8. Родственные связи

П.И. Сумароков писал о начале XIX столетия, что «родство сохранялось не между одними кровными, но до четвертого, пятого колена во всей силе. „Ведь ты мне не чужой, – говорили, – бабка твоя Аксинья Федоровна была тетка моему деду, а ты крестник мне, приходите чаще к нам и сказывайте, в чем нужда вам!” Дружний сын, однофамилец считались домашними, об них пеклись и, представляя другим, просили быть милостивыми к ним. Заболеет кто из тех или других, – хлопотали, посещали, ссужали деньгами. Каждый юноша знал, к какому отделению он принадлежал, кто родственник, покровитель его, и укоренялся в чувствах любви. Целое общество, можно сказать, держалось рука за руку, и крепился состав государственный. Правнучатный брат матери моей, собираясь из деревни в Москву, писал к ней без околичностей: сестра, приготовь мне комнаты, – и поднимались страшные суеты: приготовляли флигель, мыли полы, курили, ставили мебели, и свидание походило на торжество. Встречают его с распростертыми руками, ухаживают и стараются угодить. „Не устал ли ты, братец, приляг, отдохни, не прикажешь ли чего?” И несут самовар, кофей, завтрак. „Дети, подходите, это ваш дядя!” – и гость протягивал руку нам. Теперь и родные не так близки, как были правнучатые»[390].

Столь крепкие семейные связи позволяли людям почувствовать защищенность от различных невзгод. Бедные родственники могли рассчитывать на то, что их детей возьмут на воспитание или помогут определить в учебное заведение более состоятельные дяди, тети, дедушки и бабушки. Так, Андрей Иванович Дельвиг в воспоминаниях о своем детстве указывает, что после смерти отца его мать осталась с четырьмя детьми и почти без денег, однако благодаря родственникам все дети получили образование и смогли в дальнейшем найти себе достойное применение[391].

По воспоминаниям магистра словесности И.И. Танеева, во время пребывания своего в университете и на службе он около пятнадцати лет прожил в Москве, в доме дяди своего и благодетеля генерал-майора Андрея Зиновьевича Дурасова, известного своими заслугами и гостеприимством. Благодаря дяде Иван Ильич приобрел обширные знакомства и был принят в лучших домах[392].

Часто в большом доме одновременно проживало несколько родственников. Например, три сестры Левашовы, Татьяна, Настасья и Екатерина Ивановны, с рождения и до глубокой старости жили в большом левашовском доме, что в Ваганьковском переулке. Изначально он принадлежал их деду, Василию Яковлевичу, в котором он, будучи московским главнокомандующим, принимал и царский двор, и всю столицу. Затем этот дом унаследовал их племянник, Иван Александрович, но старушки продолжали занимать так называемые «детские» комнаты на антресолях, куда были поселены непосредственно после рождения[393].

В дворянской среде (особенно в начале XIX века) принято было выказывать гостеприимство, родственность, любовь и уважение друг к другу[394]. Если искреннего желания общаться со всеми (весьма многочисленными) родственниками не возникало, то приходилось принуждать себя следовать общим нормам поведения, создавая иллюзию дружественных отношений, которые, благодаря соблюдению строгих этикетных правил, все же не исчезали. Это создавало в целом благоприятную атмосферу для общества, где все в той или иной степени приходились друг другу родственниками.

Отец Ф.И. Тютчева Иван Николаевич, по словам биографа поэта И.С. Аксакова, отличался «необыкновенным благодушием, мягкостью, редкою чистотою нравов». По-московски радушно и хлебосольно он принимал в доме многочисленных родственников, представителей всего московского света, ученых, литераторов. В его доме регулярно устраивались детские балы, для которых сестра поэта, Дарья, тщательно готовила пригласительные списки[395].

Родство имело огромное значение при налаживании общественных связей. В 1836 году молодая чета Ростопчиных приехала в Петербург и поселилась в скромной квартире на Сергиевской улице. «По своему немалочисленному родству и связям в высшем петербургском обществе они были приняты отлично в его кругу, в особенности Евдокия Петровна, имевшая обаяние молодости, красоты, ума, любезности и поэтического таланта»[396]. Граф В.А. Соллогуб, говорил о 1820-х годах, что в то время «родственные связи были связями, нас возили часто к Нарышкиным, и тут я имел случай видеть и слушать всех влиятельных людей той эпохи»[397].

* * *

В руководствах по правильному поведению в обществе говорилось, что от хозяев прежде всего требуется «предупредительность желаний гостей и внимательность к ним; их обязанность – робкого ободрить, скучного развеселить и всякому доставить удовольствие, никого не связывая принуждением»[398]. Это было главным правилом, которое хозяева должны были соблюдать вне зависимости от того, по какому случаю они принимают гостей. Подобное проявление уважения и симпатии к гостю, пусть даже и не искреннее, приветствовалось, в то время как грубость унижала достоинство самого хозяина в первую очередь. Свое пренебрежение можно было выразить, например, более сдержанными жестами: подать при пожатии рук только два пальца, натянуто улыбаться и говорить исключительно на темы, никого лично не волнующие: о погоде, о спектаклях, цветах.

«Тон и разговоры должны согласовываться с обстоятельствами, для которых учинено посещение»[399]. Обычно же после вступительной беседы о здоровье личном и всех домашних, говорили «о влиянии погоды не только на здоровье, но даже на расположение духа»[400].

При встрече гости раскланивались; перед высокопоставленным гостем дамы делали реверанс, простого же человека могли приветствовать только наклоном головы. Друг друга дамы целовали в зависимости от ситуации – когда более душевно, когда менее, но на Пасху – всегда троекратно. Мужчины довольно редко при встрече обнимались (такая манера была более распространена в провинции), старого знакомого могли взять за обе руки. Если хозяин дома встречал гостя в передних комнатах, то, провожая его в свой кабинет, он должен был пропустить гостя вперед себя, а затем развлечь его разговором или интересным для обоих занятием[401].

Заболевшие хозяин или хозяйка дома были вправе не принимать гостей. Если швейцар отказывал визитеру в приеме, не объясняя причин, это означало, что отказывают от дома вообще[402]. В архиве И.М. Долгорукова было обнаружено «Запрещение швейцару», в котором были даны предписания, как слугам следует себя вести в случае посещения дома визитерами, неприятными хозяину:

«1ое Есть ли господин Смирнов Савва Сергеевич или кто из его семьи, и из семьи купца Филипа Алферова приехав в дом наш пожелает меня видить в собственных моих покоях, то сказать, что меня для них нет, и не будет никогда дома. В удостоверении чего позволяю тебе показать им сей за рукою моею приказ. Кн. Иван

2ое Естьли от кого либо из них же придет не к жене моей, а ко мне зачем нибудь слуга, то не впускать его ко мне ни для какой важной причины, отобрать зачем пришол и мне доложа ожидать моего приказу, а до оного ни в кабинет, ниже в сени кабинета не впускать. Генвар 14 дня 1795 года Долгоруков»[403].

* * *

Межсемейные отношения включали в себя взаимные визиты по праздникам, при переезде в новый дом или квартиру либо при отъезде за границу. Своим дочерям маменьки буквально с рождения пытались составить выгодную партию, а для этого, разумеется, нельзя было пренебрегать родственными связями, новыми и старыми знакомствами, да и молодых людей хотели женить на богатых девушках[404]. П.А. Вяземский писал, что его родители были довольно разборчивы и строги в своих приязнях и связях[405].

Случалось, что дружба возникала при печальных обстоятельствах: например, когда у Н.Е. Кашкина умерла жена, то только старый князь П.Н. Оболенский мог «смягчить сенатору эти часы отчаяния. Он тоже почти не покидал его, их сблизили эти печальные дни скорби. Дружба между обеими семьями укрепилась теснее под влиянием этого скорбного периода их жизни»[406].

Для подобного же «изъявления участия» делали визиты к больным. И.А. Арсеньев рассказывал, что однажды они с братом, будучи еще детьми, по просьбе заболевшего отца навестили его заболевшего друга, поэта И.И. Дмитриева. Тот принял их очень ласково, подарил по экземпляру своих басен, напоил шоколадом. На прощание, передавая по фунту конфет, очень благодарил за доставленное ему удовольствие их визитом. А через две недели Иван Иванович посетил их (детей двенадцати лет!) с ответным визитом, сказав недоуменному отцу, что он «раб приличий и советует юношам придерживаться всегда тех же правил»[407].

Для детей устраивались детские балы, на Рождество – елки. В этот торжественный день взрослые украшали елку, развешивали на ней конфеты и другие угощения, а когда собирались дети с родителями, то каждого ребенка одаривали особым подарком (в зависимости от состоятельности хозяев). Типичное описание детских балов мы находим у М. Корсини: дети приезжали со своими родителями и гувернерами (гувернантками). Мальчики говорили о своих учителях, о фехтовании, о том, в какое казенное учреждение их определят. Девочки кокетничали, передразнивали взрослых, танцевали. Гувернантки собирались в отдельный кружок, родители – в свой. Детей угощали фруктами, затем устраивали танцы и обед[408]. Эти мероприятия давали подрастающему поколению необходимые навыки поведения в обществе, уберегали от неловкости, способствовали возникновению дружеских связей. Больше же всего детей сближало совместное обучение. Причем, если девушки по окончании пансиона могли уже более не видеться, а при встречах лишь учтиво раскланиваться, то мужчины, как правило, сохраняли приятельские отношения.

Детям следовало поддерживать традиции вежливости. Например, Борис, главный герой «Счастливой женщины» Е.П. Ростопчиной, повстречавшись с барыней, с которой видеться не хотел, был обязан «оказывать уважение другу его матери, кланялся очень много, говоря очень мало»[409].

В специальной брошюре, предназначенной для молодых девиц, был особый раздел, посвященный визитам. Большое внимание там уделялось самым первым визитам, когда девушка еще очень застенчива и может своей неловкостью составить о себе дурное впечатление. В этом руководстве девушкам также настоятельно советовали держаться свободно, но не развязно. Руководствующая дама должна была идти впереди девицы в гостиную и после первых приветствий представлять ее хозяйке. Хозяйка приветствует девушку ласковыми словами, а та отвечает почтительным поклоном и молчит («Ибо неприлично и смешно было бы, если бы вы хотели сказать, например: „Я очень рада вашему знакомству” или подобные тому приветственные речи, каковых никогда не должна говорить молодая девица даме высшего звания»). Затем следовало завести разговор на легкие темы, и девице следовало радушно отвечать на поставленные вопросы, если вдруг к ней обратятся. Часто случалось, что по утрам дама принимала в своем будуаре. Обычно у нее был какой-нибудь рисунок или неоконченное вышивание – тогда следовало внимательно и пристально посмотреть на работу и сказать несколько общих приятных слов, без подробностей – не зная предмета, можно нечаянно обидеть хозяйку[410].

* * *

По словам П.А. Муханова, обряд рассылки визитных билетов был принят в Москве теми, кто не любит каретной жизни: «От знатных господ ездят по Москве верхом, от не весьма богатых путешествуют по улицам на собственной паре. Есть условленные места в городе, где эти посланники сходятся и размениваются билетами»[411]. Карточки во время личных визитов по различным поводам загибались по-разному. Если это был простой визит вежливости, во время которого гость не заставал хозяев дома, то верхний левый угол или часть левой стороны карточки следовало загнуть в направлении ее лицевой части. Если же визит был связан с выражением сочувствия или соболезнования, то в этом случае необходимо было загнуть правый нижний угол или правую сторону карточки внутрь, в направлении обратной ее стороны (иногда даже разрывали сгиб). Например, в течение шести недель родственники покойного, в соответствии с правилами светского этикета, должны были разослать визитные карточки всем, кто оставил у них свои или прислал письма с соболезнованиями. В этом случае члены семьи писали на визитных карточках: «Благодарим за доброе участие». Вдовы именитых сановников и состоятельных людей на время траура заказывали траурные визитные карточки с черным кантом, на которых указывался изменившийся статус, например «вдова статского советника». По истечении срока траура подобное обозначение уже не использовалось[412].

Из этих правил, конечно, были исключения, продиктованные жизнью, – не все ситуации можно обозначить простым загибом уголка или цветовым оформлением. На визитных карточках могли оставлять послания. Например, иностранный гость, не застав дома А.С. Хомякова, когда ему уже приходилось уезжать, оставил такую запись на визитке: «Мне чрезвычайно жаль, что из-за своих дел я вынужден покинуть Москву без возможности связаться с Вами. Я надеюсь, что в мой следующий визит в Москву Вы позволите мне иметь великое удовольствие увидеть Вас и поговорить с Вами»[413]. А на визитке графа Карла Ланкоронского значится следующая надпись о кончине фрейлины императрицы Елизаветы Алексеевны: «Графиня Варвара Головина, урожденная княжна Голицына. Скончалась в Париже 11 сент. 1821 г.»[414]

В Новый год, на Рождество, Пасху, именины или же после свадьбы являлись с поздравительными визитами, как это описано, к примеру, в «Войне и мире» Л.Н. Толстого. Граф Ростов встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду и обращаясь к каждому, независимо от его социального положения, «ma chere» или «mon cher». Задерживаться надолго в таких случаях считалось невежливым, о чем и говорит графиня Ростова: «Что за манера! Уж сидели, сидели!»[415]

* * *

Также нужно было делать визиты в случае отъезда на долгое время из города. Особенно много прощальных визитов принято было делать в Москве. Например, М.И. Римская-Корсакова как-то должна была с дочерьми Катей и Сашей провести лето в Карлсбаде, а зиму в Вене, так что перед этим она посетила более 70 домов. А когда к ней начали съезжаться с ответными визитами, Мария Ивановна испугалась такого количества гостей и приказала швейцару никого не принимать[416].

Множество гостей также приглашалось всегда на именины, по случаю которых устраивали балы, праздничные вечера. Бывало, такие праздники растягивались на несколько дней – особенно в загородном имении, где богатые помещики могли развлекать гостей долго и разнообразно. Уже с утра к имениннику приезжали родные и знакомые с поздравлениями, получая приглашение на торжественный обед или ужин. В случае большого торжества гостей приглашали заранее, рассылая билеты. По воспоминаниям Сергея Загоскина, сына знаменитого писателя М.Н. Загоскина, к именинам отца (8 ноября) все приемные комнаты особенно тщательно чистились и прибирались, а в самые именины кабинет переполнялся гостями, которых в это утро приезжало более ста человек[417].

В дни именин и рождения княжны Хованской, по словам Т.П. Пассек, все родственники, «даже такие отдаленные, что их можно счесть за родных потому только, что они на одном солнце рубашки сушат», являлись с поздравлениями, а самые близкие привозили ей в подарок безделицы, большею частью забавные, которые она любила[418].

* * *

На такие праздники, как Пасха и Рождество, родственники всегда ездили друг к другу в гости с поздравлениями. Вот, например, письмо Натальи Петровны Киреевской (урожденной Арбеневой) Флерову Василию Павловичу от 14 апреля 1845 года:

«Многоуважаемый, Почтеннейший

Василий Петрович,

Вместе с Иваном Васильевичем, поздравляю Вас, достойнейшую супругу Вашу и милого Сережу, с наступающим светлым Праздником, от души желаем, чтобы вся жизнь Ваша была всегда светла, радостна и счастлива – как этот день – принесший всему миру радость. Позвольте по-христиански сказать Вам и семейству Вашему от всего сердца: Христос Воскресе!!

Надеюсь что Вы доставите нам удовольствие Вас видеть, – удовольствие, которого я так давно желаю.

Примите уверения в моем совершенном к Вам Уважении

N. Киреевская

P.S. Иван Васильевич посылает милому Сереже колясочку, и просит его – когда будет сухо и тепло приехать в ней к нам»[419].

* * *

В Москве звали друг друга в гости маленькими письмами, отсылаемыми в тот же день или накануне. Вот, например, приглашение Василию Павловичу Флерову:

«Извольте завтра к нам быть вместе с Натальей Андреевной, так около часу, Мама дома останется и очень рада будет вашему посещению.

Софья Строганова

Четверг вечером»[420].

Если друзья находились в день праздника далеко друг от друга, посылали письма и подарки по почте или со слугами. Например, князь Василий Мещерский отправил князю Ивану Ивановичу Барятинскому и его жене Марии Федоровне в подарок на Новый год яблоко и грушу из своих оранжерей с пожеланиями им и их детям доброго здоровья и всех благ[421].

Чем дальше отстояли люди друг от друга в родстве, в возрасте и чинах, тем более официальным было приглашение на вечер или на бал. Например: «Ее Королевское Высочество Мадам Герцогиня Д’Ангулем завтра, в четверг, 25 сентября, в 11 часов 30 минут примет Мадам Графиню Толстую. Герцогиня имеет честь сообщить ей об этом и просит принять уверения в своей признательности. Среда 24 сентября 1817»[422].

Разговор в высшем обществе в присутствии женщин отличался деликатностью тем и употребляемых выражений. Так, например, про человека, неравнодушного к алкоголю, говорили, что он «пьет мертвую чашу». А если человек был крайне рассержен, то, уходя, вместо «черт с вами» говорил «кланяюсь вам»[423] – и его вполне понимали.

Переняв моду из Франции на салоны (маркизы Рамбуйе, мадам Бурдоне, мадам Граммон, мадам Рекамье[424]), русские женщины стали устраивать приятные вечера, наполненные интересными беседами с литераторами, музыкантами; иногда обсуждались и политические вопросы (известны салоны З.А. Волконской, А.О. Смирновой-Россет, Е.М. Хитрово, А.П. Елагиной, С.Н. Карамзиной). Замужние женщины здесь могли вступать в разговор с мужчинами, вторгаясь в «мужскую» сферу интересов – проблемы общества, философия, религия – впрочем, не слишком при этом демонстрируя глубину своих знаний. Существовали, впрочем, и такие салоны, душой которых был хозяин дома (в домах А.Н. Оленина, В.Ф. Одоевского, М.Ю. Вильегорского, В.А. Соллогуба). После Отечественной войны 1812 года Петербург блистал либеральными салонами княгини Куракиной и графа Лаваля[425]. В салонных беседах формировались эстетические принципы, во многом определившие развитие русской литературы и искусства XIX века. Мужчины также собирались в особых кружках и клубах не только для игры в карты, но и для обсуждения различных общественных и философских вопросов, таких, например, которые невозможно было бы поднимать в присутствии дам.

* * *

Межсемейные связи в дворянском обществе крепли благодаря развитому гостеприимству, существованию единого культурного поля, практике частых собраний (балы, торжественные вечера, салоны). Столичное дворянство внешне по своему характеру представляло собой традиционное общество, придерживавшееся установленных правил поведения и общения, а также придававшее огромное значение родовым связям. При этом в самом дворянском обществе постоянно происходило переосмысление ценностей, а следовательно, и образцов поведения.

К сожалению, ссоры между семьями также не были редким явлением. Е.П. Ростопчина в романе «Счастливая женщина» приводит в пример такую ситуацию: девушка, за которой вся семья Ухманских ухаживала как за будущей женой, оказалась с рождения невестой своего троюродного брата. «Ухманские разобиделись ужасно. Графиня Эйсберг (мать невесты. – А.Ш.) вдвое больше. Они рассорились домами и скоро перестали совсем кланяться между собой»[426]. Такое «необщение», конечно, весьма бросалось в глаза на фоне соблюдения общей атмосферы приятельства.

Как родственные, так и межсемейные связи были особенно важны в ситуациях некаждодневных, таких как свадьбы, крестины и похороны. Об особенных правилах общения в минуту скорбную и пойдет речь в следующей главе.