«Медный всадник», или «Сказка о рыбаке и рыбке»

«Медный всадник», или «Сказка о рыбаке и рыбке»

Как известно, у Пушкина в 30-е годы было две творческих вспышки: осени 1830 и 1833 гг. Первая болдинская осень являла в «Повестях» и «Маленьких трагедиях» начальную ступень осознания Пушкиным своей судьбы, ее опасностей, и страстную надежду, что «чаша сия минет меня». Неудивительно, что все, кроме одной, «Повести» заканчиваются «игрушечным разрешением к лучшему», как писали тогда критики[49]. Но перед вторым мощным взрывом пушкинского гения в 1833 г. («Медный всадник», «Сказки», «Пиковая дама») существует таинственное пятно в биографии поэта. Причем довольно интересно (и характерно) каким образом его пытались исследовать. Еще в 1910 г. маститый Н. О. Лернер писал, что Пушкин 10 октября 1832 г. выехал из Москвы в Санкт-Петербург, ссылаясь на письмо П. В. Киреевского к Н. М. Языкову. Позже Л. Б. Модзалевский обращается ко второму слою проблемы, сообщает: «Дальше Москвы Пушкин не поехал, вернувшись в Санкт-Петербург в срок», причем уже ссылается на Лернера! В письме Киреевского сообщение звучит так: «Третьего дня (т. е. 10 октября) уехал», но куда — не сказано, а Лернер прибавил «в Санкт-Петербург» самостоятельно! (куда ж Пушкин мог поехать, если «мы про него все знаем!»).

По сообщениям же полиции, Пушкин выехал из Москвы 16 октября. Никто и негде не дает ни одной даты за этих 6-ти дней разницы. 6 дней из жизни Пушкина бесследно исчезают. Саму проблему «пятна» нашли лишь в 1939 г. И объяснение дали только одно: ездил за 530 верст в Болдино, что осенью за такой срок практически невозможно. Но предвоенные наблюдатели, пунктуально измерившие даже варианты движения, ошиблись в одном — он поехал не в ту сторону. Дорога до «Оптиной пустыни» (а, возможно, и до города Белева) как раз и укладывается в этот срок. Это было последнее свидание Пушкина с Елизаветой, которое и вывело поэта (что и отражает творчество следующего года) на новый уровень осознания мистерии и его роли в ней. В «Египетских ночах», где из Импровизатора и Чарского выступает сам Пушкин, указано точное место, откуда появился незнакомец — Неаполь. Идею добровольной смерти, предугадывающей желания господина в «Египетских ночах», отмечали многие.

Что же соединяет сакральные жертвы Александрии с Неаполем Импровизатора? Что заставило, например, русского писателя «серебряного века» Бориса Зайцева воскликнуть: «Да, не подлежит никакому сомнению, Пушкин для русского сердца есть чудесная тайна… и дело тут не в литературе только. Литературу только — мир умеет ценить довольно точно. А Пушкина иностранцы схватить не могут и лишь очень немногие из них способны почувствовать в нем нечто необычное. Гоголь сдвинул обсуждение Пушкина с рассмотрения только литературы и приковал русское внимание к самому лицу Пушкина, почуяв в нем что-то сверхличное, назвав его „явлением“, событием во всей истории, чреватым в далеком будущем вселенскими последствиями».

Еще в «Ночах» Пушкина заинтересовало малоизвестное предание о Клеопатре, где на фоне сакральных жертв соседствует другой мотив — равенства с царем за смерть. Герой «Ночей» Чарский богат, родовит, но и герой «Медного Всадника» Евгений даже в своем имени носит указание на то, что «его убогость» — лишь ширма. «Благородно рожденный» (Евгений) в черновике прямо происходит от поколений «чей дерзкий парус средь морей был ужасом минувших дней». В первом варианте «Вступления» читаем: «На берегу варяжских войн стоял…» Евгений недвусмысленно связывается с родословной, уходящей корнями к варягам. Но после Пушкин совершенно обезличил своего героя; и все же он живет в Коломне, а в черновиках еще и занимается литературой. То, что Пушкин «как-то» связывают свою судьбу с Евгением, отмечали давно. Но только Брюсов прямо спросил: о чем сюжет «Всадника»? В поэме рассказывается о бедном чиновнике, каком-то Евгении, который был влюблён в какую-то Парашу. Во время наводнения 1824 г. она погибла, а Евгений сошел с ума. Однажды ночью, проходя мимо памятника Петру, герой в своем безумье прошептал несколько слов, видя в императоре виновника всех бед. Евгению показалось, что царь помчался за ним. Через несколько месяцев после этого безумец умер. И вся история.

Но с несложной историей любви и горя связаны подробные и целые эпизоды, казалось бы, ей вовсе не соответствующие — обширное «Вступление», основание и весь облик Петербурга. Причем Пушкин неохотно говорит о Евгении и Параше, но много о Петре, да и преследование героя «Медным Всадником» изображено не столько как бред сумасшедшего, а скорее как реальный факт. Петр как бы желает дотянуться до Пушкина не в творческом воображении, и не в безумие, а на самом деле.

Весь «Медный Всадник» размечен криптообъектами, да и Петербург, основанный как Новые Фивы, как космический центратор стихий, размечен каменными львами, также как и основной центр культа льва — храм Аменхотепа в Древнем Египте; а именно Аменхотеп положил, по преданию, основание ордену Великого Белого Братства. Евгений не просто обращается к «Медному Всаднику», а делает сакральный круг вокруг него, точно также как в процессе Хеб-сед совершается «священный бег»[50]. В эзотерической традиции всегда существовали как две стороны одного процесса — оформление двух циклов — 108 и 118 лет. Цикл 108 связан «с внешней работой». Ложи любой страны, проработав активно 108 лет, внезапно закрываются, так что внешний мир думает, что они просто заканчивают свое существование. Но ее члены продолжают свою работу индивидуально и за 108 лет «закрытия» не принимают новых членов со стороны, а передают свои знания лишь избранным членам своих семей[51]. Эти последние в момент окончания скрытого периода не просто открывают свою ложу, а получают разрешение из другой страны, находящейся в активном периоде. Орден возрождается под совершенно новым зачастую наименованием. (Например, германские ложи «зажглись» от американских 6 ноября 1932 г.). Но это, можно сказать, лишь организационная сторона дела, кадровое.

Истинно эзотерическая практическая сторона, связана с уже известным циклом 118 лет. И, глядя назад, Пушкин увидел «свой Неаполь». В 1716 г. царевич Алексей бежал к императору Карлу VI, правителю «Священной Римской империи германской нации». При таком стечении обстоятельств у Петра появилась возможность в связи с приближением большого Хеб-седа (30-летнего) найти высшего жертвенного агнца из всего возможного — сына. Основная психологическая драма разыгралась в Неаполе, куда Алексея привезли тайно из Тироля. Граф Толстой и капитан Румянцев[52] выследив беглеца, вели с ним неизвестные нам беседы. Но, отправляясь из Неаполя в Россию, Алексей и знал о своей судьбе, и надеялся на избавление от страшной участи. На последней станции у границ его нагнал гонец императора с вопросом: добровольно ли он возвращается. Алексей смирился и отдал себя мерцающей надежде.

Евгений в «Медном Всаднике» проходит те же стадии бунта отчаяния и смирения. Далее начинается по всем правилам мистерия Алексея: дознание, потом «открываются новые данные», и приговор. Так как эзотерический год начинается с 1 марта, спустя 118 дней — 26 июня 1718 г. единственный законный ребенок Петра умирает. Из 127 судей девятым расписался под приговором Толстой, 43-м — Румянцев. А вот как приводили приговор в силу, в исторической литературе существует несколько мнений. Австрийский резидент Плейер писал в Вену: «Труп кронпринца положен в простой гроб, голова была несколько прикрыта, а шея обвязана платком со складками, как бы для бритья». Голландский резидент Яков Де-Бри сообщил следующее: «Кронпринц умер в четверг вечером от растворения жил».

Сам Пушкин в своей «Истории Петра», обследовав архивы по «делу Алексея», пометил: «26-го царевич умер отравленным». А в 60-е годы XIX в. появилось письмо самого капитана А. Румянцева к Д. И. Титову, где он уверяет, что 4 исполнителя задушили Алексея и ушли. Причем бросается в глаза в этом до конца не выясненном на подлинность документе, что связь с Двором во время «акции» производила женщина, некая госпожа Крамер. Дело в том, что они все правы — царевич был отравлен известной ртутью, задушен, а голова затем была отделена как «терафим». Погребали Алексея не тайно, а всенародно, и целых 140 лет насильственная смерть царевича отрицалась. Надо еще раз напомнить, что 4 исполнителя не случайны (слабому Алексею хватило бы и двоих), так как 4 цикла кругооборота — всеобщий закон природы, и, если мироздание («натура») со стороны времени имеет всеобщий ритм равный 7, то со стороны пространства он равен 4. Но в природе существует закон зеркальной симметрии, и в процессе взаимодействия силы меняются по направлению на противоположные, то есть описывают определенную геометрию. В математике есть геометрическая фигура, на которой можно показать взаимопереход противоположностей — лента Мебиуса, кольцо, перекрученной на 180°. Поэтому любой космический, природный цикл — кругоспираль (в нем как бы все идет в другую сторону).

Александр, уйдя в Тибет и вернувшись в Томскую губернию, через своих агентов руководил огромной акцией сотворения новой династии, через подключение к новому космическому циклу. Пушкин в грядущем супер-Хеб-седе, выступая в качестве заместительной жертвы за Александра для Николая, был не внешне, а внутренне един с ним по имени. Сущность явлена в имени, или имя есть энергийная сущность предмета, — писал А. Ф. Лосев. Сущность явлена в имени как энергема имени. Слово есть в этом смысле некоторый легкий, воздушный организм, наделенный магической возможностью. Проникать в какие-либо вещи и невидимо творить события.

Если существуют имя и слово, то, значит и весь мир, вселенная есть имя и слово, а космос есть лестница разной степени словесности. Все держится на том, что представляет собой воплощение тех или иных энергем сущности[53].

И в этом смысле Александр Романов и Александр Пушкин были едины в различном, а по крови Пушкин непосредственно связывался (точнее, через энергию, переносчиком которой является кровь) с первым императором. Акции перемещения в прошлое и будущее, как ныне известно, в многомерном мире возможна, а для этого должна совпасть амплитуда. Александр умер в 47,9 лет отроду, и место, где он обитал до неожиданного появления под видом Федора Кузьмича в 1836 г., и куда он прибыл в 1837 г. в партии, находилась в Томской губернии на расстоянии от Санкт-Петербурга в 4790 верст! Поэтому и Павел Александрович (Александр Павлович) племянник «Пиковой Дамы» назван Пушкиным так точно, что немудрено было и написать в дневнике, что при дворе «похоже, не сердятся» — Томский! Вот и у «Евгения бедного» (т. е. у Пушкина) в 1833 г. «прояснились в нем страшно мысли».

Все исследователи как один называют даты начала «конца Пушкина»: январь 1834 г. — пожалование в камер-юнкеры.

У большинства народов «Новый год» отождествлялся с отменой табу на новую жатву. Но периодическое возрождение времени предполагает новое сотворение, повторение космического акта в прошлом. Первым делом Пушкина прикрепили ко двору, от таких явных признаков грозы Пушкину действительно становилось тревожно. А этим временем шла подготовка.

Еще в 1830 г. были Николаем куплены за 64 000 рублей знаменитые сфинксы из красного гранита. В апреле 1834 г. их поставили в Новых Фивах[54], причем Монферран собирался поставить между сфинксами колоссальную фигуру «Бога Озириса». Они как бы охраняли город, но даже в иероглифической литературе Древнего Египта их означали символом «пв», то есть владыко, царь. Два сфинкса — два царя заняли свое место в надвигающейся мистерии. Но первым собственно актом мистерии было возведение «Джеда» — Александрийской колонны. Она тоже была из красного гранита. И ее сначала должны были украсить орлы с коронами и крест, но в конечном варианте (утвержденным Николаем) орлы остались без корон (на что, кстати, сразу обратили внимание исследователи «проблемы Федора Кузьмича»). Николай все время вмешивается в работу, особенно над верхней частью колонны. И, если придать лицу Ангела изображение Александра воспринялось с пониманием, то волевые решения (размеры креста и так далее), изменение пропорций в сторону отхода от идеальных архитектурных изумляли специалистов. Но всем этим император добился незаметно желаемого — общая высота колоны от основания до верхушки креста стала ровняться 47,9 метра! Но это — лишь полдела.

Главная функция «Джеда» — усиление космической энергии — подразумевала и определенную кривизну мегалита. И, скорее всего, она подбиралась с учетом конкретных чисел и пропорций. Расчет, определяющий свойства кривой колонны, выполнен знаменитым математиком Ламэ. Старались, чтобы колонна по мере ее повышения уменьшалась в диаметре, и чтобы утонение это совершалось плавной кривой, первая касательно которой была бы вертикальной. Причем Монферран пытался давать указания об утончении колонны, исходя как раз из своих архитектурных «непосвященных» намерений. Но сделали как надо.

Еще 30 августа 1832 г. в присутствии Николая I и дипломатического корпуса произошла установка на пьедестал. Картина была впечатляющая. На огромных лесах находились сотни мастеров: во избежание спутывания спутывания канатов 60 рабочих на самой колонне среди канатов направляли их; 60 командиров находились у блоков «обратного вращения» с приказом никого не подпускать близко. 30 рабочих должны были направлять ролики, 6 каменщиков, находясь у самого пьедестала должны были подливать раствор на гранитную плиту. Один офицер флота ожидал на самой верхушке лесов для водружения Государственного флага, как только колонна встанет на пьедестал.

Удар колокола — начался подъем. В ужасном молчании он продолжался 100 минут. Как огромный Гулливер, опутанный тысячами канатов лилипутов, «Джед» медленно выпрямлялся, приближаясь к точке, откуда начинается магический отсчет. Потом 5 месяцев ежедневно 200 человек беспрерывно полировали колонну, придавая ей все нужные качества и заданные параметры, неведомые почти никому.

На 30 августа 1834 г. назначили торжественное открытие колонны. Вот когда, ровно за 5 дней (число Гора) до открытия «Джеда», Пушкин демонстративно уехал из Санкт-Петербурга. В этот день перед колонной, после третьего пушечного выстрела, стройными рядами церемониальным маршем с барабанным боем в течение 2-х часов шли войска, причем и вся гвардия. «Имел место быть» самый грандиозный парад российских войск за всю ее историю со времен Петра.

Не передаваемое «море страстей», переход от бунта к смирению перед участью, участью высокой, недоступно многим[55], переполнило Пушкина и выплеснулось в «Пиковой Даме», «Медном Всаднике», «Сказках». Даже имя главного героя «Дамы» Германна несет чувство бунта-смирения. В черновиках, оказывается, был Герман, а в чистовике появился Германн. Словарь русских имен собственных поясняет разницу. Герман — имя латинское, означает родной, единокровный; Германн — древнегерманское: воин. Эволюция идеи заметна даже в имени: от первоначального акцента на кровность, милость до мысли о борьбе, сопротивлении. Даже главный сюжет «Дамы» — проигрыш в карты в таинственной игре — несет известный мотив «Трех апельсинов» — магия не действует, если она проиграна в карты.

В октябре 1833 г. Пушкин пишет «Анджело» по мотивам «Мера за меру» Шекспира. Характерное название. Часто в этой поэме Пушкин обращается к черному цвету — «Поступок твой и черноту душу я всюду разглашу». В «Даме» есть удивительное описание спальной графини, такое подробное, что даже проницательный М. О. Гершензон заметил художественную ошибку Пушкина, описавшего подробности в тот момент, когда по Гершензону, герой не мог всего заметить «в эту минуту величайшего напряжения». Многие предметы указывают на время перед французской революцией 1789 г., а «коробочки, рулетки, веера» — на то, к чему она привела монарха. Рулетка — кружок, бегающий вверх-вниз по шнуру, пустяковая игрушка. Но она впитала в себя большой смысл и стала определенным символом времён революции. Ее называли «эмигреткой». В комедии Бомарше Фигаро перед публикой с «эмигреткой» в руках, «которая хорошо умеет поднимать вверх и спускать вниз». Пушкин буквально в каждое слово, диалог, имя в «Даме» вкладывает четкий определенный смысл. Построенная по «закону колебаний чисел», означающему в эзотерии цикличность и взаимосвязь всего сущего, «Дама» говорит об Александре, который уже имел «злодейство», а ныне в Томском крае готовит новое.

Пушкин как бы заявляет: я знаю твои замыслы, я их разгадал, я их разглашу, ты проиграл, твоя карта бита, твоя магия не действует. Я буду бороться! «Германн выглядывает из-за будки угольщика» — больше чем прямая аналогия с карбонариями. «Германн ходил как тигр» — Пикколо — «тигр» — известнейший в 20-х гг. XIX в. масон-карбонарий Италии.

Но, взорвавшись, проиграв в воображении ситуации, Пушкин заканчивает знаменитым «Заключением» — у Томского все хорошо, у Лизаветы тоже, а вот Германн заперт под № 17 (об этом числе уже писалось) в Обуховской больнице (которую возглавлял в то время — высокопоставленный член эзотерического братства).

Но гораздо интереснее упоминание Пушкиным имени Пьера Леруа (как бы вскользь в связи с часами). Пьер Леруа — известный часовых дел мастер XVIII в. занимался открытым им явлением анормальностей хронологического измерения. То есть он — то указание, та дверь, что вела в область, которую Пушкин прямо указать не мог. Область разных времен, разных измерений, соединение прошлого с настоящим, движение человеческого духа через разные времена. Теоретически это Пушкин знал по эзотерическим истинам, теперь теория вторгалась в его жизненную практику.

Большое прозрение осенью 1833 г. разбилось на «Даму», где нет Петра, но есть почти все остальное, на «Медный Всадник», где есть и Петр и немало указаний на общую идею, на «Сказки», где Пушкин поднимает, очень осторожно еще один пласт. Хорошо изучено, что за основу «Рыбака» Пушкин взял сказку братьев Гримм, где сначала желали избу, потом замок, потом старуха захотела стать королевой, императрицей, папой римским, а затем и Богом! Причем в черновике у Пушкина старуха становилась у него и папой. Почему он выкинул этот эпизод? Потому, что цепь образов сразу бы выдала его. А ведь в этой «сказке» Пушкин необычно сжатыми словами выразил всю динамику своей надвигающейся участи.

Единственная крестьянка на Руси, которая стала царицей — Екатерина I, жена Петра. Точка отсчета обозначена — Петр (по принципу «свита указывает короля»), Внесение папского, католического начала — это уже Павел I, именно за это и убитый (тайный его указ о постепенном введении католичества опубликован Александром почти сразу после убийства). И возведение Екатерины, и убийство Павла было осуществлено эзотерическим кругами. Но всю эту цепь замыкает желание стать Богом (у Пушкина — «владычицей морскою»). И здесь мы переходим к существу «иоанновой эзотерической теории».

Находясь на уровне космических циклон, природного дуализма, неизбежного наличия + и —, левого и правого, эзотеризм, обращаясь к высшей, религиозной области, перенес эту двойственность и на Христа. Мессианский путь Иисуса словно расщепляется на дело искупления, жертвы и дело царства. Возникает необходимость единство Мессии подменить ожиданием «Другого», который в конце истории дополнит женскую пассивность искупления мужской царственностью теократии. «Иоанновы»[56] сомнения довели функциональные различия 1-го и 2-го пришествия, различия деяний, до различия деталей, до различия личностного, субстанционального. Дуализм мужского и женского порождает здесь дуализм личностный, дуализм Иисуса и Другого. И это — не отвлеченный момент теории, а нерв, проходящий через всю русскую действительность и литературу.

А. Блок (у него есть пьеса «Рамзес», а «Роза и Крест» хорошо известны) буквально воспроизводит «иоанново сомнение» в знаменитом финале «Двенадцати» — не в том дело, что красногвардейцы «недостойны» Иисуса, который идет с ними сейчас, а в том, что именно он с ними, а надо, чтобы шел Другой. Ключ к философии «Мастера и Маргариты» Булгакова в том, что его герой, которого нельзя отождествлять с Христом, носит талмудической именование Христа «ha-nozri» — Другой. Личностный дуализм «Искупителя и Судьи» противопоставляется строгому христианскому монизму, видящему в критических точках истории одно и то же Лицо.

Но так как Россия — «Новый Израиль», то по «бело-голубому христианству» мессия, которого ждут иудеи, и лицо второго пришествия по «эзотерическому христианству» — есть русский царь, царь последнего «божьего народа»[57], то решение будет зависеть от царя, который будет совершенно равен Христу. Но сначала царю предстоит быть свергнутым и много пострадать.

В свете этой теории становится ясным и нежелание Александра ликвидировать тайное общество, которое он так буквально выпестовал и взрастил, и удары плетьми в 1836 г., когда его хотели освободить от наказания. Пушкин многократно читал в Евангелии от Марка: «Проходя же близь моря Галилейского, увидел Симона и Андрея, брата его, закидывающих сети в море; ибо они были рыболовы. И сказал им Иисус: идите за Мною, и Я сделаю, что вы будете ловцами человеков» (I, 16–17). «Рыбак» Александр, как почти до основания упрятав смысл сказки, считал Пушкин, пытается уловить в свои сети «рыбку» — его самого, но останется у разбитого корыта. Но сеть оказалась и тоньше, и прочней, чем думал поэт. И если камер-юнкерство, которое приковало его ко двору, можно было, в принципе, преодолеть, то финансовая трясина, стремительно затягивающая Пушкина в 1834-35 гг., поднимала вопрос на другую, ступень.

Побег (мысль о нем не оставляла его в эти годы) при таких долгах ставил вопрос о чести, через что Пушкин переступить, разумеется, не мог. Весь 1835 г., все мысли оказались сосредоточенными на неотвратимой близкой смерти, он ни о чем другом вообще не пишет тогда. В стихотворении «Из Шенье» (20 апреля 1835 г.) Пушкин обращается к одной из версий мифа о Геракле, где он предпочитает страданиям добровольную смерть — самосожжение. В конце марта он записывает одно из самых странных своих поэтических пророчеств: «Чудный сон мне Бог послал — с длинной белой бородою в белой ризе предо мною Старец некий предстоял. Он сказал мне: „Будь покоен, скоро, скоро удостоен будешь царствия небес, скоро странствию земному твоему придет конец. Уже готовит ангел смерти для тебя святой венец…“». В «Полководце», посвященному Барклаю де Толли, опять возникает тема смерти, но уже в другом ракурсе: ее искание (хорошо известно, что Барклай искал смерти на Бородинском поле, под ним было убито 5 лошадей). В июне 1835 г. появляется «Странник», острое ощущение близкой смерти как бы несколько отдаляется, наступает осень — пора творчества взлета для Пушкина, он в Михайловском, но писать не может. На сердце камень. Из поэтического искания смерти все выливается в практическое. В начале 1836 г. происходит знаменитый «дуэльный взрыв» — столкновение с С. Хлюстиным, с князем Репиным, В. Соллогубом по абсолютно пустяковым причинам.

Еще в годы посвящения Пушкин не мог не познакомиться с одним разделом «тайной доктрины» — эгрегориальным строением Космоса. Суть его такова: каждая человеческая монада перед очередным воплощением получает определенное задание (так что бесцельных существований нет вообще); души, имеющие похожие задания, как бы притягиваются друг к другу, образовывая Эгрегор — четко очерченный круг близких по целям Сущностей. Существует 3 уровня эгрегоров со своей внутренней увеличивающейся иерархией. Первый эгрегор имеет знак 12, а символом Крест распятия, он же крест творчества. К выполнению миссии жертвенной, добровольной космической и индивидуальной и должен готовить себя человек, ощутивший свою принадлежность к этому эгрегору.

Второй уровень включает в себя первый и получает знак 18, эзотерический символ его — женщина, осиянная лунным серпом, летящая над пустыней, на песке которой проступает кровавый след. Цель — преображение и поднятие до своего уровня все, с кем связывают узы прошлого. Пушкин хорошо понял Миссию жертвенного связывания прошлого царской крови с настоящей, и где мог, отмечал знаком 18 характерные места в своих произведениях. О том, что Сальери носил яд 18 лет, мы уже упоминали. Но вот это число появляется вновь в мистифицированном предисловии Пушкина к «Песням западных славян», где оно в контексте «Песен» указывает на новый уровень осознания поэтом происходящей мистерии.