Несостоявшаяся свадьба

Несостоявшаяся свадьба

Как мы видели, сорвавшихся браков в царской семье было немало, но все они касались отвергнутых невест. Случаи же, когда женихи царских сестер и дочерей получали отказ или их свадьбы по тем или иным причинам не состоялись, были исключительными.

Общее в положении всех царевен — их вынужденное «монашество» во дворце из-за невозможности выйти замуж за неровню — боярских сыновей, считавшихся «холопами», и отсутствия подходивших по статусу православных женихов в Европе. Брак с отпрыском боярского рода мог в дальнейшем привести к посягательству его родственников на царский трон. Григорий Котошихин фиксировал, что сестры и дочери русского царя живут, «яко пустынницы, мало зряху людей и их люди, но всегда в молитве и посте пребываху и лица свои слезами омываху, понеже удоволство имеяй царственное, не имеяй бо себе удоволства такова, как от всемогущего Бога ведано человеком совокуплятися и плод творити». Печальная судьба царевен, лишенных нормальной семьи, накладывала отпечаток на их характеры и образ жизни.

Немногие попытки московских государей выдать своих любимых дочек замуж за принцев королевской крови европейских держав ничем хорошим не окончились. Еще Борис Годунов хотел сосватать свою дочь Ксению за датского королевича Иоганна. Осенью 1602 года жених прибыл в Москву, но вскоре умер. Более чем 30 лет спустя, в 1637-м, приехало датское посольство, чтобы перевезти «кости» королевича на родину. Вспомнилась вся история с планировавшимся браком. Возможно, она и навела Михаила Федоровича на мысль сделать датскому королю новое матримониальное предложение. Старшая дочь царя Ирина (1627–1679) оказалась «счастливицей», которой предстояло разрушить давнюю печальную традицию безбрачия и бесплодия царевен.

Начались долгие переговоры и рассмотрение кандидатур сыновей датского короля Кристиана IV, кто из них сможет жениться на Ирине. Оказалось, что только Вальдемар, сын от второго морганатического брака короля с графиней Мунк, подходит по всем статьям. Возможно, русскую сторону устраивало, что Вальдемар как дитя мезальянса («сын с левой руки», по выражению русских источников) не мог претендовать на королевский статус у себя на родине, а значит, в Московии не мог быть соперником подраставшему Алексею Михайловичу. Сведения о потенциальном женихе тайно и долго собирались через датского королевского приказчика Петра Марселиса (купца и заводчика, выросшего в Москве и неоднократно выполнявшего дипломатические поручения в Европе) и других лиц. Был заказан портрет Вальдемара. Но ни сам жених, ни его отец ни сном ни духом не ведали об этих планах московского двора. Когда королю донесли о настойчивых расспросах о его сыне, он даже подумал, что того хотят пригласить в Россию для каких-то военных дел, но никак не для женитьбы. Поэтому когда в 1641 году датское посольство направилось в Москву, во главе его ехал девятнадцатилетний граф Шлезвиг-Гольштейнский, сиречь Вальдемар.

Королевичу не понравилось в Москве, хотя ему устроили торжественную встречу и пышный прием в Кремлевском дворце. Он был возмущен, когда ему предложили снять шпагу перед царской аудиенцией. Однако Вальдемар приглянулся отцу и матери будущей невесты, а это было главное. Встреча, по свидетельству «Нового летописца», «была болшая», но царь своих намерений не раскрыл. Королевич, осыпанный подарками, «отпущен был в Дацкое землю».

В апреле 1642 года официальное русское посольство во главе с окольничим Степаном Матвеевичем Проестевым и дьяком Иваном Исааковичем Патрикеевым прибыло в Данию для заключения брачного договора. Важнейшим условием намечавшегося союза был переход Вальдемара в православное вероисповедание. Это сразу же не понравилось Кристиану IV и его окружению. Кроме того, отзывы самого королевича и членов его посольства о русском царе и его дворе были, скорее всего, не очень лестными. По просьбе Михаила Федоровича в дело вмешался Петр Марселис, умело расставивший акценты и показавший несомненную выгоду союза с Россией как для Дании, так и лично для королевича. Марселис оговорил также условия приезда Вальдемара в Россию для заключения мирного договора и брачного союза. Дело сдвинулось с мертвой точки.

Наконец зимой 1644 года большое датское посольство во главе с королевичем отбыло в Москву. Дорогих гостей встретили у самой границы, в Пскове, поднесли подарки, дали хорошую охрану, в каждом крупном городе устраивали церемонии «большой» встречи. В Кремле жениху отвели заново отстроенные покои Бориса Годунова, соединив их переходами с Теремным дворцом. Всё было организовано на высшем уровне, включая прием в Грановитой палате, где королевич познакомился с братом невесты Алексеем Михайловичем. Между молодыми людьми завязались дружеские отношения: они вместе ездили на охоту, ходили друг к другу в гости.

Осенью 1644 года Михаил Федорович с сыном был приглашен на обед в кремлевские хоромы Вальдемара. Этот визит в подробностях зафиксировал один из членов датской свиты. Государь вел себя как частное лицо, был любезен и сносил все иноземные замашки, даже позволил датчанам оставаться при шпагах в его присутствии. Михаилу Федоровичу очень понравилась инструментальная музыка, в особенности исполняемая на органах, которые тогда уже получили широкое распространение в Москве. Царь интересовался заморскими штучками, всё хотел опробовать или, по крайней мере, потрогать. Он взял в руки шпагу и шляпу королевича и долго их рассматривал, вертя в разные стороны. Видя такой неподдельный интерес к своей шляпе, Вальдемар предложил Михаилу Федоровичу обменяться головными уборами, что и было сделано. По словам очевидца, «такое увеселение продолжалось несколько времени; со стороны царя и царевича великая любовь и расположение к графу изъявлялись в очень ласковых словах, телодвижениях и объятиях». За столом обмен любезностями продолжался. Но дело испортил Борис Иванович Морозов, сопровождавший царевича Алексея. Боярину, видимо, не терпелось решить главный вопрос — о переходе в православие жениха, поэтому он несколько раз переводил разговор на эту тему, но добился только того, что вспыльчивый Алексей Михайлович, не выдержав бестактности своего «дядьки», «встал, наконец, схватил его за кафтан на груди и велел идти вон».

Переговоры о женитьбе не продвигались, вопрос о смене конфессии стал камнем преткновения. Вальдемар категорически отказывался принять православие. Начались уговоры. Русские стали усиленно намекать, какой замечательной жены может лишиться датский королевич, описывая Ирину Михайловну как самую красивую и скромную девицу в Москве, достойно ведущую себя на пирах и никогда не злоупотреблявшую хмельными напитками. Датчане по-своему оценили настойчивость русских — стали распускать слухи, что достоинством царевны, по-видимому, следует считать то, что она никогда не валяется пьяной, как другие русские женщины. С русской стороны, в свою очередь, стали распространяться слухи о незаконном рождении королевича (на самом деле родители были венчаны, но брак был морганатическим, Вальдемар не мог наследовать датский престол и носил графский титул). Шведы, стремившиеся помешать этому марьяжу, также начали мутить воду, распуская всяческие слухи.

Это дало в руки московитов новый козырь. Тогда датчанин прибег к хитрости — объявил, что наложит на себя руки, а когда эта угроза не подействовала, прикинулся, что тяжело хворает «сердечною болезнею», однако не смог долго симулировать и снова ударился в разгульное пьяное веселье. Вальдемар был типичным повесой, человеком своего времени: с одной стороны, являлся баловнем судьбы, с другой — страдал от ущемленной чести. Датская делегация — сам королевич и его молодые друзья — казалась русским эдаким скопищем чертей в людском обличье. Автор «Повести о внезапной кончине государя Михаила Федоровича», считавший, что Вальдемар ускорил смерть монарха своим упрямством и непристойным поведением, прямо называл иноземцев «демонами»: «…повседневно бесновался по своему беззаконному обычаю и вере: в трубы, и органы, и прочие различные писки не переставали играть на его дворе, а об ином срам и писать…. хотя видом, обрядом и составом они люди, но одеянием и волос ращением они как бы демоны, всё бесовское и еретическое содевают, во всём бесам угождают». Молва о кощунном поведении будущего удельного князя Суздальского и Ярославского, а возможно, также Новгородского и Псковского (именно такой статус обещали Вальдемару) явно не шла на пользу его имиджу. В глазах московских обывателей шансы датского королевича стать зятем государя таяли на глазах. Однако Михаил Федорович на поведение Вальдемара смотрел сквозь пальцы, был готов простить ему всё, кроме отказа перейти в православие. Тут уж нашла коса на камень…

Чтобы переубедить датчанина в его неприятии православия, весной 1645 года были организованы прения о вере. Сохранились послания, которыми обменивались дискутирующие стороны. В грамоте от имени патриарха Иосифа говорилось сначала об отступлениях от истинной веры католиков во главе с папой римским (в основном по вопросам об исхождении Святого Духа от Отца и Сына, о времени пресуществления Святых Даров и др.), потом о протестантизме: «…некто явился учитель в ваших немецких странах Мартин Лютор и Кальвин и инии учители, и тии смутили царей и королей своим ложным учением, и много против евангелия писали, и вселенские соборы, предание и посты отринули, и самово римского папу и с ево кафолицкою верою ни во что поставили…» Послание начиналось и заканчивалось призывом «не упрямить», а послушаться великого государя и принять православие, пройдя обряд крещения троекратным погружением в воду. В прениях принимали активное участие датский пастор Максим и ключарь Успенского собора, книжный справщик Иван Наседка, ставшие самыми непримиримыми врагами и призывавшие спорящие стороны к окончательному разрыву.

В нескольких ответных письмах королевич прежде всего указывал на явное ущемление чести его отца и его собственной московским правительством, не позволяющим ему свободно уехать из страны. На укоры в свой адрес он возражал, что его нежелание перейти в православие диктуется преданностью вере: «А что нас [в] вашем писании упрямкою винят, и мы ведаем, что того доброю мерою про нас говорить нельзе, разве того, что нас в нашей прямой християнской вере, которой от Бога ведетца постоянство, про то похулно именовать? А мы ведаем, что нихто над человеческою волею в християнских делех повеления не имеет разве Бога Святаго Духа, иже всякого к правде ведет, которой ему в его слове с раденьем последствует и себя вести дает, и тому дает он постоянство. И также нам ведомо есть, что в той статьи, что о душе и спасении належит, Бога болши подобает слушати, нежели человек, потому он един Бог и Господь, которой помощи и от смерти избавити может; хоти какой великий государь родом столь велик и силен землями и людми, каков может быть, и он все то оставит, и невозможно ему единого от смерти избавить». Королевич многократно подчеркивал мысль, что люди, идущие на смену религии, непостоянны и осуждаются в его стране как предатели. Кроме того, он призывал русских оппонентов поразмыслить: если бы он легко предал свою веру, не было бы это свидетельством того, что он так же легко предаст и великого государя? Из переписки видно, что общего языка стороны найти не могли. И действительно, споры о вере только сильнее накалили атмосферу.

В начале мая стало ясно, что переговоры зашли в тупик; датчане захотели покинуть Москву — но не тут-то было: им не разрешили уехать, обвинили в давлении на государя и потребовали продолжить переговоры. Тогда в ночь на 9 мая Вальдемар с пятнадцатью членами посольства, плохо представляя себе ситуацию, решился тайком бежать из страны. Уже на выходе из кремлевских ворот их остановила стрелецкая стража, но датчане отбились шпагами и проскочили в Белый город. Затем отряд, к которому примкнул еще десяток человек, достиг Тверских ворот, где снова был остановлен стражей; начался бой. На этот раз датчанам прорваться не удалось и пришлось отступить в Кремль. Одного из них захватили стрельцы и повели туда же под охраной. Принц с друзьями снова атаковали, пытаясь отбить товарища. Датчане шпагами наносили стрельцам многочисленные ранения, а одного закололи насмерть. Дело принимало уголовный характер. Вину взял на себя Вальдемар, справедливо полагая, что его как будущего зятя царь простит.

Королевич отправил призыв о помощи отцу. Кристиан IV прислал Михаилу Федоровичу несколько писем, где напоминал, что первоначально речи о перекрещивании не было, и настаивал на соблюдении Москвой прежних обязательств. Но царь стоял на своем, тем самым подтверждая ходившие в Европе слухи, что Вальдемара удерживают в России насильно. Прибывший в Москву польский посол Гавриил Стемпковский начал оказывать королевичу поддержку, а заодно стремился помешать шведам воспользоваться ситуацией. Сохранилось адресованное ему письмо Вальдемара, в котором тот сообщал, что устал от борьбы и готов пойти на определенные уступки, в том числе согласиться крестить будущих детей по греческому обряду, соблюдать посты, если они не окажутся вредны для его здоровья, переодеться в русское платье. Но о переходе самого королевича в православие по-прежнему не было и речи.

Свою лепту в неудачное завершение дела внес и родной брат царицы Семен Лукьянович Стрешнев, предложивший устроить тайное свидание жениха и невесты. Рандеву сорвалось; Стрешнев начал судорожно искать предлог, чтобы выпроводить из Москвы лютеранского пастора Максима, полагая, что тот оказывает слишком сильное влияние на Вальдемара и без него будет легче сломить сопротивление королевича, — но и это не удалось. Тогда дядя невесты решил прибегнуть к испытанному народному средству — приворожить жениха, для чего обратился к некоему чародею Симону Данилову (Во всяком случае, когда в 1648 году состоялся суд над Стрешневым, скорее всего инициированный временщиком Б. И. Морозовым, ему припомнили и это: «А ты, Семен, и сам при государе и при боярех такое слово говаривал, кто с ведунами знается, и тот де достоин смерти, и то ты, Семен, говаривал воровски, лестно». Бедолагу лишили придворного чина кравчего и приговорили к ссылке в Сибирь, которую Алексей Михайлович заменил отправкой на воеводство в Вологду.)

Пострадал влезший в это дело князь Семен Иванович Шаховской, предложивший в разговоре с благовещенским протопопом Никитой свой метод урегулирования конфликта. Князь выбрал из канонического права цитаты, которые могли быть трактованы как подтверждение возможности признания католического крещения достаточным для православного христианина. Его «письмо», а также сделанный им во время следствия намек на желание самого Михаила Федоровича уладить дело женитьбы любым путем, пусть даже и без перекрещивания королевича, послужили основанием для его опалы с обвинением: «…того искал, чтоб королевичу быть в Московском государстве некрещену».

Создается впечатление, что русские пытались взять датчан не мытьем, так катаньем. Михаил Федорович намеренно тянул время, уповая на то, что королевич одумается. Но ситуация разрешилась неожиданным образом — 13 июля 1645 года царь скоропостижно скончался. Поползли слухи, что заболел он и умер от большой «кручины» из-за упрямства Вальдемара. Датские пленники вздохнули с облегчением, ожидая скорой развязки дела и возвращения домой. Но царица Евдокия Лукьяновна настаивала, чтобы дело доводили до конца на русских условиях. Очередной отказ Вальдемара поменять веру так огорчил государыню, что она занемогла — во всяком случае, именно так было интерпретировано это событие в «Новом летописце».

Уже не чаявший освободиться королевич неожиданно нашел спасителя в лице нового московского государя Алексея Михайловича, проявившего понимание сложности ситуации и неделикатности поведения русских властей. Он тихо побеседовал с Вальдемаром, сделав последнюю попытку образумить его и призывая пожалеть хворую царицу, которая «день деньской всё плачет непереставаючи, так что не видит уже и света Божьего», и… отпустил несостоявшегося родственника восвояси. Прощальная аудиенция членам датского посольства состоялась 13 августа 1645 года, после нее Вальдемар волен был выехать в любой момент — но теперь с отъездом не спешил. Через пять дней, 18 августа, скончалась царица Евдокия Лукьяновна, по слухам, не перенесшая «кручины» по поводу потери мужа и строптивого поведения жениха дочери. К тому же и сын-государь проигнорировал желание матери «не пущать» Вальдемара домой и, возможно, даже поссорился с ней. Во всяком случае, Иван Наседка в качестве причины смерти царицы называл именно отпуск датчанина: «Слышавши же она от сына своего таковое речение, что отказ тому нечестивому королевичу, и паки болезнию и печалию одержима бысть, яко желание ее не совершися вконец, и абие преставися».

Сразу же после похорон царицы датское посольство выехало из Москвы с большими дарами, угощением и почетным эскортом. В организации таких торжественных проводов чувствуется стиль Тишайшего, стремившегося во всём соблюсти приличия и чинность. Возможно также, что в молодом царе от природы была заложена способность входить в положение других людей, понимать мотивы их действий и относиться сочувственно. Наверняка он любил поговорку «Насильно мил не будешь», а посему простил королевича и распрощался с ним по-царски.

Вплоть до начала русско-польской войны 1654–1667 годов в Москве время от времени возникали слухи о мести, которую якобы готовил королевич Вальдемар за свою обиду: то опасались его прихода во главе эскадры кораблей в Архангельск, то говорили, что он в чине генерала возглавляет войска австрийского императора, идущие на помощь польскому королю в борьбе с казаками Богдана Хмельницкого, за которыми стояла Москва. На самом же деле в письме, присланном Алексею Михайловичу, вступившему в войну против поляков в 1654 году, королевич желал царю здоровья и «одоления всех своих врагов». Кстати, он сам участвовал в войне шведов против Речи Посполитой, в одном из сражений которой погиб в 1655 году.

Несостоявшееся замужество царевны Ирины Михайловны в очередной раз убедило русских, что для царских дочерей нет достойных женихов за рубежом, как нет их среди царевых подданных. Но Ирина Михайловна хотя бы походила в невестах, тешила себя надеждой на радости семейной жизни. Для остальных дочерей первых Романовых даже мысль о замужестве считалась еретической.