5. Герой как правитель и тиран

Активный герой движет космогонический цикл, развивая в текущий момент импульс, который изначально привел в движение мир. Поскольку нашему глазу недоступен парадокс двойного фокуса, мы считаем, что его деянию, совершенному сильной рукой, сопутствовали опасности и огромные усилия, однако, с другой точки зрения, это свершение, подобно архетипической победе Мардука над драконом в лице Тиамат, есть не что иное, как осуществление неизбежного.

Но суть высшего героя состоит не в том, чтобы поддерживать непрерывность движения вселенского круга, а в том, чтобы проницать взором все преходящее, все красоты и ужасы мировой панорамы, чтобы вновь стало зримо Единое Присутствие. Это требует более глубокой мудрости, чем первое, и в мифологической модели не сводится к деянию, но выражается в значимом образе. Символ первого — доблестный меч, символ второго — скипетр самодержца или кодекс законов. Характерным приключением героя в первом случае является завоевание невесты, которая воплощает саму жизнь. Во втором случае это воссоединение с отцом, который воплощает невидимое неизвестное.

Приключения второго типа вполне отвечают сюжетным канонам религиозной иконографии. Даже в простой народной сказке внезапно открывается глубина, когда сын девственницы однажды спрашивает мать: «Кто мой отец?» Этот вопрос затрагивает проблему человека и невидимого. За этим неизбежно следуют знакомые нам мифологические темы искупления и примирения.

Герой народа пуэбло, мальчик-кувшин, задал этот вопрос своей матери.

«Кто мой отец?» — спросил он. «Я не знаю», — ответила она. Он снова спросил ее: «Кто мой отец?» Но она просто продолжала плакать и не отвечала ему. «Где дом моего отца?» — спросил он. Она не смогла ответить ему. «Завтра я отправлюсь на поиски своего отца». — «Ты не сможешь найти своего отца, — сказала она. — Я никогда не была ни с одним юношей, поэтому нет такого места, где бы ты мог искать своего отца». Но мальчик сказал: «У меня есть отец, я знаю, где он живет, я отправлюсь повидаться с ним». Мать не хотела, чтобы он шел, но он настаивал. Рано утром на следующий день она приготовила ему завтрак, и он отправился на юго-восток, где находился родник, который они называли Ваийю повиди (у Лошадиного холма). Подходя к роднику, он увидел, что кто-то прогуливается невдалеке от него. Он подошел ближе. Это был мужчина. Он спросил мальчика: «Куда ты направляешься?» — «Я иду повидаться со своим отцом», — ответил мальчик. «А кто твой отец?» — спросил мужчина. «Мой отец — тот, кто живет в этом роднике». — «Ты никогда не найдешь своего отца». — «И все же я хочу попасть в этот родник, он там живет». — «Кто же твой отец?» — снова спросил мужчина. «Я думаю, что мой отец ты», — ответил мальчик. «Откуда ты знаешь, что я твой отец?» — спросил мужчина. — «Я просто знаю, что ты мой отец». Мужчина посмотрел на мальчика пристальным взглядом, чтобы напугать его. Но мальчик продолжал повторять: «Ты мой отец». И тогда мужчина сказал: «Да, я твой отец. Я вышел из этого родника, чтобы встретить тебя», — и положил руку на плечо мальчика. Его отец был очень рад, что к нему пришел сын, и он забрал его с собой вниз, в глубины родника[453].

Там, где усилия героя направлены на поиск неизвестного отца, основной символизм остается символизмом испытаний и самообретения. В представленном выше примере испытание сведено к настойчивым вопросам и пугающему взгляду. В ранее упоминавшейся сказке о женщине-улитке сыновей проверяли бамбуковым ножом. В нашем обзоре приключений героя мы видели, сколь беспощадным может быть отец. Так, для прихожан Джонатана Эдвардса он превратился в настоящего изверга.

Получив отцовское благословение, герой возвращается, чтобы представлять отца среди людей. Его слово как слово учителя (Моисей) или императора (Хуан-ди) является законом. Так как теперь он соприкасается с источником, то делает зримыми покой и гармонию центра мироздания. Он является воплощением Оси Мира, от которой расходятся концентрические круги, — Горы Мира, Древа Мира; он как микрокосм является совершенным зеркалом макрокосма. Увидеть его — значит понять смысл бытия. От его присутствия исходит благо; его слово — это ветер жизни.

Но в характере нашего героя, представляющего отца среди людей, может произойти смещение. Такой кризис описан в персидской легенде, относящейся к зороастрийской традиции, об Императоре Золотого Века Джамшиде.

Все чтили владыку; душою велик,

Всемирной он власти и славы достиг.

Шло время. Свое осознав торжество,

Он стал признавать лишь себя одного.

Владыка, что свято Создателя чтил,

В гордыне свой дух от него отвратил.

Мобедов, вельмож, окружавших престол,

Он речью такой в изумленье привел:

«Царить над вселенною — вот мой удел.

Немало свершил я блистательных дел.

Искусства и знанья живительный свет

Я первый зажег, мне подобного нет.

По-новому мир я устроил земной;

Таков он, как было начертано мной.

Не я ль вам одежду и злак даровал,

Довольство, обилие благ даровал.

Прославлен я всем человечеством сплошь;

Где в мире второго такого найдешь?

Я тайну целебных бальзамов познал,

Болезни и смерть от людей отогнал.

Пусть в мире немало державцев иных.

Кто, кроме меня, спас от смерти живых?

Дар дивный бессмертия мною вам дан;

Служить кто не станет мне — тот Ахриман.

А тот, кто мне предан, мой подвиг ценя, —

Создателем мира признает меня».

Повесили головы, слушая то,

Мобеды; перечить не вздумал никто.

И свет благодати той царственной мгла

Сокрыла, и смута в народе пошла.

По свету недобрая слава спешит;

Покинут мужами властитель Джемшид.

В три года и двадцать вся царская рать

Рассеялась, трон перестав охранять.

Собой пред всевышним Творцом возгордясь,

Навлек на себя он погибель тотчас,

Говаривал красноречивый мудрец:

«Храни благочестье, коль носишь венец.

А в ком от гордыни луч веры померк,

Тот в горесть и страх свое сердце поверг».

Затмился в глазах у властителя день,

Свет благостный скрыла зловещая тень.

Напрасно кровавые слезы он лил,

Напрасно Творца о прощеньи молил.

Его разлучил с благодатью Изед,

И царь содрогался в предчувствии бед[454].

Не относя более славу и благодать своего правления к их трансцендентному источнику, правитель разбивает то объемное видение, поддерживать которое он призван. Он перестает быть посредником между двумя мирами. Видение человека уплощается, схватывая лишь человеческое измерение, а высшая сила остается в плоскости, недоступной для восприятия. Общество утрачивает идею, на которой оно доселе держалось. Все, что его связывает воедино отныне, — это сила. Правитель становится тираном-чудовищем (Иродом-Нимродом), узурпатором, от которого мир должен быть спасен.