Григорий Ревзин. На пути в Боливию. Ревекка Фрумкина

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Григорий Ревзин. На пути в Боливию. Ревекка Фрумкина

Заметки о русской духовности. М.: Проект Классика; ОГИ, 2006. 576 с. Тираж 3000 экз.

Случалось ли вам с увлечением читать сборник газетных статей одного автора? Не выбирать из книги в пятьсот с лишним страниц отдельные эпизоды, mots или еще что-либо, что вас может удивить или развлечь, а читать все подряд, откровенно наслаждаясь не воспоминаниями о моменте, когда некий опус был впервые напечатан (здорово он/онаимтогдаврезал/а! ), а воспринимать каждый текст как живой, открывающий неизвестное или помогающий иначе посмотреть на то, о чем вы, казалось бы, и без того имеете свое мнение. Я такого что-то не припомню. Хотя читаю вроде бы много…

Газетный и (тонко)-журнальный текст, будь он даже изыскан, насыщен, ранее вами не читан и к тому же не слишком привязан к моменту первопубликации, со временем все равно теряет энергию исходного посыла и увядает. Если раньше это была настоящая еловая ветка, то теперь перед вами вроде бы та же ветка, но — увы, пластмассовая. Она не пахнет хвоей — так ведь и не должна…

Передо мной, несомненно, исключение из того, что я до сей поры полагала правилом: книга Г. И. Ревзина «На пути в Боливию». Это сборник его статей за девять лет, опубликованных преимущественно в газете «Коммерсантъ» (статьи эти я почти не читала, поскольку эту газету не выписываю), а также в журналах GQ и AD (их я тоже не выписываю). Зато я читала Ревзина в специальных архитектурных журналах «Проект Классика» и «Проект Россия», и, надо сказать, это всегда было не только про архитектуру, но прежде всего — про жизнь. Поэтому, как ни далека я от пластических искусств, эти его тексты я даже цитировала.

Книгу Ревзина «Очерки по философии архитектурной формы» (М., 2002) я тоже читала, а вот «Неоклассицизм в русской архитектуре начала XX века» (М., 1992) оказался мне не вполне «по зубам», хотя безусловно интересен.

Короче, я представляла себе, что Ревзин может писать про все, но никак не ожидала, что это «про все», будучи собрано под одной обложкой, может получиться так масштабно и всякий раз — «в яблочко».

Вот тексты в самом трудном жанре — в жанре посмертного портрета недавно ушедших от нас людей. В этом случае читателю всегда кажется, что главное-то и упустили. Ревзин сумел лаконично и точно высказаться о Лотмане, Бибихине, Аверинцеве — всех их я многократно слушала и читала, а с Лотманом и Бибихиным еще и была знакома, причем задолго до их славы. Тем больше у меня было бы оснований придраться — а не к чему. Не менее замечательны и портреты, к счастью, вполне здравствующих наших современников. Ревзин меток, ироничен, откровенно смеется над манерой иных авторов писать о выдающихся деятелях непременно «с придыханием» — но никогда не жесток. Уникален в исполнении Ревзина портрет Вяч. Вс. Иванова — тут у меня и вовсе полувековой запас личных наблюдений, но мне так ни в жизнь не написать (см. статью «Умберто Эко получил Австрийскую премию»).

Колумнисту положено писать о событиях — точнее говоря, публика и будет считать событием то, о чем колумнист написал. Для архитектурного критика это выставки — не только сугубо архитектурные, наподобие тех, что регулярно устраиваются в Музее архитектуры им. Щусева в Москве, но и глобальные «концептуальные» толковища вроде Бьеннале и прочего в этом роде, а также юбилеи архитекторов и дизайнеров, новые постройки, новые проекты, книги и альбомы по архитектуре и дизайну.

А еще в нашей с вами реальности весьма важно знать не только о том, что было или вот-вот будет воздвигнуто , но еще и о том, что за последнее время было или вот-вот будет разрушено . Ревзин много пишет о строительном буме в Москве и о варварском разрушении таких памятников архитектуры, как гостиница «Москва», площадь перед Манежем, здание «Военторга», о «новоделах» под маской реставрации, истребивших бесценную историческую застройку в Замоскворечье. Собственно, об этих фактах мы узнаем не из его статей. Но полезно прочитать его размышления о том, что именно такая систематическая практика меняет в нашем культурном сознании. Для этого сознания уничтожение «Военторга» и гостиницы «Москва» — «не фантастический жест, а обыденность, спокойное течение повседневной жизни, рутина, в которой можно что-то половить, даже особенно не светясь. История перестала быть всеобщей — она приватизировалась…» (с. 169).

На тему приватизированной истории в 2004 году Ревзин написал уморительный текст в жанре фельетона — «Москва для туристов». Это как бы образец того, что должен произносить экскурсовод в микрофон, называемый в народе «матюгальник». Стоит, к примеру, группа туристов перед знаменитым зданием Жолтовского на Моховой (интересно, кто помнит, что там много лет помещалось посольство США? 9 мая 1945 года мы, школьники, стоя вплотную к бордюру газона перед зданием, хором кричали по-английски «Да здравствуют союзники!»). А экскурсовод говорит: «…в свое время здание считалось шедевром. В настоящее время точка зрения пересмотрена, здание, как видите, практически уничтожено, будто бы в него тоже попала бомба, осталась только передняя стенка. Не запоминайте это здание, оно все равно не сохранится в связи с возможностью увеличения застройки в данном месте» (с.177). Смеешься до слез, хотя следовало бы плакать…

Ревзин не стесняется называть вещи своими именами и, что автору этих строк особенно симпатично, игнорирует моду и чины, любые прошлые заслуги и квазизаслуги. Он не поклонник постмодернистских жестов и соц-арта; для него новое может оказаться и отличным, и несносным, потому что новизна как таковая — отнюдь не знак качества. Замечательно ироничны его описания многих суперпрестижных, а главное — концептуальных художественных выставок. При этом всякий раз автор не преминет достаточно подробно описать, что, кем и как представлено, как организовано пространство, что было в манифесте или замысле и что из этого получилось.

Одно из самых занятных и поучительных описаний касается выставки «Обитаемый мост», спроектированной в Центре Помпиду и представленной вначале в Лондоне, а затем Британским советом в ГТГ на Крымском Валу. С одной стороны, автор мягко потешается над тем, что выставка состояла в основном из ванночек с водой, в которых плескались макеты мостов и мостиков. Все макеты были новыми, а единственно аутентичными проектами были работы русских архитекторов, выигравших конкурс «Обитаемый мост». С другой стороны, архитектура на мосту — это символичная архитектура, некая квинтэссенция архитектуры как идеи . Как правило, мосты необитаемы, соответственно, лучшие проекты — это неосуществленный мост Риальто Андреа Палладио, триумфальные мосты великого чудака англичанина Джона Соана и — в чем, собственно, пуант всего рассказа — работы русских архитекторов-«бумажников».

В «застойные» времена именно «бумажники» завоевывали не только отечественное архсообщество, но и западное. Последнее открывало в их работах, заведомо не рассчитанных на воплощение в материале, «русский дух» и раздавало премии Александру Бродскому, Юрию Аввакумову и другим нашим впоследствии прославленным соотечественникам. Тем временем в жизни , как мы знаем, плодились те панельные дома, которые даже в Москве не выдержали зимы 2006 года; зато в студии на Сенеже еще в 1970-е годы можно было увидеть архитектуру как идею.

В творчестве «бумажников» и расцветало нестесненное метафизическое пространство архитектурной мысли. И кто знает, где бы была наша архитектурная мысль сегодня, если бы не «бумажная архитектура».

Особый интерес представляют ревзинские реконструкции психологического облика художников и архитекторов. Поводом для таких текстов большей частью служила очередная выставка — то юбилейная, то, простите, концептуальная. Читаешь книгу и обнаруживаешь, что вот вроде бы и работы Игоря Обросова времен «сурового стиля» видела, и в галерее «Ковчег» бывала, и книгу великого Бурова «Об архитектуре» читала, даже альбомы Экстер листала, а викторианских живописцев созерцала во множестве, притом непосредственно в городе Лондоне. Не говоря уже о работах Ге или Сурикова, к которым все мы привыкли, как к памятнику Пушкина. Однако и здесь автору удается представить свой предмет в неожиданном ракурсе.

Конечно, при всей аккуратности в фактографии соль здесь не столько в фактах, сколько в их интепретации, у Ревзина — то лиричной, то ироничной, но всегда ненавязчивой и проницательной. Для понимания одних авторов существенно знать не только сами работы, но еще и биографический контекст, для адекватного восприятия других важно, что писали он вон когда, а мы-то смотрим их сегодня и т. д. Ну что нового можно сказать о Пластове, репродукции которого в свое время украшали журнал «Огонек», где они специально печатались на глянцевой бумаге, чтобы потом можно было разогнуть скрепки, вынуть сдвоенный лист, разгладить его и повесить на стенку? Оказывается, можно — откройте очерк Ревзина «Тело и лицо русской деревни».

«Декабрьские вечера» — конечно, прежде всего замечательная музыка, но Музей изящных искусств в pendant к музыке непременно устраивает еще и выставку. Иногда и правда в pendant. Иногда — нет, но иначе многих полотен и листов мы бы не увидели вовсе, так что все равно — нечаянная радость. Иногда, напротив того, сама затея не слишком осмысленна — ну зачем под девизом выставки «В сторону Свана» «нашего» Моне с привычных мест перевешивать в фойе над парадной лестницей? Там и графику неудобно смотреть, не то что Моне. В очерке о «Декабрьских вечерах» в ГМИИ Ревзин тонко уловил дух новейшей салонности, витающий то на клавирабенде в Малом зале Консерватории, то на презентации какого-либо супериздания, то в претендующей на серьезность радио— или теледискуссии.

Недавно в «Коммерсанте» Ревзин опубликовал убийственно ироничный отчет об очередной зимней Бьеннале, проходившей на этот раз в Москве (см. номер от 30 декабря 2005 года). Не могу отказать себе в удовольствии процитировать первый абзац:

«Ну хорошо, Ходорковский сидит, со свободой не заладилось, политическая жизнь прекратилась, все напоминает 70-е годы. Но тогда было ясно, что вот если все, что сейчас прячется по кухням, будет разрешено, получится необыкновенное богатство культуры. Потом все богатство ушло в „разрешено“, и выяснилось, что при свободе и демократии русская культура таинственным образом исчезает, как будто ее даже и не было. Это, конечно, не обнадеживает, даже, признаться, обескураживает. Но с другой стороны, раз сейчас все начали зажимать, кругом почти 70-е годы, то, может быть, опять все процветет?»

Все может быть. Мы, чай, в России.