Смерть писателя

Смерть писателя

Очередная (двадцать первая) Московская книжная ярмарка вызвала поток восторженных репортажей: рекордное количество издательств, книг, гостей, посетителей, детей, продаж, отчетов.

Украина — почетный гость.

Книга Николая Сванидзе о Дмитрии Медведеве — хит первого дня.

Презентация проекта «Книгабайт».

Клоуны, шары, музыка, закуска, сувенирные альбомы русской архитектуры и живописи (каждый весом в пуд), километровая очередь посетителей — все как полагается; но счастья нет.

Дело даже не в том, что на ярмарке мало новых шедевров — то есть новых книг, которых ждали, за которыми сюда и съезжались: книги, формально говоря, есть. Изменился их характер.

Профессия писателя сначала перестала уважаться, потом — кормить, потом — исчезла как класс. Даже Александр Солженицын, которому посвящена отдельная экспозиция, — не был писателем в чистом виде: слава его во многом основывалась на общественной деятельности, а самого-то Солженицына, великого новатора, хлесткого сатирика, емкого и точного изобразителя, читали сравнительно немногие.

Нынешняя ярмарка окончательно манифестировала, конституировала, зафиксировала и подписала новый писательский статус: сегодня писателем является человек, которого кормит и прославляет другая профессия. Когда-то Маяковский гордо заявлял: «Я поэт. Этим и интересен. Об этом и пишу». Сегодняшний писатель — не писатель и интересен только этим.

Чтобы сегодня твоя книга продавалась, лучше всего быть профессионалом в чем-то другом, как повара Илья Лазерсон или Сталик Хакиншиев (вот уже и профессиональные писатели вроде Игоря Клеха косят под поваров). Как телеведущие Канделаки или Сванидзе (не исключаю, что и мои книги продаются кое-как потому, что автор их некогда мелькал в прикрывшемся «Времечке»). Как политик Мединский, наконец. Иметь вторую профессию вовсе не обязательно — лучше всего быть «медийным персонажем», то есть светиться, ничего при этом не делая и не наживая недоброжелателей. Как Лена Ленина, относительно которой мне вообще непонятно, чем она занимается в свободное от фотосессий время, — а гляди ж ты, жрица, Постум, и общается с богами. Главное — не быть литератором: такой профессии больше нет.

Почему так вышло — можно спорить: может быть, если профессия не кормит, то она и не престижна. А может быть, люди сегодня настолько привыкли к прагматизму (который лучше всего сочетается с готтентотской версией патриотизма), что им неинтересны истории про других людей. Им подавай конкретные указания, как варить суп или стать миллионером (лучше покупать обе книги сразу: не выйдет миллионером — так хоть суп!).

Наконец, напрашивается еще одна версия, на которой я бы и сосредоточился как на самой верной: остальные поверхностны, ибо все упомянутые обстоятельства присутствуют и в западном мире, однако ниша писателя там цела. А у нас — нет. Так вот: писатель нужен там, где общество намерено заглядывать в себя. А у нас оно не намерено, более того — полагает это задание скучным и вредным. Поэтому на ярмарке столько советов, биографий выдающихся шоуменов и детективных «проектов» вроде акунинского «Квеста», демонстрирующих полное исчезновение даже той начетнической цитатности, которой славились «Азазель» и «Коронация».

Ведь что такое, товарищи, писатель и зачем он нужен в обществе?

Он чувствилище этого самого общества и диагност, но стоит ему сегодня произнести диагноз — в ответ раздается дружное «А ты кто такой?!». Сегодня считается, что судить о чем-либо способен только персонаж, заработавший славу или деньги; успешный или хоть медийный, как было сказано. Любой другой — лох и лузер, чье мнение нам неинтересно.

Между тем нормальное, правильное писательство как раз и предусматривает некую дистанцированность от наших с вами скучных дел; известную отдельность, усадебность, охотничество — не зря любимой авторской маской в русской литературе была помещичья или охотничья. Он ходит по своим болотинам и лугам, постреливает, поглядывает, у него много свободного времени, чтобы думать, — потом возвращается домой и что-то такое пишет, надуманное в этих самых болотинах. Потому что лицом к лицу лица не увидать. Он праздный сын гармонии, потому что только праздность освобождает ум для высоких размышлений; он не суетится в столицах, потому что лишь на расстоянии видны интенции и тенденции. Собственно, именно праздность была существенной особенностью русского — да и любого другого большого писателя: вообразите вы Фаулза или даже здравствующего Макьюена за повседневной работой! Лекцию прочесть, как Корагессан Бойл, — пожалуйста; но шоуменствовать? готовить? бороздить океаны?.. Писатели — небольшой отряд тунеядцев, специально выделяемых обществом (и взятых им на содержание!) для портретирования текущей реальности. Портретист, который одной рукой пишет маслом, а другой играет на фоно, — плохо играет и того хуже рисует; а если он это успешно совмещает, как большинство сегодняшних русских профессиональных литераторов, то тексты его еще могут быть читабельны, а вот личность деформируется непоправимо, сужу по себе.

На ХХI книжной выставке-ярмарке, вольготно раскинувшейся в двух павильонах ВВЦ, нет ни одного книжного шедевра. Вчувствуйтесь — ни одного! Полиграфические — есть; журналистских — навалом; но книги, о которой бы говорили и спорили, в которой увидели бы истинный образ нашего времени, — нет. Может, она и затерялась где-то среди громких презентаций и кто-нибудь ее даже купил, — но сомневаюсь: почти все, что я успел осмотреть и приобрести, оказывается на поверку либо дурно переваренным западным образцом, либо свинченным из готовых блоков масскультом, либо дешевой самодеятельностью.

Писателю элементарно негде быть: дело даже не в том, что издатель гонится лишь за автором-брендом и издаст даже его счета из прачечной, если он регулярно возникает на экране (тому порукой — проза телеведущего Владимира Соловьева, которая в семидесятые годы не могла бы рассчитывать даже на дочитывание самым снисходительным редакционным рецензентом). Дело в том, что писатель — существо чуткое — ощущает невостребованность главного своего дара: он не должен подносить зеркала к нашему общему лицу. Если мы это лицо увидим — надо немедленно что-то делать, а сделать, как мы уже знаем, ничего нельзя. Особенно в кольце врагов, когда главной ценностью становится суверенное сырье, а главной идеологией — огламуренный консьюмер-патриотизм.

Это не хорошо и не плохо — это так. Смиритесь и не ждите от российских книжных выставок никаких событий, кроме медийных. Привыкните к мысли, что сегодняшний российский писатель — по определению существо, не имеющее отношения к литературе. Потому что и наше общество, если честно, есть нечто совершенно и принципиально антиобщественное. А словесность — нечто окончательно и бесповоротно бессловесное.

4 сентября 2008 года