О красоте

Кристина фон Браун, культуролог.

Ведомости. Пятница. 2012. № 36 (318)

О том, как менялись стандарты красоты и какие механизмы в разные эпохи формировали эти стандарты, рассказала профессор Университета Гумбольдта Кристина фон Браун. Она приезжала в Москву, чтобы принять участие в дискуссии в лектории Политехнического музея.

– Существуют ли сегодня четкие стандарты женской красоты, как это было в Античности (золотое сечение) или, например, в 1990-е годы, когда развивался модельный бизнес (пресловутые 90–60–90)?

– Нет, сегодня нельзя говорить об идеале красоты на языке цифр. Современная красота – это многообразие ролей, которые могут примерять на себя женщины. Они могут играть в «беби-долл», в «вамп», в «леди» и т. д. и т. п. И каждый из этих образов по-своему отражает современные представления о красоте.

– А если говорить о мужских стандартах?

– Я бы выделила два ключевых образа: «волк-одиночка» и «банкир». В первом случае речь идет о животной красоте, брутальной. А во втором – о цивилизованном теле, «закованном» в костюм.

– Зависят ли представления о красоте, например о женской, от типа общества?

– Да, напрямую. Так, в эпоху тоталитарных обществ было особое представление о красоте и, на удивление, примерно одинаковое во всех странах с таким режимом. Это здоровая, спортивная, крепкая женщина-мать. Идеалы красоты выстраивались так же, как и государственные системы, на основе диктатуры.

– Но в современных демократических обществах тоже присутствует диктатура – диктатура медиа, маркетинга. Да и язык модной прессы предельно властен – «в этом сезоне все будут носить ботфорты», «надо забыть о мини-юбках».

– Совершенно верно, сегодня красоту диктует маркетинг, медиатехнологии. Но это «приятный» диктат – во главе его стоит принцип «удовольствия», на котором и строится все общество потребления. А в тоталитарных обществах это принцип целесообразности, пользы, функциональности.

– Каким Вы видите будущее красоты?

– Двигателем изменений станет генетика. Уже сейчас технологии искусственного оплодотворения позволяют «сформировать» ребенка по желанному образцу. С развитием генетики у человечества будет расти желание подчинить себе красоту – детально конструировать внешность человека. Мы будем сами производить красоту по своему желанию.

– Пока же наиболее распространена корректировка природных процессов, например пластическая хирургия.

– К сожалению, да. И мне непонятно, зачем это нужно – подвергать свое лицо жестокому вмешательству, делать из него маску. Но я надеюсь, что молодость не всегда будет синонимом красоты. Ведь это и было не всегда.

Верушка (Вера Готлиб фон Лендорф), модель.

Ведомости. Как потратить. 2013. № 14 (131)

Грубые ботинки, повязка на голове, низкий голос. Гибкая и стройная, с томным и одновременно любопытным и пронизывающим взглядом, почти без макияжа. В тонких длинных пальцах дымится сигарета. «Это хорошие сигареты, экологичные, без химикатов», – говорит немецкая графиня Вера Готлиб фон Лендорф, или Верушка. Первая супермодель, покорившая в 1960-е годы Нью-Йорк и весь мир. Блондинка ростом метр девяносто, она совершила переворот в модельном бизнесе – задала высокую (и в прямом смысле слова) планку стандартов красоты, изменила принцип работы фотографа с моделью: модель – не «вешалка для тряпок», а равноправный соавтор, не пассивная муза, а творческая личность. Ее снимали лучшие фотографы мира, такие как Хельмут Ньютон и Ричард Аведон. Она работала с Антониони и Сальвадором Дали. Закончив карьеру модели в 1970-е, продолжила заниматься фотографией в качестве модели, стилиста, автора проектов. Сегодня ей 73 года и она полна сил и планов на будущее.

– Времени не хватает реализовать все задумки. Мое новое увлечение – мини-фильмы. По сути это фотографии в движении, с помощью которых я хочу донести до зрителя свои мысли.

– И что за мысли, о чем же фильмы?

– Например, о старении, о возрасте. Мы живем в эпоху глобального anti age. Все эти надписи на кремах: anti age, anti age. Рекламные фотографии, на которых модели пропагандируют…

– …вечную молодость.

– Нет, даже не вечную молодость, а именно отсутствие возраста, восстание против возраста. А я – за возраст, я ничего не имею против старения, иными словами, против приятия себя. В одном из мини-фильмов на мне – пластырь, неловко спрятанный под волосами. Он создает иллюзию подтяжки лица (этот способ «подтяжки» придумала когда-то Марлен Дитрих – в ее эпоху пластические операции еще не практиковались). Вместо моих глаз и губ – размалеванные глаза и «ботоксные» губы, вырезанные из глянцевого журнала. И я начинаю перед зеркалом сдирать с себя эти чужеродные элементы. Сдираю и кричу: «Верните мне мое лицо! Это не мое! Где мое лицо! Отдайте мое лицо!»

– То есть Вы не видите ничего положительного в достижениях современной косметологии. А как же возможность продлить молодость?

– Зачем ее продлевать? Нет в этом смысла. Женщина с пластическими операциями не становится моложе на самом деле: ее выдадут выражение глаз, манера себя вести. Видно, что молодость ненастоящая и женщина тоже, что все в ней сделано, поддельно. Это смешно. И страшно. Люди превращаются в монстров. Женщины Индии, эти старые женщины, испещренные морщинами, вот они – прекрасны, величественны. В каждом возрасте есть своя красота. Вообще, основная проблема современного культа красоты – страх быть собой. И это касается не только возраста, но и внешности в принципе. Ну зачем, например, моя подруга Карла Бруни сделала себе нос? Разве это ее украсило? Несмотря на все разговоры про индивидуальный подход в моде, в одежде, люди боятся индивидуальности.

– Эта же унифицированность и в модельном бизнесе?

– О да, фотосессия современной модели – это же вообще полная фикция. Модель может быть без макияжа, с немытой головой, да хоть с короткими ногами – всю красоту потом сделает фотошоп. Если же говорить о стандартах красоты, сегодня замкнулся цикл моды: новые тенденции – лишь перемалывание старых, тех, что были в 1950-е, 1960-е, 1970-е, 1980-е годы. Это касается и одежды, и внешности. Ну судите сами. В 1960-е годы, когда я появилась со своими прямыми длинными волосами, худобой и ростом, я была в диковинку. И что же сегодня? На модном пьедестале – все тот же высокий рост, длинные прямые волосы, худоба. Ничего нового.

– Расскажите, пожалуйста, о своих фотосессиях. С кем из фотографов было приятнее всего работать?

– Самый-самый был Аведон. С ним было интересно, очень интересно. Он совершенно не дистанцировался от меня, от модели, мы творили вместе. Он не отходил от меня ни на шаг, мы придумывали образы, он даже помогал краситься. На мой взгляд, это идеальный механизм работы модели и фотографа. Полная сопричастность происходящему.

– А о чем тогда Ваши собственные работы, где Вы официально выступаете не только в качестве модели, но и в качестве автора? Я имею в виду серию «Автопортреты», которую Вы привозили в Москву на фестиваль «Мода и стиль в фотографии».

– Эти работы – об одиночестве, обо мне, о ликах города, образах моего любимого Нью-Йорка. Но конечно, в первую очередь это автобиография, рассказ или даже, скорее, резюме моей жизни – самые важные ее моменты, акценты. Взять, например, фотографию «Катюша», где я стою рядом с небоскребом-утюгом в простеньком платьице, задрав голову. Именно такой я приехала в Нью-Йорк завоевывать мир, без денег, без опыта. Подошла к дверям старого респектабельного отеля Taft, и портье спросил меня: «Девушка, я могу вам помочь?» А я сказала: «Хочу работать моделью, куда мне податься?» «Вы бы накрасились для начала», – был ответ. На всю жизнь запомнила это. Да, большинство «автопортретов» касается прошлого, но иногда мне удавалось и предвидеть будущее. На одном снимке я в шутку изображаю будущего президента Америки. Он чернокожий. Фотография была сделана за 12 лет до прихода Обамы. Когда я работала над тем снимком, я спрашивала знакомых: «Вы можете себе представить, что президентом США станет афроамериканец?» Никто такого представить не мог.

– Что в Вашем мировоззрении символизируют фотографии, где Вы предстаете в образе животных – зебры, собаки, паука?

– Собственно, мое сострадание к животным. Мне их очень жалко. Их используют для опытов, чтобы создавать какие-то новые косметические средства, их пускают на шубы, мучают в зоопарках. Мы будто за что-то мстим им.

– Слышала, у Вас дома живет несколько кошек.

– Да, когда я жила в Нью-Йорке, у меня было действительно много кошек, может, штук двадцать. Все соседи знали об этой моей слабости и постоянно подкидывали мне новых. Кого-то я оставляла себе, для кого-то находила другой дом. Несколько лет назад я перебралась в Берлин и семь кошек все-таки прихватила с собой. Видели бы вы, какой фурор я произвела в аэропорту. Кстати, по поводу Берлина. Это забавно: я немка, а никогда не жила в Германии. Ну если не считать моего детства в Кенигсберге.

– Почему Вы не поехали в Германию раньше?

– Если бы я жила в Германии, то не стала бы тем, кем я стала. Ведь в этой стране не слишком любили свободу, хулиганство, там нельзя было нарушать правила, выделяться. А вот Нью-Йорк в 1960-е годы был создан как раз для этого – для бесшабашности и экспериментов.

– Знаю, что Вы всегда увлекались живописью. А сейчас?

– В молодости моей страстью были камни. Я их постоянно рисовала. В путешествия всегда брала камни, носила их в сумочке. Они завораживали меня, камень – это особое мироздание, а лежащие рядом – они как планеты, как модель Вселенной. Сейчас я не рисую камни, я вообще не рисую в традиционном понимании. Я создаю картины пеплом. Вот что меня завораживает теперь. Пепел… Мне почему-то видится, что это сожженные солнцем крылья Икара, опаленная мечта. И мне кажется, это так возвышенно, так красиво.

– Что же, был Сизиф – стал Икар?

– Точно! Так оно и есть. Это вы хорошо подметили.

Патрик Демаршелье, фотограф.

Ведомости. Пятница. 2013. № 8 (340)

В рамках фестиваля «Мода и стиль в фотографии» в Манеже проходит выставка Патрика Демаршелье, одного из самых известных мастеров современности. Основой экспозиции стали снимки из недавно вышедшей книги «Dior Couture. Patrick Demarchelier», а также последние работы фотографа, сделанные для Dior. Патрик Демаршелье посетил Москву, чтобы встретиться с посетителями, и рассказал о своем творчестве.

– Что особенно запомнилось во время работы над фотографиями с выставки?

– Очень интересной получилась съемка в Нью-Йорке в десятиградусный мороз. Погода была почти как сейчас в Москве. И мне пришла в голову идея сделать серию «ледяных» снимков. Модели позировали в стеклянных кубах. Получились такие статичные куклы в прозрачных коробках.

– Но ведь статичность не Ваш конек, Вы – мастер случайного кадра. Как Вы добиваетесь эффекта случайности в таком «постановочном» деле, как фешен-фотография?

– Работа модели – позировать. А мне интересно подлавливать их, когда они не думают о том, что работают, и превращаются в легкомысленных детей. Для этого я должен заставить их забыть о моем присутствии, о наличии камеры. В частности, на выставке можно увидеть фотографии, которые я сделал в саду музея Родена сразу после шоу Dior Haute Couture в 2010 году. Модели гуляли, смеялись, и мне удалось сделать не фешен-съемку в классическом смысле, а снять вечеринку в саду. Мне еще нравится ловить момент, когда стилист, делающий макияж, на секунду отвлечется от работы и отойдет, а модель еще не готова – получаются самые живые кадры. Однажды, уже в конце долгой фотосессии, я решил сделать кадр с ребенком, моим сыном. Спрятал его под пальто, и, когда он внезапно вылез, модель засмеялась. Спустя много лет именно этот кадр увидела принцесса Диана и доверила мне стать ее первым «небританским» фотографом.

– Мы живем в мире «фотошопа» и «цифры», как эти новшества влияют на искусство фотографии?

– Да никак принципиально не влияют. «Цифра», «фотошоп» – это лишь новые полезные инструменты. Я, конечно, в основном снимаю на «цифру», хотя иногда использую и пленочную камеру. И, должен сказать, я рад, что сегодня благодаря всяким гаджетам любой человек может почувствовать себя фотографом или моделью.

– А Вы пользуетесь «Фейсбуком», «Инстаграмом»?

– Нет, но ведь это ни о чем не говорит.

– Вы много времени проводите среди моделей, много их снимаете. Не хочется все бросить и начать снимать что-то совершенно другое?

– Нет, ведь у меня есть отдушина – люблю снимать дикую природу, животных – у них, кстати, немало общего с персонажами мира моды (смеется). А самая любимая модель – это моя собака, такса Пуфи. Она уже десять лет парализована, передвигается с помощью специальной тележки. Но она самая живая из моих моделей. Всегда смотрит на меня с обожанием, никогда не принимает искусственных поз, красива и естественна. Несколько лет назад в Le Petit Palais была выставка моих работ. И среди них почетное место занимала огромная фотография Пуфи – главной героини экспозиции. По крайней мере, для меня.