ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ПОСЛЕ ИМПЕРИИ Глава 10. После империи
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ПОСЛЕ ИМПЕРИИ
Глава 10. После империи
ПОСЛЕИМПЕРСКИЙ ПЕРИОД – ЭТО ПРАКТИЧЕСКИ неисчерпаемая тема. Империи не только существовали на протяжении тысячелетий, но и все они в конце концов распались. Послеимперский период, таким образом, можно проследить в каждой эпохе и на каждом континенте. Можно даже сказать, что вся европейская история начиная с падения Римской империи в пятом веке является послеимперским периодом, когда множество непрерывно соперничающих народов и их правителей, оставленных империей в своем кильватере, пыталось как-то обеспечить свою безопасность и стабильность и наладить экономическое сотрудничество между собой. Впрочем, об этом мы уже говорили во второй главе и не будем здесь повторяться.
Даже если ограничить послеимперский период только двадцатым веком, тема все равно останется неисчерпаемой. В культурной сфере, например, она могла бы включать в себя нескончаемый список научных диссертаций, начиная, скажем, с изучения воздействия длительного имперского правления на психику интеллигенции стран третьего мира и заканчивая более легкомысленным исследованием индийских, китайских и вьетнамских ресторанов в Европе. Цель, поставленная в этой главе, посвященной двадцатому веку, значительно скромнее. Речь пойдет исключительно о политике и в основном применительно к тем империям, о которых мы уже говорили в частях второй и третьей, – габсбургской, Османской, Британской и русско-советской. Мы попытаемся сравнить последствия крушения империй для составлявших их народов, для государств, возникших на их руинах, а также для международного положения в целом. Даже эта задача представляется нам гигантской по объему и изобилующей подводными камнями. Как будет показано в этой главе, конец империи и процесс деколонизации имеет много различных нюансов даже внутри одной империи, а сравнение этих показателей у разных империй и на разных территориях тем более представляет серьезные трудности.
Автор в настоящее время придерживается взгляда, что любые попытки сформулировать всеобъемлющие научные законы, которые определяли бы течение и закономерности после-имперского периода, представляются не слишком разумными, и, наоборот, гораздо более скромное желание обозначить некоторые общие схемы и выделить какие-то наиболее существенные точки соприкосновения выглядит значительно более перспективным и плодотворным. Но, даже учитывая эти скромные амбиции, надо оставаться начеку. К примеру, сравнивая после-имперские периоды режима, который рухнул в 1918 году, и режима, прекратившего свое существование в 1991 году, можно легко отойти от сравнений, относящихся непосредственно к империи и ее распаду, и перескочить на сравнение различной природы международного положения, а также идеологий, государств и тех сил, которые это положение поддерживают. Равным образом не все, что случается с народами бывшей метрополии или колоний после распада империи, обязательно составляет наследие империи.
После Габсбургов
ИМПЕРИЯ ГАБСБУРГОВ РАСПАЛАСЬ В 1918 ГОДУ после четырех лет тотальной войны, и последствия этой войны оказали значительное воздействие на последующие события. Ветераны войны сыграли не последнюю роль в жестоком подавлении венгерской революции и позже, объединившись в организацию Heimwehr, оказали значительное воздействие на австрийскую политику 1920-1930-х годов. Войны рождают героев, которые в послеимперском мире могут стать политическими лидерами. Миклош Хорти, самый выдающийся венгерский военный деятель в габсбургских вооруженных силах того времени, правил Венгрией с 1922 по 1944 год2. Распад империи в австрийской ее половине в 1918 году обошелся сравнительно малой кровью в прямом и переносном смысле слова. Парламентские институты и всеобщее избирательное право (для мужчин), появившиеся в последние годы империи, выдвинули легитимных национальных и региональных лидеров, которым власть была передана мирным путем. Тогда как венгерский парламент, в котором не были представлены ни венгерские народные массы, ни другие народы империи, не мог с подобной легкостью выдвинуть послеимперских лидеров или смягчить переход власти в их руки. Это одна из причин, в соответствии с которой коллапс империи в Венгерском королевстве сопровождался несравненно большими проявлениями жестокости, чем в Австрии.
Heimwehr – «Союз защиты родины», вооруженная патриотическая организация в Австрии в 1919-1938 годах.
Тем не менее австрийские немцы чувствовали себя униженными в результате распада империи. Австрийская часть бывшей империи охватывала 460 000 квадратных километров и насчитывала 30 миллионов человек, Новая Австрийская Республика имела 6,5 миллиона жителей на 128 000 квадратных километров. Австро-Венгрия была великой державой как в политике, так и в культуре. Имперская Вена была блестящей, многонациональной, энергичной культурной столицей. Республиканская Вена перестала быть центром внимания и традиционным местом дипломатических встреч в Восточной и Центральной Европе. С Австрией практически перестали считаться в мировой политике. В самом деле, как показали события 1919-1920 годов, ею могли помыкать не только победоносные великие державы, но даже чехи. Быть австрийцем до 1914 года значило иметь имперскую идентичность и чувствовать, что ты что-то значишь в современном мире. Смириться с мыслью, что ты живешь в государстве, которое не имеет никакого влияния на развитие истории, было особенно трудно для австрийской элиты.
Воспоминания об утраченном имперском величии неминуемо ослабляли легитимность новой республики и служили фактором поддержки идеи союза с новой Великой Германией. Однако, оказавшись под началом гитлеровской империи, австрийцы претерпели неимоверные лишения и увидели, какой может быть плата за имперское самосознание и лидирующую роль в мировых событиях. Президент созданной заново Австрийской Республики Карл Реннер говорил в 1946 году от имени своего народа: «Мы никогда больше не захотим оказаться в составе никакой великой державы или империи… Мы просто хотим жить для самих себя», Не только память о недавней войне и поражении, но и существование угрожающего советского блока в каких-нибудь пятидесяти километрах от Вены всячески усиливали это чувство. Жить в уютной, нейтральной и ограниченной местными интересами маленькой Австрии значило отказаться от всякой ответственности за мировые события и погрузиться в тихую приятную жизнь, в которой главное место занимают кофе и торты с большим количеством сливок. Даже трудности, сопряженные с проведением в Вене выставки «Экспо-95», оказались непосильным международным бременем для ее населения, озабоченного ростом квартплаты и транспортными пробками.
Фактически Хорти пришел к власти в Венгрии в 1920 году, когда он был провозглашен регентом.
В 1918 году проблема заключалась не в том, что республиканская Австрия неожиданно потеряла имперский статус, а в том, что она ни в коем случае не была национальным государством. В состав новой Австрии не вошли даже все исконно немецкие земли старой империи, поскольку 3,5 миллиона немцев в богемских Судетах оказались на территории Чехословакии. Фактически, как говорилось тогда, новая Австрия была всего лишь теми частями старой империи, на которые никто не позарился. Более того, австрийские немцы и сами не очень-то хотели иметь самостоятельное государство. Традиционными объектами их лояльности были империя Габсбургов вообще, собственная провинция, чувство немецкой идентичности и гордости за принадлежность к немецкой культуре. Династическая империя была безвозвратно утрачена, хотя ностальгия по ней долгое время оставалась довольно сильной. Провинциальная лояльность склонила многих тирольцев к жизни под властью презираемых итальянцев. Сохранение при этом Тироля как единого целого казалось им предпочтительнее, чем отделение его северной части и присоединение ее к Австрии. Если бы земля Форарльберг3 имела свободу выбора, она, возможно, проголосовала бы за присоединение к Швейцарии. Между тем основная часть австрийского электората поддержала бы союз с немцами. Но поскольку такой вариант увеличил бы мощь и территорию Германии, союзники воспротивились ему. Новая Австрия, таким образом, не имела той легитимности, которая является результатом демократического самоопределения.
В этих обстоятельствах совершенно неудивительно, что многие австрийцы приветствовали аншлюс4 1938 года. Правление Берлина в течение следующих семи лет укрепило чувство австрийской идентичности среди некоторых слоев населения, но если бы Вторая мировая война закончилась чем-то другим, а не безоговорочной капитуляцией, Австрия скорее всего разделила бы судьбу Баварии в качестве не похожей на другие, но тем не менее вполне немецкой провинции. Однако в 1945 году австрийцам было необходимо всячески подчеркивать свою совершенно отдельную австрийскую идентичность, не только чтобы избежать раздела или попадания в сферу советского влияния, но и для того, чтобы избавиться от всякой ответственности за преступления фашистского режима, что было особенно актуально, учитывая «австрийское» происхождение и детство фюрера. Десятилетия, проведенные в мире и процветании, с течением времени помогли легитимизировать вторую республику. Членство в Евросоюзе с 1994 года позволило в принципе сохранить самостоятельную австрийскую идентичность, объединиться с немцами, не попадая при этом под их власть, и в то же время расширить европейские горизонты
Форарльберг – федеральная провинция Австрии, граничащая со Швейцарией.
Аншлюс (нем. AnschluB – присоединение). В 1936 году фашистская Германия навязала Австрии соглашение, в соответствии с которым Австрия объявлялась «вторым германским государством» и фактически обязывалась подчинить свою политику интересам германского фашизма. Опасаясь, что во время плебисцита о судьбе Австрии австрийский народ выскажется против аншлюса, фашистская Германия в 1938 году оккупировала Австрию, и был опубликован закон «О воссоединении Австрии с Германской империей», согласно которому Австрия объявлялась «одной из земель Германской империи».
Республика межвоенного периода в противоположность послевоенной Австрии не могла приобрести легитимность и процветание благодаря экономическому развитию. Отчасти это объяснялось тем, что ей пришлось мучительно приспосабливаться к коллапсу единого габсбургского экономического пространства. Рынок, состоящий в 1918 году из 51 миллиона потребителей, внезапно сократился до 6,5 миллиона человек. До 1914 года австрийская промышленность и венгерское сельское хозяйство представляли собой некий взаимовыгодный симбиоз: венские финансы обслуживали всю империю, а столица получала уголь и многие потребительские товары из Богемии. Глядя на благополучие и процветание послевоенной Австрии, странно сегодня слышать жалобы на то, что межвоенная республика была нежизнеспособной в экономическом смысле. Эти жалобы, без сомнения, очень часто имели политическую подоплеку и служили для подкрепления требований союза с Германией. В действительности австрийские бизнесмены всегда испытывали гораздо меньший энтузиазм по поводу этого союза, нежели либеральные и социалистические лидеры и публицисты. Однако межвоенная Австрия в противоположность Австрии послевоенной должна была вести свое существование в условиях мировой экономики, в которой преобладали протекционистские тарифы и национальная автаркия. Все государства, образовавшиеся после распада империи Габсбургов, в различной степени применяли эту практику уже в 1920-х годах. С началом Великой депрессии эти тенденции еще более усилились, и экономический кризис стал угрожать всем государствам региона.
Учитывая слабую легитимность австрийского республиканского режима, нельзя удивляться, что партийная политика, и без того жесткая уже в 1920-х годах, стала еще более агрессивной в последующем десятилетии. В глазах социалистов австрийский патриотизм, провозглашенный Дольфусом5 и его сторонниками, был просто прикрытием для авторитарного правления и реакционной политики. Короткая гражданская война между режимом Дольфуса и социалистами в феврале 1934 года только усилила взаимную партийную ненависть. Сам Дольфус был убит пятью месяцами позже, во время неудавшейся попытки путча, предпринятой австрийскими нацистами. После этого трудно было говорить о создании единого антигитлеровского фронта. Отчасти жесткость австрийской партийной политики объясняется экономическим кризисом, отсутствием легитимности у республики и непримиримыми идеологическими противоречиями, характерными для всей европейской политической жизни в 1930-х годах. В дополнение ко всему этому не существовало уже, как в довоенной Австрии, суверенного имперского государства и бюрократии, способных регулировать партийные конфликты, а при необходимости подавлять их.
Дольфус Энгельберт (1892-1934) – федеральный канцлер Австрии и министр иностранных дел с 1932 года. Подписал с правительствами Италии и Венгрии так называемые Римские протоколы, поставившие политику Австрии в полную зависимость от Италии.
В каком-то смысле положение венгров – другого «правящего народа» старой империи – было после 1918 года намного лучше австрийского. Во всяком случае никаких сомнений в силе венгерской национальной идентичности или легитимности независимого венгерского государства никогда не возникало. Однако это государство возникло в условиях социальной революции большевистской диктатуры, иностранной военной интервенции и контрреволюционного террора. Неизбежным следствием этих обстоятельств явилось то, что многие венгры ненавидели и боялись режима адмирала Хорти,
Впрочем, после того как этот режим был установлен в 1920 году, вероятность его свержения внутренней социальной революцией стала очень мала. Основным вопросом венгерской политики на протяжении последующих двух десятилетий стала ревизия территориального устройства, сложившегося после 1918 года. Мирный договор, подписанный в Трианоне 6, уменьшил Венгрию с 279 000 квадратных километров и 20,9 миллиона населения в 1910 году до 90 000 квадратных километров с 7,6 миллиона граждан в 1920 году. Такое положение вещей не было «справедливым» с этнической точки зрения. В пограничных регионах местности с преобладающим венгерским населением были переданы в руки словаков, румын и сербов, Од-нако, учитывая демографические особенности региона, любое проведение границ, каким бы справедливым оно ни было, так или иначе приводило к образованию крупных национальных меньшинств во всех государствах – преемниках империи Габсбургов. Но и самое справедливое размежевание не могло бы примирить венгров с распадом исторического и многонационального Венгерского королевства святого Штефана. Неудивительно, что оппозиция Трианону сильнее всего проявлялась среди венгерской элиты – основная часть нищего в массе своей и лишенного избирательных прав сельского населения имела более важные повседневные заботы. Из трех миллионов венгров, которых мирный договор оставил за пределами нового государства, 424 000 человек вернулись в Венгрию до декабря 1924 года. Большая их часть была представителями высшего и среднего класса, из которых образовалось влиятельное националистическое и ревизионистское лобби. Венгерская элита считала, что государственные границы определяют исторические, а не национальные права. В любом случае эта элита не имела ни малейшего уважения к демократическим процедурам, мнению большинства или подсчету голосов. Ей также никогда не приходило в голову, что румыны, не говоря уже о словаках; могут быть им ровней.
Трианон – ансамбль из двух дворцов (Большой Трианон и Малый Трианон) в Версале, где в 1918 году был подписан мирный договор об условиях окончания Первой мировой войны.
Впрочем, национализм и ревизионизм захватили не только элиту: во второй половине 1930-х годов эти настроения были распространены практически среди всех групп населения – во всяком случае городского. Прежняя венгерская аристократическая элита не испытывала ни малейшего энтузиазма по поводу союза с Гитлером, к режиму которого она относилась с выраженной антипатией и высокомерным презрением. Однако никакое венгерское правительство не могло бы остаться равнодушным, когда во второй половине 1930-х годов Германия выказывала желание (и способность) пересмотреть условия Версальского договора, – особенно принимая во внимание, что Британия и Франция не выражали особой готовности защищать этот договор, Если до 1938 года сами венгры не решались открыто бросить вызов версальской системе, это объяснялось только их слабостью – как финансовой, так и военно-помогла продолжаться долго, а победоносные союзники не желали и не могли защитить то территориальное устройство, которое сами и навязали Европе после Первой мировой войны.
Германии и дать новой Чехословакии хорошо защищаемые границы сыграло большую роль в этой кажущейся несправедливости. Промышленность Судет пострадала от распада бывшего габсбургского рынка значительно сильнее, чем индустрия в чешских регионах Богемии и Моравии, С наступлением в 1930-х годах экономического кризиса это стало больным вопросом. Масла в огонь подливали также заявления Германии о том, что чешское правительство предоставляет немцам в Судетах гораздо меньше субсидий, чем чехам, и никак не заботится о безработных.
Эти ламентации содержали некоторую долю правды, но в основном все-таки были явным преувеличением. Немцы, в отличие от большинства народов, которые Чехословакия получила в наследство от распавшейся империи, жили довольно неплохо. Им было предоставлено гражданство и все гражданские и политические права. Они имели собственные государственные школы и сами выбирали свои местные правительства, а с 1926 года немецкие партии непременно входили в состав правящей коалиции в Праге, До Великой депрессии, и прежде всего до прихода Гитлера к власти, подавляющее большинство судетских немцев хотя и не испытывало особого энтузиазма по отношению к Чехословакии, но вполне мирилось с ее существованием, а также с необходимостью и возможностью адаптации к ее законам и политическим институтам, при которых они пользовались значительной фактической автономией. Чехословакия могла быть уничтожена только извне, что также справедливо в отношении Югославии. Последняя была значительно менее демократичной и законопослушной, чем Чехословакия, и многие хорваты не слишком восторженно относились к режиму Карагеоргиевича, Но ко второй половине 1930-х годов между национальностями Югославии сформировался некоторый modus vivendi. Разумеется, внутренние этнические противоречия в равной мере ослабляли и Чехословакию, и Югославию перед внешней агрессией, но не было никаких шансов, что одно из этих государств могло внезапно распасться по внутренним причинам.
Причины катастрофы, поразившей бывшие земли Габсбургов между 1938 и 1945 годами, лежат во внутреннем политическом развитии Германии после 1918 года и общей геополитике европейского континента. Послевоенная слабость Германии явно не была не политической. Не следует также забывать, что в течение пятнадцати лет после 1918 года Венгрия сильно зависела от иностранных займов, главным образом французских, и что эти займы давались при непременном условии согласия Будапешта с территориальным status quo.
Status quo (лат.) -существующее положение вещей.
Двумя другими основными преемниками империи Габсбургов были Югославия и Чехословакия. Оба государства были многонациональными образованиями, в которые входили народы, чья лояльность в лучшем случае была под вопросом. Из этих народов наибольшую опасность представляли судетские немцы, поскольку они проживали на чешско-немецкой границе и могли получить поддержку своим требованиям об отделении со стороны того государства, которое осталось от потенциально самой мощной европейской державы 1918 года, а именно со стороны Германии, Поскольку в результате версальского мирного урегулирования Германия потеряла больше всех и никогда не признавала легитимность своих новых восточных границ, угроза новому чехословацкому государству была очевидной с самого момента его возникновения.
Большая часть немецкого электората в Судетах была ничуть не менее высокомерной по отношению к славянам, чем венгерская элита, но в отличие от нее всей душой стремилась к скорейшему союзу с Гитлером. Тем не менее у судетских немцев тоже были довольно весомые основания считать себя жертвой несправедливости. Право на самоопределение, провозглашенное союзниками в 1918 году, не имело к ним как к подданным побежденной Австро-Венгерской империи никакого отношения. В то время как историческая Венгрия, земля короны святого Штефана, была разделена во имя самоопределения и соблюдения прав народов, к Судетам был применен совершенно иной принцип. Историческая Богемия, земля короны святого Вацлава, территориальное единство которой так много значило для всех чехов, была сохранена в целостности вопреки ярко выраженному стремлению жителей Судет объединиться с Австрией или влиться в общегерманское государство. Желание союзников не допустить территориальной экспансии страны и принимать какое-то участие в европейской и мировой политической жизни.
Тем не менее коллапс империи Габсбургов и его последствия во многом сыграли на руку Гитлеру и создали ему на редкость благоприятную ситуацию для покорения Европы. Государства – преемники империи Габсбургов были слишком слабы и разрозненны, чтобы оказать сколько-нибудь успешное сопротивление Гитлеру, когда нацистская Германия вторглась в тот регион, где Габсбурги правили так много лет. Тогда как если бы в это время империя еще существовала, ее правители сопротивлялись бы Гитлеру до последнего. Единственной силой, с которой Габсбурги никогда не шли на компромисс, был пангерманский национализм, чьей программой было объединение всех исконных немецкоговорящих провинций империи под властью Берлина. Оказавшись перед лицом прямого пангерманского вызова, Габсбурги, безусловно, столкнулись бы с потерей лояльности некоторой части своих немецких подданных, но зато они оказались бы в значительно лучшем положении по сравнению с республикой 1930-х годов в том, что касается объединения и мобилизации всех остальных – католических, социалистических и патриотически настроенных групп австрийского немецкого сообщества против Гитлера. В этой борьбе они также пользовались бы абсолютной и безоговорочной поддержкой своих славянских подданных, и прежде всего чехов, поскольку защита Центральной Европы от владычества пангерманского национализма всегда оставалась самой важной функцией и главным источником легитимности империи Габсбургов в глазах чехов. Конфронтация с нацистской Германией также не была бы чисто политической или стратегической, Гитлер лично ненавидел Габсбургов и их государственные принципы, и эту ненависть со своей стороны вполне разделял эрцгерцог Отто*. Династия и ее советники до 1918 года жили в мире совершенно иной морали, нежели Гитлер и его приспешники.
Для народов бывшей монархии все последствия коллапса империи стали очевидными только после 1938 года. Они оказались под властью сначала германской, а затем советской империи, причем обе эти империи больше взяли от региона, чем дали ему. Русско-немецкая борьба за господство на континенте принесла огромные страдания и опустошения в бывшие земли Габсбургов, в частности и потому, что развязала ряд жестоких локальных конфликтов между народами региона. Они вылились в масштабные этнические чистки в Польше и на Балканах, а также в повсеместные гонения на бывших немецких подданных империи. К началу Второй мировой войны примерно пять миллионов немцев проживало за пределами Австрийской Республики на бывшей территории империи Габсбургов. К1946 году подавляющее большинство этих немцев бежало, было убито или изгнано.
Имеется в виду эрцгерцог Отто фон Габсбург.
Но, безусловно, больше всех пострадали евреи, которые во многом были самыми активными приверженцами имперского правления и наиболее лояльными среди всех габсбургских подданных. Развал империи сразу же поставил их перед тяжелейшими проблемами. Прочие народы империи имели свою собственную родину, у евреев ее не было. Даже в Венгрии, где многие из них ассимилпровались и были до 1914 года мадьярскими патриотами, они стали мишенью для ультранационалистов и козлами отпущения за все беды межвоенного периода. Повсеместно в бывшей империи, даже в демократической Чехословакии, тот факт, что евреи часто говорили на немецком языке и в глазах населения были связаны с имперским режимом, порождал недоброжелательность и антипатию. Они были пережитком имперского прошлого в том мире, где господствовал жесткий, параноидальный и обращенный внутрь самого себя национализм. Сильно вредило им в глазах населения и их экономическое преуспевание, Хью Сетон-Уотсон* бесстрастно отмечал, что «индустрия Польши, Румынии и Венгрии в 1918 году находилась преимущественно в руках евреев, которые также господствовали в банковской системе… так называемые свободные профессии (доктора, адвокаты и пр.) также от четверти до двух третей бьши представлены евреями», Все это приводило к глубокой неприязни по отношению к евреям и введению всевозможных ограничений для их образования и трудоустройства. Но даже самым убежденным региональным антисемитам было трудно представить себе, чем обернется гитлеровское «окончательное решение еврейского вопроса».
Сетон-Уотсон Хью – современный английский историк, профессор русской истории Школы славянских и восточноевропейских исследований Лондонского университета,
После Османов
РАСПАД ОСМАНСКОЙ ИМПЕРИИ ПРОИСХОДИЛ на значительно более длинном историческом отрезке, чем падение Австро-Венгрии. За пятьдесят лет до 1918 года Габсбурги не только не утратили ни одной из своих территорий – наоборот, они приобрели Боснию и Герцеговину. Разумеется, в 1914 году империя Габсбургов была значительно слабее, чем лидирующие европейские государства – Германия, Британия, Франция и Россия, – но она все еще недвусмысленно оставалась великой державой. Ситуация в Османской империи была совершенно иной. Хотя в 1914 году империя все еще продолжала существовать, закат ее мощи был очевиден для всех уже после катастрофических результатов войны с Россией в 1768-1774 годах. С тех пор все последующие войны с Россией приводили к поражениям и большим потерям территории. В девятнадцатом веке Франция и Британия поглотили основные североафриканские территории султана. В 1912 году бывшие балканские подданные султана нанесли ему военное поражение и буквально выпихнули османов из Европы. Если в Австрии кризис, вызванный коллапсом империи, разразился в 1918 году внезапно и практически в одночасье, то аналогичный османский кризис продолжался к этому времени уже более ста лет. Судьбу этого кризиса во многом определило огромное стратегическое значение Константинополя и проливов Босфор и Дарданеллы, а также Балкан, – словом, все то, что европейские государственные деятели давно уже окрестили Восточным вопросом. На протяжении девятнадцатого века этот вопрос оставался бессменным и крайне актуальным для европейской силовой политики и был причиной нескончаемых войн и кризисов.
В других аспектах Австрийская и Османская империи также сильно различались. Империя Габсбургов была по-настоящему единым геополитическим образованием, сформировавшимся вокруг Дунайского бассейна. Весь этот регион имел огромное значение для европейской расстановки сил, и прежде всего для соперничества в двадцатом веке между Россией и Германией за гегемонию в Европе, По контрасту Османскую империю, протянувшуюся от Северного Кавказа до Алжира, можно было, по сути, рассматривать как по крайней мере четыре отдельные, хотя и связанные между собой; геополитические зоны – Северный Кавказ и Крым, Балканы, арабские провинции и Анатолия (другими словами, будущая Турецкая Республика). «Дальний запад» империи, то есть большая часть Северной Африки, был фактически отдельной пятой зоной, и большая его часть была потеряна задолго до 1914 года.
Первая зона – Крым и Северный Кавказ – была поглощена Россией между 1774 и 1860-ми годами. Она, следовательно, исчезла из международного поля зрения, и ее проблемы стали внутренним делом России, С распадом Советского Союза проблемы Крыма и Северного Кавказа снова вышли на первый план международной повестки дня, но мы будем говорить об этом немного ниже, в контексте постсоветского кризиса. Тем не менее сегодняшние проблемы Крыма и Северного Кавказа в какой-то (хоть и малой) степени являются не только постсоветскими, но также и постосманскими. Основу идентичности как крымских татар, так и большей части народов Северного Кавказа составляет ислам – по крайней мере в той ее части, в которой они противопоставляют себя русским. Один из элементов -ни в коем случае не самый важный – нынешней нестабильности Крыма и Северного Кавказа можно рассматривать как составную часть более широких противоречий между христианским и исламским миром на всем протяжении от Центральной Азии до стран Магриба, Поэтому не следует сбрасывать со счетов экономическую и даже вероятную военную помощь, которую при благоприятных обстоятельствах турки могут оказывать крымским татарам и народам Северного Кавказа.
Вторая основная зона – Балканы – знакома западным исследователям гораздо лучше. Изгнание Османской империи из этого региона имело драматические последствия для всей Европы. Никакая другая империя не смогла заменить Османскую в этом регионе вплоть до 1945 года, когда Советский Союз установил свое господство над большей частью Балкан. Османское наследство разошлось здесь в основном по рукам маленьких независимых государств – Сербии, Греции, Болгарии и Румынии. Их соперничество, касающееся прежде всего власти над Македонией, было постоянным источником нестабильности и националистической активности на Балканском полуострове. Еще опаснее было то, что Балканы стали зоной соперничества между великими державами – главным образом Австрией и Россией, Обе державы имели в этом регионе свои важные политические, экономические и стратегические интересы. Обе были заинтересованы видеть в балканских государствах своих сателлитов. Соперничество великих держав и местные неурядицы переплелись в 1914 году в один неразрывный узел и втянули Европу в ужасную войну. Десятилетия беспорядков и конфликтов продолжались до тех пор, пока после 1945 года вся Европа, и Балканы в частности, не обрела – ценой миллионов жизней и огромных растраченных впустую средств – некое подобие стабильности в виде советско-американского противостояния, называемого обычно холодной войной. Когда этот период завершился в 1991 году, оказалось, что на Балканах снова возникли неразрешенные вопросы. Ни в коем случае не хочу предположить, что распад Югославии и последующее кровопролитие и этнические чистки были прямым и тем более неизбежным следствием изгнания Османской империи с Балкан, Однако албанские мусульмане, боснийцы и косовары, безусловно, представляют собой то, что осталось от османского правления в регионе. Среди множества балканских христианских народов они ярко выделяются своей религиозной принадлежностью и османским культурным наследием. Бессмысленно ожидать, что Турция будет безразлична к судьбам этих людей, хотя абсолютно ясно, что ее ограниченные ресурсы едва ли отведут ей какую-либо иную роль, кроме самой незначительной. Третья главная геополитическая зона Османской империи состояла из арабских провинций. Находясь на побережье Средиземного моря или неподалеку от него и вытянувшись до самого Персидского залива, эти провинции, бесспорно, представляют собой некоторое географическое единство. В культурном отношении они были как исламскими, так и арабскими. Почти все они также попали под британское или французское колониальное правление, некоторые до окончательного краха османов в 1918 году, некоторые – после.
Поскольку в этом регионе одно имперское правление практически сразу было заменено другим, коллапс Османской империи не привел к безвластию, хаосу или нестабильности. Британцы и французы могли насадить «имперский мир» в своих доминионах, поддержать у власти своих ставленников и предотвратить чреватые войной ситуации, возникавшие между новыми, теоретически независимыми государствами, на которые распалась бывшая Османская империя. Поскольку большая часть этого региона, даже его самые малозаселенные области, содержала огромные запасы нефти, для поддержания порядка требовались имперские навыки в решении пограничных конфликтов. Однако к 1950-м годам британское и французское имперское могущество стало быстро таять. Тогда-то в регионе и стали проявляться со всей очевидностью последствия коллапса империи, хотя это уже гораздо меньше относилось к османскому наследию, чем к последствиям британской и французской региональной политики.
По сравнению с габсбургской османская экономика менее всего выглядела единой и интегрированной системой. Поэтому дезинтеграция империи не привела к серьезным экономическим последствиям в арабских провинциях, где просто усилилось господство европейской экономики. Но раздел территорий выявил серьезные проблемы, прежде всего между Турцией, Сирией и Ираком, в том, что касается владения реками и водами. При этом огромные запасы нефти оказались в руках арабских эмиратов, расположенных на побережье Персидского залива, которые никак не могли защитить себя от своих соседей. Большинство новых стран, отделившихся от Османской империи, имели весьма незначительную этническую или историческую легитимность. Их границы отражали в первую очередь британские и французские геополитические интересы и в основном являлись результатом сделок, заключенных между Лондоном и Парижем. Курды оказались разделены между четырьмя странами. Ирак с его шиитским большинством на протяжении всего времени существования страны управлялся суннитами, которым покровительствовала Британия. Большой Ливан, созданный Францией для ее христианских подопечных – маронитов, стал местом постоянных и многолетних конфликтов между христианской и мусульманской общинами. Большинство этих государств до 1950 года управлялись маленькими богатыми олигархиями, представители и лидеры которых были отчасти воспитаны в традициях западной культуры. Когда британская и французская протекция потеряла свою силу, эти олигархии оказались весьма уязвимыми перед лицом антизападных настроений и требований быстро растущего, образованного и нового городского «среднего» класса офицеров, чиновников и безработных бывших студентов.
В самом худшем положении оказались две территории, находившиеся под властью европейской колонизации. В Алжире европейские колонисты, число которых к 1950-м годам перевалило за миллион, в течение 130 лет владычествовали над гораздо более многочисленным местным населением. Конец империи ознаменовался кровопролитной войной, приведшей к массовому бегству всей европейской общины и к многочисленным жертвам среди местного населения, В 1917 году британцы решили по ряду причин поощрить предоставление национальной территории для (изначально европейских) евреев в Палестине, Не прошло и двадцати лет, как им пришлось горько пожалеть об этом своем проекте, который невероятно осложнил их отношения со всем арабским миром. Поскольку значение арабского Ближнего Востока считалось приоритетным для британских мировых геополитических интересов, было принято решение дать обратный ход. В 1945-1947 годах британская позиция по Палестине представляла собой вереницу безнадежных компромиссов, вызванных желанием Лондона сохранить свои позиции в арабском мире и зависимостью Британии от Соединенных Штатов, президент которых был убежденным сторонником еврейского государства. Совершенно неадекватные ресурсы, направляемые на поддержание имиджа международного жандарма, в сочетании с угрызениями совести по поводу трагедии, которую только что пережили европейские евреи, только усугубляли британскую дилемму, В результате британцы в 1948 году отказались от своего мандата, после чего немедленно вспыхнула война между евреями и арабами, что привело к глубокому и непреходящему кризису во всем регионе, который продолжается и до сих пор.
Четвертой геополитической зоной империи была Анатолия, другими словами, современная Турция. К1914 году среди образованного турецкого населения резко выросли националистические настроения. Теперь его большинство уже считало своей настоящей родиной Анатолию, а не всю Османскую империю целиком› хотя это ничуть не означало, что оно хотело бы избавиться от империи как таковой или не чувствовало по отношению к ней никакой привязанности* Однако к 1918 году империя была безвозвратно утрачена, и лояльность населения Анатолии стала еще сильнее, а все его помыслы были сконцентрированы исключительно на турецком национализме. Впрочем, мобилизация анатолийских крестьянских масс в поддержку этого дела оказалась довольно сложной задачей; Крестьяне были в основном сосредоточены на местных вопросах, и если они и отождествляли себя с чем-либо помимо своей родной деревни, то это были скорее ислам и османская династия, а не новообразованное турецкое государство, выдуманное константинопольскими интеллектуалами за двадцать лет до 1914 года и отведавшее крови в схватках с христианскими националистами на Балканах в далекой пограничной Македонии. Более того, к 1918 году османская регулярная армия находилась в состоянии непрерывной войны уже семь лет. Даже для очень сурового и бесстрашного анатолийского крестьянства это было более чем достаточно. Подобно австрийцам после 1945 года, они жаждали спокойной жизни. Даже турецкая элита была истощена войной и деморализована поражением 1918 года.
Единственным фактором, который сделал возможным возрождение турецкого национализма, стало вторжение союзников в Анатолию в 1919-1921 годах и их планы по ее расчленению. Восточная Анатолия должна была сформировать армянский протекторат, а западная – отойти к Греции. Армяне и греки не просто были христианами и, следовательно, врагами ислама – на протяжении жизни многих поколений они часто оказывались втянутыми в локальные конфликты со своими турецкими и курдскими соседями. Ничто так не подогревает националистические настроения крестьянина, как иностранная армия, оккупирующая его деревню. Во время Первой мировой войны русские после упорных сражений захватили большую часть Восточной Анатолии, что повлекло за собой весьма характерные для военных действий в этой части света грабежи и убийства среди мирных жителей. Считается, например, что в восточной провинции Ван 60 процентов мусульманского населения погибло во время и сразу после войны. В мае 1919 года греческая армия высадшшсь в Смирне (Измире), где большая греческая община региона приветствовала ее как свою освободительницу. В этих условиях убийства, разорение или по крайней мере терроризирование местного турецкого населения были неизбежны, турецкие элиты Анатолии легко мобилизовались против своих исконных врагов, намеревавшихся аннексировать и разделить их родину. Местная аристократия помогла мобилизовать крестьянство, Для турецких и курдских масс война была объявлена борьбой за ислам и за свою деревню против жестоких захватчиков-безбожников. Не было никакого заигрывания с республиканскими идеями – напротив, нужно было вызволять султана из лап союзников.
Тем не менее война 1919-1922 годов в Анатолии заложила основы турецкого республиканского национального государства и его полного размежевания с империалистическим прошлым. У турецких элит были все причины порвать отношения с империей. Почти 150 лет подряд – вплоть до 1920 года – империя терпела поражение за поражением. Христианские меньшинства многонациональной империи захватывали лидирующие позиции в экономике, а христианские великие державы диктовали империи свою волю. Мечта Энвера10 об «обновленной империи» на Кавказе и в Средней Азии на базе пантюркизма оказалась во время Первой мировой войны опасной и дорогостоящей иллюзией. В 1919-1922 годах сам султан, этот ослепительный символ османского наследия, казалось, стал добровольным и рабски покорным инструментом в руках союзников, предназначенным для уничтожения Турции.
Реальные политические обстоятельства также предоставляли достаточно доводов в пользу того, чтобы турецкий национализм не связывал себя с империей. Благодаря неимоверной воинской доблести и тяжким усилиям турки едва-едва могли сохранить контроль над своей родиной, а британцы, французы и итальянцы сжав зубы с этим согласились. Ни ресурсы Турции, ни долготерпение союзников не позволили бы сделать ни одного следующего шага по восстановлению империи. Турецкий лидер войны за независимость Мустафа Кемаль (Ататюрк) был реалистом до мозга костей. Он был также опытным генералом, вполне способным определить реальное соотношение сил. В ответ на выступления Вудро Вильсона в защиту национального самоопределения он заявлял: «Бедняга Вильсон, он не понимал, что те границы, которые не могут быть защищены штыком, силой, честью и достоинством, не могут быть защищены вообще». Апелляция Ататюрка к знаменитому высказыванию Бисмарка о железе и крови11 была в тот момент полностью оправданна и реалистична в условиях Ближнего Востока 1919-1922 годов. Ататюрк намеревался ограничить турецкие экспансионистские поползновения той территорией, которую он мог захватить, защищать и удерживать. И под его ферулой турецкий республиканский национализм приобрел огромный престиж и легитимность, поскольку он выиграл войну за независимость и освободил исконно турецкую землю от христианских держав и греков. Полтора века поражений завершились впечатляющим успехом. Казалось, Турецкая Республика была благословлена свыше. Но она держалась также на потрясающей харизме своего основателя Кемаля Ататюрка, победившего британцев при Галлиполи в 1915 году и ставшего турецким Джорджем Вашингтоном.
Австрийская Республика возникла после военного поражения и не имела достаточной легитимности – уверенность большей части ее элиты в том, что маленькая Австрия сама по себе никогда не сможет добиться ничего значительного, сильно ослабляла ее. Широко распространилась ностальгия по империи. С севера манила альтернатива старой империи – Большая Германия. Совершенно иначе обстояло дело в республиканской Турции, Идеи пантюркизма окончательно дискредитировали себя и были отвергнуты. В воспоминаниях об Османской империи остались только «бесконечные поражения, отступления и страдания». По контрасту «национализм и национальное государство ассоциировались с успехом, победой и началом новой жизни». Империя отождествлялась с отсталостью и слабостью, национальное государство – с гордостью и приобщением к современности. Результатом этого оказалось «не простое отречение от империи, а резкий положительный сдвиг в сознании». Однако костяк нового республиканского государства в основном составили офицеры чиновники и другие профессионалы (в большинстве своем турки), обученные управлять государством в имперском стиле.
Бисмарк употребил эти слова в своем знаменитом обращении к депутатам прусского парламента в 1862 году «Великие проблемы эпохи решаются не выспренними речами и голосованием большинства, а железом и кровью».
В противоположность другим государствам, проигравшим Первую мировую войну, Турецкая Республика согласилась с территориальным status quo. В том единственном случае, где она имела территориальные амбиции за пределами собственной территории, а именно в северной сирийской провинции Александретта, Турция терпеливо выжидала, пока развитие событий не примет благоприятный характер, что и произошло в 1939 году, когда Франция сама передала Турции эту провинцию, чтобы заручиться ее поддержкой в приближающейся войне. Внутри страны республиканский режим по многим признакам оказался якобинским, а в чем-то даже большевистским. С прошлым было покончено. Монархия была упразднена, ислам отделен от государства, а традиционная система письменности заменена латинским алфавитом. Новой турецкой идеи-тичности было предписано стать светской, подчеркнуто современной и опираться на разработанные государством доктрины турецкой истории, происхождения турецкой расы и достоинств турецкого языка. Хотя от ученых и политических деятелей требовалась почти сталинистская приверженность этим доктринам, взгляды Ататюрка на современность были исключительно западными: в противоположность советскому режиму они не предлагали универсальную альтернативу современного мира, а пропагандировали турецкую разновидность западного общества, опирающегося на средний класс и капиталистические взаимоотношения. Создание турецкой национальной буржуазии было объявлено главной задачей нового режима, и уцелевшие в войне остатки прежнего класса христианских и еврейских торговцев постепенно вытеснялись с турецкой земли. В частности, введенный в 1942 году налог на имущество был прямо направлен против предпринимательства, которым занимались национальные меньшинства, В результате многим предпринимателям-нетуркам пришлось уступить сбои позиции местной турецкой аристократии, имевшей хорошие связи с республиканским режимом.