1.2. Северная Америка: от «плавильного котла» к политике мультикультурализма

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1.2. Северная Америка: от «плавильного котла» к политике мультикультурализма

Проявленный интерес к проблемам мультикультурализма и толерантности, как представляется, связан с тем, что культурные и социальные различия в обществах, организованных в национальные государства, не только не исчезают или сглаживаются, но, напротив, имеют явную тенденцию к нарастанию. Так, влиятельный британский теоретик мультикультурализма Бикху Парекх полагает, что мультикультурализм – это нормативная реакция на мультикультурность общества – культурное разно-образие, характеризующее в большей или меньшей степени пока что западный, а впоследствии и весь остальной мир.[41] Сегодня это понятие активно используется, когда речь заходит о проблемах массовой иммиграции из стран бедного Юга и социальной неустроенности разного рода меньшинств, о разобщенности и отсутствии солидарности в современном западном обществе, о кризисе модели национального государства. Без него сложно представить себе обсуждение государственной образовательной политики и проблем прав человека, политики идентичности. Действительно, сегодня по всему миру население становится все более мобильным, социумы – все менее гомогенными. В конце 2000 г. ежедневно более 2 млн человек пересекали границы государств (в 1950 г. это число не превышало 70 тыс.). Однако наиболее веской причиной этого феномена является массовая иммиграция с бедного Юга на богатый Север, в конце ХХ века ставшая одной из центральных социальных проблем для стран Запада. «Новые волны иммиграции, а также политика идентичности (или различия), – свидетельствует Г. Тернборн, – вызвали взрыв мультикультурализма».[42] Не случайно в концепции мультикультурализма особо подчеркивается гетерогенность населения стран Запада, растущая вследствие иммиграции. Это ставит под вопрос традиционную программу национального государства: формирование и воспроизводство на своей территории культурной гомогенности и общей идентичности. При этом политика мультикультурализма, или политика различия посредством выделения особых групп, не только устанавливала институциональное равенство, но и зачастую наделяла их привилегированными коллективными правами и потому была особенно привлекательна для «прежде дискриминированных, маргинализированных и часто презираемых этнических групп».[43]

Известный американский политолог С. Хантингтон видит причины актуализации и обострения этнических и расовых проблем и порожденной ими политики мультикультурализма прежде всего в том, что в глобализированном мире «люди попросту вынуждены переопределять собственную идентичность, сузить ее рамки, превратить ее в нечто более камерное, более интимное. Национальной идентичности пришлось уступить место идентичностям субнациональным: этническим, религиозным, регио-нальным, сексуальным и др. Люди стремятся объединяться с теми, с кем они схожи и с кем делят нечто общее, будь то этническая и расовая принадлежность, религия, традиции, мифы, происхождение или история. В США эта фрагментация идентичности проявилась в распространении идеологии мультикультурализма, в четкой стратификации расового, “кровного” и гендерного сознания. В других странах фрагментация приобрела крайнюю форму субнациональных движений за политическое признание, автономию и независимость».[44] В свою очередь, формирование наднациональной идентичности в Европе «способствовало дальнейшему “сужению идентичности” у многих европейских народов: шотландцы все реже отождествляют себя с Британией, однако охотно причисляют себя к европейцам, то есть идентичность шотландская “вырастает” из идентичности европейской. То же верно для ломбардцев, каталонцев и прочих национальных меньшинств».[45]

Однако процесс «сужения идентичности» и связанные с ним подъем национализма и этнополитические конфликты особенно опасны для стран, где процессы демократизации только начинаются. «Споры по поводу определения национальной идентичности, по поводу того, кого считать гражданином, а кого – нет, превращаются из умозрительных теоретизирований в сугубую реальность, когда автократия сменяется демократией и когда демократия сталкивается с многочисленными притязаниями на гражданство», – отмечает С. Хантингтон.[46]

Таким образом, можно с большой долей уверенности утверждать, что именно массовая иммиграция из стран бедного Юга в государства богатого Севера и новые серьезные проблемы, связанные с ней, породили теоретическую концепцию и основанную на ней политику мультикультурализма. Причем для стран Запада выбор в пользу мультикультурализма носил во многом вынужденный характер, поскольку был продиктован изменившимися условиями существования западного общества: радикальным сдвигом этнодемографического баланса и провалом ассимиляторской политики «плавильного котла».

Понятие «мультикультурализм» появилось в политическом и научном лексиконе североамериканских иммигрантских государств (Канады и США) в конце 1960-х гг. Тогда этим словом обозначались новые интеграционные модели, принципиально отличающиеся от классической модели – «плавильного котла», которая ранее стихийно сложилась в этих государствах. Если ассимиляционная модель предполагает, что все тяготы и бремя процесса интеграции ложатся в основном на самих мигрантов, то мультикультурная модель переносит акцент на создание благоприятных условий для интеграции, т. е. требует усилий принимающей стороны. Действительно, в ситуации, когда значительные экономические и социальные различия усугубляются групповыми – этническими, конфессиональными или расовыми, можно утверждать, что без проведения определенных мер, обес-печивающих большее равенство в экономической сфере, недостижимо и равенство политического влияния. К такого рода мерам относятся:

• направление инвестиций и субсидий для развития групп и территорий их компактного проживания;

• разработка специальных программ, стимулирующих развитие такого рода регионов и групп;

• предоставление членам неблагополучных/дискриминируе-мых групп возможности получения образования и трудоустройства на льготных условиях.

«Разумеется, все подобные меры должны рассматриваться как временные, т. к. в конечном итоге их целью является равенство возможностей и равное отношение ко всем членам общества», – отмечает американский исследователь В. Л. Хесли.[47]

Основной проблемой мультикультурализма стал поиск ответа на вопрос: как обеспечить нормальное функционирование демократического общества, становящегося все более гетерогенным в расовом, этническом, культурном и религиозном отношении? «Мультикультурализм в либеральном обществе, – считает С. Бенхабиб, – плата за невключение многих групп в общественный договор. Мультикультурализм воспроизводит корпоративную идентичность группового типа».[48] По мнению Дж. Страттона и А. Энга, «исторически мультикультурализм можно рассматривать как следствие неудачи, которую потерпел современный проект национального государства, во главу угла ставивший единство и однородность. Мультикультурализм видит пользу разнообразия там, где националистическая риторика настаивает на гомогенности».[49]

С точки зрения критиков, сторонники мультикультурализма фактически отказываются от универсальной концепции прав гражданина и предлагают предоставлять разный набор прав различным группам людей. Мультикультуралисты требуют «дифференцированного гражданства», «особых прав подчиненных меньшинств», тем самым ставя под сомнение основные составляющие идеально-типической модели гражданства национального государства: общее место жительства, административное подчинение, участие в демократических процедурах и культурную принадлежность. В результате они выступают за множественность и равенство культурных идентичностей, за передачу большего количества властных полномочий регионам и группам, за ослабление связи между длительностью проживания на территории определенного государства и гражданской ответственностью.[50] При этом приверженцы мультикультурализма настаивают на том, что «альтернативы совместному пользованию пространством идентичности не существует»,[51] и предлагают свои варианты организации пребывания групп и индивидов разной этнокультурной принадлежности в рамках единой политической нации.

Однако и в англосаксонских иммигрантских государствах переход от идеи к политике мультикультурализма был достаточно длительным и произошел в несколько этапов и под воздействием различных факторов.

Первый этап. Доминировавшая со времен Великой французской революции в качестве эталонной модель «civic nation state», отвергающая местные и локальные практики и групповые права как «обскурантистские», постепенно размывается после Второй мировой войны и создания в 1945 г. ООН, вследствие того что большее значение придается соблюдению прав человека и политике защиты прав меньшинств. Именно в это время произошло переосмысление понятия «меньшинство», которому было дано новое определение: «Группа людей, которые, в силу своих физических или культурных характеристик, отличны от других членов общества, в котором они живут, по результатам отличного и неравного обращения, и которые полагают себя объектом коллективной дискриминации».[52] С этого времени успешность разрешения проблем меньшинств становится важнейшим показателем, определяющим место страны в рейтингах уровня развития демократии, «начиная с 1948 г., – пишет ведущий теоретик мультикультурализма У. Кимлика, – мы живем в условиях мирового порядка, который базируется на идее равенства от рождения – как индивидуумов, так и групп».[53]

На втором этапе (1970-е гг.) политика мультикультурализма возникает и развивается как реакция на растущие притязания этнических групп, требующих признания их групповых прав и особых интересов как со стороны ранее подвергавшихся дискриминации автохтонных меньшинств, так и со стороны все менее склонных к ассимиляции групп иммигрантов. В результате уже в 1970-х гг. мультикультурализм институционализируется в качестве государственной политики в иммигрантских государствах: сначала в Канаде, а затем в Австралии и Новой Зеландии. Принятие доктрины и практики мультикультурализма в США приводит к тому, что весь «западный мир» «вводит» мультикультурализм по крайней мере на уровне идеологии. С тех пор в мультикультуралистском дискурсе права групп стали восприниматься как часть и продолжение прав личности, а гражданская идентичность – как одна из ряда идентичностей человека и совсем не обязательно главная.

В политической практике англосаксонских иммигрантских государств, США, Канады и Австралии, под мультикультурализмом понималось прежде всего «право на различие» и «культурную равноценность». Американский этнополитолог Н. Глейзер определяет мультикультурализм как «комплекс разнообразных процессов развития, в ходе которых раскрываются многие культуры в противовес единой национальной культуре».[54] Квинтэссенция мультикультурализма – лозунг «Жить вместе, оставаясь разными», – предполагает равноправное и мирное сосуществование групп – носителей различных культурных, исторических и других идентичностей, отражающих специфические особенности как разных иммиграционных потоков, так и коренного населения Америки, которые объединены, поскольку признают универсальные политические ценности, зафиксированные, прежде всего, в американской и канадской конституциях. Известный теоретик мультикультурализма Б. Парекх указывает на необходимость различения мультикультурности как понятия, фиксирующего состояние культурного разнообразия большинства национальных сообществ, и мультикультурализма как «нормативного ответа на наличие такого состояния». «Как и любое другое общество, общество мультикультурное нуждается, – писал исследователь, – в разделяемых большинством ценностях для своего поддержания. Такая культура, включающая в свой контекст множество культур, может появиться только в результате их взаимодействия и должна поддерживать и подпитывать культурные различия. Для тех, кто привык рассматривать культуру как более или менее однородное целое, идея культуры, состоящей из множества субкультур, может представляться непоследовательной и странной. Но в действительности такая культура и характерна для обществ, где существует культурное разнообразие».[55]

Таким образом, главное в политике мультикультурализма, проводимой в странах Запада, – интеграция новых мигрантов в принимающие общества без их ассимиляции, в то же время мультикультурализм не означает многонациональность, поскольку гипотетическое сосуществование различных культурных и ценностных систем должно реализовываться не на основе территориального принципа, не в пределах многонациональных федераций, а в рамках одной государственной нации и лишь на основе (принципов) демократии и толерантности. По мнению Дж. Ролза, в мультикультурном обществе существует так называемый перекрещивающийся консенсус: граждане разной этнической или конфессиональной принадлежности, живущие в таком обществе, не должны отказываться от своих культурных традиций, ценностей и убеждений, однако в общественной жизни они должны всегда приходить к единому мнению несмотря на культурные различия, существующие между ними.[56] В частности, канадский вариант мультикультурализма предполагает «иерархически структурированную идентичность»: хотя каждый индивид может соотносить себя одновременно с различными общностями, однако «идентификация себя с государством является первичной», а с этнокультурной общностью – вторичной.[57]

Некоторые исследователи считают, что этот феномен не поддается однозначному определению. Как заметил американский либеральный историк и публицист Р. Бернстайн: «“Мультикультурализм”» определенно понятие неопределенное», поскольку теоретики расходятся во мнениях относительно его смысла.[58] Тем не менее можно вычленить по крайней мере три уровня понимания мультикультурализма:

• демографический, или дескриптивный, суть которого состоит в описании изменений демографических и этнокультурных параметров национальных сообществ, происходящих вследствие как внутренних, так и внешних причин. Важнейшей из них признается иммиграция, в результате которой мультикультурализм понимается прежде всего как вариант политики интеграции иммигрантов в принимающее общество как на институциональном, так и на обыденном уровне;

• идеологический, в рамках которого обсуждаются варианты национальных идеологий, например полиэтнического национализма в Австралии, межкультурной коммуникации и взаимопонимания, соответствия и различий ценностей, норм и моделей поведения контактирующих между собой этнокультурных общностей, национальных меньшинств и национального большинства;

• политический, предполагающий практическое решение вопросов политического и культурного равноправия национальных меньшинств и национального большинства, реализацию программ поддержки и социальной защиты меньшинств и др.

Кроме того, существуют умеренно-либеральные и радикально-левые концепции мультикультурализма. Либеральный вариант предполагает поддержку культурных групп в их стремлении к сохранению своей идентичности, признавая, впрочем, что единая политическая культура жизненно необходима для функционирования демократического общества. Так, для представителя либерального мультикультурализма У. Кимлики национальное государство – это «социетальная культура», которую составляют язык, определенная социальная структура, нормы, институты и обычаи. Все это создает определенный социальный контекст, который индивиды и группы используют в качестве основы для формирования собственной социальной идентичности.[59] В результате можно быть арабом или китайцем, но не испытывать отрицательных чувств в отношении американской политической традиции и даже считать ее своей. В этом случае целью политики мультикультурализма является «формирование плюрализма вокруг социальной сплоченности и приверженности стержневым ценностям», которое отмечено в докладе ЮНЕСКО 1989 г.[60]

Радикально-левая концепция отрицает необходимость единой политической культуры, считая, что каждая культурная группа имеет право не только на культурное, но и на политическое самоопределение в рамках страны проживания.[61] По словам американца М. Линда, сторонники этого варианта мультикультурализма считают нацию «федерацией национальностей или культур, имеющих общее правительство».[62] Некоторые радикальные мультикультуралисты идут еще дальше и предлагают лишить государство монополии на защиту индивидуальных прав граждан, передав это полномочие международным организациям (ООН, Всемирной организации труда), региональным организациям типа Европейского союза, межгосударственным организациям вроде Всемирной организации здравоохранения и даже неправительственным международным организациям, таким как Красный Крест или Всемирный совет церквей.[63]

Таким образом, мультикультурализм не является неким единым движением: «Признавая зависимость индивида от культуры и важность “мультикультурного вопроса”, его теоретики, однако, формулируют свои взгляды, исходя из самых различных философских и политических принципов».[64] Следует также особо отметить, что ни в одной из стран, на практике реализующих политику мультикультурализма, она не осуществляется в чистом виде. Везде мультикультурные практики сопровождаются элементами ассимиляции или сегрегации представителей иных культурных групп.

Казалось бы, Соединенные Штаты возникли как государство иммигрантов и всегда черпали жизненные силы в активной иммиграции, отмечал в своей книге «Нация иммигрантов» (1964) Джон Кеннеди. «Иммиграция <…> дала всем “старым” американцам образец, по которому можно судить, как далеко они должны продвинуться, и всем “новым” американцам – понимание того, как далеко они могут продвинуться. Она напоминает каждому американцу, старому и новому, что изменения – это существо жизни и что американское общество – это процесс, а не итог».[65]

Сегодня в США, где по-прежнему население увеличивается ежегодно на 1 %, в основном за счет притока иммигрантов, они составляют уже более 10 % населения страны. Однако резко изменялись культурные характеристики иммигрантов. Если в 1910 г. среди стран, «поставлявших» наибольшее количество переселенцев, неевропейскими были всего две, то к 1990 г. все десять относятся к Восточной Азии и Карибскому бассейну (Филиппины, Южная Корея, Индия, Китай, Вьетнам, Ямайка, Гаити, Куба, Мексика, Доминиканская Республика), т. е. к регионам, где традиции, ценностные ориентации и образ жизни существенно отличаются от североамериканских. Показательна и динамика роста иммиграции из этих регионов. Только за 1940–1980-е гг. число иммигрантов из Латинской Америки возросло в 27,1 раза, а из Азии – в 88 (!) раз. В начале нового века иммигранты из Мексики составляли 27,6 % от общего числа, намного превосходя ближайших соперников – китайцев (4,9 %) и филиппинцев (4,3 %).[66] «В самые ближайшие годы каждый четвертый американец будет принадлежать к этническому меньшинству», – констатировали в начале 1990-х гг. М. Бернал и Г. Найт.[67] Однако этот прогноз оказался слишком оптимистичным, поскольку число американцев европейского происхождения уменьшалось гораздо более стремительными темпами: если в 1980 г. они составляли 80 % населения США, то в 2000 г. – уже 70 %.[68]

В 2001 г. более 80 % иммигрантов были выходцами из регионов – поставщиков «видимых меньшинств», т. е. уроженцами стран Азии, Африки, Латинской Америки и Тихоокеанских островов. Больше всего иммигрантов прибывает в Канаду из Китая – более 16 %, причем доля выходцев оттуда постоянно возрастает. Среди других стран – поставщиков иммигрантов лидируют такие страны Азиатско-Тихоокеанского региона, как Индия, Пакистан, Филиппины, Корея. В десятке главных поставщиков иммигрантов в Канаду только четыре страны с «белым» европейским населением: США, Великобритания, Румыния и страны бывшей Югославии.[69]

Подобного рода процессы имели место и в Канаде. В 2007 г. Канада, где общая численность населения составляет 33,39 млн человек, принимала по 5,8 иммигранта на 1 тыс. жителей страны в год, большинство из которых составляли лица неанглийского и нефранцузского происхождения, преимущественно представители так называемых видимых меньшинств, которые уже тогда составляли более 32 % населения страны.

Вместе с тем до 1960-х гг. так называемые иммигрантские государства оставались относительно гомогенными в расовом и культурном отношении, что было результатом не только исторических обстоятельств (иммиграция «избыточного» населения из Европы), но и целенаправленной политики квот по расово-этническим критериям при приеме иммигрантов, которые де-факто действовали и в Западной Европе. В годы экономического подъема от этих критериев отказались: в США – в 1965 г., в Канаде – в 1967 г., в Австралии – в 1973 г. Так, в новом «Иммиграционном акте», принятом в США, была провозглашена постепенная отмена расово-национального принципа отбора иммигрантов: всем странам «предоставлялись» равные доли, однако доля выходцев из каждой страны не должна была превышать 20 тыс. мигрантов. Отличительной чертой данного закона было то, что преимуществом въезда в США пользовались не только ближайшие родственники граждан страны, проживающие за рубежом, но и ученые, врачи и представители других дефицитных специальностей, включая высококвалифицированных рабочих. Одновременно впервые в истории США были введены ограничения для иммигрантов из стран Латинской Америки.[70]

Тогда же увенчалась успехом многолетняя борьба за гражданские права цветного населения США. «Акт о гражданских правах», принятый Конгрессом в 1964 г., запрещал дискриминацию при найме на работу и получении образования по признаку расы, пола, религиозных убеждений и этнического происхождения. Важно подчеркнуть, что данный законодательный акт классифицирует дискриминацию, обусловленную местом рождения конкретного лица, его происхождением, культурой или языком, как противоправное действие. Следовательно, людям не может быть отказано в равных возможностях на основании того, что они или их семьи являются выходцами из другой страны, их имя или акцент указывают на их принадлежность к группе определенного национального происхождения, они имеют определенные обычаи, которые указывают на их принадлежность, или потому, что они состоят в браке или связаны с лицами, принадлежащими к группе определенного национального происхождения.[71] В результате был создан достаточно эффективный административно-правовой механизм регулирования расово-этнических отношений, на несколько десятилетий обеспечивший относительный «мир» между представителями различных рас в американском обществе. Однако президент Дж. Кеннеди, который инициировал такого рода политику, начал вводить ее «лишь после того, как американская элита под влиянием расовых волнений в американских городах в 1950-е годы “кожей ощутила” угрозу распада нации. В таких условиях началось наступление на расизм. Этот процесс стал действительно необратимым после поддержки идей межрасового равенства крупнейшими американскими СМИ и, что немаловажно, “фабрикой грез” Голливудом, а в конечном счете вследствие того, что изменилось общественное мнение. Опора на общество сделала возможными реформы в сфере межрасовых отношений, она же обеспечила их эффективность», – отмечает Э. Паин.[72] Сегодня следует признать, что федеральная политика борьбы с расовой дискриминацией, активизировавшаяся в 1950–1960-х гг. благодаря усилиям президентов Д. Эйзенхауэра и Дж. Кеннеди, и борьба за гражданские права цветного населения США действительно принесли ощутимые результаты. Однако сейчас главные проблемы в этой сфере связаны не столько с феноменом неравенства в политическом участии, сколько с тем, что основные полномочия в деле реализации социальной политики переходят от федерального правительства к штатам, и это вполне соответствует логике децентрализации страны. В результате афроамериканские и испаноязычные общины, сосредоточенные в мегаполисах, оказываются один на один с местными политическими институтами, а также с громоздкими и часто неэффективными муниципальными бюрократиями, не обладающими достаточными ресурсами и испытывающими воздействие множества конкурирующих групп интересов.

В Австралии выбор в пользу политики мультикультурализма был связан главным образом с «оскудением иммиграционного потока к началу 1970-х гг., что могло повлечь за собой неблагоприятные последствия для демографической и экономической ситуации в стране».[73]

Именно в 1960–1970-х гг., когда в США, Канаду, Австралию и страны Западной Европы хлынул мощный иммиграционный поток из государств третьего мира, во многих из них стали формироваться предпосылки для новых расколов и конфликтов. Чрезвычайно важную роль сыграло то обстоятельство, что поведение новых иммигрантов опровергнуло сложившиеся ранее представления об американской нации как «плавильном котле». Они не поддавались ни интеграции, ни ассимиляции. Общий образовательный и культурный уровень новых иммигрантов оказался крайне низким; в 1995 г., когда полного школьного образования не имели 12 % коренного населения США, доля таковых среди легальных иммигрантов превышала 40 %; средний же уровень их образования был в 4 раза ниже, чем у рядового американца. Не удивительно, что уделом иммигрантов стала работа в низкооплачиваемых секторах экономики, обособление от коренного населения; как результат, возникли новые культурные и социальные барьеры внутри страны. «Важной составляющей большинства ситуаций этнического антагонизма являются групповые барьеры и привилегированный доступ к ресурсам», – отмечает известный британский социолог Э. Гидденс.[74] В итоге новые иммигранты образуют диаспоры и локальные сообщества, живущие по своим традиционным «законам», и лишь формально принимают законы новой родины. Вследствии концентрации преимущественно в крупных городах иммигранты составляют сегодня от четверти до трети их населения, а в некоторых мегаполисах Северной Америки – от трех четвертей до четырех пятых.[75] Концепция «плавильного котла»[76] оказалась неадекватной для описания всей сложности этнических процессов в современном американском обществе: вместо того чтобы «переплавляться» в американцев, новые потоки иммигрантов все больше «разбавляют» американские ценности своими. Расхожая шутка этнологов суммирует реальные результаты плюралистической интеграции, к которой было вынуждено обратиться американское общество: «Мы (Соединенные Штаты) думали, что варим суп, а получили салат». Не случайно по окончании холодной войны проблема неконтролируемой массовой миграции стала одной из главных опасностей в дискурсе западного общества. Установление контроля, где это возможно, в рамках демократии над неассимилируемыми группами иммигрантов стало сегодня сверхзадачей стран Запада.

Поскольку мультикультурность западных обществ, раз провозглашенная, не подлежала отмене, а необходимость избегнуть выполнения ко многому обязывающими обещаний новым меньшинствам стала настоятельной, изначальная, «полная», версия политики мультикультурализма, примененная к автохтонным меньшинствам, в отношении иммигрантов была исподволь замещена «усеченным» мультикультурализмом. Было установлено ясное концептуальное различие между «имеющими исторические корни аборигенными группами меньшинств» и сообществами иммигрантов, у которых нет шансов получить статус этнического меньшинства и, используя его, требовать «признания языковых прав и средств для поддержания собственной самобытной культуры».[77] Именно это разделение меньшинств на два класса в зависимости от степени их укорененности привело к появлению практики двойных стандартов в подходе к решению их проблем. И хотя в условиях демократии «коренное» белое большинство не может прямо институционализировать право на доминирование в государстве, это доминирование обосновывается тем, что различие коллективных прав граждан, принадлежащих к различным культурным группам, зависит от глубины и длительности связей с национальной территорией. Как пишет профессор Калифорнийского университета (Санта-Крус) М. Браун, за последние 20 лет разрыв в оплате труда белого и небелого населения США не только не уменьшался, но и значительно увеличился, то же можно сказать и в отношении безработицы: за эти годы число безработных небелых увеличилось в два раза. Таким образом, неявно сохраняется практика дискриминации по расовым признакам. Одновременно истощаются и финансовые возможности государства для проведения эффективной политики интеграции иммигрантов, в первую очередь из-за старения населения США: в 2008 г. за пенсией и обещанной бесплатной медицинской помощью начали обращаться представители поколения бэби-бума. По прогнозам, между 2000 и 2030 гг. число американцев старше 65 лет удвоится и достигнет 71,5 млн человек. Понадобятся огромные средства, чтобы через 25 лет закрыть бюджетный дефицит в 65 900 млрд долларов.[78]

В результате политолог с мировым именем С. Хантингтон называет иммиграцию в США «главным бичом нашего времени». Иммигрантов он делит на «обращенных», прибывших с тем, чтобы ассимилироваться в американском обществе, и «временщиков», приехавших по контракту на несколько лет. «Новые иммигранты с Юга, – отмечает Хантингтон, – не обращенные и не временщики. Они курсируют между Каролиной и Мексикой, поддерживая дуальную идентичность и вовлекая в этот процесс членов своих семей». Учитывая 1,6 млн человек, которых арестовывают каждый год за попытку пересечь Рио-Гранде, Хантингтон предостерегает: «Если свыше миллиона мексиканских солдат перейдут нашу границу, США воспримут это как угрозу национальным интересам и отреагируют соответственно. Однако мирное вторжение миллионов мексиканцев, как будто санкционированное Висенте Фоксом [президент Мексики в 2000–2006 гг. – В. С.], представляет не меньшую опасность для Америки, и на него США должны реагировать адекватно. Мексиканская иммиграция уникальна по своей сути, она является прямой угрозой нашей идентичности и культурной целостности и, быть может, нашей национальной безопасности».[79]

Разумеется, С. Хантингтон преувеличивает опасности, связанные с волной иммиграции из Латинской Америки, однако несомненно и то, что она порождает серьезные социальные проблемы и новые значительные различия между действительными и потенциальными гражданами США. Так, новые иммигрантские меньшинства нацелены прежде всего на самооборону, обретение «места под солнцем», признание своих прав. Сегодня они уже не согласны безропотно терпеть дискриминацию. Однако хорошо известно, что успех, к которому стремится одна группа, далеко не всегда совместим с успехом всех остальных. В этой ситуации неизбежны конфликты интересов, и любая групповая победа потенциально может иметь серьезные деструктивные последствия для общества в целом. «Идеи мультикультурализма, широко распространившиеся в последнее время в американском обществе, – считает, в частности, В. Иноземцев, – отражают банальную раздробленность нации и de facto проповедуют приоритет прав этнических групп над правами отдельных личностей, недопустимый с точки зрения классической либеральной теории». Более того, мультикультурализм легитимирует амбиции разного рода меньшинств, основывающих «свои политические притязания на культурной особости своих членов».[80] Одним из следствий политики мультикультурализма стало появление в современном западном обществе так называемых партий идентичности; поскольку все новые социальные группы активно требуют признания обществом своей особости, базирующейся на этнической, конфессиональной, гендерной принадлежности или сексуальной ориентации, постольку многие из них создают новые политические партии для защиты своего права на отличие и борьбы за привилегии. Как отмечает Ч. Тейлор, “политика признания” предполагает, что многие, кто чувствует себя ущемленным в статусе равного другим человека, стремятся к тому, чтобы их специфическая идентичность была публично признана».[81]

Однако в многообразии культур и культурных общностей, которое отстаивает мультикультурализм, сами культуры, как правило, мыслятся как некие целостности. В этом мультикультуралистский дискурс близок к дискурсу национализма, только мультикультурализм защищает культуры, не имеющие своего национального государства или функционирующие в рамках одного или нескольких национальных государств. Сходство с национализмом проявляется также в том, что мультикультурализм признает ценность принадлежности только к одной категориально понимаемой культуре. «Слишком часто, – отмечает американский политолог К. Калхун, – коммунитаристский и мультикультуралистский дискурс (при всех его остальных достоинствах) следует за националистическим дискурсом, представляя крупные категории, в которых люди на самом деле глубоко различны и часто не знакомы друг с другом, по образцу небольших семейных и общинных групп. Эта логика акцентирует межгрупповые отличия, отрицая значение внутригрупповых».[82] На практике же факторы, влияющие на человеческую жизнь, не могут быть сведены к влиянию обособленных сообществ, общества и культуры внутренне сложны; их члены часто конкурируют друг с другом, могут по-разному интерпретировать общее наследие и по-разному относиться к культурным нормам, которые, в свою очередь, также могут противоречить друг другу. Не следует забывать и о том, что принадлежности нередко бывают множественными и даже взаимопересекающимися и амбивалентными.

В результате, по мнению критиков мультикультурализма, на практике либеральные идеи и ценности доводятся до самоотрицания. Какая же это индивидуальная свобода, если ты не можешь высказать свое мнение о гомосексуальности, о феминизме и расовых проблемах? С помощью всякого рода сексуальных меньшинств традиционная буржуазная мораль была поставлена под сомнение. Как показывает опыт, «в большинстве случаев проекты по реализации групповых прав и интересов (самоопределение, гарантированное представительство, предоставление социальных льгот и преференций) оборачивались ущемлением прав прочих индивидов, этнизацией общественного сознания и социальной сегрегацией. Нередко защитой коллективных прав оправдывалось нарушение прав человека. Сегодня уже западные авторы говорят о дестабилизирующем воздействии безграничной терпимости, называя ее “невозможной добродетелью”», – пишет российский исследователь С. Г. Ильинская.[83]

Когда вопрос касается привилегий этнических групп, политика, предусматривающая выделение квот, идет вразрез с одной из самых важных характеристик этничности, а именно с тем фактом, что этническая идентичность большинства людей не поддается сколько-нибудь однозначному определению. Более того, с точки зрения теории конструктивизма, доминирующей сегодня в исследовании этнических проблем, этнические группы – это социальный конструкт. В результате «в современных западных плюралистических обществах политика, ведущая к признанию групповых прав, всегда влечет за собой произвол и неравенство, так как сам отбор привилегированных групп, равно как и определение того, кто к каким группам принадлежит, является произвольным. Как и в США, возмездием за подобного рода политику является своего рода система апартеида “наоборот”, в которой возможности и права людей определяются случайным в нравственном отношении фактом их этнической принадлежности, а не их заслугами и нуждами».[84]

Пытаясь преодолеть существующее структурное социальное неравенство с помощью политики различия, американское правительство обнаружило на примере афроамериканцев, что наделение особыми правами способствует не включению в общество, а исключению из него и усугубляет раскол по этническим и расовым основаниям, навязывая право на отличие тем, кто за него не боролся. Америка одной из первых в западном мире столкнулась с феноменом культурализации и этнизации социальных отношений. Прежде всего, он проявился в американской системе образования. При поддержке либеральных сил так называемое мультикультурное образование получило право на существование уже в середине 1960-х гг. В результате разработки альтернативных образовательных программ, направленных на преодоление доминирующего положения белых англосаксов-протестантов, закрепленного в языке, трактовке американской истории, базовых положениях этики и эстетики, в высших и средних учебных заведениях США начала преобладать такая трактовка всемирной истории вообще и американской в частности, которая «демонизировала людей белой расы».[85] В начале 1968 г. легитимность мультикультурного образования была поддержана «Актом о двуязычном образовании», принятым по требованию испаноязычных американцев. Позднее этот акт несколько раз пересматривался. После принятия в 1974 г. Акта Конгресса об учебных программах по этническим культурам в средних учебных заведениях США были введены билингвистические программы, по которым обучалась значительная часть детей иммигрантов.

С конца 1960-х гг. в США на государственном уровне стала проводиться в жизнь компенсационная программа утвердительных действий (affirmative actions) или позитивной дискриминации, направленная на устранение последствий расовой дискриминации и дискриминации по половому признаку при приеме на учебу или на работу. «Введение принципа “позитивных мер” требовало от компаний – государственных подрядчиков принятия специальных мер по привлечению, найму и продвижению обладавших необходимой квалификацией представителей групп, ранее подвергавшихся дискриминации. Начавшись (во времена президента Дж. Кеннеди) как временная и ограниченная по своим масштабам мера, она постепенно охватывала все более широкий круг расово-этнических групп, включала в свою орбиту всё новые и новые категории населения. Специальная инструкция Министерства труда 1968 г. определяла “позитивные действия” как систему определенных целей по увеличению найма “негров”, “азиатов”, “американских индейцев”, “испаноязычных” и сроков, устанавливаемых для достижения этих целей».[86] Программа «позитивных действий» получила дальнейшее развитие, ее стали применять не только при найме на работу в частном секторе, но и при приеме в университеты, при подборе преподавателей и государственных служащих.

Однако итог, как это часто бывает, оказался достаточно далек от замысла. Первым результатом позитивной дискриминации в сфере образования стало снижение качества последнего. Проводившиеся в начале 1970-х гг. исследования уровня подготовки в американских колледжах показали, что у афроамериканцев, поступивших в колледжи благодаря квотам, гораздо более низкие результаты тестирования, а среди студентов, имеющих задолженности, только 10 % белых и 90 % чернокожих. Это соотношение, конечно, со временем несколько изменилось, поскольку имело социальную, а не культурную природу и объяснялось тем, что чернокожие школьники получали образование в муниципальных школах бедных кварталов. Тем не менее и сегодня высказывается озабоченность низким уровнем образованности среди чернокожих и испаноязычных американцев, и в качестве одной из причин указывают систему позитивной дискриминации при приеме этих групп в высшие учебные заведения. Беда в том, отмечает известный американский журналист и политолог Д. Фрам, – что численность легальных и нелегальных иммигрантов из Мексики и Центральной Америки, которые не проявляют большого интереса к образованию, растет. Низкоквалифицированные работники дорого обходятся коренным жителям. Для исправления ситуации Д. Фрам предлагает пойти на отмену расовых привилегий, остановить массовую нелегальную иммиграцию (по оценкам, нелегальные иммигранты составляют около 5 % рынка рабочей силы США) путем ужесточения наказания для работодателей, использующих труд нелегалов, пересмотреть иммиграционную политику страны в пользу образованных и перспективных (замещающая иммиграция) и поощрять большие американские семьи с помощью если не религиозной морали, то разумно ориентированной налоговой политики.[87]

Следует также отметить, что групповая модель включения, опиравшаяся на специальные эксклюзивные права или позитивную дискриминацию, повлекла за собой и другие негативные последствия. После того как чернокожие и представители коренного населения Америки – индейцы обрели особые права, их стали требовать иные маргинализированные группы. Защитники мультикультурализма пришли к выводу о необходимости включать в качестве привилегированных культурных меньшинств в мультикультурном обществе сообщества, объединенные определенным стилем жизни. В итоге постепенно не только американской, но и общемировой стала тенденция к увеличению числа обладающих самосознанием «мы»-групп, в пользу которой сыграл моральный авторитет и признание ценностей различия и аутентичности, а также усиливающееся внимание мирового сообщества к коллективным правам. В Соединенных Штатах сложилась ситуация, когда наиболее вероятным кандидатом на любую должность предстала чернокожая лесбиянка-инвалид как индивид, принадлежащий сразу к четырем типам исключенных (женщина, расовое меньшинство, сексуальное меньшинство, физически альтернативно одаренная).

Действительно, в 1980–1990-е гг. в США была реализована впечатляющая система мероприятий, основанных на учете расовой и этнической принадлежности американцев:

• практика назначения представителей ряда расовых групп на высшие государственные посты;

• ряд мер, направленных на обеспечение политического представительства этих групп;

• пересмотр содержания ряда школьных и университетских дисциплин и программ, цель которых состоит в отражении исторического и культурного вклада основных расовых и этнических групп в развитие страны;

• увеличение возможностей представителей языковых меньшинств использовать родной язык при обучении и в обще-ственно-политической жизни и др.[88]

Сегодня в рамках политики различия в ряде штатов США реализуется практика так называемой избирательной географии, т. е. границы избирательных округов проводятся таким образом, чтобы число округов, в которых этнические или расовые меньшинства составляли большинство, было максимальным. В результате выросло число афроамериканцев и испаноамериканцев в депутатском корпусе (в настоящее время даже в южных штатах по крайней мере 10 депутатов являются представителями афроамериканской расы), однако одновременно политически дискриминируемое большинство белых избирателей стало проявлять недовольство.[89] Тем не менее в ноябре 2008 г. американцы избрали президента-афроамериканца Барака Обаму.

Проблема заключается в том, что предоставление особого статуса той или иной, зачастую искусственно образованной, общности само по себе способно привести к возникновению групповой солидарности, сделав такую общность реальной под действием «логики юридически определенной категории». Из-за предоставления предполагаемой группе особого правового статуса неизбежно возникает вопрос о критериях членства в этой группе и ослаблении, хотя и не полном исчезновении, дополняющих друг друга идентичностей. Обращение к категории «традиционная культурная группа» при обосновании этих особых прав может привести к закреплению определенных властных отношений, отстаиваемых заинтересованными членами такой группы, которые выступают, уже опираясь на «традицию».[90]

Таким образом, «постмодернистский упор на различия и аутентичность привел к расширению границ между группами, усилению чувства исключительности, повышению значимости коллективных прав за счет прав индивидуальных; [сторонников такого подхода. – В. С.] заботят не столько создание и институционализация культуры, сколько следствия культурных различий. Проще говоря, среди всех интеллектуальных течений постмодернизм закрепил нечто, давно исчерпавшее себя, – идею аутентичности», – отмечает К. Цюрхер.[91] Американский вариант политкорректности, призванный формировать толерантное отношение к «другим» и признавать любую непохожесть: религиозную, этническую, гендерную и т. д., – стал превращаться в некую новую форму нетерпимости, которая канонизирует употребление политкорректного языка до степени ритуала и предпочитает следование букве, а не духу мультикультурализма.

Эти проблемы еще более обостряются в связи с тем, что, как оказалось, позитивную дискриминацию, вначале мыслившуюся в качестве временной меры для преодоления социально-структурного неравенства, невозможно отменить. «Представители меньшинств, для которых позитивная дискриминация означала ощутимые преимущества на рынке труда и образования, категорически воспротивились свертыванию этой практики. В итоге сегрегация общества по этнорасовому признаку не только не была преодолена, но и стала добровольной. Активисты этнических и расовых меньшинств, энергично взявшиеся за стилизацию жизненно-стилевых различий под фундаментально-культурные, углубили сегментирование общества по этнорасовому и этнолингвистическому признаку».[92] В результате в начале 1990-х гг. западные страны, прежде всего США и Канада, «столкнулись с феноменом так называемого реактивного мультикультурализма. Его носители – этнические и культурные меньшинства. Если раньше их члены стремились скорее к слиянию с большинством, то теперь они, напротив, настаивают на собственной инакости. При этом утверждается, что их идентичность отлична от идентичности окружающих столь радикально, что ни о каком сближении просто не может быть речи».[93] Более того, представители культурных меньшинств теперь уже считают, что для ликвидации дискриминации необходимо не просто равноправие, когда то, что их отличает, утверждается как «равно достойное», а такое к ним отношение, которое наделило бы их группу новыми привилегиями по сравнению с большинством или другими меньшинствами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.