Александр Иванов (1806–1858)

Александр Иванов (1806–1858)

Ту же самую коллизию “классицизм-романтизм” Александр Иванов в своем творчестве разрешает еще более капитально, чем Карл Брюллов. Это тем более удивительно, что перед младшим современником Брюллова, как перед Лермонтовым после Пушкина, поскольку они ориентировались уже не на классическую древность, а на христианскую мифологию, вторую составляющую ренессансного миросозерцания, встали почти не разрешимые задачи синтеза античного эстетизма и христианского морализма, что лишь внешним образом принимает вид коллизии “классицизм-романтизм”.

Также чисто внешним образом Александра Иванова можно принять за религиозного художника по его главному произведению, которым он был занят почти всю жизнь, “Явление Христа народу” (1837–1857). На самом деле, перед нами та же тема гибели античного мира, что представил Карл Брюллов в его картине “Последний день Помпеи”, с вопросом, что же будет с нами? Жизнь продолжается, является надежда, как всегда и бывает с новым восходом солнца, Христос — это надежда, надежда на спасение, если не здесь, то там, воображение разыгрывается и создается новая мифология, поначалу всего лишь как продолжение иудейской мифологии и истории, но власть Рима и греческая премудрость придают учению малочисленной общины, по разным причинам, всемирный характер, и оно, в силу гибели устоев старого миропорядка, вытесняет художественную религию греков и римлян и другие культы, в частности, Митры, так восходит христианская эра, с разрушением языческих идолов и с нашествиями варваров, каковые вскоре тоже обращаются во веру в Спасителя.

Но греческая премудрость продолжает разработку христианского вероучения, и оно все более наполняется эстетическим содержанием через неоплатонизм, что приводит к открытию классической древности, прекрасных форм искусства, и этот исторический процесс до эпохи Возрождения и обратно продумывает и переживает всем своим существом цельной личности и всем своим творчеством русский художник Александр Иванов. Никто из художников ни до него, ни после не проделал такую работу ума и сердца.

Исследователь и не догадывается о том, рассматривая творчество художника в рамках все той же антитезы “классицизм-романтизм”, правда, объявляя Иванова “не гением компромисса во внешних приметах и формах, а гением синтеза внутренних основ классического мышления с открытиями романтической эпохи”. Но художника не занимала эта антитеза, как замечает и исследователь, она не занимала и Брюллова, все решает чувство природы и чувство истории, по сути, чувство культуры.

Вот это чувство культуры у Брюллова и Иванова различались, если не по миросозерцанию, то по предмету, по основному содержанию их творчества. У Брюллова — блеск жизни, классико-романтическое восприятие красоты, ни тени конфликта, ни тени компромисса, у Иванова — тот же первозданный блеск жизни, лишь сквозь призму библейской мифологии, — вот тут-то возникают и конфликты, и компромиссы, что пережили и Гоголь, и Лев Толстой, — и синтез здесь невозможен, поскольку проступают разноприродные явления, возможно лишь временное равновесие между античным эстетизмом и христианским морализмом, как было в эпоху Возрождения. К чему же пришел Александр Иванов?

Картины: “Приам, испрашивающий у Ахиллеса тело Гектора” (1824) — первая академическая работа художника масляными красками; “Аполлон, Гиацинт и Кипарис, занимающиеся музыкой и пением” (1831–1834) — первая работа, исполненная в Италии, — говорят об интересе к античности молодого художника, но в это-то время возникает замысел картины “Явление Христа народу”, который кажется ему столь великим, что он приступает к подготовительным работам, готовый посвятить ей всю жизнь.

Картина задумывалась с самого начала не как религиозная и даже не историческая, — все это подразумевается и предполагает такое восприятие, — а психологическая, со средоточением внимания художника на отдельных персонажах и группах, а центральной фигурой оказывается Иоанн Креститель, не Христос, который лишь показывается в отдалении, — все, казалось бы, естественно, даже слишком естественно, с изображением природной среды с небывалой полнотой впечатления — для религиозно-исторической темы, погруженной в миф. Вообще даже как будто чувствуется ирония, романтическая ирония — от недоверия до смеха, исполнен веры лишь Иоанн Креститель. Противоречие налицо — между пристальным интересом художника к природе, к истории, к личности и моральной рефлексией, связанной с религиозной верой, что дает себя знать во множестве картин эпоха Возрождения на библейские сюжеты.

Редко-редко достигается классическая мера, чистота и ясность стиля. По существу, это возможно лишь тогда, когда художник решает не вопрос веры, а исходит из мифа как такового, мифа античного или христианского. Но к такому взгляду Александр Иванов приходит лишь в работе над библейскими эскизами, когда христианство, помимо веры, предстает перед ним как мифология. Он как бы преодолевает религиозно-библейскую рефлексию, которой полна, еще чрезмерно полна эпоха Возрождения в Италии, как церковь, отныне он воспринимает Ветхий и Новый завет как мифологизированную историю и мифологию, исторически конкретную, в которой сакральное присутствует как извечная человеческая вера в чудо.

Так воспринимали художники эпохи Возрождения лишь древнегреческую мифологию, как арсенал и форму искусства, но с тем, воспроизводя в картинах богоматерь, распятие Христа, они вольно или невольно уже подменяли сакральное чисто эстетическим восприятием евангельских образов, то есть, как некогда в Афинах, религия переходила вся в область мифа, и именно миф стал основой расцвета античного искусства и мысли. Художники эпохи Возрождения оставались в рамках христианской религии как таковой либо вновь обращались, как Сандро Боттичелли, и библейская тематика предстает в их творчестве как моральная рефлексия, кроме разве образа богоматери, когда она оказывается мадонной, исполненной прелести. Моральная рефлексия нарушает классическую меру, к которой стремились художники, с зарождением в конце концов барокко.

Но этот переход от сакрального к земной красоте во всех ее проявлениях стал всеобщим именно в России в условиях ренессансных явлений, начиная с преобразований Петра, когда государство, решая современные задачи, как бы оттодвинуло в сторону церковь. В этом отличие Ренессанса в России от западноевропейского. Александр Иванов, углубившись в христианскую религию в работе над “Явлением Христа народу”, открыл ее подоснову — библейско-евангельскую мифологию как таковую, исполненную поэзии, мудрости и веры не менее, чем древнегреческая, с верой в чудесное.

Сандро Боттичелли тоже приходил к этому, в картине “Поклонение волхвов” он воссоздает исторически конкретную сцену, только персонажи ее — это члены семьи Медичи, буквально их портреты, с автопортретом художника, но затем он обратился, забросил кисть, чтобы спастись.

Ренессанс в России развивается на внерелигиозной основе, что соответствует и веку Просвещения, поэтому в поэзии и живописи торжествует ничем незамутненная человечность как высшая ценность и духовность, — это его отличительная черта, с торжеством атеизма и социализма, в чем видят ныне чью-то злую волю, а таков ход исторического развития русского искусства и русской мысли. Богоискательство интеллигенции — это симптом разлада в ее умонастроении в переломные моменты истории либо своеобразная форма феодальной реакции, которой она обыкновенно противостояла.

Если бы Александр Иванов написал “Явление Христа народу” в духе библейских эскизов, это было бы воистину чудесное произведение. Древнегреческая мифология и вообще мифологии народов мира тем и прекрасны и вечны, что в них всегда присутствует чудо. Миф есть чудо, по определению Лосева. Феномен веры — это всего лишь частный случай, поэтому столь многотрудный и противоречивый как в историческом, так и психологическом плане.

Александр Иванов как художник и мыслитель продумал суть мифологий и религий мира, как бы пережил их, находя в них арсенал и форму своего искусства, всеобъемлющего, как все картины на библейские темы, начиная с иконописи, только в новом свете, но успел сделать лишь удивительные эскизы — не для церкви, а для грандиозного храма искусства.

История, с которой связывают христианство, цепь войн и преступлений, по триаде Шеллинга, с возвратом через природу, или язычество, должна перейти вся в искусство, или культуру, с наступлением “золотого века человечества”.