Наследие Ленина – сколько партий в одной партии?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Наследие Ленина – сколько партий в одной партии?

В секретных письмах Ленина к съезду партии, которые были предназначены им для обнародования после его смерти, а широкому читателю стали доступны только через полвека, наиболее неожиданным для нас было серьезное опасение Ленина возможности раскола партии на фракцию Троцкого и фракцию Сталина. Более того, из писем Ленина становилось ясно, что такой раскол уже является фактом и нужно только не допустить, чтобы он расколол всю партию снизу доверху.

Очевидно, деление на две фракции стало уже реальностью на верхних уровнях партийной иерархии, но партия как целое не могла расколоться хотя бы потому, что низовые организации не в состоянии были осмыслить, о чем спорят вожди. На заводах члены партии в начале 1920-х гг. составляли 3–5 % коллектива, наибольший процент – среди печатников и деревообработчиков, а не классических «пролетариев» – металлистов или шахтеров. На селе в партячейку входило нескольких человек в волостном центре – председатель волисполкома, может, милиционер, учительница, да еще один-два крестьянина из демобилизованных. Три четверти членов партии имели начальное образование, о серьезной разъяснительной работе партии среди населения не могло быть и речи. Зиновьев писал позже, что перелом в настроениях рабочих в интересах РКП наступил только 1923 г.;[315] трудно сказать, в самом ли деле тогда поддержка коммунистов рабочими стала массовой.

Л. Д. Троцкий

И. В. Сталин

Внутри партии в конце Гражданской войны усилилась враждебность рядовых партийцев к партийно-государственной верхушке. В условиях невероятной бедности раздражало имущественное неравенство в партии: высшие руководители получали по 17-му разряду, как наиболее квалифицированные рабочие. Какой на деле существовал разрыв между наиболее и наименее обеспеченными слоями общества, судить трудно, поскольку обеспеченность измерялась не обычными доходами, а причастностью к государственным «пайкам» и большому числу нерегистрируемых привилегий в невероятно нищей стране. В сравнении с будущими масштабами бюрократического перерождения это неравенство может показаться смешным, но для тогдашней идеологии партии-братства и тогдашнего голодного и аскетического быта выделение властной «комиссародержавной» верхушки составляло крайне опасную угрозу партийной солидарности.

В сентябре 1920 г. этот вопрос оказался в центре внимания партийной конференции (доклад Зиновьева), а в № 21 «Известий ЦК РКП(б)» было напечатано письмо ЦК ко всем членам партии по поводу «верхов» и «низов». Это стоит подчеркнуть, потому что позже болезненная суть проблемы маскировалась марксистской риторикой относительно «роли профсоюзов». В январе 1921 г. ЦК обращался ко всем членам партии: «Всем организациям Р. К. П. С целью полного всестороннего ознакомления и изучения вопроса о «верхах» и «низах» Ц. К. предлагает всем организациям нашей партии посылать в секретариат ЦК материалы, которые касаются этого вопроса. Секретарь ЦК Н. Крестинский».[316] Эти противоречия нашли выражение в чисто догматической «профсоюзной дискуссии», которая утаивала расхождения в партии относительно отношений государственно-партийной властной бюрократии с партийными и внепартийными массами.

Среди предложений Ленина очередному XIII съезду партии сам он больше всего был заинтересован в реорганизации так называемого Рабкрина, или РКИ (Наркомата рабоче-крестьянской инспекции), и расширении состава ЦК. Эти предложения должны были не только устранить угрозу раскола партии, но и создать главные предпосылки для решения стратегических задач развития «мировой революции». Перейдя от усовершенствования аппарата к стратегии мировой революции, Ленин заканчивал последнюю свою статью словами: «Вот о каких высоких задачах мечтаю я для нашего Рабкрина».[317]

Переход к НЭПу и улучшение экономической ситуации после голодного 1921 г. несколько уменьшили напряженность, но возникала новая угроза – распространение в партийных рядах коррупции, которая быстро развивалась.

Обратим внимание в первую очередь на то, что единственным организационным, кадровым мероприятием, предложенным Лениным, было освобождение Сталина от должности генерального секретаря ЦК РКП(б). Обратим также внимание, что наркомом РКИ, учреждения, которое было так беспощадно раскритиковано Лениным и с реформой которого он связывал так много далеко идущих надежд, был Сталин. Вполне понятно, что во времена коммунистического режима о сути предложений Ленина промолчали. А затем все вдруг стало неинтересным.

Что же предлагал Ленин съезду?

В статье «Как нам реорганизовать Рабкрин» Ленин предлагает съезду избрать 75–100 членов Центральной контрольной комиссии (ЦКК) «из рабочих и крестьян».[318] В секретном письме к съезду, где Ленин давал характеристики своим ближайшим соратникам и писал об угрозе раскола, он для достижения партийного согласия предлагал также ввести рабочих в состав ЦК. Комбинация аппаратной партийно-государственной диктатуры с непосредственным контролем за деятельностью «верхов» прямых представителей «низов» – «товарищей рабочих» – должна была стать могучим средством противодействия «бюрократизации» партийно-государственного аппарата. Без такой комбинации Ленин считал недостижимыми цели мировой революции и сомнительным именно существование «пролетарского государства» во враждебном окружении.

Советы Ленина были учтены. Правда, в состав ЦК «рабочих от станка» не избрали, но представительство рабочих в ЦКК было обеспечено. Что ничегошеньки не изменило в сущности партийного авторитаризма, потому что подобрать политически малообразованных и несамостоятельных трудящихся для декорации твердой власти не составляло труда.

Ленин в 1917 г. писал об «уничтожении парламентаризма», потому что видел в нем лишь прикрытие настоящей политики – «настоящую государственную работу делают за кулисами и выполняют департаменты, канцелярии, штабы. В парламентах только болтают со специальной целью обмануть “простой люд”».[319]

«Все народное хозяйство, организованное как почта, с тем, чтобы техники, надзиратели, бухгалтера, как и все должностные лица, получали жалованье не выше «заработной платы рабочего», под контролем и руководством вооруженного пролетариата (курсив мой. – М. П.), – вот наша ближайшая цель».[320] Эти и другие пассажи из «Государства и революции» были самой чистой утопией, и не понимал этого, кажется, один Ленин. Слепая вера в братство «товарищей рабочих» застилала глаза и фанатичному вдохновителю Октябрьского переворота, и умирающему вождю государства красного якобинства. Он гнал от себя мысль, что «под контролем и руководством вооруженного пролетариата» реально значит «под контролем армии и Чека», которые находятся, в свою очередь, под чьим-то контролем, – и вся дело в том, кто и как будет выступать «от имени всего общества», всех контролировать и осуществлять за кулисами «настоящую государственную работу». Жизнь дала ему перед смертью последний жестокий урок: он оказался в плену у своего «серого кардинала», который полностью отрезал его от мира и не давал ему даже газеты.

Ленин искренне верил, что каждая кухарка может руководить государством в том смысле, что «капитализм упрощает функции «государственного» управления, позволяет отбросить «начальствование» и возвести все дело к организации пролетариев (как господствующего класса), которая от имени всего общества нанимает «рабочих, надзирателей, бухгалтеров»[321] (курсив мой. – М. П.).

В том, что касалось государства, Сталин совершенно сознательно воспринимал и Маркса, и Энгельса, и «Государство и революцию» Ленина как утопическую романтику.

Следы его размышлений остались на полях марксистских книг из его библиотеки. Подчеркнув в энгельсовской «Критике Эрфуртской программы» фразу о том, что можно представить мирное врастание старого общества в новое в странах, «где народное представительство сосредоточивает в себе всю власть», Сталин пишет: «“Можно представить?” Нет, это неверно». Против фразы Энгельса о демократической республике как специфической форме диктатуры пролетариата Сталин пишет: «А Парижская коммуна? Теперь уже это неверно. Теперь нужно говорить о Советах». На полях книги Каутского «Пролетарская революция и ее программа» (Берлин, 1922) против характеристик демократической республики Сталин пишет: «Дурак. При буржуазной революции дело ограничивалось достройкой уже существующего государства, [тогда как] пролетарской революции придется создавать новый принципиально тип государства».[322]

При чем здесь Советы, Парижская коммуна? Неужели для Сталина так много значило то обстоятельство, что теперь в избранных непосредственно рабочими и крестьянами советах сосредоточена власть, которая принадлежит в демократиях представительским органам? Глупости! Советы Ленин расценивал как средство самоуправления рабочих масс. По поводу аналогичной фразы Троцкого («Терроризм и коммунизм», Пг., 1920) о «самоуправлении производителей» Сталин замечает на полях: «Без будущности».[323] А на обложке книги Ленина «Государство и революция» (М.,1923) Сталин написал: «Теория изживания [государства] является гиблой теорией!»[324] Следовательно, Сталин понимал «советскую власть» совсем не как непосредственную диктатуру производителей, совсем не как самоуправление рабочего класса.

Для Сталина «новый тип государства», который прятался за словами о «советской власти» и «Парижской коммуне», совсем не означал какого-то типа выборности или подотчетности (ответственности). С революционных времен он сохранил только замаскированную властными декорациями партийную диктатуру, якобы избранную массами, «трудящимися классами».

На XII съезде партии (март – апрель 1922 г.) Каменев предложил реорганизовать секретариат ЦК, учредив должность генерального секретаря, и избрать на эту должность Сталина. Состав политбюро был расширен с пяти до семи членов, в него вошли Ленин, Троцкий, Каменев, Зиновьев, Сталин, Рыков и Томский, кандидатами в члены – Молотов, Калинин и Бухарин.

Сталин легко пошел на самую «демократическую в мире Конституцию», поскольку предоставлял «советам» только декоративную и идеологическую роль. «Новый тип государства» заключался в ликвидации гражданского общества с его многопартийностью и ликвидации распределения функций между законодательной, исполнительной и судебной властью. «Советская власть» – означает не демократия.

20 июля 1922 г., после инсульта, который случился у Ленина 29 мая, политбюро решило допускать посетителей к Ленину только по особому разрешению и назначило Сталина ответственным за лечебный режим Ленина. Другими словами, Сталин с лета 1922 г. взял под контроль общение Ленина с партийным окружением. 14 сентября Каменев назначен заместителем Ленина как председателя Совета Народных Комиссаров (СНК) и Совета труда и обороны (СТО). Он же председательствовал на заседаниях политбюро.

23 декабря, во время ремиссии, Ленин начал диктовать заметки для прессы и строго секретные рекомендации партийному съезду, которые надлежало опубликовать только после его смерти. Там, в частности, был совет отстранить Сталина от руководства секретариатом ЦК. Стенографистка рассказала о письмах заведующей секретариатом Ленина Фотиевой, а та все докладывала Сталину. На это время ему уже принадлежала фактически власть в партии, о чем партия и государство не догадывались.

На XIII съезде (в апреле 1923 г.) зачитывались приветствия трудящихся, которые отражали реальный авторитет высших партийных вождей. «Крестьяне и рабочие Ярославского уезда выражают свою искреннюю преданность вождям нашего освободительного движения: тов. Владимиру Ильичу Ленину, великому народному вождю Красной армии тов. Троцкому и всем соратникам нашей большой грозной армии – тт. Зиновьеву, Каменеву и вам всем товарищам вместе!» «Да здравствует наш мировой вождь тов. Ленин! и наши железные вожди тт. Троцкий, Зиновьев и Каменев!»[325] Сталин был спрятан среди тех товарищей, что где-то там «вместе». Тов. Троцкий стал «железным вождем» вообще, оставаясь во главе Реввоенсовета, то есть пятимиллионной армии, которая находилась в состоянии демобилизации.

Ленин в гробу

Известны и политический механизм борьбы Сталина за власть, и интриги и «подковерный» характер кремлевской истории этой эпохи, и ее идеологическое оформление в серии догматических «дискуссий», которые перерастали в религиозно-идеологические схизмы. Новой структурной политике служили два нововведения, осуществленные по инициативе Ленина X партсъездом: запрещение фракций и осуждение «рабочей оппозиции» как «анархо-синдикалистского уклона» в партии. Члены оппозиции могли теперь остаться в партии лишь при условии «признания ошибок», то есть политического самоубийства. Через три года по предложению Дзержинского было принято решение сообщать ГПУ обо всех фактах подпольной фракционной деятельности в РКП. Это в совокупности составило ту социальную технологию, которая впоследствии позволила образовать на руинах революции сталинский тоталитарный режим.

До конца своих дней Ленин оставался вождем, но не диктатором. Восприятие его как харизматичного лидера и даже мессии довело до того, что его не похоронили в земле, как всех покойников, а оставили среди живых; сухенький труп его ежедневно жадно осматривали тысячи сограждан, а мозг правоверные материалисты, наивные по-варварски, оставили законсервированным в специальном научном заведении, чтобы изучать анатомические тайны марксистской гениальности.

Ситуация в партии Ленина с точки зрения природы созданного им режима чрезвычайна и неповторима.

Власть большевиков была не диктатурой Ленина или Ленина – Троцкого, это была диктатура Партии. Преданность Партии не только допускала несогласие с Вождем, но и требовала честности и откровенности при обсуждении проблем перед принятием решения. Запретив фракции как внутрипартийные группировки с отдельной дисциплиной, Ленин надеялся, тем не менее, сохранить в партии свободу слова и мысли в рамках марксизма и партийной программы.

Наивность самого Ленина, который обратился «к партии» с завещанием переместить Сталина в аппарате – и не был услышан, хотя Сталин дважды, в 1924-м и 1925 г., подавал на пленумах ЦК заявление об отставке; наивность его ближайших сотрудников, которых одного за другим политически уничтожил Сталин якобы во имя единства партии, заключалась в том, что они не поняли принципиальную разницу между партией, которая борется за власть, и партией, которая власть захватила. Притом власть безраздельную и абсолютную.

В разгар партийного скандала, который назывался «дискуссией», на пленуме ЦК и ЦКК 23 октября 1927 г., Сталин мог уже ответить мертвому Ленину: «Да, я груб, товарищи, относительно тех, кто грубо и вероломно раскалывают партию. Я этого не скрывал и не скрываю. Возможно, что здесь требуется определенная мягкость относительно раскольников. Но это у меня не выходит».[326] И получил единодушную поддержку подавляющего большинства. Его приветствовали люди, которые имели власть «на местах» и у которых тоже «не выходило» иначе, как кулаком, люди, для которых «единство партии» было основой существования и прикрытием собственного хамства.

И. Сталин у гроба В. Ленина

На протяжении 1921–1928 гг. действовала система диктатуры партии, в рамках которой обсуждение и принятие решений требовало определенного процедурного демократизма. В более позднем восприятии все дискуссии относительно направлений политики партии приобрели сакральный характер, в освещении сталинских идеологов все вертелось вокруг священной проблемы «возможности построения социализма в одной отдельной стране». В действительности вопросы, на которые Троцкий, Каменев, Преображенский, Радек, Бухарин и другие предлагали разные ответы, непосредственно касались очень практических вещей. Если абстрагироваться от партийной идеологической схоластики, то шла речь о том, что узкий внутренний рынок не позволял развивать тяжелую индустрию теми темпами, которых бы хотели правящие круги. Все дискуссионные вопросы были в действительности сугубо деловыми, и обсуждались они с цифрами в руках при участии специалистов на заседаниях Госплана, в научно-практических дискуссиях, на страницах прессы. Обсуждения были открытыми, и цифры, включая данные о резервах Госбанка, внешней и внутренней торговле и запасах золота, были открытыми. Бывшие меньшевики и кадеты, а в настоящее время советские инженеры, экономисты и финансисты спорили с Рыковым или Дзержинским о ценах, налогах и «контрольных цифрах» (плановых показателях на следующий год), власть то отступала перед натиском рынка, то принимала жесткие меры – но без нарушения рыночного равновесия. Только после Великого перелома сама идея равновесия была осуждена идеологически.

Но такая система управления требовала высокого профессионализма, и бывшие меньшевики – Громан, Попов и другие руководители Госплана – оказывались лучше подготовленными к решениям и спорам, чем партийные догматики-«экономисты».

Аппаратчик Сталин прибирал к рукам все больше и больше реальной власти в кабинетах Кремля. Но политически он ни во времена Ленина, ни теперь ничем не выделялся. Во второй половине 1920-х годов партийное руководство «выполняло завещания Ленина» в русле той идеологии, которую обосновывал Бухарин. Сталина как «теоретика» тогда не было слышно, все критические стрелы оппозиция направляла против Бухарина. На протяжении 1922–1926 гг. особой позиции у Сталина просто не было.

Критические замечания Ленина по адресу Бухарина касались тем самым и Сталина, который поддерживал молодого идеолога как организатор. Ленин чувствовал, что его фракция, в которой главную роль играют уже не прежние коллеги Зиновьев и Каменев, а «не полностью марксистский» теоретик Бухарин и зловещий молчун Сталин, теперь уже не его фракция. И в чем-то существенном он все больше пытался найти поддержку у Троцкого.

Ленинская характеристика Сталина была сугубо личностной, а не политической – и именно это послужило основанием для того, чтобы оставить того на посту генсека. В среде, которая его близко знала, он был мерзавцем, но нашим мерзавцем (в разговоре с Каменевым Бухарин называл его Чингисханом). Политически Сталин был в строю – именно потому, что формулировал политическую линию не Сталин, а Бухарин.

В одном вопросе Сталин явно разошелся Лениным, а Ленин искал и не нашел поддержки у Троцкого. Речь шла о защите оскорбленных Сталиным и Орджоникидзе грузинских коммунистов и вообще о «так называемом СССР», как позволил себе высказаться Ленин.

Характерно, что перед НЭПом Ленин полностью поддерживал в этом вопросе Сталина, а в последние месяцы жизни резко повернул к его противникам. Когда в 1920 г. РСФСР подписала договор с независимой меньшевистской Грузией, Ленин, конечно, относился к нему, как к листку бумаги. Как писал позже Троцкий, расхождения между Лениным и Троцким, с одной стороны, и, с другой стороны, Сталиным и его закавказской командой – Орджоникидзе, Кировым и другими – были таковы: Ленин и Троцкий хотели, чтобы оккупация Красной армией закавказских национальных государств выглядела как братская помощь восставшим рабочим и крестьянам, а Сталин готовил нормальное военное вторжение. После оккупации Азербайджана, Армении и Грузии, чтобы преодолеть сопротивление национальных компартий, начали создавать Закавказскую федерацию – посредника между национальными республиками и Москвой, и Ленин полностью поддерживал эти инициативы Сталина и Орджоникидзе.

А сопротивление национальных коммунистических правительств, особенно Грузии, было достаточно энергичным. Несмотря на беспорядок в меньшевистской Грузии, все же грузинские деньги не были такими пустыми, как российские «лимоны». Как ни бедствовала Грузия, а голода в ней не было. А на границах с Кавказом накопились тысячные толпы беженцев из голодной России, которые искали здесь тепла и куска хлеба и несли еще и тифозных вшей. Попытки закавказских республик как-то отгородиться в границах получали суровую оценку Москвы как национал-уклонизм. И принципиально Ленин не возражал против политики Сталина и Орджоникидзе.

Дело в корне изменилось с «пересмотром нашей точки зрения на социализм». Теперь симпатии Ленина все больше были на стороне Буду Мдивани и других противников Сталина в Тбилиси. Вспышка страстей наступила, когда с очередной проверкой в Тбилиси приехал Рыков. На квартире у Орджоникидзе состоялась встреча с одним из местных большевиков, тот что-то сказал Орджоникидзе по-грузински, а вспыльчивый Серго ударил его в лицо. Ленин возмутился и требовал санкций против Орджоникидзе. В один из моментов, когда Ленину стало полегче и Крупская разговаривала с ним на политические темы, она рассказала ему о том, как по-хамски обращался с ней Сталин несколько месяцев назад. Ленин в гневе порвал со Сталиным всякие личные отношения и обратился за помощью к Каменеву и Зиновьеву.

30 декабря 1922 г. был подписан «Союзный договор» – документ, который положил начало существованию супердержавы СССР. Ленин в это время был уже очень больным, и на подготовку образования СССР влиял мало. Сама идея «союзного» государства не вызывала у него энтузиазма, хотя Ленин не был и решительным противником сверхгосударства.

Согласно представлениям о последующей судьбе мировой революции, наиболее соответствующей формой организации власти были формально независимые республики, объединенные общностью коммунистического партийного руководства – Коминтерна, за которым стояла РКП(б).

Конфликт по поводу преследований грузинских коммунистов отражал изменение позиций Ленина, не понятое большинством его окружения.

5 марта 1923 г. Ленин попросил Троцкого о поддержке в национальном вопросе, а на следующий день тот опубликовал тезисы о руководстве промышленностью. Троцкий думал о других, на его взгляд, более масштабных делах. 8 октября 1923 г. он написал из Кисловодска письмо в политбюро по поводу партийной демократии, 15 октября появилось «заявление 46-ти» сторонников Троцкого, которых отстранили от руководящих постов. На защиту грузин выступил один Бухарин.

Невозможно было представить Германию автономией в составе РСФСР или даже союзной республикой, а именно так выглядело дело после образования Советского Союза («Да здравствует СССР от Рейна до Тихого океана», – писалось в 1923 г., году запланированной революции в Германии). Еще менее реален был подобный лозунг относительно Турции, Китая или Индии.

Однако изменение позиций партии относительно статуса национальных республик, предопределенное «коренным пересмотром точки зрения на социализм», получило официальное закрепление в решениях XIII партсъезда относительно «коренизации» национальных компартий, в частности «украинизации» компартии и власти в Украине. Именно это партийное решение создало условия для украинского «Расстрелянного возрождения». На материалах Украины можно было бы ярче всего показать разницу между ленинской политикой политического расстрела «буржуазных интеллигентов» и той плюралистической политикой, которая утверждалась в 1923–1926 гг. В Украину вернулось много видных демократических лидеров УНР, созданы были необходимые условия для развития национальной культуры. Решение национальных проблем в период НЭПа соответствовало политическим идеям Ленина и Бухарина, а не радикальной линии Сталина. Сталин и его сатрап Каганович в эти годы выступали как покровители «возрождения».

Следует учесть догматический характер партии, и в связи с этим – не стоит доверять политической риторике, которая якобы объединяла всех под крышей марксистско-ленинских установок. За фразеологией в марксистских течениях нередко стояли абсолютно разные идеология и политическая культура. Какая же именно культура стояла за политическими фракциями в партии большевиков?

Борьба между группировками в руководстве российских коммунистов после смерти Ленина была, безусловно, личной борьбой за власть между группками лидеров, которые остались без авторитетного вожака.

Можно выделить четыре группы лидеров и четыре фракции, которые постепенно вступали в борьбу за власть, пока абсолютным победителем не стал Сталин.

В первую очередь это – группа лично ближайших к Ленину партийных консерваторов – Каменев, Зиновьев, Крупская и другие вожди старого пошиба. Это они позвали к власти Сталина в расчете на то, что смогут его вовремя прибрать к рукам. Ничего, кроме старых лозунгов, эти люди за душой не имели, и до них не дошли даже основные идеи последних статей и политических заметок Ленина.

Другой группой была группа молодых лидеров, которая представляла военно-революционную культуру. Лидером этой группы стал Троцкий. Быстро испытав на собственной шкуре несправедливость диктатуры, «троцкисты» стали самыми выразительными представителями антибюрократической оппозиции.

Сталин опирался на партийных консерваторов младшей генерации, провинциалов (в первую очередь кавказцев), которые, храня революционный запал и революционную фразеологию, стремились более прочно устроиться в новом государстве в мирных условиях.

Наконец, наиболее умеренные молодые лидеры обнаруживали самую лучшую культурно-политическую ориентацию в ситуации и были более всего подготовлены к спокойной конструктивной работе. Среди этой группы сильными были модернистские настроения, что отражало скорее открытость к кардинальным изменениям культурных и политических парадигм, чем какие-либо сверхсовременные предубеждения.

Трения между этими политическими и культурными силами были использованы Сталиным для постепенного устранения всех «чужих» от руководства.

А. И. Рыков

В практических вопросах «нэповская» и реформистская политика находила поддержку, как известно, в первую очередь у заместителя председателя, а после смерти Ленина – председателя Совнаркома А. И. Рыкова. Этот маленький, худощавый, очень больной человек преданно служил партии в подполье, всегда иронически относился к высоким идеологическим материям, а с переходом к НЭПу стал энтузиастом умеренной рыночной политики. К сожалению, уже тогда он был постоянно под хмельком, а после политического поражения стал совсем алкоголиком, что позволило Сталину легко его сломать.

Ф. Э. Дзержинский

Теперь, после публикации архивных материалов, исследователи с некоторым удивлением констатировали, что решительным сторонником НЭПа был Дзержинский, который по совместительству возглавлял Высший совет народного хозяйства (ВСНХ). Еще одним видным реформистом был красный генерал Фрунзе, после устранения Троцкого от руководства армией возглавивший Реввоенсовет республики (РВСР).

Текст знаменитой резолюции ЦК о литературе 1925 г. писал Бухарин. Суть этой резолюции заключалась в том, что партия отбросила претензии отдельных группировок на монопольное представительство пролетариата в литературе и поддержала разнообразие литературных и других художественных организаций. Именно Фрунзе возглавил комиссию по изучению состояния дел в литературе, которая подвела итоги дискуссии 1924–1925 гг. и разработала самый либеральный идеологический документ в истории большевистской партии. Участие Фрунзе в подготовке резолюции может объясняться еще и тем, что он был лично давно дружен с главным защитником «попутчиков» – О. К. Воронским. В сущности, резолюция солидаризировалась с позицией Воронского; это уже после разгрома «правых» Воронского объявили троцкистом.

Контроль за литературой, в том числе и со стороны ОГПУ, существовал и в эти годы, но тогда можно было успешно побороться за себя. Так, у Михаила Булгакова 7 мая 1926 г. во время обыска была изъята рукопись «Собачьего сердца». Писатель, однако, требовал возвращения текста, угрожая выходом из Всероссийского союза писателей, и ему – прежнему белому офицеру-врачу! – рукопись в ГПУ вернули. Его пьеса «Дни Турбиных» в 1926 году прошла в МХАТе с невероятным успехом. Партийная пресса оценила ее как белогвардейскую, а 24 сентября 1926 г. Агитколлегия МК ВКП(б) по представлению главреперткома решила запретить пьесу, поскольку она «носит политически вредный характер» и содержит «идеализацию белой гвардии». Но благодаря сопротивлению руководителя МХАТа К. С. Станиславского и лояльности А. В. Луначарского пьеса была спасена.[327] Только в 1929 г. «Дни Турбиных» были запрещены к постановке.

Бухарин, как левый революционер, как человек, идеологически близкий к Богданову, был сторонником особой «пролетарской литературы». Идеолог реформизма, он был плюралистом и сторонником гражданского общества. Анализируя выступления Бухарина по этому поводу, С. Коэн пишет: «Пока у него была такая возможность, он способствовал деятельности независимых «добровольных организаций», которые могли бы заполнить «вакуум» между партией-государством и народом… Бухарин, очевидно, надеялся, что тысячи таких «народных ассоциаций», помимо того, что они станут преградой против новой бюрократической тирании, могли бы исправить вред, вызванный «вырождением социальной структуры» в 1917–1921 гг., связать роздробленную нацию в единое общество, расширить и укрепить народные основы большевистской диктатуры».[328] В качестве таких органов «красного гражданского общества» Бухарин рассматривал и сеть газетных корреспондентов, в частности «селькоров».

Михаил Булгаков

В какой мере такой плюрализм отражал позиции Ленина? Возвращаясь к этому вопросу, можем поискать ответ на него не в общих политических декларациях, а в личных литературных вкусах Ленина и Бухарина.

Если говорить о ленинских вкусах, то их полностью характеризует любовь вождя к поэзии Демьяна Бедного. Не тех вульгарных частушек и лубочных подделок под народный вкус («Все в ряды большевиков! Эх-ма! Напирай на кулаков! Эх-ма!»), которые Ленин оценивал как потакающие вкусам масс и не ведущие их вперед, – а возвышенные и простые маршевые стихотворения типа: «Осада, осада! Бойцы Петрограда, победу решаете вы!» Как вспоминала Крупская, больной Ленин часто просил почитать ему такие стихотворения Бедного.

Демьян Бедный

Квартира Демьяна Бедного в Кремле была чем-то вроде большевистского салона. Ленин, заходя к Демьяну, в прихожей умышленно говорил громко, если у хозяина были гости, – чтобы они успели спрятать водку. Бедный сопровождал поезд Троцкого на фронтах войны, и к 30-ти годам у него был свой вагон. Именно после слов своего «стального союзника» Троцкого относительно будущего «пролетарской литературы» в приветствии журнала «Молодая гвардия»[329] Демьян Бедный писал:

 Быть можно крепким коммунистом,

И все-таки иметь – культурою былой —

 Насквозь отравленный,

 разъеденный, гнилой

Интеллигентский зуб со свистом.

 Как часто в жар меня бросало, то в озноб,

Когда перед мной литературный сноб

 Из наших же рядов с искательной улыбкой

Пихал восторженно в свой

 растяжимый зоб

«Цветы», взращенные болотиною зыбкой.

Последнее в своей жизни интервью Демьян Бедный давал твердокаменному реакционеру-«кочетовцу» Дымшицу – во времена борьбы Хрущева с интеллигентским «формализмом» он был близок к настроениям журнала «Октябрь».

Стоит вспомнить, что Бухарину нравились Борис Пастернак и Осип Мандельштам! Он принадлежал к тем, кто «восторженно пихал в свой растяжимый зоб «цветы», взращенные болотиною зыбкой», – невзирая на то, что Бухарин ожидал чего-то чрезвычайного именно от «пролетарской литературы».

Борис Пастернак

За партийными дрязгами и непрочными союзами лидеров оппозиции пряталось глубинное расхождение, которое так и не приобрело четкого оформления в годы НЭПа. Ленинско-бухаринская политика сосуществования с «мелкой буржуазией» могла положить начало оформлению новой идеологии мирного сосуществования разных классов и разных культур. Процесс этот, однако, был грубо прерван эпохой Великого перелома.

Ленин боялся натиска примитивных и вульгарных, политически и теоретически недозрелых молодых партийных сил, олицетворением которых он считал Троцкого и Бухарина. Марксистский ортодокс и твердый консерватор революции, носитель революционных традиций народнической интеллигенции, Ленин постиг своим сильным умом, что последующий победный ход революции может опираться не на западноевропейский пролетариат, а на Азию. Он рано стал реальным политиком «скифства», воспетого Блоком. И потому – вдохновителем решительных изменений в стратегии «мировой революции».

Способной на такие решительные изменения политической ментальности оказалась, однако, и более гибкая и лабильная молодая генерация. Ленин в силу того, что принадлежал к старшему поколению революционеров и не понимал «футуризм» молодежи, отождествлял всех этих ультралевых политических и культурных деятелей «модерна» с самонадеянными комсомольскими грубиянами.

Но в новой генерации соединялись разные и несовместимые течения. Массовую основу ее составляли, действительно, малообразованные искренние бойцы революции или карьеристы из социальных низов, вооруженные партийными билетами. А к этим «кожаным курткам» пытались подладиться полубогемные «антиструктурные» группы новых поколений интеллигенции, смелых мастеров с острым ощущением будущего, которые несли в себе силу брожения, унаследованную от культуры Серебрянного века России.

В свою очередь, старые большевистские партийные кадры, как ни странно, обнаруживали все большую склонность к Троцкому, поскольку он – невзирая на свой «небольшевизм» – оставался революционным лидером, которым был и Ленин в своих планетарных стратегических планах победы социализма. У Ленина с его ориентацией на Восток проклевываются следы евразийского «скифства» – по крайней мере, в предлагаемом им названии государства «Союз республик Европы и Азии». Ленин не любил Европу и, живя на Западе, оставался русским и никогда не работал ни в одной из европейских социал-демократических партий (в отличие от Троцкого). Но все же Ленин – наследник русского западничества, лишенный сентиментального этнического «русапетства» и патриотической ограниченности. Ориентированный долгое время на стандарты и авторитеты немецкой социал-демократии, он с трудом преодолевал свое западничество, – но Востока он не знал абсолютно, и азиатские ориентации его были чисто книжно-газетными.

Новая художественная интеллигенция нашла мощную поддержку в Украине и других республиках у национальной молодежи, которая быстро наверстывала отставание бывших провинциальных окраин империи от столичных культурных ячеек.

Традиционный большевистский революционаризм приобретал черты оппозиционного фундаментализма, обвиняя новый режим в бюрократическом перерождении тем более энергично, чем больше вчерашних лидеров оказывались вне сферы привилегированных пайков, квартир и автомашин с государственными шоферами. И здесь молодежный фундаментализм с его тоской по потерянной романтике нередко совмещался с консервативностью аскетического старшего поколения профессиональных революционеров. Это было серьезной опасностью для режима, потому что коммунизм по идеологической природе является течением эгалитарным, а не элитарным. Формирование привилегированной элиты («бюрократизация») есть, с точки зрения «основ марксизма-ленинизма», тяжкий грех. В то же время концепция «стихийности и сознания» толкала к идеологии и практике элитарного ордена с его закрытостью и «чистотой».

И каждый имел своего «настоящего Маркса» и «настоящего Ленина», именем которого хотел прикрыть собственное видение совсем неясного будущего.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.