Елена Прохорова Отход ко сну как прием, или Чему нас учили Хрюша и Степашка [547]

Елена Прохорова

Отход ко сну как прием, или Чему нас учили Хрюша и Степашка [547]

Малыш приготовился смотреть «Спокойной ночи, малыши». Мать:

— Сегодня передачи не будет.

— Почему?

— Брежнев умер…

— А это кто? Хрюша или Степашка?

1

Как подсказывает вынесенный в эпиграф анекдот, для детей Брежнев в лучшем случае был виртуальным дядей эпохи Хрюши и Степашки. Однако смерть генсека, нарушившая привычное расписание передач и вместе с ним поставившая под сомнение главную ценность эпохи — стабильность, обнажила идеологическое тело советской культуры. Хрюша и Степашка оказались заложниками тотально-государственного телевещания. Двадцать пять лет спустя, войдя в массовую культуру вместе с другими медийными архетипами потерянного советского прошлого, они по-прежнему являются гарантами стабильности в качестве «пассивных стереотипов» [548]. Их камерная и революционная для своего времени сериальность, ставшая нормой, оказалась востребованной и кооптированной и бизнесом, и идеологией.

В июле 2007 года на полках российских магазинов появились подгузники «Pampers Sleep & Play» с изображениями Хрюши и Степашки. Внутри каждой пачки покупатель находил сборник «рекомендованных» колыбельных и советов, «которые помогут родителям организовать режим малыша и обеспечить здоровый ночной отдых и ему, и заодно себе» [549]. Став брендами транснациональной корпорации, Хрюша и Степашка вошли в глобальную коммерческую культуру. Вместе с памперсами компания получила права на выпуск игрушек и организацию игровых зон («домиков Хрюши») в торговых центрах российских городов. Слова директора по маркетингу компании «Procter & Gamble — Восточная Европа» Геннадия Жилинского дают точное резюмирующее описание нынешней атмосферы коммерческой сентиментальности вокруг некогда камерной передачи: «Вместе с персонажами „Спокойной ночи“ мы будем делать то, что Хрюша со Степашкой до сих пор делали самостоятельно: помогать малышам хорошо засыпать и радостно просыпаться» [550].

Позволю себе по этому поводу два комментария. Первый касается собственно фразы «хорошо засыпать и радостно просыпаться». Даже если не принимать во внимание рекламный трюк, по стилистике неотличимый от «спасибо N. за наше счастливое детство», в основе этой идиллической картинки лежит представление о детях как о роботах. По терминологии медийных исследований, здесь работает «модель шприца»: предполагается, что зритель извлекает из передачи именно то, что мы туда заложили, и ведет себя именно так, как мы это запрограммировали, поставив передачу «Спокойной ночи, малыши!» в сетке вещания на время, непосредственно предшествующее отходу ко сну [551]. Однако какая уж тут радость, если после передачи ты должен отправляться спать? Редкий ребенок укладывается в идиллическую формулу, которая назойливо повторяется в нынешних публикациях о передаче: «Если из уст мамы просьба отправляться спать еще может звучать неубедительно, то фирменные слова Хрюши и Степашки „спокойной ночи, девочки и мальчики“ воспринимаются детьми однозначно: пора в кровать» [552].

Решение сделать героев «промоутерами» счастливого детства исходит от ностальгирующих взрослых и апеллирует к взрослым. Именно сейчас, когда сама передача сдала позиции, заяц и поросенок окончательно отделились от нее и стали иконическими фигурами.

И несмотря на все это, а может; именно из-за этой зияющей бездны между взрослой иллюзией и детским восприятием, Хрюша и Степашка пережили конец страны, где они родились, пройдя через трудные 1990-е, трижды выиграв премию ТЭФИ и войдя с триумфом в новое тысячелетие, где культовый статус героев стал достоянием популярной и коммерческой культуры: от анекдотов и «взрослых» двойников Хрюна и Степана до потока публикаций к 40-летней годовщине программы и памперсов «от Хрюши и Степашки». Все это свидетельствует о том, что «Спокойной ночи, малыши» обладают большим символическим весом, чем может показаться на первый взгляд.

«Застой» 1970-х не случайно стал ностальгическим «золотым веком» для нынешней российской культуры и (неисчерпаемым источником рекламных образов [553]. Если «стабильность» и «хорошая жизнь» брежневизма являются категориями спорными и субъективными, то отрицать роль телевидения в формировании нового типа телесообщества, тогда и сейчас, невозможно. Именно телевизор в квартире чаще всего определял рост благосостояния в позднесоветской культуре; именно телевизор стал центром домашнего очага и семейного времени, то есть частной жизни. Наконец, именно предсказуемая телевизионная программа стала символом и гарантом стабильности, которую вряд ли можно было найти в беготне за продуктами, лекарствами, путевками и сапогами.

Телевизор же обозначил и радикально иное отношение между культурой и человеком. Советский человек перестал быть лишь «статистом» массовой культуры, материалом для формовки утопии и превратился в потребителя этой культуры. С появлением «Спокойной ночи, малыши» (и особенно с выделением для передачи фиксированного времени в «сетке») мама с книжкой и бабушка со сказкой передали свои полномочия современному рассказчику — телевидению. В начале XXI века к теленяне добавились красочные пеленки, которые одновременно радуют и малышей, и их родителей, которые якобы могут «поручить» детей героям собственного детства, Хрюше и Степашке. Заплатив некоторую сумму, родители могут быть уверены в том, что смогут без большого труда не только содержать своего малыша в чистоте и сытости, но и, почти не прикладывая усилий, отвлекать его. Такой «пассивной» родительской позиции удивительным образом соответствует пассивная гражданская позиция. По словам Бориса Дубина, массмедиа сегодня выполняют функции «информационно-сенсационного и развлекательного „массажа“ зрителя», «протезируя… несостоявшиеся формы гражданского участия, социальной солидарности» и пр. [554]

2

Идея «сказки на ночь» сама по себе была в культуре телевидения для детей достаточно традиционной. Хотя концепция передачи была заимствована главным редактором редакции программ для детей и юношества Валентиной Федоровой из передач немецких телекомпаний [Песочный человечек][555], подход к формату и выбору героев был совсем иным.

Во-первых, Песочный человечек был в немецкой культуре мифологическим и литературным персонажем. Его функцией было приносить детям сон; в версии Гофмана он делал это, бросая песок в глаза, в результате чего глаза у детей выпадали. Другие персонажи шоу также пришли из литературных сказок (например, утенок — из сказки Андерсена) или фольклора (маленький дух Питти). Советские же герои взяли у сказочных и литературных архетипов лишь собирательные черты характера (беззаботный и рассеянный поросенок; заяц как «младший» в компании с лисой, волком и медведем; верный и надежный пес) — но сами они были героями современными.

Большинство кукол для передачи были сделаны И. В. Власовой, которая сформировалась как художник в Парижском женском коллеже, в который она попала, оставшись сиротой. Ее первые иллюстрированные книжки для детей вышли в Праге в 1938 году. Придя на Центральное телевидение в 1965 году, Власова делала телегеничных героев, заменивших кукол из Театра Образцова, черты которых выглядели на телеэкране слишком резкими и грубыми. Важно, что многие из придуманных Власовой ранних героев передачи были скопированы с реальных прототипов: собака Бравни (будущий Филя) — с ее собственного пса, мальчик Ерошка — с ее четырехлетнего сына [556]; другие герои пришли из других европейских культур герой идишских детских стихотворений Овсея Дриза — мальчик Энек-Бенек, совы Джен и Дженни).

Во-вторых, вся немецкая передача была построена как кукольный мультфильм, который переносил зрителей в уютный и замкнутый мир сказки. В «Спокойной ночи, малыши!» Хрюша и Степашка существовали отдельно от записей мультфильмов; они были не героями литературы и фольклора, а их зрителями и потребителями. «Песочный человечек» в его восточногерманской версии совмещал верность традиции с пропагандой успехов и технологических достижений социализма. В начале передачи Песочный человечек неизменно появлялся на автомобиле, вертолете, ракете, а то и на инопланетном корабле. Хрюша и Степашка жили в подчеркнуто повседневной, бытовой обстановке. До середины 1980-х годов герои существовали в «голом» пространстве студии, почти без реквизита. Этот минимализм напоминал советскую квартиру, и изменение мизансцены следовало за изменением советского быта. К концу 1980-х студия приобрела более обжитой вид: Хрюша уже валялся на диване под ярким лоскутным одеялом, на столе появилась расписная «народная» утварь, а Степашка звонил по телефону в «Бюро добрых услуг».

Главным знаком модернизации быта и досуга в «Спокойной ночи, малыши!» стал сам телевизор. Формат передачи прошел через несколько этапов: от неподвижных рисованных картинок с комментарием, через диалог детей и взрослых гостей (писателей, актеров) к окончательному формату, доминантой которого стал телевизионный mise-en-abome: дети смотрят по телевизору передачу, герои которой смотрят мультфильм на ночь; в «заставке» игрушки и дети тоже собираются у телевизора. Еще один экран образовывали в кадре книги, центральные для вступительной интермедии-сценки — из них и «выходил» мультфильм. Ведущий приглашал Хрюшу и Степашку, а вместе с ними и зрителей заглянуть в книгу, то есть в экран телевизора. Разнообразие и эклектика традиционных форм культуры кукольный театр, классическая литература и народная сказка — были вставлены в современную медийную рамку, Хрюша и Степашка одновременно замещали самих зрителей-детей и были полноценными ведущими-комментаторами.

В этом смысле передача «Спокойной ночи, малыши!» идеально подходила для детского фрагментарного восприятия, которое Хенри Дженкинс описал следующим образом:

Для детей смотрение телевизора — это тип игры. Этот процесс лишен подразумеваемых правил и условий, которые характерны для взрослого просмотра. Детское смотрение менее структурно и более интуитивно. Дети менее склонны следить за сюжетом или выносить из передачи или мультфильма моральный урок. В отличие от взрослых, которые при семейном просмотре детских передач обращают внимание ребенка на важные, с их точки зрения, моменты, просмотр для удовольствия основан на ощущениях, а не на причинно-следственных механизмах. [557]

3

Хотя формат передачи сформировался в 1960-е годы, знаменитая троица героев — Хрюша, Степашка и Филя — принадлежит «застою». Первым из них в мастерской И. А. Власовой в 1967 году появился Филя, точнее, другой пес — Бравни, который позже стал Филей. Годом позже возник поросенок Хрюк — в матроске и с пластмассовыми копытцами — будущий Хрюша. Последним родился Тепа — будущий Степашка.

Вначале задуманный для интермедии по сказке Дональда Биссета, пес в оригинале искал себе хозяйку; его отличительной чертой были печальные глаза [558]. Филя — такой, каким мы его знаем, — потерял эту эмоциональную изюминку: грусть и задумчивость в детской передаче не приветствовались. Но, видимо, эта «первая жизнь» не прошла для Фили бесследно: он выглядел старше, вел себя солидно и с достоинством, знал больше других членов команды и вообще держался как «старший товарищ». Филю (которого всегда озвучивал мужчина) полагалось слушать, в Степашку и Хрюшу (и тот и другой говорили женскими голосами) можно было играть.

К концу 1960-х годов все антропоморфные куклы исчезли из программы (взросление, изменение противопоказаны эстетике детского сериала) вместе с сомнительными «по происхождению» совами Джен и Дженни. Обрусевший Бравни стал Филей. Но заяц — впоследствии занявший место центрального героя программы — был не «запланирован», само его появление отмечено печатью импровизации и спонтанности. Вовремя эфира у одной из кукол запали оба глаза, и надо было прямо на месте найти ей замену. Возникший из-под стола заяц Тепа произвел эффект разорвавшейся бомбы: на глазах у зрителей домовой Ухтыч «за хулиганство» превратил мальчика в зайца, и воспитательный результат этого сказочного приема в прямой эфире оказался не меньшим, чем его последствия для программы: редакция получила десятки писем от детей, умолявших не превращать их в животных за плохое поведение [559]. Как известно, нет ничего более постоянного, чем временное: заяц Тепа, ставший в 1974 году Степашкой, утвердился в роли ведущего.

Будучи объемными и вполне материальными, в отличие от многочисленных любимых героев рисованных мультфильмов, Хрюша и Степашка были и более эфемерными. Пропущенный эпизод нельзя было посмотреть в кинотеатре, старые выпуски не повторяли по телевизору, как взрослые сериалы «Семнадцать мгновений весны» или «Вечный зов». И даже когда сборники советских мультфильмов появились на видеокассетах и дисках, Хрюша и Степашка по-прежнему остались вне досягаемости. Однако интегрированность героев в быт делала их отсутствие в эфире не только заметным, но и семиотически значимым. Подобно тому как из сообщений в советских СМИ о катастрофах на Западе можно было догадаться, что что-то неладно «у нас», непоявление на экране Хрюши и Степашки неизменно указывало на проблемы у «взрослых». В своих воспоминаниях Валентина Леонтьева пишет о том, как в 1987 году прошел слух, что «тетя Валя» — английская разведчица и агент ЦРУ, что в момент ареста она выбросилась с девятого этажа или застрелилась. На телевидении не сделали ничего, чтобы опровергнуть эти слухи, а просто три вечера подряд крутили старую запись передачи «Спокойной ночи…», где Филя и Хрюша читают и смотрят «Каштанку» Чехова. Когда страсти поутихли, в одной из челябинских газет была опубликована статья, в которой автор шутливо закрыл тему, заявив, что ни Филя, ни Хрюша агентами ЦРУ не являются [560].

4

Телевидение как новая культурная форма неизбежно породило и новых героев. Эти герои имели мало общего с героями сказок, которые ведущие программы читали и смотрели на ночь. Хотя они и вызывали ассоциации с поросятами и зайцами из сказок и мультфильмов, Хрюша и Степашка были первыми — и долгое время единственными — абсолютно современными героями для детей на самом современном медиума — телевидении. Они говорили современным языком, одевались в соответствии с меняющейся модой (Хрюша прошел путь от матроски до джинсов), предпочитали мультфильм книжке, болели, опаздывали на передачу, перебивали друг друга — и находились в прямой связи со зрителями. Письма от детей приходили не передаче, а именно Хрюше и Степашке.

Характерно, что попытка в начале 1990-х годов заменить колыбельную «Спят усталые игрушки» на «Спи, моя радость, усни» — одновременно более фольклорную и отсылающую к «высокой» культуре романтизма (выполненный Софией Свириденко перевод немецкой колыбельной Б. Флиса на стихи Ф. В. Готтера, 1795) — вызвала активные протеста аудитории. С появлением в 1982 году «пластилиновой» заставки Александра Татарского, которую он создал сразу после мультфильма «Пластилиновая ворона», ставшего классикой анимации, передача приняла свой окончательный вид: прото-ток-шоу, со всеми атрибутами своего времени, включая почти полную изоляцию передачи от самой «застойной» реальности.

Для сознания современных городских детей важна была также уникальная для советской культуры вненарративность героев. Хрюша и Степашка пришли не из мультфильма, не из сказки или «рассказа советских писателей». С ними не было связано никакого сюжета; они просто появлялись на экране регулярно в 20:45, каждый день перед сном, на маленьком экране в домашней обстановке. Свобода от заданных нарративных ходов и значений отменяла и биографию: у героев не было ни заданного прошлого, ни будущего. Герои действовали не просто сейчас и сегодня, но были в студии, в живом эфире. Отсюда их способность менять «свои убеждения».

Единственная постоянная характеристика их поведения в студии определялась оппозицией «послушный» — «хулиган». Но даже в этом Степашка и Хрюша отличались от других подобных «этических» дуэтов советской детской культуры. Заяц и волк из «Ну, погоди!» существовали в замкнутом, хотя и сериальном, пространстве эпизода, где в конце должен победить хороший зайчик, где агрессивные инстинкты волка жестоко наказывались и где заяц оказывался более адаптированным к застойной действительности, чем агрессивный волк. Динамизм гэгов не отменял неоспоримого факта: у послушного зайца за спиной стоял коллектив зверушек; у волка союзников не было. Герои же «Спокойной ночи…» доказывали, что сказочная однозначность формулы к жизни неприменима: несмотря ни на что, тетя Валя все равно обнимала Степашку по окончании интермедии и перед началом мультфильма, а Хрюша мог пристроиться на спинке кресла, за спиной дяди Володи.

Важно, что превращение Хрюши и Степашки в постоянных ведущих и окончательное формирование формата передачи относятся именно к концу 1960-х — началу 1970-х годов. «Застой» в культуре совпал с массовым проникновением телевидения в советским быт и созданием сетки телевещания в том виде, в котором она существовала до конца 1980-х годов. При отсутствии настоящих новостей в эфире по формату передача «Спокойной ночи, малыши!» была абсолютно изоморфна взрослым программам, в особенности программе «Время» (которая по телевизионной «линейке» следовала непосредственно за «Спокойной ночи…»). Та же «говорящая голова» за столом, те же знакомые сказки и урок на ночь, та же сентенциозность в подаче выбранных значений. Взрослый ведущий выжимал воспитательные дискурсы из любого мультфильма. Филя обычно вторил ему/ей, что, возможно, объясняет его отставание от Степашки и Хрюши в рейтинге детских симпатий.

Именно Хрюша и Степашка делали передачу отличной от других продуктов советского ТВ. Их веселая возня вокруг стола, наивные комментарии и проказы и вообще само их отличие от взрослых ведущих контрастировали с монотонностью и заданностью воспитательных сюжетов. Они приносили в передачу спонтанность и анархию: вели игру не только с правилами поведения, но и с правилами передачи. Недаром одним из главных мотивов постсоветских воспоминаний о передаче — как актерских, так и зрительских — стала сама примитивная технология управления куклами: актеры находились под столом, у ног ведущего. Кукольный театр, разыгрываемый на поверхности, таким образом, был лишь видимой половиной происходившего в студии.

Но в отличие от настоящего кукольного театра, где даже хорошо замаскированная ширма на сцене все равно обнажает прием и где даже самый маленький зритель знает, что «кукол дергают за нитки», телевизионная камера «обрезала» студийное пространство по столу и «натурализовала» Хрюшу и Степашку в той же мере, в которой она это делала с телом ведущих за столом. Как и в культуре, за пределами студии видна была только половина действия — приличная, парадная, официальная; вторая — скрытая или подавленная и оттого еще более привлекательная — существовала лишь в воображении [561].

Отсюда пошли и шутки Григория Толчинского (первого голоса Фили), который говорил о своей работе как о «20 годах под юбкой тети Вали» [562], и эротически-ностальгические анекдоты: «Я вот скоро состарюсь и умру, а Хрюша и Степашка все так же молоды и у них новые бабы…» [563]

Столь же изоморфной Большому Телевидению была и гендерная неопределенность кукольных героев. Внешность совет, ских телеведущих, походивших на кукол, была прежде всего официальной, казенной: в костюме или в блузке, они были го-лосем власти. И Степашка, и Хрюша были как будто бы мальчиками, однако, как и в случае с Зайцем и Чебурашкой, культурный стереотип послушного, зависимого существа создавал двусмысленность в отношении Степашки. Появление Каркуши с ее женскими нарядами внесло ясность в тендерную композицию: все остальные оказались мальчиками. Однако в постсоветских анекдотах эта тема по-прежнему актуальна:

Согласно контракту, заключенному между передачей «Спокойной ночи, малыши!» и одной из российских фирм, Хрюша и Степашка вскоре снимутся в рекламе женских прокладок. До конца месяца Хрюше и Степашке велено идентифицировать свою половую принадлежность для распределения ролей в ролике [564].

5

В силу своей «звериной» природы Хрюша и Степашка были идеальным воплощением ритуала послушания и порядка, где под масками угадывалась анархия. Отсюда все недоразумения с внешним видом героев: то жалобы, что их глаза не двигаются, то возражения по поводу Хрюшиных копытцев. Находясь в передаче на положении детей, Хрюша и Степашка точно выражали природу ребенка: любой из них был маленьким дикарем, бесенком, даже если говорил ангельским голосом и держал в руках книжку. Недаром поросенок — устойчивая метафора для грязного, то есть нормального, ребенка.

Типажи двух центральных героев были настолько емкими, что Хрюша и Степашка вмещали в себя многочисленные архетипы, но при этом переводили их в плоскость игры. Параметры этой игры были, конечно, заданы присутствием в студии взрослого ведущего и консервативным выбором материала, Задуманная как передача на ночь, «Спокойной ночи, малыши!» не ставила себе задачи научить детей через игру конкретным навыкам (алфавиту или счету), как, например, «Улица Сезам», или давать детям модели общения и терпимости, как «Барни» или «Соседи Мистера Роджера». Сюжеты советских интермедий вращались вокруг характеров. Хрюша — хулиган, бойкий, задиристый, жизнерадостный бунтарь; Степашка — вежливый, ответственный, интеллигентный, рассудительный, сентенциозный, маленький конформист-доносчик. Степашка входил в студию со словами: «Хрюша сегодня не придет, простудился. Говорил я ему ходить в шапке. Вот теперь не будем разбирать рисунки ребят». В другом эпизоде Хрюша валяется на диване, капризничает и просит Степашку вызвать ему на дом няню. Вместо этого Степашка тайком звонит дяде Володе и «закладывает» ленивого Хрюшу.

Хрюша был воплощением фрейдовского Ид («Оно»), движимым безграничным детским эгоизмом и энергией, всегда поступавшим по логике «а я хочу». Степашке и Филе были отведены роли медиаторов; взрослые ведущие выполняли роль заботливого Большого Брата. Недаром для всей страны Валентина Леонтьева и Владимир Ухин на годы стали тетей Валей и дядей Володей. Непослушного Хрюшу иногда пытались проучить, а он никак не учился. На следующий день он все так же спорил со взрослыми, делал то, что не положено, и вообще разными способами вступал в поединок с судьбой, не возражая при этом взрослым ведущим напрямую. Например, в эпизоде «По щучьему велению» (1982) Хрюша отсутствует, потому что ему было неохота идти в студию, однако его мнение составляет главный «конфликт» эпизода. Филя говорит тете Лине (Ангелине Вовк), что, по мнению Хрюши, герой сказки — ленивый дурачок, однако волшебство все равно приносит ему удачу. «Вот хорошо бы у меня была кровать как Емелина печка, и чтоб все само собой получилось». После просмотра мультфильма Филя должен ответить, похож ли Бмеля на лентяя-Хрюшу. Вывод Фили: «Никакой Емеля не лентяй и не дурачок. Хрюша опять что-то напутал», — подтверждается тетей Диной: «В сказках чудеса приходят на помощь только добрым, честным и трудолюбивым». Характерно, что вывод взрослой ведущей и Хрюши существуют в параллельных, но разных измерениях: фольклорная мораль никоим образом не отменяет столь же традиционную мечту о «халяве».

Однако непослушание имело и еще одно измерение: сопротивление авторитетным дискурсам и манипуляция ими. Это значение органически вытекало из самой культуры и дозволенных тем. В 1970-е и в 1980-е годы сюжеты и культурные значения чаще всего приходили из книг. По книге Хрюша и Степашка учились читать, из книг заимствовались темы для разговоров, конфликты, иллюстрирующие правильные модели поведения, мультфильмы и даже телевизионные репортажи (например, встреча с Сергеем Михалковым). Как доминантный знак советской культуры книга служила свидетельством и гарантией лояльности передачи задачам воспитания и эстетического развития детей. Однако заведомо высокий статус литературы зачастую позволял нейтрализовать воспитательные «установки» на рекомендуемые темы.

Использование в передаче русской классики, например «Каштанки» Чехова, мотивировало показ замечательного мультфильма Михаила Цехановского (1952) и незаметно вводило в обиход образ дореволюционной России. «Прогрессивные» сюжеты о роботах, космических кораблях и героях-ученых обрамлялись разговорами о творчестве и фантазии. Так, Степашка смотрит мультфильм «Тайна третьей планеты» после обсуждения фантастических существ из книги Бориса Заходера «Моя Вообразилия». Передача, таким образом, была своеобразной заповедной территорией, где на пятачке студийного пространства демонстрировались модели не советского поведения, а поведения вообще; не коллективизм, а дружба; не НТР, а полет фантазии; не воспитание нового человека, а игра с дискурсами воспитания.

Именно спонтанный Хрюша занимался привычным для советского человека делом; он находил лазейки в самом дискурсе. Вот Хрюша взял книжку и уверяет Филю, что тетя Лина разрешила. Филя немедленно принимает позицию авторитета: «Тетя Лина не разрешает брать книгу» — и вызывает открытый протест Хрюши: «Отстань от меня» — и манипуляцию дискурсом: «Он у меня отнимает стихи». В качестве урока упрямому Хрюше тетя Лина показывает мультфильм «Про Фому», по мотивам стихотворения С. Михалкова. Вывод Хрюши: «Я больше не буду брать книги без спроса», — однако, не отменяет его гениального аргумента. Нужно, конечно, класть вещи на место, не брать книги без спроса и приходить в студию вовремя. Но можно об этом и спорить, а уж если Хрюша и Степашка — ведущие передачи — а значит, авторитетные фигуры — то и нужно спорить.

Непосредственность Хрюшиных протестов контрастировала с официозностью многих сюжетов. Интервью с самим Михалковым, включенное в тот же эпизод, могло быть адресовано только родителям, да и то в качестве ностальгической отсылки к их детству. Ангелина Вовк смотрит на писателя как на великого учителя и в то же время готова прийти на помощь семидесятилетнему Михалкову, если его память вдруг откат

Но, конечно, ничего подобного не происходит: стихотворение «Мы с приятелем» вошло в культурное подсознание и слушателей, и самого Михалкова. Только Хрюшина возня с книжкой возвращала передачу из сферы культурных ритуалов в современность.

6

В конце 1980-х — 1990-е годы герои, вместе со всем российским телевидением, вышли из студии и стали осваивать мир. Валерия Колбикова, работавшая редактором программы в то время, вспоминает, как Хрюша со Степашкой ездили по Москве, путешествовали в Сибирь и на Байкал, побывали на барке «Крузенштерн», совершавшем кругосветное путешествие в честь 300-летия Российского флота. В воспоминаниях Колбиковой характерно одно противоречие. С одной стороны, по ее словам, Хрюша «не уводил ребят в мир иллюзий — наоборот, Хрюшины фантазии помогали детям освоиться в жизни»; с другой стороны, она пишет, что на выездных встречах со Степашкой и Хрюшей выстраивалась очередь «из взрослых дядь и теть [желающих] пожать лапу и сфотографироваться с телезвездами»[565]. Одними лишь приятными воспоминаниями о детстве трудно объяснить присутствие взрослых на таких встречах. Скорее, 1990-е обозначили конец затянувшейся утопии. Выход из советского детства был болезненным, и на фоне окружающего «хаоса» Хрюша и Степашка воспринимались как архетипы порядка и стабильности недавнего прошлого.

Сороковая годовщина передачи, пришедшаяся на правление В. Путина, закрепила за героями статус «национальных», изменив ностальгический вектор на нормативный. В статьях о передаче постоянно присутствуют две особенности: мотив непрерывности ее выхода с 1964 года и доверительность интонации разговора со зрителями/читателями как с посвященными, со «своими». Первый аспект, помимо гордости за «нашу» самую «долгоиграющую» передачу для детей, подчеркивает единство культурных ценностей и самого института телевидения, преодоление травматического разрыва с советским прошлым. Отсюда и постоянные актерские истории о столкновениях передачи с советской политической реальностью: о протестах советских мусульман в адрес Хрюши («Почему свинья учит наших детей?»); о лишении Хрюши (а на самом деле актрисы Натальи Державиной) премии — в эфире она заменила просьбу о кусочке хлеба на просьбу о «кусочке колбаски» [566]; история о том, как в перестройку не рекомендовали показывать мультфильм про медведя Мишку, который никогда не доводил начатое дело да конца [567]. Не последним является и тот факт, что именно детская передача оказалась столь стойкой в изменившейся идеологически и структурно сетке программ.

Потребители Степашки и Хрюши символизируют образ детства как универсальной, не политической утопии. Фразы типа «на передаче выросло уже три поколения российских детей» подчеркивают не возврат к советским ценностям, а именно непрерывность культурной трансмиссии — нов рамках дискурса о новой свободной России.

Вторую особенность дискурса о передаче составляет эмоциональность воспоминаний о том, как она задумывалась и делалась, как актеры и куклы образовали уникальное сообщество, объединенное не только профессионализмом, но и детскостью. Семантика культурного континуума важна и здесь. Однако прежде всего этот дискурс трансформирует передачу и ее героев из проектов института телевидения, с воспитательными и коммерческими целями, в сентиментальные объекты коллективной ностальгии. Однако ностальгическая аура, существующая вокруг ныне выходящей передачи, сочетается, с одной стороны, с агрессивной коммерческой «раскруткой» героев, а с другой — с использованием Хрюши и Степашки для «продажи» новых ценностей и дискурсов. Эта вновь возрождающаяся тотальность государственного курирования культуры объясняет печальную судьбу Хрюна и Степана.

7

Прожившая около двух лет «информационно-успокоительная» передача «Тушите свет» (компания «Пилот») приобрела массу сторонников и еще больше противников — признак того, что ее создатели попали в какую-то важную, «болевую» точку Вместо студии-детской — кухня, вместо книжки — чай, водка и телевизор, вместо этических уроков — новости из жизни страны, вместо иллюзии чистого детства — политическая действительность. Заматеревшие Хрюн Моржов и Степан Капуста выпивают, пересыпают речь художественным матом, комментируют репортажи не всегда трезвого Филиппа Шарикова и вечно врущего представителя Кремля. Формат передачи, собственно, остался прежним, за исключением мультфильма на ночь: его роль выполняли репортажи «с мест». Взрослый ведущий все так же олицетворял «голос разума» и поправлял зарвавшихся Хрюна и Степана, которые говорили на современном языке: «…сегодня мы успокаиваемся по поводу…», «унушаить!» (т. е. «внушает!»). Более того, заставка передачи, созданная тем же Александром Татарским и его компанией «Пилот», была абсурдистской «гоголевской» версией оригинальной пластилиновой заставки «Спокойной ночи».

Хрюн и Степан были сконструированы по классовому принципу, который, как оказалось, был скрыт в Хрюше и Степашке. Послушный и вежливый зайчик Степашка предстал интеллигентом-либералом в костюме и галстуке, с манерными выражениями, страхом перед открытым конфликтом и склонностью к мягкой иронии. Хулиганистый поросенок вырос в крепкого мужика «из народа», изначально не доверяющего власти, прессе и любому словоблудию. Одежда Хрюна — полосатая тельняшка и телогрейка — возвращает нас к истокам Хрюши: первый поросенок Хрюк был одет именно в матроску.

Прояснив таким образом классовую сущность героев, программа «Тушите свет» тем не менее была далека от вменяемого ей в вину пародирования любимой передачи и изображения «раскола» общества на народников-патриотов и интеллигентов-либералов. Удовольствие от общения с Хрюном и Степаном многие зрители находили именно в акте самоидентификации, узнавании своих мнений и оценок текущей политики [568]. Как и их детские двойники, они были героями своего времени, которые пытались жить в своей стране и быть ее гражданами. И как прежде, в золотой век «застоя», телевизионная реальность была пригодна лишь для кухонных посиделок, а дискурсы, струящие с голубого экрана потоки согласия и оптимизма, предоставляли неисчерпаемый материал для стеба.

Отличие заключалось в том, что выросшие Хрюша и Степашка перенесли скрытый источник анекдотов на поверхность — и превратили его в фонтан. Будучи детьми своего времени, Хрюн и Степан разделяли и судьбу своего народа. Сменив за три года три прописки (НТВ, ТВ-6, ТВС), передача «Тушите свет» пала жертвой идеологически-экономических расчетов. После короткой карьеры в качестве политкомментаторов в программе «Красная стрела», «зловредные» виртуальные ведущие, как и положено, ушли во внутреннюю эмиграцию (с телевидения в «Новую газету») — в отличие от своих детских оригиналов.

8

Постсоветские сюжеты «Спокойной ночи…» связаны с иной семиотической парадигмой, где главную роль играет идеология успеха и потребления: деньги, покупки, конкурсы и награды. Найдя кошелек в студии, Хрюша восторженно кричит: «Теперь я все куплю!» Характерно, что урок эпизода в том, что найденные деньги надо отдавать взрослым (милиции?), а вовсе не в поиске иных ценностей. Туже функцию выполняет и сама «мисс Вселенная» Оксана Федорова, приглашенная в ведущие как приманка для «пап». В отличие от тети Вали, дяди Володи и т. д., идентичность которых в принципе была единой (добрый диктор-ведущий), Оксана Федорова — и королева красоты, и милиционер. В первой своей ипостаси она учит детей традиционным тендерным ролям: «Дамам приятно, когда о них заботятся». Вторая главным образом служит источником для анекдотов:

Бывшая «Мисс Вселенная» и бывший лейтенант МВД Оксана Федорова теперь ведет телепередачу «Спокойной ночи, малыши!»:

— Здравствуй, Хрюша! Здравствуй, Степашка! Хрюша:

— Опа! Менты!

То, что для жеста деконструкции из двух имиджей Федоровой Хрюша выбирает именно милицейский, соответствует его архетипу «мальчиша-Плохиша»: менты занимаются менторством. Нормальный изоморфизм детской передачи и Большой Культуры восстановлен: во главе страны встали органы безопасности с безупречной спортивной репутацией, во главе самой символической детской передачи — органы МВД с безупречным гламурным имиджем.

В этом контексте коммерческая «раскрутка» образов Хрюши и Степашки — журнал «Спокойной ночи, малыши!», «познавательно-развлекательный» интернет-портал телекомпании «Класс», игрушки и памперсы с Хрюшей и Степашкой — превращает героев в дрессированных продавцов новых ценностей.

«Журнал „Спокойной ночи, малыши“, дополняя телепередачу, является: для взрослых — воспоминанием о собственном детстве и неким гарантом стабильности определенных чувств (доброты, открытости окружающего мира, спокойствия); для детей — знаком уважения к ним (всегда в одно и то же время, специально для меня) <…> Доступный, общероссийский журнал для детей от 3 до 8 лет, который формирует физически здоровых, патриотичных и духовно развитых граждан России». [569]

Красочный иллюстрированный журнал, в котором действуют гламурные Хрюша, Степашка и К°, дает родителям иллюзию нормального детства. Однако образ этого детства напоминает сеанс оккультизма, на котором дух советского прошлого заполняет вакуум ценностей «среднего класса», понимаемого как стиль жизни и уровень потребления. В одном номере герои одеты в модные горнолыжные костюмы и катаются на сноубордах, в другом они как будто сошли со сталинского плаката. Хрюша ведет репортажи с детских концертов или встречи с Владимиром Шаинским, в то время как Каркуша делится с девочками мастерством вышивания и плетения кружев. Апогеем кооптации героев для пропаганды новой идеологии является выпуск журнала, посвященный Дню Защитника Отечества. На развороте журнала читатели находят следующее стихотворение Инны Ищук:

Для секретного задания

Ищем обмундирование.

Котелок нам будет каской,

Нарисуем звезды краской.

Поварешка — автомат.

Ты — солдат и я — солдат.

А теперь пойдем в дозор

Охранять любимый двор.

Случайность ли, что тот же выпуск журнала празднует и день рождения Хрюши? Не забирают ли беднягу в армию?

9

В недавней статье о Шерлоке Холмсе и советской Викториане Кирилл Кобрин сравнил позывные программы «Время» с колокольным звоном в Средние века на Руси [570].

Сравнение это абсолютно точное — но с оговоркой: колокол сзывал народ в случае реальных событий: пожара, войны и пр., а также для чтения царских указов. «Время» унаследовало только эту последнюю функцию, сзывая единственно реальное к тому времени сообщество — телевизионное — как голос власти. Все остальное существовало только в форме имитации. За пятнадцать минут до застойного колокола колокольчик собирал у экрана самых маленьких граждан. Сегодня в контексте поисков национальной идеи «национальную» детскую передачу перекидывают с канала на канал, сокращают ее время и зачастую вообще не знают, что с ней делать. Исчезла нужда в колоколе и колокольчике? Закончились Средние века? Да нет, скорее всего, эту функцию взяла на себя реклама. Более того, именно в бизнес-дискурсе можно найти точные культурологические оценки функционирования иконических героев.

Опыт показывает, что наилучший результат достигается тогда, когда «продавать» товар начинают герои, популярные именно сейчас. А еще лучше герои не одного-единственного мультика или фильма, а регулярно транслируемого по ТВ сериала… При выборе «лица» компании нужно учитывать не только собственные детские воспоминания, но и следить, чтобы герой, «продвигающий» тот или иной товар, был популярен именно среди тех, на кого рассчитан сам продукт. Понятно, когда речь идет о мультфильмах, под целевой аудиторией понимаются в первую очередь дети. Но так как покупки для них обычно делают родители, то и мнение последних учитывать нелишне.

Любой новый продукт, будь то журнал, игрушки или городской фольклор, использующий советские архетипы, отличается от западных коммерческих tie-ins и spin-offs. Невозможно себе представить Барни в качестве героя эротических анекдотов или Кота в Шляпе, празднующего День Независимости. Причина не только в смене экономической и культурной формации; в конце концов, американская культура 1950-х, когда царил Доктор Сюс, или 1970-х годов, когда появилась «Улица Сезам», в корне отличается от нынешней культуры. И дело не только в ином характере российской ностальгии, которая в равной степени замешена на «детском» и «советском», телевизионном образе и личных воспоминаниях, культурных архетипах и политической манипуляции.

Дело еще и в том, что российская культура последних сорока лет сформировала стихийно-концептуалистское мышление, в котором симулякр Бодрийяра сосуществует с мифологической верой в сущность, в магию образов и слов. Большинство иконических ныне героев ведут свою родословную из 1970-1980-х годов, периода, по определению Алексея Юрчака, коллективного участия «советских людей в перформативном воспроизводстве ритуальных актов и выражений авторитетного дискурса». Нормализованное отделение формы выражения от смысла породило, с одной стороны, иронию и стеб; с другой стороны, сами мифологические значения оказались не до конца делегитимированными.

Знаменателен тот факт, что новый авторитетный дискурс описывает российскую действительность как «деидеологизированную», тем самым активно натурализуя советскую мифологию. Выйдя за рамки своего первоначального текста, Хрюша и Степашка доказали свою репрезентативную емкость и гибкость формулы. Однако их ценность для культуры состоит прежде всего в репродукции коллективного, а не личного опыта и ассоциаций. Как герои «нашего детства», они несут штамп доверия вне зависимости от их нынешних ипостасей и их участия в «промоушене» новых культурных дискурсов.