7 раз больше, чем большинство артистов), уменьшается доля инвестиций лейбла в неповоротливую классическую музыку. Там, где процветает Джексон, не остается места для Бетховена. Одним из наиболее тяжелых аспектов кризиса классики стал рост ее зависимости от общих тенденций развития индустрии развлечений.
Те немногие, кому удавалось получать выгоду, работая с классической музыкой, быстро научились ориентироваться прежде всего на прибыль. Одним из самых печальных событий стала отмена на несколько недель оперных выступлений Роберто Аланьи[14]* и Анджелы Георгиу[15]* по причине усталости. Большую часть лета 1996 года новобрачные распевали популярные оперные арии в разных парках, и этот широко освещавшийся в прессе сценический роман принес им немалые дивиденды. Аланья, лучший лирический тенор своего поколения, стремившийся к славе, словно мотылек к пламени свечи, отказался от услуг своего классического агента и перешел под крыло той же менеджерской группы, которая руководила карьерой шансонье Шарля Азнавура.
Все это время Три Тенора[16]* ездили с гастролями по миру, получая по миллиону зеленых за вечер, а музыканты аккомпанировавших им оркестров приносили домой сто двадцать долларов да вымокшую от дождя футболку.
И тем не менее, если события, описанные в книге «Когда замолкает музыка…» [ «Кто убил классическую музыку» — название американского издания книги. — Прим. ред.], рассмотреть в историческом контексте, можно понять, что еще не все потеряно. Развитие постмодернистского образа жизни с его сетью ресторанов быстрого питания и пластиковой утварью не ослабило, а скорее усилило потребность многих людей в душевном комфорте. Массы удовлетворялись искусственно созданными культами и эрзац-искусством; но миллионы тех, кто жаждая чего-то подлинного, неподдельного, находили прибежище в не коррумпированных пока еще уголках классической музыки. Возрастал интерес к средневековой музыке и григорианскому хоралу. Свою публику вновь обрел интимный голос камерной музыки. И впервые с 1945 года проявилась все возрастающая потребность в современной музыке: живые композиторы превратились в признанных оракулов своего смутного времени. Бизнесмены от музыки выхватывали из-под их рук партитуры с еще не высохшими чернилами; рассудочный композитор Лигети дождался, наконец, времени, когда записанными оказались все его произведения, а некоторые фирмы звукозаписи развернули настоящую охоту на композиторов промежуточного стиля, создававших привлекательные коктейли на основе рока и классики.
Будущее классической музыки не представляется безнадежным, и, при условии разрушения системы звезд и восстановления здоровой экономики, она вполне могла бы возродиться. Это возрождение вряд ли будет быстрым или легким, но я, наблюдавший классического пациента в период заболевания, с уверенностью заявляю, что состояние его скорее критическое, чем безнадежное. Нет нужды говорить о том, сколького можно было бы достичь благодаря настойчивости менеджеров и таланту артистов — но только если удастся избежать былой коррупции и не доверять нелепым снадобьям продавцов звезд и шоу-докторов.
Что до меня, то я не вынесу, если всю жизнь мне придется писать об искусстве, которое может прекратить свое существование к тому времени, когда вырастут мои дети. Я вовсе не объявляю о смерти классической музыки, я просто пытался определить масштабы разворачивающейся на наших глазах рукотворной катастрофы и разглядеть за ней более радостное, более здоровое будущее.
Норман Лебрехт
Сент-Джонс-Вуд, Лондон,
1 января 1997 года