Федерико Феллини. Общественный человек

Федерико Феллини. Общественный человек

Общественный человек

Мне кажется, что одним из результатов нашей дискуссии является признание, что неореализм нуждается в развитии проблематики, что ему необходим более широкий простор в поисках гуманизма, меньшая догматичность и отказ от каких бы то ни было схем. В конце концов, то, что объединяет изнутри различные течения в неореализме, поиски, которые они ведут, как раз и есть любовь к человеку, к его жизни, к его «общечеловеческому дому». Для нас эта проблема является и эстетической, и религиозной, и социальной, а ни в коей мере не абстрактной выдумкой или просто погоней за душещипательной темой.

Я считаю, что если говорить о наиболее характерной черте неореализма, так это именно его общественный характер. Неореализм — это движение общественного человека, то есть человека, который в своих отношениях с другими людьми исходит из чувства долга и ответственности перед обществом. Именно эти отношения и составляют самое главное в сложном процессе преобразования «существования», которое постепенно становится «сознанием»; пора понять, что конкретные связи людей составляют основную стоящую перед нами проблему. Человек эпохи романтизма не знал этой проблемы. И мне думается, что появление неореализма — это преддверие более широкого движения в культуре, своего рода освобождение от некого лежащего на человеке бремени метафизики.

Я понимаю, что мои слова могут показаться слишком расплывчатыми или недостаточно скромными, но я считаю, что неореализм гораздо более сложное и загадочное явление, чем оно нам представляется. Я не подразумеваю под этим нечто экзотическое, я просто хочу сказать, что после войны начала развиваться новая идея человека (как я сказал, «общественного человека», отнюдь при этом не перестающего быть личностью). Сейчас мы переживаем лишь первый этап, на котором выявляются и ставятся главные проблемы.

Неореализм отважился начать разговор о человеке и обществе, теперь он должен смело перейти к разрешению им же поставленных задач, раскрывая новые явления и их новые причины. Я бы сказал — если бы этими словами уже не слишком злоупотребляли ранее, — что неореализм поставил перед собой задачу стать гуманизмом, любовью к жизни, поэтикой миролюбия.

Конечно, это требует, чтобы мы в большей степени стали критиками, но вместе с тем и «фантазерами» и — почему бы нет? — «пророками» реализма, то есть художниками, умеющими находить новые достоинства и новые свойства в человеке, предметах, событиях жизни. Итак, открытие новых духовных ценностей — вот важнейшее направление, в котором движется неореализм. Неореализм — поистине новое движение, новая поэтика, которая, преодолевая старое, несет обновление; он является своего рода зондом, при помощи которого можно предельно глубоко исследовать то, что предлагает сегодня история человеку, но что отнюдь не достается ему безвозмездно. Я не думаю, что было бы правильно дробить течение неореализма на отдельные группки по различным идеологическим взглядам; ограничивать его застывшими теоретическими установками прошлого; принуждать его в смысле творческой методологии быть чуть ли не повторением систем, применявшихся в другие времена и в другом месте. Сегодня некоторые полагают, что неореализм, пройдя период временного единства, связанного с послевоенной атмосферой и существованием комитетов национального освобождения, ныне распался на множество стоящих на противоположных позициях группок, которые ранее были так тесно слиты воедино, что их не было заметно. Вот прекрасный способ отказа от неореализма и его главных произведений; будто бы ныне стало явным то, что прошлое (послевоенные годы) еще скрывало. Таким образом, получается, что неореализм — это какое-то гибридное течение, нечто временное, парадная ложь, к которой прибегают в целях самоутверждения, что в результате и привело к ослаблению и распаду этого направления.

Однако я, напротив, убежден, что неореализм с самого начала был явлением по своей природе объединяющим, был как бы стимулом к созданию новой культуры. Я думаю, что различные идеологические и политические силы, которые ныне жаждут того, чтобы неореализм исчерпал себя, тем самым извращают понятие «прогрессивный». Тот, кто подходит к неореализму субъективно или с узкопартийной точки зрения, кончает тем, что вообще перестает что-либо видеть. Неореализм остается направлением «синтетическим», «творческим». Надо бороться не столько за закрепление его культурных и идеологических навыков, сколько за то, чтобы обеспечить его преемниками и продолжателями. Вот задача, которая лежит на всех нас. Такие слова, как любовь к жизни, к человеку, любовь к его «общему дому», — это слова не для сторонников «гибридного» единства.

Кроме того, мне хочется уточнить еще одно, по-моему, важное обстоятельство: неореализм, при всей своей конкретности, при всей своей «заземленности», при всей своей приверженности к «повседневности» как новой ритмике повествования, является направлением с высокими целями. Это направление стремится оформиться как органичное понимание жизни, как новое видение мира. В эпоху Возрождения было одно отношение к окружающему миру, к действительности, в эпоху Просвещения, романтизма — другое; почему же сегодня мы не можем сказать, что ведутся поиски «неореалистической» связи с миром, с действительностью? Самое существенное состоит в том, что должны создаваться фильмы, в которых пусть бегло, недостаточно обстоятельно, без подробного повествования, но все же вскрываются и показываются эти новые отношения.

Совершенно ясно, что критическая направленность произведения, являющаяся результатом его актуальности, его новаторской «гибкости», четкости в изображении ситуаций и в отношении проблематики (даже самой глубокой, самой скрытой), заключается в силе новых чувств, которые противопоставляются старым ощущениям и старым идеям.

И наконец, о «политичности» искусства вообще и неореализма в частности. Настоящий враг неореализма — как раз тот, кто спешит наклеить ярлык «нереальный, выдуманный мир» на те произведения, которые предлагают новые пути и делают открытия, пусть на первый взгляд, возможно, и не всегда слишком очевидные. Этим людям следует поменьше бояться таких слов, как «выдуманный», «литературный», «возвращение назад». Легко назвать «выдуманной» проблему, если не принимаешь ее, и «литературной» тему, если она тебя не волнует и не интересует.

Надо постараться понять, что победа раннего неореализма над мифами, фрагментарностью, наконец, над одиночеством была хотя и необычайно важной, но ограниченной по своему значению. Она наметила перспективу развития, расширила горизонты, но не привела к разрешению основных проблем. Указывать сегодня пути и способы достижения полной победы в деле разрешения этих проблем было бы просто нелепо. Сегодня нельзя избавиться от одиночества одним лишь страстным стремлением к общности и демократии: необходимо вскрыть причины, порождающие это состояние. Вот почему следует ставить — и в философском плане тоже — такие темы, как человеческое одиночество, тоска и отчаяние, пытаться разрешать их более «систематически», чтобы добиться более значительных результатов. Что толку призывать возвратиться к атмосфере Сопротивления, в которой мы все так счастливо родились (я говорю о подлинной Италии)? Если мы хотим, чтобы итальянское кино развивалось дальше, то необходимо превратить эту атмосферу в революционную.

Однако это будет не продолжением неореализма, а его внутренним углублением. Всем ясно, что сегодня итальянское кино испытывает огромную потребность в эпической форме, в романе. Но во избежание возможности двоякого толкования уточним: это не какая-то расплывчатая, смутная потребность в «повествовательном костяке», в какой-то «масштабной» манере, которая бы нас вдохновляла, а лишь простая потребность в таких произведениях, в которых давалось бы нефрагментарное видение человека, целостное представление о его судьбе. Это видение может быть выражено, в конце концов, в лаконичной лирической форме — ведь главная наша потребность в самом этом видении, а не в его внешнем проявлении.

Для создания нового романа, то есть романа неореалистического, по-моему, совершенно бесполезно и даже вредно обращаться к старым структурным формам повествования. Неореализм явился кризисом и критикой абстрактного монтажа, он был смелым шагом по пути ритмического дробления, а для того чтобы прийти к новой целостности, необходимо углублять этот кризис и эту критику. По-моему, именно углубляя элементы неореализма, рассматриваемого как движение общественного человека, можно прийти к форме романа, то есть к слиянию воедино всех тех связей, которые человек имеет «вокруг себя» и «помимо себя».

Мне кажется, что наиболее общественным элементом в человеке является Тайное. Не из любви к расплывчатому спиритуализму, а из-за любви к человеку, к жизни нас влечет прислушиваться к Тайному. Я хочу закончить эту нашу дискуссию следующими словами Эйнштейна: «Самое прекрасное, что мы можем испытать, — это ощущение тайны. Она-то и есть источник всякого подлинного искусства и всей науки. Тот, кто никогда не испытывал этого чувства, тот, кто не умеет остановиться и задуматься, охваченный робким восторгом, тот подобен мертвому, и глаза его закрыты».

Социальный человек

Итак, значит, еще можно откровенно спорить, высказывать противоположные мнения, обогащаться в дискуссии — хотя бы потому, что сам вынужден продумывать, уточнять, уяснять свои идеи как для себя, так и для других! Если бы наша дискуссия даже не дала никаких иных результатов, кроме уверенности в том, что мы восстановили один из обычаев общественной жизни, то и этого было бы достаточно. Но нам кажется, что можно сделать и другие выводы.

Первое. Мы согласны с Феллини в том, что для всего неореалистического направления характерна любовь к жизни и человечеству, а также открытие «общественного» человека, то есть выявление и укрепление тех конкретных связей, отношений, которые объединяют одного человека с другими. У нас, однако, возникает сомнение в том, можно ли согласиться с Феллини, когда он выдвигает в качестве одного из характерных свойств «общественного» человека стремление к тайне. Мы хотели бы по крайней мере знать, что понимать под «тайной» — то, что человеку пока еще не известно, или же это определение непознаваемого? В первом случае мы еще можем согласиться с Феллини: стремление познать реальную действительность, еще до недавнего времени неизвестную, волнение от этого открытия — все это, безусловно, присуще неореализму. Во втором случае мы абсолютно не согласны с Феллини: неореализм как раз покончил со всяким кокетничаньем с такого рода туманностями и мистикой, и мы самые что ни на есть неисправимые рационалисты.

Но проблему взаимоотношений «частного» человека и

* Редакционная статья журнала «Контемпоранео».

«общественного» человека, их единства и их разобщенности ставит не только неореализм, — это ключевая проблема всего современного искусства. И, быть может, это самая главная проблема всей жизни современных людей. Неореализм (именно потому, что он возник из исторического опыта антифашистской борьбы и Сопротивления) средствами искусства раскрыл генезис этой разобщенности и всей проблемы человеческих взаимоотношений, найдя причины ее в противоречиях современного общества. Неореализм открыл, что точкой слияния «общественного» человека и «частного» человека является социальный человек, что и индивидуальность человеческой личности и место, которое она занимает в определенном обществе, обусловлены конкретными условиями существования.

Это слияние в социального человека, однако, вместо того чтобы быть гармоничным (в том смысле, что индивидуум должен воспринимать общество не как ограничивающую, а как стимулирующую его силу), очень болезненно и полно противоречий, порожденных противоречиями нашего общественного строя. Именно ощущение этого состояния и лежит в основе таких фильмов, как «Рим — открытый город», «Похитители велосипедов» и «Земля дрожит». Обогатил ли и углубил ли Феллини эту проблематику своим новым фильмом? Осуществил ли он то, к чему сам призывал, — углублять сущность неореализма как движения «общественного» человека? Как раз в этом-то мы и сомневаемся, поскольку он, как нам кажется, пытается выйти за границы реальности и истории, внутри которых стоит проблема противоположности между индивидуумом и обществом.

Второе. Мы согласны с Феллини в том, что неореализм не является каким-то найденным раз и навсегда рецептом: он прежде всего — потребность поисков, открытие новых духовных ценностей, стремление достичь нового органического видения мира. Поэтому вполне естественно, что внутри самого этого направления развиваются различные поэтики разных режиссеров (ведь никто не может отрицать глубокого различия между поэтиками Росселлини, Висконти, Де Сика, Дзаваттини, Де Сантиса, Джерми, самого Феллини и так далее). Поэтому «Дорога», безусловно, является очень значительным произведением, хотя и вызывает серьезные опасения в отношении того, можно ли идти дальше в этом направлении.

Третье. Мы согласны с Феллини в том, что в основе но вой прозы (как кинематографической, так и литературной) должно лежать нефрагментарное видение человека. Но мы не согласны с ним, когда он стремится зачеркнуть великий опыт реалистической прозы XIX века, представляющей собой основу для любых поисков в направлении реализма. Таким образом, в смысле выявления того, в чем мы между собой согласны и в чем нет, дискуссия была полезной. Надеемся, что в будущем мы сможем ее продолжать. Особенно мы надеемся, что эту возможность нам предоставит Феллини своим новым фильмом, еще более интересным, более проблемным и современным, чем «Дорога». Это пожелание мы выражаем от всего сердца — как добрые друзья Феллини.

Перевод Г. Богемского

От неореализма к реализму