13. «Он ясен был» (Этюд о Грибоедове, посвященный 200-летию со дня рождения писателя)
13. «Он ясен был» (Этюд о Грибоедове, посвященный 200-летию со дня рождения писателя)
ЦЕЛИ:
Познакомить учащихся с разносторонней жизнью и творчеством писателя-дипломата.
СОДЕРЖАНИЕ
1. Вступление.
2. Страсти вокруг комедии «Горе от ума».
3. Сцена из романа Ю. Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара».
4. Заключение.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
1) первый ведущий;
2) второй ведущий;
3) первый чтец;
4) второй чтец;
5) Грибоедов;
6) Совесть.
ХОД ВЕЧЕРА
Первый ведущий :
По холодным улицам Петербурга шли люди. У всех у них были серьезные, сосредоточенные лица, все они куда-то спешили. Кроме одного. Это был молодой мужчина, его маленькие близорукие глаза щурились сквозь очки, а тонкие губы были плотно сжаты.
Еще недавно Петербург казался ему родным городом, он тосковал по нему, как по живому человеку. Но что-то произошло, и все изменилось. Что именно, молодой человек еще не осознал.
Мысли, чувства этого человека в каждый момент его существования занимают теперь наше воображение. Тогда они никого, или вернее, почти никого не интересовали.
Первый чтец (читает стихотворение А. С. Грибоедова «Прости, Отечество»):
Не наслажденье жизни цель,
Не утешенье наша жизнь.
О! Не обманывайся, сердце,
О! Призраки, не увлекайте!..
Нас цепь угрюмых должностей
Опутывает неразрывно.
Когда же в уголок проник
Свет счастья на единый миг,
Как неожиданно! как дивно!—
Мы молоды и верим в рай—
И гонимся и вслед и вдаль
За слабо брезжущим виденьем.
Постой же! Нет его! Угасло! —
Обмануты, утомлены.
И что ж с тех пор? —
Мы мудры стали,
Ногой отмерили пять стоп,
Соорудили темный гроб
И в нем живых себя заклали.
Премудрость! Вот урок ее…
Чужих заслонов несть ярмо,
Свободу схоронить в могилу
И веру в собственную силу,
В отвагу, дружбу, честь, любовь!!! —
Займемся былью стародавной,
Как люди весело шли в бой,
Когда пленяло их собой
Что так обманчиво и славно.
Первый ведущий :
Всегда в крови бродит время, у каждого периода есть свой вид брожения. Было в 1820-х гг. винное брожение – Пушкин. Грибоедов был уксусным брожением.
Второй ведущий :
Господин иностранной коллегии надворный советник, полномочный министр Российской императорской миссии в Персии, смертью своей шагнувший в бессмертие Вазир-Мухтар, поэт Александр Грибоедов…
Знаете ли вы, что Пушкин говорил о Вас: «Это один из самых умных людей в России», а Денис Давыдов писал к Ермолову: «Я сейчас от вашего Грибоедова… Мало людей мне по сердцу, как это урод ума, чувств, познаний и дарований».
Впрочем, что значат для вас эти отзывы? Вы знали о себе гораздо больше.
Второй чтец :
9 ноября 1816 г. С. Бегичеву: «… Любезный Степан! Где нынче изволите обретаться, ваше флегмародие? Не знаю, что подумать о тебе; уверен, что меня любишь и, следовательно, помнишь, но как же таки ни строчки своему другу? С меня, что ли, пример берешь? И то неизвинительно… Признаюсь тебе, мой милый, я такой же, какой был и прежде, пасынок здравого рассудка; в Дерпт не поехал и засел здесь, и очень доволен своей судьбой, одного тебя недостает.
Прощай, мой друг, коли не так скоро будешь, что это за мерзость – знать друг об друге, это только позволительно двум дуракам, нам с тобою. Прощай».
Второй ведущий :
1816 г. Как легко тогда ложились строчки на бумагу, сколько жизни в них было, сколько молодости. И злым быть было легко и ясно
Второй чтец :
«Что ты? Душа моя, Катенин, надеюсь, что не сердишься на меня за письмо, а если сердишься, так сделай одолжение, перестань. Ты знаешь, как я много, много тебя люблю. Впрочем, я вообще был не в духе, как писал, и пасмурная осенняя погода нимало этому способствовала. Ты, может быть, не знаешь, как сильно хорошее и дурное время надо мной действуют? Спроси у Бегичева. Ах! Поклонись Алексею Скуратову, да сажай его почаще за фортепьяно; по-настоящему эти вещи пишутся в конце письма, но уж у меня однажды и навсегда ничто не на своем месте. А самое первое – голова. – И смешно сказать отчего? – Дурак Загоскин в журнале своем намарал на меня ахинею. Коли ты хочешь: точно непростительно этим оскорбляться, и я сперва, как прочел, рассмеялся, но после чем больше об этом думал, тем больше злился. Наконец, не вытерпел, написал сам фацецию и пустил по рукам, веришь ли? Нынче четвертый день, как она сделана, а вчера в театре во всех углах ее читали, благодаря моим приятелям, которые очень усердно разносят и развозят копии этой шалости…»
Первый чтец :
«Участь умных людей, мой милый, большую часть жизни своей проводить с дураками, а какая их бездна у нас! Чуть ли не больше, чем солдат. (Из письма Бегичеву, 1818 г.)».
Второй ведущий :
«Ах, сколько шуму наделал в Москве ваш Чацкий. Как неожиданно, как сильно, с каким умом и с какой иронией сказалось вдруг в одном произведении все, что нашлось тогда в горячечном воздухе столицы, что волновало, тревожило, пьянило сильнее шампанского. Ах, как всполошились тузы, с какой готовностью спешили они присоединиться к фамусовским гостям, с какой безотчетностью торопились вписаться в полк шутов».
Первый чтец :
Д. Н. Рунич, член Ученого комитета: «… Это не комедия, ибо в ней нет ни плана, ни завязки, ни развязки… Это просто поговорка в действии, в которой воскрешен Фигаро».
Первый ведущий :
В защиту теории литературы, с которой, по его мнению, оказался не в ладах автор «Горе от ума», выступил и ближайший, любимый друг Грибоедова, Павел Александрович Катенин: «План неясен, сцены связаны произвольно, характеры портретны, и, наконец, дарования более, нежели искусства…»
Первый чтец (Грибоедов):
«„Дарования более, нежели искусства“. Самая лестная похвала, которую ты мог мне сказать, не знаю, стою ли ее? Искусство в том только и состоит, чтобы подделываться под дарование, а в ком более вытверженного, приобретенного потом и сидением искусства угождать теоретикам, то есть делать глупости, – тот, если художник, разбей свою палитру и кисть, резец или перо свое брось за окошко; знаю, что всякое ремесло имеет свои хитрости, но чем их менее, тем спорее дело, и не лучше ли и вообще без них. Я как живу, так и пишу свободно и свободно».
Второй ведущий :
«Да, комедия удалась. Но чувство удовлетворения не приходило. Высокое не давало покоя. Воображение тревожили замыслы будущих трагедий».
Первый ведущий :
«Дебри, лай, звук рогов, гром бубен. По-восточному прямолинейная аллея чинаров, миндальных деревьев. I век. Заговор вельмож против армянского царя…»
Второй чтец :
«Или другое… 1812 г. История начала войны, взятие Смоленска, приезд государя, обоз раненых… Зимние сцены преследования неприятеля и ужасных смертей…»
Второй ведущий :
«Всему этому не суждено было сбыться. 7 лет прошло с тех пор, как вы ругали дураком Загоскина и бесились, когда матушка за ужином с презрением говорила о ваших стихах. 7 лет прошло с той поры, когда Персия, а с ней и вся жизнь, казались ребячеством, и только поэзия…»
Второй чтец :
«Поэзия!! Люблю ее без памяти, страстно, но любовь достаточна ли, чтобы себя прославить? Мученье быть пламенным мечтателем в краю вечных снегов …»
Первый чтец :
«Друг и брат. Я тотчас не писал к тебе по важной причине. Ты хотел знать, что я с собою намерен делать, а я сам еще не знал. Почти три месяца я провел в Тавриде, а результат нуль. Ничего не написал. Не знаю, не слишком ли я от себя требую? Умею ли писать? Право, для меня все еще загадка. – Что у меня с избытком найдется что сказать, за это я ручаюсь, отчего же я нем? Нем, как гроб!!
Тьфу, злодейство! Да, мне невесело, скучно, отвратительно, несносно. Подожду, авось придут в равновесие мои замыслы беспредельные и ограниченные способности… Сделай одолжение, не показывай никому этого лоскутка моего пачканья; я еще не перечел, но уверен, что тут много сумасшествия…»
(Из письма Бегичеву, 1812 г., 9 сентября)
Первый ведущий :
Три дня спустя: «Я вырвался, наконец, из дрянного городишки. А между тем так скучно! Так грустно! Думал помочь себе, взялся за дело, но пишется нехотя, вот и кончил, а все не легче. Прощай, милый мой. Скажи мне что-нибудь в отраду, я с некоторых пор мрачен до крайности. Пора умереть. Не знаю, отчего это так долго тянется. Тоска Неизвестная. Тоска Неизвестная! Воля твоя, если это долго меня промчит, я никак не намерен вооружиться терпением: пускай оно останется добродетелью тяглового скота.
Ты, мой бесценный Степан, любишь меня, как только брат может любить брата, но ты меня старее, опытнее, умнее; сделай одолжение, подай совет, чем мне избавить себя от сумасшествия или пистолета, а я чувствую, что то либо другое у меня впереди».
Второй ведущий :
«Персия! Дурацкая страна! Она отвлекала, не оставляла времени для занятий любимым делом. Но она и спасала. Война в Чечне, арест по делу декабристов, возвращение к месту службы, хлопоты о выгодном мире с Персией и, наконец, их успех, почести, награды – все это мешало предаваться унынию, мало того, воодушевляло, заставляло строить проекты, планы. И, наконец, Нина…»
Первый ведущий :
… Сочельник. 24 декабря 1828 г. Казбин. Полутемная комната. Свеча на столе отбрасывает неверный свет на чистый лист бумаги, Грибоедов обмакивает перо в чернила, и на бумагу ложатся слова, полные любви и нежности. Он пишет письмо Нине…
Первый чтец :
«Душенька, Завтра мы отправляемся в Тейран, до которого отсюда 4 дня пути…»
Первый ведущий :
Господи, опять дорога! Еще 4 дня беспрерывного галопа, и с каждым часом все дальше и дальше от нее. В воображении возникали знакомые и давно надоевшие картины:
Светлый день. Верхи снежных гор иногда проглядывают из-за туч: цвет их светлооблачный, перемешанный с лазурью…
Взгляд назад: темно, смятение, образы, барабанный бой для сбора, огни в редуте.
Этот бой Грибоедов услышал так явственно, что очнулся. Когда это было? Лет, наверное, десять назад. И теперь все то же: барабанный бой, ветер… И все-таки многое изменилось: он встретил Нину…
Первый чтец :
«Бесценный друг мой, жаль мне тебя, грустно без тебя, как нельзя больше. Теперь я истинно чувствую, что значит любить… Помните, друг мой неоцененный»
Первый ведущий :
Это было 16-го. В этот день он обедал у Ахвердовой, за столом сидел против Нины Чавчавадзе. Сначала все на нее глядел, задумался, сердце забилось: дыхание занялось, он не помнил, что начал ей бормотать, и все живее, живее. Нина заплакала, засмеялась. Грибоедов поцеловал ее, потом к матушке, к бабушке. Ах, как много можно еще вспомнить.
(Звучит вальс Грибоедова)
Второй ведущий :
И вот нужно было подводить итоги. Помните, что вы сказали Степану перед последним своим отъездом из Москвы: «Я знаю персиян. Аллаяр-хан мой личный враг. Он меня уходит. Не подарит он мне заключенного с персиянами мира». Да, вы знали этот народ, и вы могли не понимать, давая убежище перебежчикам и добиваясь освобождения пленных, чем это должно было кончиться: джихад. Священная война. Надеяться было не на что.
Первый ведущий :
И вот перед ним встала совесть, и он стал разговаривать с ней, как с человеком.
Совесть :
– Оставь свои бумаги, не хлопочи так над бумагами. Остановись, подумай. Ты сегодня пнул собаку на улице, вспомни.
Грибоедов :
– Неприятно. Но, вероятно, она привыкла.
Совесть :
– Зачем ты бросил свое детство, что вышло из твоей науки, из твоей деятельности?
Грибоедов :
– Ничего. Я устал за день, не мешайте мне.
Совесть :
– Может, ты ошибся в чем-нибудь? Зачем ты женился на девочке, на дитяти, и бросил ее. Она мучается теперь беременностью и ждет тебя.
Грибоедов :
– Да, может быть, не нужно было тягаться с Нессельроде, торговаться с Аббасом-Мирзой, ведь, в принципе, это не мое дело.
Совесть :
– Ты что-то позабыл с самого детства. Ты ошибся. Может быть, ты не автор и не политик?
Грибоедов :
– Что же я такое?
Совесть :
– Может быть, ты убежишь, скроешься? Мало ли что скажут люди: ты можешь выдать перебежчиков, можешь начать новую жизнь, получишь назначение.
Грибоедов :
– Да минует меня чаша эта?
Совесть :
– Ты не хвалился, что перевернешь всю словесность русскую, вернешь ее к истокам простонародным, песни ты хотел, театра русского.
Грибоедов :
– Я не хвалился. Просто не удалось.
Совесть :
– У тебя будет сын, Нина его будет качать: люшеньки-люли… Ради сына, не поздно еще?..
Грибоедов :
– Поздно, не поздно. Я все знаю сам.
Совесть :
– Но бежать нужно, бежать. Это очень страшно – умирать: больше ничего не увидишь, не услышишь.
Грибоедов :
– Я не хочу об этом думать. Я честно исполнял трактат. (Грибоедов жжет бумаги. Держит руки над свечой.) Тепло. Все всегда хорошо.
(Звучит вальс А. С. Грибоедова)
Второй ведущий :
«Кто век прожил с большим блеском? И как неровна судьба, так сам он был неровен: решительно действовал на умы современников, вел их, куда хотел; гонимый и гонитель, друг царей и враг их», – так писал Грибоедов Вяземскому о Вольтере. Или о себе?..
Первый чтец :
Я познакомился с Грибоедовым в 1817 г. Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества – все в нем было необыкновенно привлекательно…
Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неравного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна.
Второй ведущий (читает отрывок из «Путешествия в Арзрум» А. С. Пушкина):
Орел, едва лишь пухом оперенный,
Едва в себе почуял дерзость сил,
Рассек эфир, с размаху воспарил;
Хор птиц, его явленьем изумленный,
Не спорный крик ему навстречу шлет.
Нет.
Дерзость тех очей и тот полет
Не зрит себе ни равных, ни преслушных
И властвует в селеньях он воздушных.
Юность вещего.
Первый ведущий:
…Ты постигаешь ли умом
Создавшего миры и лета?
Его престол – душа Поэта…
(Звучит музыка Шопена. Концерт № 1 для фортепьяно с оркестром)
Данный текст является ознакомительным фрагментом.