А. Н. Мещеряков. Вместо введения

А. Н. Мещеряков.

Вместо введения

Охота к перемене мест владела человеком всегда. И всегда путешествия в дальние страны превращались в диалог культур или даже цивилизаций, с неизбежными, порой непреодолимыми трудностями. Уцелевшие в странствиях, как правило, стремились поведать своим соплеменникам, согражданам или просто родственникам об увиденном в далеких краях. Рассказ этот нередко оказывался весьма далеким от реальности, но не из-за недостатка фактов, а из-за неумения их адекватно интерпретировать. Нормы собственной культуры жестко контролируют восприятие путешественника, и совсем не просто понять, а тем более — принять правоту «чужого».

К настоящему времени жанр путевых очерков изрядно пообветшал. Причина очевидна: современные средства сообщения сделали большинство стран мира легкодоступными для среднего обывателя. И он предпочитает узнавать о неведомых ему краях непосредственным образом, de visu. В крайнем случае — с помощью телевизора.

В советское время, когда путешествие за границу было уделом избранных, чуть ли не каждый, кому посчастливилось посетить Японию, считал своим долгом изложить впечатления в письменном виде. И произведения эти, пусть даже легковесные, находили своего читателя. Многим не терпелось узнать: а как там, в Японии? С концом же советской эпохи умерли и путевые заметки — как и во всем цивилизованном мире, они превратились в «ископаемый» жанр. Если их даже и пишут, то печатать не хочет никто. Это и понятно: заезжим путешественникам довольно трудно добавить что-нибудь «новенькое» к трудам профессиональных японистов. А потому нынешний удел таких путешественников — устные рассказы с показом фотографий и «обмыванием» благополучного возвращения.

Однако так было не всегда. Путевые очерки европейцев представляют собой своеобразную историю знакомства с Японией, саму историю японоведения. Ценность их чрезвычайно велика по нескольким причинам. Во-первых, сами носители культуры считают свои привычки и предметы повседневного окружения настолько обычными, что очень часто не находят их достойными сколько-нибудь систематического описания. И эта ситуация характерна для любой культуры.

Вторая причина имеет отношение уже непосредственно к Японии, к особенностям пройденного ею исторического пути. Дело в том, что основным международным партнером Японии всегда выступал Китай. И китайцы кое-что знали об обыкновениях японцев. Однако Китай всегда считал себя центром мироздания и испытывал по отношению к окружающим его народам комплекс превосходства. Этот комплекс укоренился столь прочно, что описывать «восточных варваров» (именно так они именовали японцев) китайцы полагали ниже своего достоинства. Что эти недолюди знают и умеют? — спрашивали они сами себя и давали ответ весьма скептический. Поэтому в своих династийных хрониках они Японии места почти не уделяли. А потому до XVI в. все наши сведения об этой стране могут быть почерпнуты только из японских же источников. Иными словами, до этого времени мы почти лишены возможности сопоставления. А это всегда не только обедняет картину жизни, но и искажает ее — ведь каждый автор пристрастен.

С приходом в Японию христианских миссионеров в середине XVI в. ситуация меняется. Правда, миссионеры (в основном — иезуиты) были, мягко говоря, идеологически ангажированными — ведь их основной целью являлось обращение японцев в христианство, а верования и убеждения аборигенов они считали дикими суевериями, которые следует по возможности искоренять. Кроме того, вхождение в чужую культуру требует довольно длительного времени, которого они оказались лишены: с 1637 г. Япония фактически закрылась для контактов, почти все европейцы (в основном португальцы и испанцы) были вынуждены покинуть страну. В связи с этим наблюдения и суждения миссионеров о японской духовной культуре и истории полны предрассудков, неточностей и прямых ошибок. В сущности, из сочинений миссионеров касательно «души» японцев можно больше узнать не столько о ней, сколько о самих европейцах. Совсем другое дело — японские обыкновения. Эту сферу христианские проповедники изучали очень старательно, понимая, что иначе трудно рассчитывать на религиозные успехи. Вот почему их «инструктивные» сочинения являются настоящим кладезем бытовых деталей японской средневековой реальности.

После закрытия страны у представителей далекой Европы оставалась только одна возможность для непосредственного контакта с японцами. Дело в том, что единственными европейцами, которым было позволено остаться в стране, оказались голландцы. Они были протестантами и в своих действиях руководствовались не религиозными, но коммерческими мотивами. Им удалось убедить японские власти в том, что протестантизм — не совсем христианство. Японцы и на них смотрели с опаской, но не ожидали с их стороны вооруженного нападения, как это было в случае с португальцами и испанцами. Голландцев интересовала прежде всего прибыль, которую извлекала Ост-Индская компания, и ради нее они были готовы терпеть любые унижения. Однако жить голландцам пришлось, по существу, «под домашним арестом». Их фактория располагалась на крошечном островке Дэсима возле Нагасаки. На Дэсима было всего две улочки, по которым они были вынуждены под наблюдением японцев дефилировать весь длинный год в ожидании весны — тогда директор фактории и несколько его подчиненных отправлялись в Эдо (Токио), чтобы в знак своей лояльности преподнести сёгуну подарки и представить отчет о событиях в мире за истекший год. Собственно говоря, путешествие в Эдо было единственной возможностью для ознакомления со страной. Вот почему служба в Японии считалась у персонала Ост-Индской компании сущим наказанием, да и торговые доходы были более чем скромными.

Раз в год голландским торговым кораблям дозволялось прибыть с товарами в Дэсиму. На одном из них 10 августа 1650 г. там появился знаменитый Ян Стрейс — парусный мастер из Амстердама, моряк, солдат, военнопленный, раб, купец, дипломат, писатель (известен российскому читателю как автор обширных и интереснейших записок о России). Путешествие в Японию — всего лишь маленький эпизод в его богатой рискованными приключениями жизни. Но пытливый и раскованный взгляд Стрейса, проницательность, проистекавшая из огромного жизненного опыта, делают «японские странички» его сочинений полезным вкладом в понимание Страны восходящего солнца.

Кроме торговцев в штате дэсимской фактории состоял врач. Прежде всего врачам мы обязаны своими знаниями о Японии той поры. К их числу относятся немец Кемпфер, служивший в голландской Ост-Индской компании еще в конце XVII в.; доктор К. П. Тунберг, швед по национальности, проехавший не только на стандартному маршруту Нагасаки—Эдо, но и совершивший в 1777—78 гг. путешествие по нескольким провинциям о. Хонсю; и, наконец, наиболее известный — Филипп Франц фон Зибольд (1796–1866), немецкий врач и натуралист. Он окончил университет в г. Вюртсбурге, где и заинтересовался Востоком. В 1823 г. приехал в Японию в качестве врача в составе голландской миссии и пробыл там до 1828 г. Его перу принадлежат капитальные труды по флоре и фауне Японии. Кроме того, он является автором наиболее полного для своего времени компендиума по географии, истории, политической жизни и этнографии японцев. Этот труд выходил частями и был закончен в 1858 г.

С трудами Ф. Зибольда в России не обошлось без приключений. Первый (и единственный) раз они вышли под его фамилией на русском языке двумя томами в Санкт-Петербурге в 1854 г. (см. библиографическую ссылку в соответствующем разделе). Однако перу Ф. Зибольда в том издании принадлежала едва ли пятая часть материала, а вся книга была переводом французской, изданной неким г. Жансиньи, информацию о котором приходится выуживать с немалым трудом из редких упоминаний в тексте. По этим крохам можно утверждать, что сам Жансиньи в Японии не был, но провел более трех лет в Китае, живал в Индии и Индонезии. На страницах своего компендиума он критически, но очень конструктивно сопоставляет сообщения разных исследователей, пытаясь разобраться в тайнах загадочной японской жизни.

Остается добавить, что у трехтомного «псевдо-Зибольда» был еще один соавтор. Возможно, им стал переводчик на русский язык В. М. Строев, возможно, активную роль сыграл профессиональный географ, редактировавший все восемь томов «Библиотеки путешествий», где Япония заняла свои три томика. Во всяком случае, ясно, что чья-то уверенная российская рука вмешалась в компоновку материала и, судя по всему, не испортила его.

Изолированность существования на Дэсима сильно ограничивала возможности сколько-нибудь серьезного занятия японистикой. Достаточно сказать, что европейцы, даже самые проницательные, имели очень слабые представления о политической системе Японии и именовали сёгуна императором. Не были они чужды и определенного высокомерия по отношению к японцам. Тем не менее их наблюдения за страной (повторим, что лучшая возможность для этого предоставлялась им во время посещения столицы) были не только весьма интересны, они — практически единственный источник знаний о Японии того времени.

Некоторую конкуренцию ему могут составить только записки русских мореплавателей и путешественников, сумевших вольно или невольно попасть в закрытую для постороннего глаза Японию. Лучшим произведением этого рода является впервые изданный в 1816 г. труд В. М. Головнина (1776–1831), полное название которого — «Записки флота капитана Василия Михайловича Головнина о приключениях его в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах, с приобщением замечаний его о Японском государстве и народе». Отсутствие интереснейших наблюдений В. Головнина о японском быте начала XIX в. в нашей книге объясняется лишь тем, что его «Записки» вскоре будут опубликованы (также в серии «Восточные арабески»). Весьма интересны и наблюдения прославленного русского писателя И. А. Гончарова, которые он сделал в 1853–1854 гг. во время путешествия на фрегате «Паллада». Это произведение издавалось в России многократно (наиболее полная публикация: И. А. Гончаров. Фрегат «Паллада». Очерки путешествия в двух томах. Серия «Литературные памятники». Л.: Наука, 1986).

На фоне сочинений Зибольда, Шрейдера или капитана Головнина записки Бартошевского смотрятся не лучшим образом: кое-что субъективно до нелепости, местами резковато до безапелляционности. Но в них интересно совсем другое. Н. Бартошевский представляет собой тот наиболее широкий слой путешествующих, которые не умеют и не очень стремятся вжиться в чужую культуру, не пытаются понять ее изнутри. Таких всегда — большинство, и это большинство оценивает жизнь другого народа по устоявшимся критериям жизни народа собственного, обычно вынося приговор быстро и решительно. В этой этнокультурной непосредственности оценок, в четкости этических позиций — особая прелесть текста, дающего хорошее представление о менталитете российской интеллигенции середины XIX в. Впрочем, современному читателю не стоит пренебрегать и содержательной стороной записок Бартошевского — он ведь достаточно свободно владел разговорным японским, подолгу жил в нескольких семьях и знал интересующие нас бытовые аспекты очень неплохо.

Япония была вновь открыта для посещения иностранцев после «революции Мэйдзи» (1867), и поток сочинений об этой стране в России стал быстро расти. Их авторами были морские офицеры, сотрудники дипломатических миссий, коммерсанты, преподаватели. Время профессиональных японистов еще не настало (кафедра японской филологии Санкт-Петербургского университета была учреждена только в 1898 г.). Неотъемлемым свойством этого рода сочинений является то, что они не имеют, как правило, монографического характера — их темой является Япония «вообще». Разумеется, их авторы не знали японского языка (или же владели им в весьма ограниченном объеме), а потому основным источником информации о стране служили им личные впечатления. Сочинения того времени отражают уже новые реалии — под влиянием Запада традиционная культура Японии стала подвергаться эрозии. Однако процесс этот — достаточно длительный (не закончен он и сегодня), и во второй половине XIX в. многие стороны жизни японцев еще не успели вестернизироваться.

О Д. И. Шрейдере нам известно немногое, но есть серьезные основания считать его профессиональным географом. Во всяком случае, еще до своих путешествий в Японию, совершенных в 1891 и 1893 гг., он длительное время работал секретарем «Общества изучения Амурского края», которое было преобразовано затем в Отдел Русского Императорского географического общества. Отметим здесь, что текст этого автора отличает максимум доброжелательной восторженности, столь характерной для европейцев, попадавших в Японию в 1880-х — начале 1890-х гг. Именно в тот период «открывшаяся» миру Япония демонстрировала блестящие образцы удачных заимствований европейских достижений в самых различных областях знания и умения.

Увы, к концу XIX в. культ милитаризма, воинствующий национализм и пренебрежение к любым неяпонским культурам победили в этой стране, что совпало по времени с формированием российской японоведческой школы. Одна из ярких фигур этого переходного к профессиональной японистике времени — Григорий Александрович де Воллан (1847–1916). Его биография служит подтверждением наших слов о том, что даже те, кто оставил заметный след в истории японистики, своим приобщением к Японии обязаны не столько собственному осознанному выбору, сколько случайным обстоятельствам (пользуясь случаем, сердечно благодарю сотрудников библиотеки и архива Российского Географического общества в Санкт — Петербурге, оказавших мне неоценимую помощь в знакомстве с весьма любопытной биографией де Воллана). Потомок приглашенных Екатериной П брабантских дворян, Григорий де Воллан поступил на дипломатическую службу в 1873 г. Сначала судьба забросила его в Австро-Венгрию, где он был секретарем генерального консульства в Пеште. Литературным результатом этой командировки стали брошюры «Мадьяры и национальный вопрос», «Угорская Русь», «Угро-русские народные песни» (последняя была награждена серебряной медалью Географического общества).

В начале 1880-х гг. он был назначен в отдел печати Азиатского департамента МИД, а в 1886 г. получил должность консула в Нагасаки и Иокогама. В Японию он отправился кружным путем и посетил Испанию, Египет, Индию, Бирму, Индонезию, французские колонии в Индокитае, Китай. Плодом этих путешествий стала книга «По белу свету» В 1894 г. — первый секретарь миссии в Токио, в 1896 г. переведен первым секретарем в Вашингтон. По возвращении в Россию в 1898 г. написал книгу «В Стране восходящего солнца» (выдержала два издания — 1903 и 1906 гг.) — результат его шестилетнего пребывания в Японии.

Книга де Воллана о Японии явилась лишь частью его многосторонней литературной деятельности, но это — вполне достойная часть: неторопливый и обстоятельный слог, меткие наблюдения — отличительные качества книги. Изучая Японию и заочно, и непосредственно более двадцати лет, де Воллан оказался добросовестным свидетелем столкновения двух цивилизаций, и в начале XX в. ему пришлось скорректировать отдельные представления первых лет знакомства. Внимательный читатель заметит грустные ноты в заключительных пассажах его записок.

XX век уничтожил огромное количество традиционных ценностей по всему миру. Его грубого вмешательства в «структуры повседневности» не избежала и Япония. И все же многое, очень многое от культуры прошлых веков сохранилось, пусть в преобразованном виде. И мы не сможем понять противоречивую японскую современность, не вглядываясь в прошлое.