1. Появление на свет

Анализируя общение в семье, нужно особое внимание уделить миру детства. Чтобы понять его, следует рассказать о взаимоотношениях ребенка и с родителями, и со сверстниками, и с учителями, и со слугами, и с гостями. Мир детства существует, с одной стороны, в полной зависимости от мира взрослых, с другой – представления детей о многих понятиях расходятся с родительскими. Дети непрерывно учатся, меняются и, наконец, сами становятся взрослыми, поэтому мир детства постоянно обновляется. Но, несмотря на динамичность, можно обнаружить присущие исключительно ему черты и даже проследить его эволюцию. Сейчас нас интересуют особенности феномена детства в дворянской столичной семье первой половины XIX века.

Сейчас трудно сказать, когда именно ученые заинтересовались феноменом детства. С древнейших времен лучшие умы человечества задавались вопросами воспитания и заботы о детях. Тем не менее историки сходятся во мнении, что Новое время, особенно XVII–XVIII века, ознаменовалось ростом интереса к ребенку во всех сферах культуры, признанием за периодом детства автономной, самостоятельной социальной и психологической ценности. В Средневековье человек (независимо от возраста) рассматривался прежде всего с точки зрения спасения его души, и образ ребенка присутствовал в литературе того периода как идеал чистого, бесхитростного восприятия действительности, близости к Богу. В литературе классицизма детские образы не занимают значительного места, поскольку мыслителей классицизма интересовало «всеобщее, образцовое в людях, и детство предстает как возрастное отклонение от нормы (не-зрелость), так же как сумасшествие – психическое отклонение от нормы (не-разумие)»[448].

Основоположником современной научной педагогики считается чешский педагог-гуманист Ян Амос Коменский (1592–1670). Он рассматривал обучение и воспитание в единстве, ратуя за то, что подрастающему поколению необходимо не только давать научные знания, но и прививать нравственные принципы. Взгляды этого ученого оказали существенное влияние на философскую и педагогическую мысль последующих эпох и множества стран, в том числе и в Российской империи.

Просветительские идеи о воспитании были широко распространены в России, особенно в дворянском кругу. Появлялась специальная детская литература, которая носила назидательный характер. С другой стороны, детские и юношеские годы занимали все больше места в просветительских автобиографиях и «романах воспитания», где изображались как период становления, формирования личности героя. Детство и отрочество для человека эпохи Просвещения – еще не самоценные этапы жизни, а только подготовка к ней[449]. Отдельно следует выделить книги Ж. – Ж. Руссо, имевшие большое влияние на современников и хорошо известные российским дворянам. Руссо пытался войти во внутренний мир ребенка, угадать закономерности его развития, приветствовал свободу и природосообразность в воспитании. Также были распространены в России труды немецкого детского писателя и педагога И.Г. Кампе, идеи которого были сходны с основными установками Руссо.

В эпоху романтизма отношение к детям постепенно меняется. Как отмечал литературовед Н.Я. Берковский, «романтизм установил культ ребенка и культ детства. XVIII век до них понимал ребенка как взрослого маленького формата, даже одевал детей в те же камзольчики, прихлопывал их сверху паричками с косичкой и под мышку подсовывал им шпажонку. С романтиков начинаются детские дети, их ценят самих по себе, а не в качестве кандидатов в будущие взрослые. Если говорить языком Фридриха Шлегеля, то в детях нам дана как бы этимологизация самой жизни, в них ее первослово… В детях максимум возможностей, которые рассеиваются и теряются позднее. Внимание романтиков направлено к тому в детях и в детском сознании, что будет утеряно взрослыми»[450]. Детство ассоциировалось у романтиков с гармоничным образом наивного человечества, пребывающего в единстве с Богом, в раю до грехопадения, где неведомо ни добро, ни зло[451].

Исследователь М.С. Костюхина отмечает, что в европейской литературе 1830-х годов впервые появляется психологически верный детский образ, а возраст ребенка становится важным для автора и читателя[452].

Итак, дворянская культура, входившая в состав общеевропейской, усваивала новые педагогические идеи, ориентировалась на иностранные идеалы воспитания. В первой половине XIX века дворяне как наиболее просвещенная часть общества в процессе воспитания стремились понять детей, разглядеть их стремления и таланты, помочь им стать достойными людьми. Детей учились воспринимать как личностей и много внимания уделяли их образованию и воспитанию. Согласно закону, «родители обязаны давать несовершеннолетним детям пропитание, одежду и воспитание, доброе и честное, по своему состоянию»[453]. Если по каким-то причинам родители не могли в полном объеме обеспечить это своим отпрыскам, то была надежда на помощь со стороны родственников и государства.

* * *

Появление на свет ребенка – обычно радостное событие в жизни семьи. На страницах дневников, писем, воспоминаний мы находим описания счастливых моментов осознания себя в новой роли – роли родителей. В марте 1802 года у Н.М. Карамзина родилась дочь Софья, и он был несказанно счастлив. Он писал своему другу Дмитриеву: «Я отец маленькой Софьи. Лизанька родила благополучно, но еще очень слаба. Выпей целую рюмку вина за здоровье матери и дочери. Я уже люблю Софью всею душою и радуюсь ею. Дай Бог, чтобы она была жива и здорова, и чтобы я мог показать тебе ее, когда к нам возвратишься». То же в письме к старшему брату, Василию Михайловичу: «Теперь я каждую минуту занят и матерью и дочерью»[454].

Русский историк и дипломат Д.Н. Свербеев писал, что его отец был так обрадован появлением на свет сына в дни своей старости, что тотчас после родов жены, ночью, пошел пешком в церковь Симеона Столпника на Поварской и, разбудив священника, упросил его отслужить молебен Дмитрию Ростовскому. Это было тем более памятно для Дмитрия Николаевича, что вообще служение молебнов, всенощных и прочие церковные церемонии не были в привычках его отца[455].

«Не могу описать затем чувство радости, охватившее меня, когда я услышал первый крик новорожденного ребенка. У меня родился сын Петр», – вспоминал сенатор А.В. Кочубей[456].

В.Ф. Одоевский в рассказе «Новый год» запечатлел удивительную атмосферу дома, в котором появился новорожденный младенец: и родители, и гости за столом говорили шепотом, чтобы не разбудить дитя, а когда он только засыпал, папа и мама стояли возле колыбели и светились от счастья[457].

В.К. Кюхельбекер писал о своем сыне: «Миша мой истинно благословенное дитя: с его рождения вокруг меня будто просветлело»[458].

Впрочем, иногда отцы весьма отстраненно воспринимали рождение ребенка. Вспомним, например, реакцию князя Андрея Болконского на рождение сына: «В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что-то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны». Лишь спустя некоторое время с рождения ребенка, смирившись со смертью жены и осознавая свой долг перед ней и сыном, отец уже с радостью смотрел на него[459]. Юрий Тынянов, вероятно, сообразуясь с описаниями подобных сантиментов, в своем романе «Пушкин» заставляет Сергея Львовича Пушкина почувствовать себя отцом только при рождении третьего сына, – Льва. «Он умилился и поцеловал Надежду Осиповну с чувством. Слезы текли по его лицу». В детскую комнату он не заглядывал, как многие отцы, «считая это для себя смешным и неудобным, ненужным»[460].

* * *

Роды проходили в спальне жены в присутствии акушерки, повивальной бабки, старших родственниц и, иногда, врача. Состав помощников менялся в зависимости от желаний женщины или ее мужа и отца.

Особенное отношение было к рождению детей в царской семье. Возле роженицы находились не только акушерка и врач, но и государыня – мать одного из супругов. Александра Федоровна, вспоминая о появлении на свет сына Александра, отмечала поддержку супруга. Когда им сказали, что родился мальчик, молодая мать почувствовала не только счастье, но и «ощутила нечто важное и грустное при мысли, что этому маленькому существу предстоит некогда сделаться Императором»[461]. За здоровьем женщин, носивших под сердцем великих князей, всегда следили личные врачи, тем более что по большей части беременности проходили с различными осложнениями[462].

* * *

Обычно на третий день после рождения ребенка крестили. В церкви имя новорожденного заносили в метрическую книгу, там же указывались его родители и крестные восприемники. Как, например, в метрической книге церкви Николы Явленного на Арбате в статье о родившихся под № 29 написано: «Августа двадцать четвертого числа, у живущего в доме Секунд Майора Загряжского Действительного Статского Советника Камергера Князя Александра Михайловича Горчакова и законной супруги его Марии Александровны, от первого его с нею, а ее второго с ним брака, родился у них сын Михаил, крещен 3 числа Сентября месяца, восприемниками были: Действительный Тайный Советник Камергер и Кавалер Князь Александр Михайлович Урусов и Полковница Елизавета Михайловна Обольянинова. Молитвовал имя нарек и крещение совершил приходской Священник Петр Алексеевич Беляев с причтом»[463].

В специальном «Руководстве к познанию правил общежития» говорилось, что приглашения на этот обряд восприемников следует делать заблаговременно, чтобы те успели подготовиться должным образом: крестный отец покупает малышу крест на ленте и платит священнику за совершение обряда, за свечи, купель и за прислугу церковнослужителям, а крестная мать привозит ризки (ситец, кисею, гарусную или шелковую материю) в подарок матери новорожденного, рубашечку и шапочку для ребенка и платок полотняный, шелковый или батистовый для священника[464]. Затем приглашали родных и знакомых. Следует также отметить, что если восприемником новорожденного от купели был император, то подарить малышу крестик должен был сам отец новорожденного. Обряд совершался во дворце, если августейшие особы лично присутствовали на нем[465].

В другом же сборнике рекомендаций, переведенном с французского языка, сказано, что крестному отцу следует нанять две кареты (если нет своих), а также преподнести подарки родительнице по ее вкусу, крестной матери – дюжину белых перчаток, а если она молодая девица, то еще и букет померанцевых цветов; засушенных в сахаре плодов на всех (не меньше 24 коробочек), несколько наполеондоров[466] кормилице и повивальной бабушке, еще денег священнику, дьячку, швейцару и на церковь бедным[467].

Крестными родителями могли быть люди, даже непосредственно не присутствовавшие на Таинстве. Так, восприемным отцом новорожденного Петра Аркадьевича Кочубея был его дед, князь Н.Г. Вяземский, а восприемной матерью – графиня М.Г. Разумовская. Но в храм они не приехали, и за Разумовскую была княгиня А.Н. Голицына, а за Вяземского – некто NN[468]. По метрической книге санкт-петербургского Исаакиевского собора значится, что у камер-юнкера В.П. Давыдова, надворного советника Коллегии иностранных дел, и супруги его Ольги Ивановны, урожденной княжны Барятинской, от первого брака родился в 1849 году 26 июня сын Сергей, который был крещен 5 июля. Крестным отцом был служивший в Черноморском флоте лейтенант князь Виктор Иванович Барятинский, а в лице его при купели находился адъютант Его Императорского Высочества государя наследника цесаревича князь Владимир Иванович Барятинский, крестной матерью – Олимпиада Владимировна Барятинская, супруга Анатолия Ивановича[469].

В рекомендациях по правилам светского обхождения указывается, что если кум и кума не знакомы, то следует их представить друг другу до начала обряда.

По окончании таинства, по установленным обычаям, повивальная бабка подносила вина – сначала священнику, потом куме и куму, которые поздравляли родителей ребенка и, выпив вино, клали на блюдо деньги в пользу бабки. После она подносила вино гостям и хозяевам, которые благодарили восприемников и также одаривали бабку деньгами. Если после крестин устраивали обед, то шампанское подносили за столом. После совершения обряда кум платил священнику и дьячку за купель и свечи.

Иногда кум, кума и знакомые дарили матери малыша золотые монеты – «на зубок».

Через 6 недель (40 дней) после родов мать малыша, по принятии очистительной молитвы, делала вместе с ребенком визит куме, которая «подпоясывала новорожденного» и делала ему подарок[470]. Отец ребенка также делал визит крестным родителям.

* * *

Императоры нередко бывали посажеными родителями на свадьбах своих придворных, затем – восприемниками их детей. Баронесса Прасковья Григорьевна Розен писала, что на свадьбе ее родителей (барона Г.В. Розена и фрейлины Е.Д. Зубовой) Александр I с супругой присутствовали именно в роли посаженых отца и матери. После император крестил их первенца, императрица – второго ребенка. Показывая свое особое расположение к этой семье, император снова воспринял от купели их первую дочь, Лидию, на квартире Розена. И после смерти Александра I эта семья продолжала пользоваться особым расположением царских особ: Николай I присылал цветы и фрукты Елизавете Дмитриевне, играл с детьми, которых часто возили составить компанию в играх великих княгинь. Эта дружба продлилась на долгие годы[471].

Кстати сказать, император Николай Павлович тоже не забывал своих крестников. Из-за разъездов он заочно стал крестным отцом Федора, сына А.Ф. Львова (композитора, автора гимна Российской империи). Государь как-то приехал к нему, взял на руки ребенка, качал его и нянчил как своего, а когда кормилица уронила пеленку, то поднял и подал ей. После этого посещения с Алексеем Федоровичем стали более обходительны и почтительны при дворе.

Таким образом, церковный обряд крестин объединял дворянское сословие. Если крестными родителями становились император или императрица, этот знак особой милости служил залогом благоприятного отношения к крестникам царской фамилии на протяжении всей дальнейшей жизни.