Вместо предисловия

Вместо предисловия

Что мы имеем в виду, когда говорим, что какой-то предмет является основанием? Не в значении «основание чего-либо», а основанием в абсолютном смысле? Рассматривая тот или иной фактор в качестве основания, например, в области экономики, производства, торговли, мы предполагаем, что этот фактор сам по себе составляет источник определенного развития, на которое мы можем опереться: вместо того, чтобы предпринимать какие-либо действия по собственной инициативе, мы исходим из того, что в ситуации заложен определенный потенциал, который нам следует отыскать, чтобы затем уже действовать в соответствии с теми возможностями, какие он предлагает. Такое словоупотребление несколько расплывчато, но все-таки оно принадлежит сфере практической деятельности, так что речь идет не о соизмерении практики с абстрактной схемой, а наоборот, о проверке схемы практикой. И мне кажется, что именно здесь можно найти ключ к пониманию связи человека с окружающим миром; более того, именно здесь открывается выход за пределы теоретических рассуждений, налагающих свою схему, рамку на наши действия, и мы можем переосмыслить их, открывая новые источники их «эффективности».

Новые – по отношению к европейской традиции или, во всяком случае, к наследию древних греков, где эффективность человеческих действий мыслится как отпечаток некоторых идеальных форм, данных действию в качестве моделей, призванных спроецироватъся на окружающий нас мир и реализоваться в нем через посредство воли человека. Суть этой традиции – в том, чтобы заранее составлять план действий и реализовывать его, быть может, совершая при этом героические подвиги. Для нее важны отношения между средством и целью, между теорией и практикой.

Далее мы увидим, что концепция эффективности в Китае иная. Она исходит из того, какие условия нужны для получения эффекта: суть дела не в том, чтобы прямо и непосредственно добиватъся результата как заранее поставленной цели, а постепенно создать условия, как следствие каковых он не смог бы не появиться. Другими словами, речь идет не о том, чтобы «преследовать» какой-то эффект, а о том, чтобы дождаться – и не мешать ему наступить. Для этого достаточно, – учат нас древние китайцы, – научиться извлекать пользу из развития ситуации, действовать так, как она сама «несет» нас. А значит, не надо ничего изобретать, не нужно прикладывать никаких усилий – все это нужно не ради отрешения от земного мира, а единственно для того, чтобы добиться наилучших результатов. Основу этого образа мысли, не породившего внутри себя противопоставления теории и практики, составляет проникновение в обычный ход вещей и то, что мы называем стратегией. Но углубившись в него, мы должны будем ответить на вопрос: в самом ли деле в нашей европейской концепции, даже во взглядах «реалистов» (от Аристотеля до Макиавелли и Клаузевица), не говоря уже о более распространенных теориях, речь идет о понятии «эффективности»? Не является ли само понятие эффективности слишком узким, слишком жестким, не способным вместить наше понимание того, как надо действовать, чтобы в реальной жизни происходили (случались) те или иные события?

Когда мы рассматриваем вопрос об эффективности, то непременно вскрывается еще одна проблема: каковы условия появления эффекта, результата? Собственно, что такое результат действия? Каким образом в реальной жизни что-то может осуществиться? Этот вопрос ничего общего не имеет с такими вечными понятиями метафизики, как бытие и познание, как не имеет он отношения и к этическому пониманию действия.

От проблемы результативности действия, эффективности, несущей на себе отпечаток волюнтаризма, мы перейдем к вопросу о той эффективности, применительно к которой есть основания говорить об имманентности; и здесь нам не избежать некоторого сдвига. «Сдвиг» как термин здесь получает двойное значение: с одной стороны, это определенное изменение привычного нам образа мышления, переход из одних рамок в другие – из Европы в Китай и обратно. Мысль таким образом становится активной, деятельной, способной изменить наши представления об окружающем мире. С другой стороны, сдвиг – это перемена, позволяющая «снять барьеры» и наконец увидеть то, чего мы обычно не допускаем в границы нашей мысли, а значит, не можем мыслить.

Конечно, чтобы произвести такой «сдвиг», потребуется основательно перестроить нашу языковую структуру и ее теоретические основания с тем, чтобы вывести ее на новый путь, где она бы выражала не то, что внутренне было заложено в ней еще до начала коммуникации, а то, что откроется в новой потенциально приемлемой для нее мыслительной деятельности, способной отныне черпать из новых источников.