Введение

Введение

Март, 1926

Для большинства несведущих людей, да и для многих специалистов антропология[23] все еще остается объектом антикварного интереса. Мир дикарей все еще ассоциируется с абсурдными, жестокими и эксцентричными обычаями, диковинными суевериями и возмутительным поведением. Распутство, детоубийство, охота за головами, людоедство и т. п. – все это сделало антропологию для одних захватывающим чтивом, для других – собранием курьезов, но только не серьезным научным исследованием. Однако есть некоторые разделы антропологии, которые имеют подлинно научный характер, ибо они ни в коей мере не уводят от эмпирических фактов в мир непроверяемых гипотез, они углубляют наше знание о человеческой природе и могут иметь непосредственное практическое применение. Я имею в виду, например, экономику первобытных обществ, имеющую большое значение для понимания экономических предрасположенностей человека, а также для практической деятельности тех, кто стремится использовать ресурсы тропических стран, туземную рабочую силу, развивать торговлю с туземцами; или сравнительный анализ психических процессов у дикарей – исследования, которые уже оказались плодотворными в психологии и могут стать полезными для тех, кто работает над воспитанием и улучшением нравов туземцев. Наконец, не следует забывать о том, что существует проблема первобытного права, связанная с исследованием различных сил, которые обеспечивают порядок, единство и сплоченность племени дикарей. Понимание этих сил должно быть положено в основание антропологических теорий первобытной социальной организации и стать фундаментом колониального законодательства и управления. Более глубокое знание так называемых «дикарей» обнаруживает, что так называемые «животные проявления варварства» являются скорее продуктами твердо установленного права и жесткой традиции, в них находят выражение биологические, духовные и социальные потребности человеческой природы, а не безудержные страсти и экстравагантность. Закон и порядок пронизывают племенные обычаи первобытных людей; они подчиняют себе все многообразие их жизни – как рутину будней, так и экстраординарные события – диковинные и сенсационные, торжественные и благопристойные. В то же время, во всех антропологических дисциплинах проблема первобытного права в последнее время рассматривалась довольно бессвязно и совершенно неудовлетворительно.

Однако не всегда антропология относилась к проблемам права у дикарей и методов, которыми это право поддерживается, столь безразлично, как сейчас. Примерно полстолетия назад прошла волна исследований первобытного права, особенно в европейских странах, например в Германии. Назовем только имена Бахофена, Поста, Бернхофта, Кёлера и других авторов, объединившихся вокруг журнала «Zeitschrift f?r vergleichende Rechtswissenschaft», чтобы напомнить о том, какой широтой и тщательностью, каким высоким качеством отличались их труды. Однако их работа проходила в трудных условиях. Эти авторы вынуждены были пользоваться данными, собранными современными им этнографами-дилетантами. Тогда еще не было таких полевых исследований, как сегодня, – проводимых специально подготовленными профессионалами, системно, целенаправленно и со знанием проблематики. В столь абстрактной и сложной области, как первобытное право, дилетантские наблюдения, вообще говоря, совершенно бесполезны.

Кроме того, почти все прежние немецкие исследователи права у дикарей находились под влиянием гипотезы «первобытного промискуитета» и «группового брака», тогда как их современнику, британскому ученому сэру Генри Мэйну, работу затрудняло слишком сильное увлечение патриархальной схемой. На континенте большинство попыток в области антропологического правоведения руководствовались, а на самом деле искажались, теорией Моргана. Миф о «групповом браке» бросал тень на все доказательства и описания исследователей того времени и портил их рассуждения о праве понятиями «групповой ответственности», «групповой собственности» и «коммунизма», короче, догмой об отсутствии у дикарей индивидуальных прав и обязанностей.

В основе всех этих концепций лежало допущение, что в первобытных обществах индивид всецело подчинен группе – орде, клану или племени; что над ним безраздельно властвуют социальные нормы, традиции, общественное мнение и его догмы, что он постоянно пребывает в рабском, безвольном и пассивном подчинении. Это допущение, которое все еще задает тон и в некоторых современных дискуссиях по проблемам психологии и социальной природы дикарей, остается на вооружении у французской школы Дюркгейма и у большинства американских и немецких авторов, а также фигурирует в некоторых английских работах.

Так, из-за недостатка материалов и безосновательности предпосылок, старая антропологическая школа правоведения оказалась в плену искусственных и непродуктивных построений. В итоге она стала неспособной к дальнейшему развитию, первый острый интерес к ней постепенно угас, и после недолгого расцвета она почти совсем увяла. Хотя еще вышло несколько заметных книг, например, исследование генезиса наказания Штайнмеца или анализ ранних форм гражданского и уголовного права Дюркгейма, но в целом первый импульс изучения правовых проблем у туземцев оказался столь слабым и мало вдохновляющим, что большинство современных антропологов, как в теоретических работах, так и в полевых исследованиях, просто игнорируют его существование. Например, в книге «Антропология: вопросы и ответы» («Notes and Queries on Anthropology»), этом наиболее известном справочнике этнографов, занимающихся полевыми исследованиями, «право» выступает в качестве термина, которого нет ни в указателе, ни в оглавлении; несколько строк, посвященных ему в разделе «Политика управления», ни в какой мере не соответствуют важности проблемы. В книге недавно скончавшегося д-ра У. Х. Р. Риверса «Родство и социальная организация» проблема первобытного права затрагивается вскользь и, как мы увидим, если судить по кратким замечаниям автора, то она скорее выводится за рамки социологии первобытности, нежели включается в ее проблемное поле.

Эти пробелы в современной антропологии возникают не из-за того, что значение права в первобытных культурах недооценивается, но напротив, из-за излишнего его преувеличения. Как парадоксально это ни звучит, современная антропология приходит к отрицанию первобытного права потому, что в ней царит гипертрофированное и, сразу скажем, ошибочное представление о его совершенстве.