4. Человек не умер, но…

4. Человек не умер, но…

Итак, если мыслить в парадигме эволюционизма и прогресса, человек оказывается превзойденным, становится этапом развития некоего вселенского Разума, другими словами, его «историческим видом». Становится Традицией. Это надо признать как реальность, но не отождествлять ее с чем-то не имеющим право на дальнейшее существование, с «пережитком прошлого». Что такое, в конце концов, традиция?

В трактовке традиций широко распространено убеждение: все на свете когда-то возникло, бывает новым, а потом стареет, уходит в прошлое; все, ставшее традицией, когда-то было новацией. Традиции – это «выпавшие в осадок» результаты перемен, спрессованные временем продукты развития. Новое предшествует старому и потому субстанцией культуры, ее фундаментом следует считать не традицию, а новацию. Новации первичны, они причины возникновения культурных феноменов, традиции вторичны, они следствие их пребывания во времени. Конечно, можно возразить, что «новое – это хорошо забытое старое» или «ничто не ново под луной», но подобные метафоры и крылатые выражения не способны опровергнуть логику вышеприведенного варианта трактовки соотношения традиции и новаций. Это логика универсального эволюционизма и безоговорочной веры в прогресс, в то, что новое лучше старого по определению. Она подкрепляется деятельностью по созданию «новых традиций». Проведя какое-то мероприятие, акцию часто призывают сделать их постоянными, повторяющимися – традиционными. Думается, что хотя результаты такого рода социальной активности принято называть традициями, они представляют собой нечто условно традиционное и скорее паратрадиции. За воспроизведением внешней структуры данного явления, в них теряется его суть, которая состоит в том, что традиция есть выражение первичности существующего, наличия у него «природы» и собственной идентичности в сравнении с фактом возникновения новаций.

Несколько более глубокая, но все же близкая к поверхностной трактовке традиций как устаревших новаций «концепция передачи» (передавание, перенос, пре-дание), когда предполагается сохранение предмета или явления при его переходе в другое состояние. Это некая связь между «тем» и «этим», между прошлым, настоящим и будущим. Связь как наследование (унаследование, наследие). Как движение по ранее избранному направлению, некая непрерывно летящая стрела, но не просто во времени, а что-то несущая сквозь время. В этом смысле не всякую связь можно считать традицией, хотя бы она воспроизводилась, сохранялась и повторялась как закон. Ведь говорят и о законах возникновения нового, связях изменения и преобразования, когда наследие отвергается. В таком случае может традиционными нужно считать связи функционирования, циклизм и движение по кругу? Тоже вряд ли, ибо тогда понятие традиции будет излишним, потому что здесь нет перехода к другому, нечего и некого «передавать».

Философская суть понятия традиции – это не изменение само по себе, но и не сохранение как таковое, это не сохранение или изменение, а нечто постоянное внутри перемен, константное в развитии, абсолютное в относительном, вечное во временном. Традиции включены в поток времени, но по своей бытийной сущности есть то, что не развивается. Они развертываются и трансформируются в соответствии с переменой обстоятельств. Традиция – это не прошлое, она выражает не то, что «позади нас», а то, что непрерывно существует в мире среди нас самих. Любое явление противоречиво, пронизано борьбой тенденций к устойчивости и изменчивости, а развитие в целом есть результат этой борьбы. Жизнь организма есть противоречивое единство генотипа и фенотипа. Жизнь общества есть противоречивое единство традиций и новаторства. Жизнь человека как целостного телесно-духовного существа есть… но об этом позже.

В традициях выражает себя устойчивое в бытии, вечное во временном, «природа» предмета. Его историческая определенность. Традиция – культурная форма выражения вечности бытия вообще и определенного отрезка времени бытия любого предмета или явления как сущего. И как о существовании мы говорим раньше, чем об изменении (прежде чем меняться, надо быть), так традиции предшествуют новациям. Они наличествуют ipso facto – изначально.

В предметах, явлениях, опыте жизни и феноменах духа абсолютно и постоянно, константно и вечно то, что делает их тем, что они есть. Абсолют и вечность не какая-то отдельная внебытийная трансцендентальная сфера. Они присутствуют везде, в любом предмете. Это свойства, которые делают каждый предмет совершенным в своем роде и без которых он не существует, трансформируясь в инобытие. Если сжать теннисный мяч, он сплющится, потеряет свою форму. Но мяч есть и может восстановиться. Если его сжать очень сильно, он лопнет и превратится в нечто другое, кусок крашеной резины. Изменение превысило меру сохранения и «традиции мяча» больше не стало. Если в реке помыть машину, на воде образуется грязная пленка, однако через несколько сот метров река очистится. А если из этой машины в нее попадет несколько тонн бензина, она как природный объект, погибнет, превратиться в иное, – в пруд, лужу, болото, но для реки это – ничто. Гибель.

Любое явление имеет меру сохранения собственных свойств – меру идентичности, в пределах которой оно остается самим собой. Это область, задаваемая родовыми качествами явления, его иммунитетом к изменениям, что фиксируется в понятии традиции. Оно принадлежит и как бы продолжает смысловой ряд – субстанция, качество, абсолют, универсалии, относясь к системе понятий, выражающих существование предмета, его наличие. И когда в словарях пишут, что кроме «передачи» под традицией имеется в виду и то, что передается, никогда не расшифровывая это «что» или заменяя его перечислением чего-угодно (табу, обычаи, нравы, ритуалы и т. д.), то исходя из общефилософского видения проблемы, можно сказать, что под «что» имеется в виду факт передачи бытия. (Ближайшим аналогом традиции в русском языке является слово «обычай» – обытяй, быт, бытие). Не становление, не исчезновение, не проект, не творчество, а именно бытие. Традиция передает эстафету существования. И возможно, что ее более точным теоретическим переводом на русский язык было бы не «передача» как таковая (слишком похоже на чистую коммуникацию) и не просто «наследие» (несет в себе черты статики), а преемственность. Преемственность предполагает, что передача «дошла» (перенята, переемственна, пере-есть-венна), эстафета принята, и явление продолжает существовать в новых условиях.

Итак, в предельно широком плане традицией можно назвать область сохранения меняющихся характеристик любого предмета. Традиция – это проявление универсалий бытия, иммунная система общества, его фундамент и субстанция. Она является социокультурной формой сохранения сущности чего угодно: идентичности, тождественности, самости и самобытности явлений. Будучи проявлением абсолютного, вечного (положенного богом или природой) и существующие до всяких перемен, традиции тождественны так называемым универсалиям (константам, элементам) культуры. И присутствуют в каждой ее форме. В религии – это догматы, предание, заповеди. В психологии – архетип, тайна, бессознательное. В философии – архе, первичное, абсолют, истина. В точных науках – аксиомы. В искусстве – собственно традиции в узком смысле данного слова. У родового человека… но об этом позже.

В конечном счете, константы существуют потому, что люди, в какой бы части света не жили, психофизически устроены одинаково и имеют одни и те же биологические потребности, сталкиваются с общими проблемами в борьбе за жизнь. Они рождаются и умирают, поэтому у всех народов есть обычаи и ритуалы, связанные с рождением и смертью. Поскольку они живут совместно, у них есть общение – труд, танцы, игры и т. п. Эти константы есть у каждого народа, независимо от его судьбы и истории. Они действительно универсальны. И они же традиционны. А различие между универсалиями и традициями в том, что если первые обозначают абстрактное признание существования общего у всех народов, то вторые – традиции – то, что общее может выступать в своеобразной форме. Во всех человеческих культурах умерших хоронят – это универсалия, но в одних с плачем, в других – со сдержанной улыбкой: такова традиция. То есть для определенного типа культуры традиционно то, что делает ее особенной и гибель традиции означает гибель этой культуры, ее замену другой. Традиции – историческая форма бытия констант, их путешествие во времени, но без растворения в нем – на то они и константы. В любом случае, пока есть та или иная культура, есть определяющая ее традиция. Это положение верно и наоборот: пока есть определенная традиция, есть выражающая ее культура. Как та или иная, как тип культуры и «вообще» – как таковая.

Итак, мы «прошли» по области значения традиции от самого широкого и расплывчатого, от простого выражения принадлежности к прошлому, когда явление, более не рождаясь, наличествует в силу инерции, до глубинного, выражающего самость и, несмотря на непрерывные «удары ничто», тождественность себе любого предмета или явления. Традиция – это настоящее, присутствующее как в прошлом, так и будущем, но это действительность, а не потенция, это вечное в потоке времени. И если считать мир несотворенным и неуничтожимым, существовавшим всегда, то есть бытием, то он в целом – «традиционен». Как и Бог. Мир (Бог) – это Традиция! Они ни откуда «не выводятся», не порождаются и были до всякого проектирования нового. У вечности нет ни прошлого, ни будущего, это бесконечное настоящее. Традиция первична, а новации, ничто есть лишь принцип смены, пре-вращения ее конкретных форм. И наоборот, если фундаментально небытие – пустота, вакуум, время, то мир есть становление, непрерывное творение-смерть («смерте-творение»). В первом случае он довлеет себе – идеология субстанциализма и традиционализма, во втором случае он возник из «ничто» и устремлен туда же – идеология креационизма и прогрессизма.

Какая из этих идеологий может служить нашему выживанию, если под «нашим» иметь в виду существующего человека, Homo sapiens, а не человекообразных роботов или чистую технику? Который теперь должен как-то обосновывать свое право на дальнейшую жизнь в качестве «устаревшей модели». Развивать идеологию выживания, начинать думать как ему быть, сосуществуя в мире с параллельно развертывающимися формами Иного.

* * *

У каждого человека много разных свойств. Наряду с историческими, на каком-то этапе возникающими, а потом исчезающими, есть неотъемлемые, без которых мы не имеем права говорить о его существовании. Как у индивида, так и у родового человека. Первые, на языке традиционной метафизики – акциденции, вторые – атрибуты. Одной из главных забот философской антропологии должно быть их различение по этим параметрам: что в человеке можно отдать случаю, времени и обстоятельствам, а что отстаивать как его природу, сущность, идентичность. Самое его жизнь, бытие в мире. Наличие атрибутов как неотделимых от существования и сохранения человека свойств выражается в понятии его природы. «Под человеческой природой, – пишет П. С. Гуревич, – чаще всего в философской антропологии понимается совокупность стойких, неизменных черт, общих задатков и свойств, выражающих особенности человека как живого существа и присущих человеку разумному во все времена независимо от биологической эволюции и исторического процесса. Раскрыть эти признаки – значит выразить человеческую природу»[40].

Для сохранения природы человека в ходе своего исторического развития необходимо поддерживать традицию, био и социо-культурные константы себя как сущего – так, как поддерживаются иммунная система организма и определенные параметры среды его обитания. С точки зрения бесконечности и вечности бытия в нем никто никуда не исчезает. Это в принципе. И столь же принципиален вывод, что любая форма имеет конец, погибает. «Нелогичная» реальность отдельного существования всегда находится между этими принципиальными крайностями. Утратив религиозную веру в вечное бытие и догадавшись о своей смертности, человечество попало в положение индивида и должно научиться жить в контексте сознания, что теперь мы смертны как родовое существо. Жить, несмотря на превращение, если мыслить в контексте эволюционизма, в «низшую форму» – вопреки «прогрессу к смерти». Человек есть «нечто», живущее в действительном времени. Сей-час. Ч(т)ело-век. Живая традиция – не прошлое, не его «пережиток», а настоящее. Все это вписывает проблематику сохранения традиции как хранителя ценностей жизни в борьбу человека за выживание вообще.

Указания на историческую временность человечества не должны смущать и демобилизовывать нас в борьбе за свое продолжение. Рассуждая чисто логически, надо признать конечность не только человека и человеческого рода, а также и мира, Вселенной, ее схлопывание или рассеивание. Подобным образом можно рассуждать относительно любой отдельно взятой вещи, о любом нечто. Стремление «остановить время», сохранить молодость и здоровье – абсурдная цель, а посещение тренажерных залов и косметических салонов вопиюще бессмысленное занятие, но благодаря неприятию этой фатальной временной логики мы живем. Де-факто человек исповедует мировоззрение сопротивления. Сопротивления времени. Оно реализуется в его природе: желании жить, продолжаться, влечься к другому как представителю великого целого, размножаться, чувствовать, переживать. Все остальные его цели производны от этой. Ибо быть, т. е. сохранять себя является первой и последней, исходной, фундаментальной, основной, главной и определяющей целью любой, выделившейся из хаоса системы. Тем более живой, в том числе человека как целостного телесно-духовного существа.

В философско-мировоззренческом плане задача сохранения природы человека как его традиции предполагает ориентацию на феноменологический реализм, утверждающий «явленность Бытия», его фактичность (М. Хайдеггер) и вторичность рефлексии над ним, ориентацию на положение, что существование предшествует сущности. Установка феноменологического реализма и экзистенциализма должна быть принята как принцип гуманистического философствования, отличающий его от всех других форм. Некорректна, хотя ее поднимали, ломали над ней голову, начиная с Канта, многие выдающиеся философы, сама проблема: «как возможно бытие». Она некорректна, ибо бытие обладает атрибутом действительности по своей сути. Оно первично, это «дар», «таковость», «данность», оно ниоткуда не выводимо и не обязано оправдываться перед своей рефлексией, о чем, защищая материализм, в свое время писал К. Маркс, а в XX веке М. Хайдеггер, считая скандалом не отсутствие ответа на подобный вопрос, а саму его постановку. Primum vivare deinde filosofare (сначала жить, потом философствовать) – таков девиз подлинно философского отношения к жизни. Если вперед бытия можно поставить Мысль или даже Ничто и из него выводить все, то этот акт сразу превращает саму ее/ его в бытие. Только Иного. Или предполагает Творца, который, само собой, все равно обладает бытием. Предвечный – другое имя Бога. Различные возможности, вплоть до наиболее абстрактных, являются возможностями именно бытия. Ставящий проблему обоснования бытия философ сам обладает модусом существования и допускает существование обсуждаемой им проблемы, подтверждая таким образом, что ее решение заключается в отказе от решения. Это случай, когда ответ состоит в раскрытии несостоятельности вопроса.

После появления формы Homo vitae sapience и тем самым прогрессивного отрицания всех предшествующих форм живых существ как «низших», многие из них продолжают сосуществовать с нами миллионы лет. Они – ко-эволюционируют друг с другом и человеком. Подобно этому, «вопреки прогрессу», могут существовать, длиться разные формы разума, в разном качестве, на разном субстрате. Мы, следовательно, имеем основание вести речь об их со-развитии, взаимо-действии. Более того, в отличие от истребляемых нами бессловесных животных, человек обладает преимуществом в возможности сознательного отстаивания ниши своего обитания. Делать это можно тем успешнее, чем раньше мы отдадим отчет в своем изменившемся положении. «Ничто» приближается само, стихийно, а традицию человеческого бытия надо культивировать. В этой цели может быть найден новый смысл, новая «идея для существования» человека как личности и частично как актора, позволяющая задержать его перерождение в бессубъектного агента-фактора. Или разделиться на тех, кто готов раствориться в технологии, служа пищей (смазкой на стыках) в системе машин (трансгуманисты), и тех, кто хотел бы сохранить традицию, т. е. свою антропологическую природу (гуманизм).

Одной из самых ключевых мировоззренческих идей, бастионом надежды в борьбе за сохранение «идентичности и традиции» человека, фундируя и коэволюцию, и феноменологический реализм, является идея вечного возвращения. В сравнении с прогрессом, она более глубоко укоренена в культуре, авторитетнее, доказательнее его. Перед лицом бесконечности идея вечного возвращения «крепче», обоснованнее прогрессизма, «логичнее» идеи восхождения к цели, которой нет, из-за чего ее приходится обозначать точкой, называя, например, «омегой», этой последней буквой греческого алфавита. (Тейяр-де-Шарден). Математический смысл точки – обозначение конца, «ничто». Ее принятие в качестве цели есть неосмысленная маскировка бессмысленности непрерывного становления, отсутствия в нем какого-либо нечто. Напротив, логика вечного возвращения – всегда «наполненная», т. е. бытийная, завершенная, а значит более совершенная, хотя она вступает в конфликт с некоторыми областями современной науки, их ориентацией на универсальный эволюционизм и абстрактность. В свое время этот конфликт между бытием и опирающейся на эволюционизм наукой заметил Ницше. «Под воздействием науки сотрясается почва понятий, отнимая у человека фундамент, на котором покоятся его уверенность и спокойствие, а также вера в устойчивое и вечное. Должна ли господствовать жизнь над познанием, над наукой или познание над жизнью? – обострял он вопрос и предлагал подход, который перед фактом все более устрашающих достижений науки становится прямой потребностью нашей эпохи – «Наука нуждается в высшем надзоре и контроле; рядом с наукой должно возникнуть учение о гигиене жизни, а одно из положений этого учения гласило бы так: неисторическое и надисторическое должны считаться естественными противоядиями против заглушения жизни историческим, против исторической болезни»[41].

Если человек стоит на позиции универсального эволюционизма и практикует преимущественно рефлексивно-логическое отношение к миру, он, как не парадоксально, теряет смысл жизни, потому что жизнь – фундамент смысла. Охватившая мир истерия инновационизма продуцирует чувство временности и неукорененности человека, отсюда нарастание у него ощущения бессмысленности бытия. За потерей смысла жизни обычно стоит потеря чувства жизни, которое теперь называют депрессией и суть которой в истощении, вплоть до утраты, непосредственного, не экранированного информацией и теориями отношения к миру. Когда человеку становится все «все равно». Высшим выражением чувственного восприятия мира является состояние любви, так как любовь – цветения бытия, его экстремальная точка. Низшим – падение в равно-душие, «объективность» = смерть. Чисто теоретическое обретение смысла жизни невозможно вообще. Его надо не столько «искать», или «задавать», или «проектировать», о чем без конца спорят в литературе, – сколько воспринимать себя частью живого, включенным в вечное бытие. В диалоге Алеши и Ивана Карамазовых у Ф. М. Достоевского хорошо показан фундаментальный характер природного чувства жизни в сравнении с ее смыслом.

«Я думаю, что все должны прежде всего на свете жизнь полюбить.

Жизнь полюбить больше, чем смысл ее?

Непременно так, полюбить жизнь прежде логики, как ты говоришь, непременно, чтобы прежде логики, и только тогда я и смысл пойму».

Опора на природу, любовь и волю к жизни должны лежать в основе современного гуманизма, а, в конечном счете, любого человеческого поведения и, разумеется, философствования.

И когда мы говорим о необходимости сохранения традиции, то имеется в виду проявление этой любви и воли. Воли к сохранению атрибутов человека в потоке перемен. Следовательно, нашей высшей мировоззренческой ориентацией должен быть не универсальный эволюционизм, а коэволюция, не прогресс, а вечное возвращение, или, говоря точнее, «возвращение к вечному». Проявление «вечности» в отдельной вещи или существе – их идентичность. Их традиция. Назначение философии в таком случае состоит в том, чтобы вместо обслуживания науки и техники, превращения в их «оператора по клинингу» быть защитницей бытия вещей как жизненного мира человека. Привычный смысл экологии как заботы о природе, должен быть расширен до заботы о предметном макромире. Это будет «глубинная», т. е. подлинно философская экология. Свою роль она лучше всего может выполнить в качестве perennial philosophy – вечной философии, т. е. поддерживающей устойчивость в потоке перемен. Для этого ей нужно сделать актуальный исторический поворот: вместо философии прогресса, переросшего в настоящее время в трансгресс, стать философией сопротивления трансгрессу. Его логике «снятия человека». Другими словами, стать философией Традиции.

Философия традиции, которая необходима сейчас для обоснования «права» человека на существование в прогрессистско-техницистском мире, не означает, что она предполагает существование чего бы то ни было вне времени вообще. Не впускает в себя ничего нового и никогда не меняется. Нет, она допускает изменения, но те, что ее укрепляют, и противится тем, которые ее подрывают. Философия традиции – историческая форма идентичности, выдерживающая напряжение существования и перемен. И до тех пор, пока она это напряжение выдерживает, она существует. По-настоящему не противоречат энтропии развития одни самоубийцы, досрочно осуществляющие конечный результат. У-держание своей природы в форме идентичности – в этом Мудрость продолжения нашего бытия. Общефилософским онтологическим направлением, адекватным философии традиции является, подчеркнем еще раз, феноменологический реализм, исходная позиция которого не требует оправдания. Он противодействует засилью инструментализма и функционализма в современном технологизированном мире, превращающим субъектов сначала в акторов, а потом агентов, отводя им роль элементов, существующих «ради организации» и потому теряющих психологическую базу для чувства самоценности, а следовательно и смысл существования. Нам важна, для нас существенна наша реализация возможных миров.

Когда признают, что традиция не пепел, который надо хранить, а огонь, который надо нести, или повторяют хайдеггеровскую мысль, что бытие требует возврата к истокам, редко додумывают эти положения до конца. Для своего исполнения они требуют «консервативной революции», изменения характера цивилизационной активности, ее направления и целей, признания, что человечество прошло фазу подъема на вершину и теперь свою энергию должно прилагать к тому, чтобы тормозить, а не рваться вперед, в «бессмертное никуда». Это наиболее ответственный этап бытия. Альпинисты чаще гибнут на спусках, чем на подъеме. Прогресс приобрел силу инерции, поэтому управлять теперь, значит, прежде всего, регулировать творческую деятельность, особенно в части внедрения ее новых результатов в практику. «Если вы думаете, – писал М. Мамардашвили, – что можно естественным образом продолжать традицию, как если бы она была просто самой жизнью, – то это заблуждение. Можно подумать, что традиция – как твое дыхание: ты дышишь и живешь, чему-то следуешь, и тем самым она продолжается. Между тем человеческий опыт кричит о том, что нет этого, что ткань, которая ткется над бездной, иная»[42]. Хотя в целом М. Мамардашвили был интеллектократом, следовательно, чуждым эколого-гуманистической проблематике его пафос, что человек есть усилие и быть человеком не объективное естественное состояние, представляется весьма ценным. Оно сугубо ценностное. Человек – это непрерывное напряжение, своего рода воля к существованию. К бытию. Не к «белокурой бестии», не к «новому» или «пост-транс-сверхчеловеку», а к сохранению идентичности существующего. Для этого теперь нужны усилия. Борьба. Как борьба за сохранение природы и культуры, всего, что является нашим домом. Домом бытия[43]. Держит этот дом, служит его фундаментом, в живой природе – геном, в культуре – традиция. Традиции – это геном человеческой цивилизации вообще и ее конкретных культурных форм, в частности. Телесно-духовный человек – генно-традиционный человек.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.