6. Культура общения за столом

Культура питания является неотъемлемой частью культуры повседневности. Как сервирован стол, какие темы разговора приняты за трапезой, что лежит на тарелках участников застолья, как они пользуются столовыми приборами – во всем этом проявляются внутренняя жизнь человека, уровень его жизни и нормы социума. Отличия дворянского сословия от прочих жителей России, конечно же, проявлялись и в особенностях блюд, и в манере держать себя за столом (есть аккуратно, неспешно, используя разнообразные приборы и так далее). Хорошим тоном считалось гостеприимство и умение вкусно накормить и развеселить гостей.

* * *

За столом собиралась вся семья (а в ресторанах обедали лишь холостяки[301]). Обедали в столице примерно с четырех часов до пяти, когда глава семьи возвращался со службы. Согласно приличиям, «когда обед не церемонный, и за ним присутствуют родственники и приятели, то все глубокие тарелки для супу ставятся обыкновенно перед хозяйкою, которая в таком случае сама разливает суп, а лакей разносит его по сидящим за столом»[302]. Затем пили чай, который также разливала молодая хозяйка или дочь-невеста, угощая всех собравшихся. Чай в России предпочитали черный, байховый, или цветочный – с сахаром[303].

Е.А. Сабанеева в деталях вспоминает домашние обеды в доме своего деда, князя П.Н. Оболенского: «Дедушка кушал всегда на своей половине, в маленькой гостиной, семья же – в столовой, и во главе стола бабушка-фрейлина, когда она здорова. Я очень помню этот большой стол, за который не садилось менее 15 и даже до 20 человек, когда мы гащивали у дедушки. Подле бабушки всегда сидели почетные гости: дяди, тетки, мои родители, затем – одна бедная вдова с дочерью, живущая всегда в доме, Лизанька – сиротка, которую бабушка взяла на свое попечение, и мы, внуки, между ними в конце стола». Потом, перед тем как подавали пирожное, появлялся в гостиной дедушка, всегда опрятно и красиво одетый, с орденским крестом на шее: «Дедушка прежде всего подойдет к концу стола, где сидит бабушка, и там поговорит со всеми, затем обходит весь стол, всякому скажет доброе слово, с детьми, которых обожал, он всегда шутил»[304].

Хлебосольство, входившее в привычку у дворянских семей, описано у многих мемуаристов. Так, у Ф.В. Булгарина мы находим описание обеда «запросто, на двадцать четыре куверта»[305], ведь в Северной столице не скупились на угощения. Это повседневный обед, за которым были гости, приглашенные без особого случая. «Пожилые люди разговаривают о погоде, повышениях и наградах. Дамы о современных происшествиях в гостиных, о моде и о Москве, т. е. об оставшихся в провинции родных. Это необходимый предмет разговора. Девицы разговаривают или со своими кавалерами, или между собой, о всякой всячине»[306]. Несмотря на то что эти разговоры были праздными, общая трапеза и атмосфера дружественности сплачивали людей, укрепляли связи между всеми собравшимися.

В повести «Идеал» Е.А. Ган героиня рассказывала, что к обеду у полковника «сходилось человек двенадцать офицеров и оглашали маленькую комнату шумными разговорами; иногда, в веселый час, подчиненные отпускали полковнице по комплименту, всякий по своему умению, и после обеда все расходились спать»[307].

В.П. Бурнашев говорит, что у графа Д.И. Хвостова всегда было очень много гостей, которых потчевали так: «чайный и кофейный завтрак, мясной, рыбный и шоколадный фриштик, затем полдник с бульоном и разными легкими кушаньями, далее в четвертом часу обед не иначе как в 8 блюд, правда, не всегда вполне удачных, в семь часов вечера чайный стол с всевозможными тортами, бисквитами, пряженцами, кренделями, сушками и пр., а в 11 часов ужин не менее как в 4 блюда с горячим мясным или рыбным»[308].

В.А. Соллогуб вспоминал, что «главным и любимейшим их развлечением бывали обеды, даваемые в то время старушкой, приятельницей бабушки, графиней Апраксиной». Две сестры, суетливые, вечно жаловавшиеся на судьбу, приглашали его с братом, гувернера, приживалок бабушки и еще нескольких гостей обедать. «Подадут обед прекрасный: хозяйка в конце обеда спросит, хорошо ли угощенье, мы все станем рассыпаться в похвалах; вдруг Апраксина разрыдается и заголосит: „Да, вот обед хорош, а представьте – заплатить за него нечем, нечем”»[309]. И это бывало за каждым обедом! Но поскольку присутствовавшие были привычны к такому поведению хозяйки, то настроение их ничуть не портилось и все расходились довольные и умиротворенные.

Насколько важны были такие гостеприимные обеды, показывает случай с Сергеем Павловичем Потемкиным. Мать его не любила, была женщиной взбалмошной и безнравственной, имела много связей, прежде чем вышла во второй раз замуж за М-а (офицера Измайловского полка), который также еще до свадьбы был у нее на содержании. Желая примирить их с сыном, А.В. Кочубей уговорил его дать обед и пригласить на него мать с ее вторым мужем – в итоге семейный мир был восстановлен[310].

* * *

Обычно в своих литературных произведениях и воспоминаниях дворяне пишут о трапезах с большой теплотой, так как протекали они тихо, без скандалов и ссор (за детьми, если они присутствовали, для этого следил гувернер). «Семейный обед наш кончился среди задушевных разговоров, в которых весело и непринужденно выливались все думы, все желания беседующих. Тепло и приветно бывало мне всегда в кругу милых и добрых сестер, в присутствии снисходительной матери», – говорила героиня романа «Александрина»[311]. Исключения из этого «общедворянского» правила составляют, пожалуй, лишь некоторые неблагополучные семьи, где за столом старались не обидеть друг друга, но после никаких бесед в добром тоне не вели (как, например, в семье Гончаровых, будущих родственников А.С. Пушкина, когда дети старались поскорее удалиться после общей трапезы[312]).

Во время особенно больших парадных обедов гостей рассаживали «официально»: мужчины чередовались с женщинами, что располагало к легкому флирту и разговору на несерьезные темы, в основном касательно анекдотов об известных людях. За семейным же обедом обсуждались темы более серьезные, касающиеся непосредственно семьи. Но если при этом присутствовали гости, разговор принимал уже другой характер: о погоде, о путешествиях за границу, о новостях в мире и в высшем свете. Существовали мужские темы для разговоров – политика, философия, религия, литература – и женские: дети, модные лавки, домашнее хозяйство.

По мнению наблюдателя середины XIX века, московские жители были гостеприимны, откровенны, услужливы, добры, щедры, легко знакомились и вообще любили рассеянный и просторный образ жизни[313]. В конце XVIII и в начале XIX столетия в Первопрестольной расписание приема пищи было примерно следующим: «От обедни ехали домой обедать. Обеды были ранние, если не приглашали гостей. Но какой же праздничный обед в богатом московском доме мыслим был без гостей? Различали только большие и малые обеды; это значит, больше или меньше гостей ждали и только. ‹…› У некоторых москвичей еда превращалась прямо в какой-то культ, и вся жизнь шла от обеда до ужина, а от завтрака до обеда, а там снова до ужина, с короткими промежутками для сна или для прогулки в экипаже»[314]. У «одержимых» пищей людей настроение напрямую зависело от ее качества. Например, как пишет П.А. Вяземский, «NN. говорит о Виельгорском: „Нельзя быть любезнее его, но за дурным обедом он становится свирепым”»[315]. Впрочем, подобное поведение было скорее исключением: потакать слабостям в ущерб хорошему тону, приятному светскому разговору было неприлично, все прощалось лишь очень состоятельным и высокопоставленным (как М.Ю. Виельгорскому) или неординарным людям (выдающимся писателям, музыкантам). При больших доходах всякое отступление от великосветских манер принималось за невинную шалость и милую особенность. Зато соблюдение правил и радушие у крезов превозносились как невиданные добродетели. К чести обеспеченных дворян начала XIX века стоит отметить, что прижимистость они воспринимали как дурной тон, обеды устраивались «с запасом» (если пожалует незваный гость). Случаи плюшкиных, которые все остатки вин и наливок приказывали сливать в одну бутыль и этой смесью потчевали гостей в будни (а то и пили ее сами), передавались из уст в уста как что-то экстраординарное.

В конце XVIII века особенным размахом гостеприимства отличался граф Алексей Григорьевич Орлов. Также славились своими еженедельными зваными обедами А.С. Небольсина на Поварской, князь Ю.В. Долгоруков на Никитской, дивные празднества устраивал С.С. Апраксин. Как вспоминала А.Ф. Кологривова, «зиму 1812 года провели мы, как и всегда, на балах, концертах, благородных спектаклях, из которых лучшие бывали у Степана Степановича Апраксина и у князя Петра Ивановича Одоевского»[316]. Граф С.С. Апраксин с 1809 года жил в Москве, где прославился своими обедами, приемами, а также литературными вечерами и спектаклями в своем театре, в постановках которого принимали участие князь Иван Михайлович Долгоруков, Алексей Михайлович и Василий Львович Пушкины, князь Федор Николаевич Голицын и другие любители театра.

Сенатор Григорий Аполлонович Хомутов также славился хлебосольством: на балы и обеды к нему съезжалась вся московская знать, литераторы, поэты и другие известные люди[317]. Его дом располагался на Басманной, а после пожара 1812 года – на Мясницкой.

Д.Д. Благово писал, что его бабушка была большая хлебосолка и любила кормить сытно, вкусно, а главное – не смотрела на знатность гостя. Когда в простые дни у нее обедали только близкие люди, то и тогда всего с избытком подавалось, а уж званые обеды отличались особой роскошью и продолжались часа три[318].

В.В. Селиванов тепло вспоминал о своей бабушке, Анне Акакиевне фон Рехенберг, которая жила в Москве в 1830-х годах на квартире. Она была отменной хлебосолкой – всегда кормила вкусно и чуть ли не силой заставляла есть, так что внук еле доезжал до дома после ее обедов. Посуда у нее была объемная, и пирожки пеклись всегда весом едва ли менее полуфунта[319].

«В старину [в 1810-е] обедывали семейно, а ужинали в гостиных с гостями. Ужин был завершение, увенчание заботливого дня; послеужинный разговор был свободнее и мог быть продолжительнее разговора послеобеденного. Теперь съезжаются за пять минут до обеда и обыкновенно разъезжаются после кофе. Выгоды и прелести общежития и разговорчивости от этого страдают», – писал князь П.А. Вяземский в 1870-х годах[320].

Безусловно, праздничные обеды требовали значительных расходов, но и каждодневные трапезы во многих домах, особенно в Москве, как мы видим, отличались изобилием. Часть продуктов шла от крепостных крестьян из имений и хорошему хозяину доставалась задешево[321], часть – покупалась. Например, князьям Голицыным из их пермских вотчин поступали малина, морошка и рябчики. Дома слуги готовили пастилу, варенья[322] (малиновое, смородиновое и из морошки), варили квас и кислые щи. Покупались же изыски либо то, чем не были богаты имения дворян, – менее обеспеченные были вынуждены покупать и мясо, и рыбу, и овощи, и фрукты. Чем больше хозяин хотел поразить гостей, тем более дорогой магазин ему приходилось искать.

Среди богатых дворян был весьма развит, если можно так выразиться, дух соревновательности: у кого лучше повар, у кого оригинальней выглядят блюда, у кого зимой на столе представлены ягоды и так далее. Имело значение даже то, в каком магазине покупались продукты и кто их изготовил. Герой «Коробочки» Л.В. Бранта говорил: «следуя за большинством, я беру конфеты у Балле, ем излеровские растегайчики и курю спиглазовские папиросы»[323].

Хозяева, чтобы развлечь гостей, составляли необычное меню. Эта особенность в культуре помещиков сложилась еще в середине XVIII века, как бы в противоположность боярам прежней эпохи, не отличавшимся ни образованностью, ни изысканностью[324].

Если хозяин придерживался русского уклада, то к столу подавали традиционные блюда (которые столь красочно описаны Н.В. Гоголем в «Мертвых душах»: столы Манилова, Коробочки, Собакевича). Если хозяин увлекался западноевропейской культурой, повара пользовались французскими рецептами[325], не забывая и о русских кушаньях. По свидетельству П.А. Вяземского, «в Москве до 1812 г. не был еще известен обычай разносить перед ужином в чашках бульон, который с французского слова называли consomm?. На вечер у Василия Львовича Пушкина, который любил всегда хвастаться нововведениями, разносили гостям такой бульон, по обычаю, который он, вероятно, вывез из Петербурга или из Парижа. Дмитриев отказался от него. Василий Львович подбегает к нему и говорит: „Иван Иванович, да ведь это consomm?”. „Знаю, – отвечает Дмитриев с некоторою досадою, – что это не ромашка, а все-таки пить не хочу”»[326]. Однако при всей любви к заморским кушаньям на столе всегда присутствовали национальные блюда и напитки. По замечанию Теофиля Готье, который в 1858 году посетил Россию, «подражая французской кухне, русские остаются верны некоторым национальным блюдам, и, положа руку на сердце, именно они-то и нравятся им более всего»[327].

В России с начала XVIII и до конца XIX века существовал обычай звать гостей специально на какое-то центральное блюдо. Звали на осетра донского, на стерлядь сурскую, на икру уральскую, на семгу беломорскую, на рыжики каргопольские, на балык астраханский, на наважку мезенскую, на омулька байкальского, на шемаю азовскую, а также на гуся, индейку, поросенка с кашей – то есть либо на особо торжественное блюдо, либо на столь редкое, региональное, производимое так далеко, что оно не всегда привозилось для продажи в данном городе, а доставлялось откуда-нибудь с оказией, специально для хозяина[328].

Анна Дисборо рассказывала, как Софья Григорьевна Волконская угощала своих гостей русским завтраком: «блюдо из лососевой кашицы в тесте, потом мучные изделия наподобие блинов, потом два вида грибов (здесь употребляют в пищу виды, считающиеся в Англии ядовитыми), и наконец – сладости из Мармары и дикая малина из Финляндии, весьма ароматная, вкусом похожая на айву»[329].

Анна Керн говорила о вкусах Пушкина: «Мать его, Надежда Осиповна, горячо любившая детей своих, гордилась им и была очень рада и счастлива, когда он посещал их и оставался обедать. Она заманивала его к обеду печеным картофелем, до которого Пушкин был большой охотник»[330].

А композитора Глинку та же госпожа Керн угощала пирогами и ватрушками, которые он очень любил: «Завидя перед обедом одно из таких кушаньев, он поворачивал свой стул несколько раз кругом, складывал руки на груди и отвешивал по глубокому поклону столу, ватрушкам и мне. Он говорил, что только у добрых женщин бывают вкусные пироги. ‹…› Любимый же его напиток было легкое красное вино, а десерт – султанские финики. Чай он пил всегда с лимоном»[331].

За обедом в середине XIX века пили немного. К каждому блюду подавали определенное вино: к супу и «пастету» – крепленое, к рыбе – белые столовые вина, затем красное крепленое вино к «главному блюду», к жаркому – сладкие десертные, после десерта и кофе – ликеры. Шампанское пили по случаю праздника без соотнесения с особым кушаньем, но обычно – не раньше жаркого[332].

* * *

Правила хорошего тона за столом требовали строгой дисциплины от всех членов семьи. Мать должна была следить, чтобы утром дети являлись к столу чисто и опрятно одетыми – вид нечесаных волос, немытых пальцев и неряшливого платья мог отбить аппетит у взрослых. Привести детей в надлежащий вид – задача нянь и бонн. Мать должна была препятствовать детским шалостям и предупреждать ссоры, например из-за хлеба, распределяя его между детьми. Поскольку ни дуть на чай, ни тем более наливать его в блюдечко было нельзя, детям нужно было подавать напиток теплым, а не горячим. Также детям запрещали крошить булку в чай – только пожилые люди и совсем маленькие дети за недостатком зубов могли себе это позволить. Но как только ребенок начинал есть самостоятельно, его приучали к правилам поведения за столом: искусству владения столовыми приборами, правилам обращения с посудой – не следовало за столом тарелку наклонять на ложку или вытирать хлебом, нужно было оставить в ней немного еды и так далее[333].

В царской семье прилично держать себя за столом было особенно необходимо, и к хорошим манерам приучали с раннего детства. Когда венценосные родители жили в Варшаве в 1828–1830 годах, дети остались под надзором княжны В.М. Волконской и князя А.Н. Голицына. Великая княжна Ольга Николаевна писала, что обедали они всегда вместе, сестра Адини изображала хозяйку, принимавшую гостей, и оживленно болтала с ними[334]. А до этого «по воскресеньям обедали на Сашиной молочной ферме со всеми нашими друзьями, гофмейстерами и гувернантками, за длинным столом до тридцати приборов»[335].