[35]
[35]
В коротких прозаических жанрах Додерера (им трудно дать жанровое определение) трагическое ощутимо, недвусмысленно присутствует в жизни и оказывает на нее свое влияние, но оно неуловимо и скрывает свои истоки в сплетении ситуаций — таковы психологически глубокий «Дивертисмент № 7: Иерихонские трубы» (1951) и особенно рассказ «Под черными звездами» (1961–1963), где мрачная действительность истории — фон и настроение, которое в конечном счете мало задевает героев повествования: исторический поток льется, но персонажи и, главное, рассказчик-наблюдатель скорее смотрят на нею со стороны не столько происходящее поражает их (ранит), сколько они поражаются (удивляются) происходящему. Единственное у Додерера произведение, в котором он пытался передать резко выраженную трагическую ситуацию, — довольно ранний опыт «Дважды ложь, или Деревенская трагедия на античный лад» («Zwei Lugen oder Eine antikische Trag?die auf dem Dorfe», 1931 — переиздан в СССР в сборнике «?sterreichisches Erlebnis», 1973) остался экспериментом.
Характерно, что в то время как Гофмансталь и Шницлер, Краус и Музиль и другие австрийские писатели при всей своей несовместимости одинаково болезненно переживали итоги Первой мировой войны, падение «старой Европы» и гибель австро-венгерской монархии, Додерер и его герои гораздо легче, органичнее и «беспроблемнее» осваиваются с новыми историческими условиями; можно сказать так: Додерер и его герои слишком привязаны к вещественному, житейскому, бытовому слою жизни, чтобы перемены социально-политического порядка могли больно задевать их; они прилепились к стихийности вещей, к их малоподвижности, к запечатлевшемуся в бытовом укладе и уюте «венскому духу», они привыкли впитывать в себя вкус и запах этих привычных для себя вещей, погружаться в поднимающийся от вещей — словно пар над кастрюлей с вкусным кушаньем — поток ассоциаций, импрессионистически растворяться в рождаемых сладкими испарениями воспоминаниях и возбуждаемых ими ожиданиях, — их существование протекает ниже истории, и это объясняет неожиданность перспективы в романах Додерера со дна жизни, то есть от стихийно-вещной ее праосновы, от ее «бесцельного многообразия» (Die D?monen. M?nchen, 1962. S. 486); для Додерера и его героев в конце концов все одинаково, все равно — великое и малое, далекое и близкое, все одинаково спроецировано на экран апперцепции, все пробуется на вкус и на ощупь, все в итоге одобряется. «Романист, — писал Додерер, это не историк своего времени, скажем en detail или через микроскоп, но он документально удостоверяет, что и, несмотря на историю, в его эпоху тоже были жизнь и наглядность» (von Doderer IL Tangenten. S. 81).