Глава 7 «Генрих IV» (часть первая)
Глава 7 «Генрих IV» (часть первая)
Первая часть «Генриха IV» была написана в 1597 г., через два года после премьеры «Ричарда II». Действие этой пьесы начинается почти сразу же после окончания действия предыдущей пьесы. «Ричард II» заканчивается смертью Ричарда II в феврале 1400 г. «Генрих IV» (часть первая) начинается в Лондоне два с небольшим года спустя, в июне 1402 г. Место действия — королевский дворец.
Король — это Генрих IV, который в «Ричарде II» был Генрихом Болингброком, герцогом Херефордом (в переводе — Херфордом), а позже (после смерти своего отца, Джона Гонта) герцогом Ланкастером. В предыдущей пьесе его реплики были озаглавлены «Болингброк». Теперь они озаглавлены «Король».
В «Ричарде II» Болингброк изображен молодым человеком, властным и сильным. Теперь перед нами предстает усталый и грустный старик. На самом деле в начале пьесы Генриху тридцать шесть лет, но по средневековым меркам это уже средний возраст.
Кроме того, большую часть своего царствования Генрих IV страдал от хронической болезни. Болезнь прогрессировала, и поэтому король казался старше своих лет. Самым заметным симптомом болезни были повреждения кожи; в то время многие считали, что у короля проказа — небесная кара за то, что он отобрал трон у законного короля Ричарда II. Однако это предположение весьма сомнительно. Другие подозревают, что у короля был сифилис; правда, в то время сифилис в Европе еще не был распространен. Скорее всего, это был самый обычный псориаз.
Но даже если бы Генрих IV был совершенно здоров, он бы не выдержал груза государственных забот. Почти весь срок своего правления он был вынужден подавлять мятежи, воевать с валлийцами и скоттами, которые пользовались гражданской войной в Англии и стремились удовлетворить свои национальные амбиции.
«…Господень Гроб»
Первую реплику в пьесе произносит Генрих и тут же называет главную трудность, которая стоит перед ним, как королем:
Хоть до сих пор волненьям нет конца…
Акт I, сцена 1, строка 1 (перевод Б. Пастернака)
Пожаловавшись на мятежи, которые не дают покоя его стране, король выражает надежду, что это не помешает ему снарядить экспедицию, о которой он мечтал с давних пор:
Отныне наша цель — Господень Гроб.
Сплотимся для Крестового похода!
Составим ополченье англичан,
Которых руки в материнском чреве
Крестом сложились, как бы клятву дав
Освободить мечом Святую землю…
Акт I, сцена 1, строки 18–24
В финале «Ричарда II» Генрих дал обет отправиться в Святую землю, чтобы искупить этим смерть короля Ричарда, и все еще пытается его исполнить.
Однако эта надежда тщетна; если бы Генрих действительно попытался возглавить Крестовый поход, это привело бы к катастрофе, потому что Оттоманская империя, которая была в то время главным мусульманским государством, в военном отношении была намного сильнее любой отдельно взятой европейской страны; возможно, она смогла бы победить все армии Западной Европы, вместе взятые.
Однако можно понять стремление Генриха предпринять хоть какие-то шаги, чтобы убедить народ, что Господь на него не гневается, и сделать свое правление совершенно законным. Это не только прекратило бы гражданскую войну, но и обеспечило бы безопасность его потомкам. Это означало бы, что его сына и внука тоже посчитают законными королями.
«…Уэстморленд?»
Приняв решение, король Генрих поворачивается к вельможе, находящемуся рядом, и говорит:
Скажите, что по этому вопросу
Решил совет вчерашний, Уэстморленд?
Акт I, сцена 1, строки 30–33
Этого вельможу зовут Ральф Невилл, первый граф Уэстморленд. Сначала он был сподвижником Томаса Глостера, и в 1380 г. его посвятили в рыцари.
Молодой Невилл обладал потрясающим умением улавливать, куда дует ветер. Когда между Томасом Глостером и королем Ричардом II пробежала черная кошка, Невилл перешел на сторону короля и выступил против своего прежнего покровителя. В 1397 г., когда Глостера сначала арестовали, а потом убили, Невилла наградили титулом графа Уэстморленда.
Однако Невилл на этом не остановился и продолжил карьеру, женившись на дочери богатого Джона Гонта, герцога Ланкастерского.
Кроме законных детей, Джон Гонт имел потомство от своей любовницы Катерины Суинфорд. Позже он женился на Катерине и добился официального признания этих детей. Одной из дочерей Гонта и Катерины была Джоан (Жанна) Бофорт, на которой женился Невилл.
Так он стал зятем Генри Болингброка, который был старшим сыном Гонта от его законной жены. Когда Болингброк стал королем Генрихом IV, Ральф Невилл (он же Уэстморленд) стал его «дражайшим кузеном», потому что во времена Шекспира кузенами называли любого родственника.
Но это еще не все. Когда Болингброк высадился в Англии и поднял восстание против Ричарда II, Уэстморленд быстро вычислил победителя и переметнулся еще раз. При короле Генрихе IV он отвечал за оборону западной границы и войну с Уэльсом.
«Мортимер…»
Уэстморленд, выслушав пустопорожнюю речь о Святой земле, тут же закрывает тему. Да, вопрос о Крестовом походе обсуждался, но есть дела поважнее. Англичане потерпели серьезное поражение на западе:
Вождь гердфордширцев Мортимер взят в плен
Разбойничьими шайками Глендаура.
Убита тысяча его солдат.
Акт I, сцена 1, строки 38–42
Кто такой Мортимер? Чтобы разобраться в этом и понять все значение пленения этого человека, необходимо вернуться к Эдуарду III и его семи сыновьям.
Первым из этих сыновей был Эдуард, Черный принц, сын которого стал королем Ричардом И. Четвертым сыном был Джон Гонт, сын которого, Болингброк, стал преемником Ричарда и царствовал под именем Генрих IV.
Согласно строгому закону престолонаследия, после смерти Ричарда II следующим королем должен был стать потомок второго сына Эдуарда III. Если бы таких не оказалось, очередь дошла бы до потомков третьего сына. И только при отсутствии оных Болингброк мог бы стать законным королем.
Вторым сыном Эдуарда был Уильям Хатфилдский (или просто Хатфилд), умерший в детстве и не оставивший наследников. Третий сын Эдуарда — Лайонел Антверпенский, герцог Кларенс — умер в 1368 г. в возрасте тридцати лет; он успел жениться, и у него была дочь Филиппа.
Филиппа вышла замуж за Эдмунда Мортимера, третьего графа Марча. («Марч» означает «марка», то есть земли, прилегающие к границе; в данном случае имелась в виду граница с Уэльсом.) Эдмунд Мортимер умер в Ирландии в 1381 г.
Однако он успел обзавестись сыном. Его сын, Роджер Мортимер, стал четвертым графом Марчем. Четвертый граф, унаследовавший этот титул уже при Ричарде II, строго говоря, должен был унаследовать трон, если бы Ричард умер бездетным. По матери Марч был внуком третьего сына Эдуарда III, а Болингброк — всего-навсего сыном четвертого сына Эдуарда.
Ричард II признал четвертого графа Марча своим наследником и после первой (относительно успешной) экспедиции в Ирландию сделал его наместником Ирландии. Но в 1398 г. вице-король Роджер Мортимер был убит ирландцами; именно эта смерть послужила причиной второй экспедиции Ричарда в Ирландию, закончившейся полной катастрофой.
Однако Роджер Мортимер оставил сына, Эдмунда Мортимера, пятого графа Марча, и Ричард тут же признал его очередным наследником престола. Однако в следующем году Болингброк сместил Ричарда и занял престол сам в обход юного Эдмунда Марча (правнука третьего сына Лайонела), которому в то время было всего восемь лет.
Восьмилетний «законный наследник» не был опасен, но он мог стать марионеткой в руках взрослых людей, готовых поднять восстание ради соблюдения священного принципа строгого престолонаследия. Кроме того, пройдут годы, и ребенок вырастет. Поэтому осторожный Генрих IV держал графа Марча и его младшего брата под строгим домашним арестом, который продолжался в течение всего царствования Болингброка.
Но если так, то кем же был тот Мортимер, который потерпел поражение от валлийцев? Речь идет о сэре Эдмунде Мортимере, дяде пятого графа Марча (младшем брате отца последнего, Роджера), а не о самом законном наследнике. Этот Мортимер был в лучшем случае третьим по очереди наследником, после племянника Эдмунда и его младшего брата Роджера.
Холиншед, трудами которого пользовался Шекспир, спутал двух Эдмундов Мортимеров, дядю и племянника, и решил, что дядя, командовавший армией, являлся законным наследником трона (хотя на месте Генриха IV только сумасшедший доверил бы армию законному наследнику).
Следуя Холиншеду, Шекспир совершает ту же ошибку и заставляет героев первой части «Генриха IV» вести себя так, словно законный наследник трона действительно взят в плен валлийцами.
Во главе повстанцев Уэльса стоит уже знакомый нам Глендаур; два года назад он командовал валлийской армией, когда Болингброк возглавил восстание против Ричарда II.
Глендаур учился в Англии; его первое серьезное восстание против английского владычества началось в сентябре 1400 г., когда Генрих IV был королем уже полгода. Поводом для этого восстания стала частично феодальная распря с соседним английским лордом, а частично — желание поймать рыбку в мутной воде и воспользоваться беспорядками, устроенными теми, кто считал нового короля узурпатором (а таких было немало).
Успешнее всего восстание Глендаура развивалось в Южном Уэльсе. Когда 22 июня 1402 г. Мортимера взяли в плен, это не только подняло престиж Глендаура, но и позволило ему вмешаться во внутренние дела Англии.
«…Отважный Хотспер…»
Уэстморленд сообщает еще одну новость, не плохую и не хорошую, потому что сражение пока продолжается и неясно, на чьей стороне окажется победа. Это второе сражение происходит на шотландской границе. Уэстморленд говорит:
В Воздвиженье при Гольмдоне сошлись
Отважный Перси, знаменитый Готспер,
И богатырь шотландский Арчибальд.
Акт I, сцена I, строки 52–55
Воздвижение, или Крестовоздвижение (в оригинале — День Святого Креста, Holy-rood Day; rood — англосаксонский эквивалент латинского слова «cross», то есть крест), отмечается 14 сентября. Это праздник в честь годовщины обретения Святого Истинного Креста (на котором был распят Иисус) в Иерусалиме императором Восточной Римской империи Ираклием. Это произошло в 627 г. н. э., когда Ираклий разбил персов, которые за тринадцать лет до того взяли Иерусалим и захватили крест. (Через семь лет после этого «обретения» Иерусалим взяли арабы, и крест исчез навсегда, так что, собственно говоря, для праздника не было никаких оснований.)
На самом деле битва со скоттами состоялась почти через три месяца после сражения с валлийцами. Ради усиления драматизма Шекспир уплотняет время, в результате чего складывается впечатление, что оба события состоялись почти одновременно.
Гарри (Генри) Перси, возглавлявший англичан, играет эпизодическую роль в «Ричарде II». Он — сын Нортумберленда, который в «Ричарде II» был главным сторонником Болингброка.
В предыдущей пьесе Гарри Перси изображен юношей, почти подростком. Спустя два года он уже закаленный молодой воин, получивший прозвище Хотспер (см. в гл. 6: «…Юный Генри Перси»). В промежутке между двумя пьесами Перси возглавлял кампанию против Глендаура и очистил от повстанцев Северный Уэльс (однако в Южном Уэльсе позиции мятежников оставались сильными).
Но на самом деле Перси воевал задолго до этого; в настоящий момент историческому Генри Перси тридцать восемь лет, и он на два года старше самого короля.
За семнадцать лет до того Хотспер[73] участвовал в другой битве на шотландской границе, которая приобрела легендарную известность. Тогда графы Дугласы, владевшие югом средневековой Шотландии, воевали с Перси, которым принадлежал север тогдашней Англии. Два рода вели пограничную войну, практически не прибегая к помощи своих королей.
В 1388 г. Яков (Джеймс), второй граф Дуглас, вторгся в Англию и три дня осаждал Ньюкасл (находившийся примерно в 40 милях (64 км) к югу от границы). Он захватил боевой штандарт Хотспера; а тот, стремясь отомстить за этот удар по своей репутации, дал ему бой у пограничного Оттерберна. Скотты снова одержали победу и взяли Хотспера в плен; правда, в этом бою Дуглас погиб. Эта битва воспета в знаменитой балладе Chevy Chase («Знатная погоня»); правда, реальные события в ней сильно искажены.
Хотспера освободили за огромный выкуп, большую часть которого внес Ричард II; десять лет спустя Хотспер «отплатил» ему за это сполна.
Наследником Якова (Джеймса) стал его незаконный сын Арчибальд, третий граф Дуглас. Он умер в конце 1400 г., передав титул своему сыну, тоже Арчибальду, четвертому графу Дугласу, который и есть «богатырь шотландский Арчибальд».
Четвертый граф Дуглас вторгся в Англию в 1402 г. и у Холмдона[74] столкнулся с тем самым Хотспером, который когда-то сражался с его дедом. (Естественно, Шекспир не мог использовать эту интересную историю, так как она разрушила бы замысел пьесы, согласно которому Хотспер и принц Уэльский ровесники. Насколько можно судить, в пьесе Хотсперу лет двадцать с небольшим.)
«…Наш Уолтер Блент»
Недовольный король только разводит руками, но тут прибывает гонец с более свежими новостями. Гонца представляет сам Генрих:
Вот перед вами друг наш Уолтер Блент.
Он весь в пыли и только что с дороги.
Акт I, сцена 1, строки 62–63
Блент (настоящее имя которого Блаунт) — старый воин, он сопровождал еще Черного принца в его победоносном походе в Испанию, состоявшемся тридцать пять лет назад, и Джона Гонта в гораздо менее удачной испанской кампании. Сейчас Блент служит сыну Гонта так же преданно, как служил его отцу.
«Граф Мордейк…»
Блент привез хорошее известие. Хотспер одержал блестящую победу.
Эта победа была достигнута с помощью лучников, стрелявших с дальней дистанции, в то время как скотты тщетно пытались атаковать в тесном строю, не имея прикрытия из собственных лучников. Современным аналогом такого сражения было бы столкновение двух армий, у одной из которых нет поддержки с воздуха. Это была настоящая бойня; потери скоттов составили десять тысяч человек против нескольких англичан. (Даже если допустить неизбежное преувеличение, это все равно была бойня.)
Но самое главное — это количество пленных шотландских вельмож. Король перечисляет их:
Взяты в плен
Сын и наследник Дугласа — граф Мордейк,
Граф Этол, Меррей, Энгус и Ментейс.
Акт I, сцена 1, строки 70–73
Самый главный из них упомянутый первым Мордейк (согласно современной орфографии, Мердок), граф Файфский. Он был сыном Роберта Стюарта, первого герцога Альбанского (а не сыном Дугласа).
Это делает его еще более ценным призом, поскольку старший брат Роберта Стюарта, Джон, с 1390 г. правил Шотландией под именем короля Роберта III. Король был стар и немощен, поэтому регентом и настоящим правителем был его младший брат Роберт Стюарт.
Таким образом, Хотспер взял в плен сына регента Шотландии и племянника законного короля.
«…Мой Гарри»
Радость победы и слава, выпавшая на долю Хотспера, наводит короля на печальные мысли. Когда Уэстморленд тоже начинает петь дифирамбы Хотсперу, король говорит:
Увы, нож в сердце мне твои слова.
Завидую отцу Нортумберленду,
Что у него такой удачный сын.
Как лучший ствол среди деревьев леса,
Он выше прочих целой головой.
Он баловень судьбы и гордость века.
В сравненье с ним мой Гарри шалопай.
Акт I, сцена 1, строки 78–85а
В этом заключается основной конфликт пьесы. Главные герои пьесы — двойники; они ровесники, и обоих зовут Гарри. Один из них — герой положительный (воин, ищущий славы, смелый и чрезмерно благородный), другой отрицательный (беспутный, пренебрегающий своими обязанностями и окруженный всяким сбродом).
Именно ради этого конфликта Шекспир не только омолодил Хотспера лет на двадцать, но и добавил несколько лет принцу Уэльскому (которого король называет «мой Гарри»); на самом деле во время битвы при Холмдоне сыну короля было всего пятнадцать лет.
Но столь юный возраст не помешал принцу Уэльскому принять участие в кампании, проходившей в Северном Уэльсе. С кем же? Да с самим Хотспером. Иными словами, Хотспер взял принца с собой на войну и, несомненно, заменял ему отца; для этого он был достаточно взрослым.
Хотя в реальности Хотспера и принца Уэльского связывали отношения отца и сына, Шекспир изображает их как братские; но пьеса так гениальна, что истории приходится стыдливо умолкнуть.
Шекспир обессмертил шалопая Гарри и доблестного юного Хотспера, и ничто на свете (в том числе и эта книга) не в состоянии изменить картину, созданную Шекспиром, и восстановить истину.
«…И что мое дитя зовется Перси, в то время как его — Плантагенет!»
Опечаленному королю остается только мечтать, чтобы все было наоборот. Он говорит:
Как счастлив был бы я узнать, что феи
Нам обменяли наших сыновей
И что мое дитя зовется Перси,
В то время как его — Плантагенет!
Акт I, сцена 1, строки 85Ь—88
Эдуард III был Плантагенетом, поскольку являлся прямым потомком Генриха II по мужской линии. Все потомки Эдуарда III по мужской линии тоже были Плантагенетами. Принц Уэльский был правнуком Эдуарда III и, следовательно, принадлежал к Плантагенетам.
«…Гордость молодого Перси»
Но когда король Генрих, перестав жалеть себя, переходит к более важным вопросам, выясняется, что Хотспер нарушил субординацию. Доблестный молодой человек забрал себе важного пленника, а в ту пору пленники представляли собой большую ценность, поскольку их отпускали на свободу за выкуп. (Напомним, что после битвы при Оттерберне и сам Хотспер попал в плен, а затем его выкупили за огромную сумму.)
Король с негодованием говорит Уэстморленду:
Ты слышал
Про эту дерзость? Перси не дает
Мне пленников, захваченных в сраженье,
А на словах передает с гонцом,
Что только графа Файфского уступит.
Акт I, сцена 1, строки 90–94
Видимо, король считает, что все победы, одержанные англичанином, являются победами Англии, а потому пленники принадлежат королю (сегодня мы сказали бы «государству»), а не полководцу.
Однако Хотспер отказывается подчиняться этому правилу. Согласно древнему обычаю, пленники, взятые в пограничной войне, принадлежали тому, кто взял их в плен, и он не собирается отказываться от выкупа, который заслужил, рискуя жизнью.
Перед нами пример новой феодальной междоусобицы, возникшей в стране, король которой пришел к власти также в результате междоусобицы. Знать (включая самого Генриха IV, в то время Болингброка) восстала против Ричарда II, пытавшегося присвоить себе право распоряжаться налогами. Перси возглавили это восстание; без них Генрих не смог бы стать королем. Воюя против «тирании» центральной власти (выражаясь современным языком, за «гражданские права»), Перси считали, что они просто обязаны пользоваться этими правами и что Генрих IV, которому они помогли сесть на престол, не должен мешать им.
Однако Генрих IV, оказавшись у власти, решал государственные дела примерно так же, как это делал Ричард. Ему нужно было усилить королевскую власть и добыть деньги, в которых он нуждался не меньше, чем Ричард.
Противоречие носило антагонистический характер, но следует заметить, что прав был Перси. В самом деле, Хотспер мог бы справедливо возразить, что он сделал щедрое предложение, согласившись передать королю своего самого главного пленника (Мордейка), за которого можно было получить самый большой выкуп. Отказавшись от этого предложения и потребовав всех пленников, король сразу превратился в глазах Перси в алчного тирана.
(Кстати, в эпизоде с пленниками Шекспир следует за Холиншедом, а Холиншед ошибается. Есть основания думать, что в этом споре король уступил. Но даже если и так, это дела не меняло. Конфликт между центральной и местной властью не мог разрешиться, и если кто-то уступал в одном, то тут же стремился взять реванш в другом.)
«…Школа его дяди»
Услышав о ссоре из-за пленников, Уэстморленд утверждает, что Хотспер слишком молод, чтобы быть ее инициатором. За ним наверняка стоят более опытные и хитрые люди. Он с возмущением говорит:
Его так дядя Вустер научил,
Который вам вредит, где только может.
Акт I, сцена 1, строки 95–96
Вустер — это сэр Томас Перси, граф Вустер, который порвал с Ричардом буквально в последнюю минуту (см. в гл. 6: «…Юный Генри Перси»). Он — младший брат графа Нортумберленда, а потому приходится Хотсперу дядей.
То, что Томас Перси не торопился присоединяться к остальным Перси, восставшим против Ричарда II, говорит, что он либо склонялся на сторону Ричарда, либо не любил Болингброка или не доверял ему (или не любил и не доверял одновременно) и перешел на сторону Болингброка только тогда, когда дальнейшее промедление стало опасно. Отсюда следует, что он первым из Перси готов был восстать против нового короля.
Впоследствии выясняется, что подозрения Уэстморленда в отношении Томаса Перси обоснованны, но Уэстморленд был готов воспользоваться любым предлогом, чтобы навредить сопернику. Уэстморленд принадлежал к роду Невиллов, которые также были северянами и враждовали с Перси, а потому готов был любыми способами доставлять ему неприятности.
«Ну, Хэл…»
Король решает вызвать всех Перси к себе в Виндзор, чтобы обсудить спорный вопрос. На этом первая сцена, посвященная государственным делам, выигранным и проигранным сражениям, воинам и мятежникам, гневу и опасностям, заканчивается. Действие перемещается в лондонский трактир, в котором поселился принц Уэльский.
Как и предупреждал король Генрих, здесь мы не найдем ничего общею с Хотспером, рыцарем без страха и упрека. Перед нами появляются веселый и очень живой юноша и его закадычный приятель, толстый и беспутный седой проходимец, единственное достоинство которого — остроумие, и благодаря этому он завоевал сердце не только принца, но и публики.
Старого толстяка зовут сэр Джон Фальстаф; хотя это не исторический персонаж, а почти целиком создание фантазии Шекспира, он намного ближе к людям из плоти и крови, чем любое другое действующее лицо пьесы.
Фальстаф стремительно врывается в пьесу, опережая самого принца:
Который час, Гарри?
Акт I, сцена 2, строка 1[75]
(Поскольку Фальстаф постоянно называет Генри этим суперуменьшительным именем, еще менее официальным, чем Гарри, будущий Генрих V известен всему миру под кличкой «принц Хэл».)
Что подтолкнуло Шекспира на создание этого искрометного образа?
Одним из источников, которыми Шекспир пользовался при написании первой части «Генриха IV», была пьеса анонимного автора, называвшаяся «Славные победы Генриха V». Там излагаются события, отраженные во второй части «Генриха IV» и в «Генрихе V», но эта анонимная пьеса короче, чем любая часть трилогии. В «Знаменитых победах» отражена легенда о беспутной юности принца Хэла и его внезапной метаморфозе во время коронации.
В «Знаменитых победах» попадаются зерна некоторых событий пьесы Шекспира, но стоит сравнить соответствующие эпизоды двух пьес, чтобы понять, что такое прикосновение гения.
В «Знаменитых победах» один из спутников принца сэр Джон (Джоки) Олдкасл; Шекспир позаимствовал у него только имя, и ничего больше. У Джона Олдкасла старой пьесы нет и намека на остроумие или чего-то запоминающегося, в то время как Джон Олдкасл Шекспира был и остается одним из величайших комиков на все времена.
Но в таком случае кто этот Джон Олдкасл? Был ли человек с таким именем спутником принца, которого тот отверг, став королем (от этого удара, как нам предстоит убедиться, бедный Фальстаф так и не оправился)?
Оказывается, сэр Джон Олдкасл действительно существовал и действительно был другом принца Хэла. Однако он не был ни старым, ни толстым, ни беспутным. Исторический Джон Олдкасл был всего лет на десять старше принца; во время победы Хотспера над скоттами ему было лет двадцать пять. Он был хорошим воином, участвовал в экспедиции Хотспера в Северный Уэльс и именно там подружился с юным принцем Уэльским, который также принимал участие в этом походе.
Олдкасл дружил с Хэлом не только в бытность его принцем Уэльским, но и после того, как Хэл стал королем Генрихом V.
В 1408 г. (через шесть лет после событий, открывающих первую часть «Генриха IV»; тогда Хэл все еще был принцем Уэльским) Олдкасл женился на богатой наследнице рода Кобемов, в конце концов стал лордом Кобемом и имел полное право рассчитывать на почтенную старость или благородную смерть на поле боя.
Но у него был один изъян. Сэр Джон был иноверцем.
За тридцать лет до начала событий первой части «Генриха IV» религиозный реформатор Джон Уиклиф предложил доктрину, очень похожую на ту, которую полтора века спустя проповедовали умеренные протестанты. Несмотря на происки ортодоксов, Уиклиф остался целым и невредимым и в 1384 г. умер в своей постели, поскольку находился под покровительством пресловутого Джона Гонта, отца Генриха IV.
Уиклиф оставил учеников, называвших себя «лоллардами». Это слово — производное от голландского (следует напомнить, что движение зародилось во Фландрии[76] слова, означающего «бормотать»; они получили это насмешливое прозвище, потому что действительно вечно бормотали молитвы. Церковные власти сурово осудили лоллардов, и Генрих IV, из-за шаткости своего положения вынужденный искать друзей где только можно, начал преследовать тех, кого защищал его отец.
Лолларды вербовали своих сторонников главным образом среди простонародья, поэтому их движение было легко преследовать и в конечном счете подавить, но среди них изредка попадались и аристократы. Одним из таких аристократов был сэр Джон Олдкасл. Более того, он относился к числу преданных и убежденных лоллардов, которые не отреклись бы от своих убеждений даже под угрозой смерти.
К тому времени, когда Хэл стал королем Генрихом V, гонения на лоллардов достигли пика, и жизни Олдкасла стала угрожать опасность. Генрих V, который не хотел наказывать друга юности, но не мог нескончаемо сопротивляться требованиям церкви (в частности, потому, что нуждался в финансовой помощи церкви для ведения агрессивной войны во Франции), лично обратился к Олдкаслу с просьбой покориться и отречься от ереси.
Олдкасл отказался сделать это и был осужден как еретик в сентябре 1413 г. Король отсрочил его казнь на сорок дней, надеясь, что Олдкасл передумает. Но Джон упорствовал; он сумел бежать и попытался поднять восстание. В частности, в его планы входило похищение короля.
Попытка похищения была плохо подготовлена и провалилась, но Олдкасл бежал снова и скрывался в холмах Уэльса еще четыре года, затем его схватили. Наконец 14 декабря 1417 г. Олдскасла казнили по принятым тогда правилам: как еретик он был приговорен к сожжению на медленном огне, и постепенно его зажарили до смерти. Генрих V был не в силах его спасти.
Почему же сэр Джон Олдкасл, храбрый воин, видный реформатор и мученик, выступает в «Знаменитых победах» как отрицательный герой? Он был еретиком, не так ли? И изменником тоже. А автор пьесы, бездарный писака, не сумел преодолеть тогдашних стереотипов.
Однако во времена Шекспира Кобемы по-прежнему оставались знатным и влиятельным родом. Они могли не обращать внимания на то, как выведен сэр Джон Олдкасл в «Знаменитых победах», поскольку в этой бездарной пьесе ему была отведена эпизодическая роль.
Однако после премьеры пьесы Шекспира, которая тут же обрела неслыханную популярность, Кобемы несказанно обиделись за своего предка, который выступает там как один из главных героев и изображен в комическом виде. Кроме того, за прошедшие два века Англия стала в основном протестантской страной, где Олдкасла почитали как предтечу протестантов и мученика веры, а потому негодование испытывали не только Кобемы. Шекспир был гением, но при этом обладал прекрасным коммерческим чутьем. Он не собирался ссориться с публикой, а потому сразу же согласился изменить имя персонажа и сделал это еще до напечатания пьесы.
Однако современнику Шекспира лорду Кобему это не помогло. Политические оппоненты тут же прозвали его «сэром Джоном Фальстафом».
Но если Шекспир отказался от имени Олдкасл, то откуда он взял «Фальстафа»?
Когда принц Хэл стал королем, у него появился другой приятель, сэр Джон Фастолф, сражавшийся с ним во Франции и хорошо зарекомендовавший себя во многих битвах. Однако был случай, когда его заподозрили в трусости. Обвинение не подтвердилось, и в конце концов он оправдался. Однако в более ранней пьесе Шекспира «Генрих VI» (часть первая), где Фастолф играет эпизодическую роль, он изображен трусом, бежавшим с поля боя.
Ничего другого Шекспиру не требовалось. У принца Хэла был друг, который зарекомендовал себя трусом. Драматург изменил несколько букв в имени, и в результате родился сэр Джон Фальстаф.
«От выдержанных сухих вин…»
Фальстаф и принц Хэл состязаются в остроумии; обычно это состязание заканчивается вничью. Принц постоянно атакует, но, хотя Фальстаф является прекрасной мишенью (как в прямом, так и в переносном смысле), он великолепно уклоняется от ударов и дает сдачи.
Однако смысл этого обмена остротами со временем стал непонятен, не говоря о том, что за четыре века наше чувство юмора сильно изменилось. Непонятное можно объяснить в примечаниях, но соль шутки, конечно, будет при этом утрачена. Например, первая реплика принца Хэла, адресованная Фальстафу, гласит:
У тебя так ожирели мозги от десертных вин…
Акт I, сцена 2, строки 2–3
В оригинале используется выражение «old sack» (буквально: «старый мешок»).[77] Однако из контекста выясняется, что речь идет о каком-то алкогольном напитке[78]. Но это совсем не тот напиток, который потребляют современные алкоголики (к коим мы автоматически причисляем и Фальстафа). Речь идет всего-навсего о любом сухом вине, которое по-французски называется vin sec. Таким образом, sack — это англизированное французское sec. Так называли в Англии главным образом вина, привезенные из Южной Европы — например, белый испанский херес.
Приведем еще один пример. Фальстаф начинает фразу:
Знаешь, душенька…
Акт I, сцена 2, строка 23[79]
Слово «marry» — обычное для Елизаветинской эпохи обращение друг к другу, которым в наши дни не пользуются. Поначалу кажется, что оно лишено смысла. Однако на самом деле это сильно сокращенное выражение «клянусь Девой Марией» («by the Virgin Магу»), аналогичное выражению «dear me», которое является искаженным итальянским dio mio, то есть «боже мой». Такие клятвы считались в порядочном обществе чем-то вроде обеззараживающего средства, которое применяли перед тем, как вступить в диалог с уважаемым человеком.
«…Старина»
Один из этих выпадов и контрвыпадов представляет особый интерес. Спасаясь от острот принца Гарри, Фальстаф пытается сменить тему и ни с того ни с сего заговаривает о трактирщицах:
А скажи, разве моя трактирщица не сладкая бабенка?
Акт I, сцена 2, строки 41–42
Принц Хэл живо реагирует:
Настоящий мед, старина. А скажи, разве не сладкая штука куртка из буйволовой кожи?
Акт I, сцена 2, строки 43–45[80]
Применяя известную поговорку (мед из Гиблы, города в Малой Азии, с древнейших времен считался самым сладким на свете), Хэл соглашается с Фальстафом, но тут же наносит следующий укол. Замок — это известный лондонский публичный дом; тем самым принц намекает на наклонности Фальстафа. Игра словами была бы еще более тонкой, если бы Шекспир сохранил первоначальное имя своего персонажа[81]. Эта пикировка слабый след прежнего имени. Шекспир не стал менять этот эпизод — либо по небрежности, либо не желая отказываться от шутки.
Но потом Хэл подкалывает Фальстафа еще сильнее. Он тоже ни с того ни с сего заговаривает о буйволовой куртке (долг платежом красен). Использованное Шекспиром слово «durance» означает не только «прочность», но и «тюремное заключение». С виду принц Хэл отпускает невинное замечание о свойствах одежды, но, поскольку желтовато-коричневые куртки из буйволовой кожи носили шерифы, это намек на то, что Фальстаф кончит свои дни в тюрьме, если не на виселице.
Фальстаф понимает намек, и тут ему изменяет чувство юмора. Он злобно огрызается:
…черт побери, какое мне дело до буйволовой куртки?
Акт I, сцена 2, строки 47–48[82]
Принц Хэл тут же отвечает вопросом на вопрос:
А какое мне дело до твоей трактирщицы?
Акт I, сцена 2, строки 49–50[83]
«Покс» — это, конечно, сифилис; по мнению принца, именно сифилис ждет тех, кто якшается с трактирщицей и другими особами легкого поведения. Упоминание о сифилисе — конечно, анахронизм, но не такой вопиющий, как в «Троиле и Крессиде».
На серьезное замечание принца Хэла о нежелании иметь дело с трактирщицей следует обратить внимание. Шекспир заботится о репутации своего будущего героя.
Хэл действительно водит компанию с темными личностями, но не говорит и не делает ничего предосудительного. Далее мы увидим, что он участвует в разбое, но это всего-навсего шутка, которую можно простить. Конечно, он пьет, но никогда не напивается допьяна. Более того, никто не может обвинить его в сексуальной распущенности. В изображении Шекспира принц — всего-навсего молодой человек с развитым чувством юмора, которому нравятся грубоватые шутки. Пожалуй, единственное, в чем его можно упрекнуть, — это терпимость, с которой он относится к недостойному поведению людей, развлекающих его.
«Премудрость возглашает…»
Однако терпимость принца Хэла не означает, что он смотрит на это поведение сквозь пальцы. Наоборот, принц постоянно иронизирует над своими разгульными спутниками. Можно заметить, что он получает удовольствие от общения не столько с приятелями Фальстафа, сколько с ним самим (как с отличной мишенью для шуток).
Так, Фальстаф начинает печально говорить об исправлении (что он делает постоянно) и насмешливо, но серьезно рассказывает о почтенном старом господине, который отчитывал его на улице (видимо, за то, что тот плохо влияет на принца). Он со вздохом произносит:
Тем не менее он говорил очень основательно. И, что существенно, при свидетелях.
Акт I, сцена 2, строки 90–91[84]
Принц Хэл тут же подхватывает это выражение:
Как по писанию. Премудрость возвышает голос свой на улице, и никто не слушает ее.
Акт I, сцена 2, строки 92–93[85]
Это цитата из Библии: «Премудрость возглашает на улице, на площадях возвышает голос свой. В главных местах собраний проповедует, при входах в городские ворота говорит речь свою: <…> «Я звала, а вы не послушались, простирала руку мою, и не было внимающего…» (Притч., 1: 20–21, 24).
Ирония заключается в утверждении, что Фальстаф, проигнорировав слова пожилого джентльмена, поступил совершенно правильно, то есть в полном соответствии с Библией. Фальстаф достаточно умен и достаточно образован, чтобы понять намек. Это предупреждение: если ты не внимаешь советам персонифицированной Мудрости, эта Мудрость отвернется от тебя тогда, когда ты будешь нуждаться в ней больше всего. Персонифицированная Мудрость говорит: «Я посмеюсь, когда с тобой случится беда; я позлорадствую, когда тебя охватит страх».
Иными словами, принц угрожает Фальстафу; в конце концов эта угроза сбывается.
Огорченный Фальстаф снова клянется исправиться, но, когда принц неожиданно предлагает стянуть у кого-нибудь кошелек, старый плут тут же оживляется; к этому он готов всегда. Принц смеется, и Фальстаф говорит с видом оскорбленного достоинства, имея в виду воровство:
В самом деле, Гарри? Ну что ж, таково мое призвание. Каждый трудится на своем поприще.
Акт I, сцена 2, строки 108–109[86]
Конечно, такой странный и неожиданный довод в свою защиту заставляет принца Хэла рассмеяться и признать свое поражение. Он с удовольствием следит за тем, как Фальстаф выкручивается из любого затруднительного положения, и ради этого готов простить ему все — или почти все.
«…На Гедских холмах»
Упоминание о краже кошелька готовит публику к чему-то более серьезному. Самой распространенной из легенд о беспутстве принца Хэла является легенда о том, что он грабил людей на большой дороге. Именно этой сценой начинается пьеса «Знаменитые победы Генриха V».
Шекспир не может обойти эту историю, потому что она слишком хорошо известна (наподобие Вашингтона и вишневого дерева), но выворачивает ее наизнанку. Фальстаф, занимаясь словесным фехтованием с принцем, обдумывает более серьезное дело. Готовится разбой на большой дороге, и Фальстаф рассчитывает получить свою часть добычи.
Входит Пойнс (еще один из непутевых приятелей принца) и объявляет, что подготовка к разбою закончена. Он говорит:
…завтра в четыре утра всем быть в сборе на Гедских холмах. Мимо пройдут богомольцы в Кентербери и купцы с деньгами и товарами в Лондон. Я достал вам маски. Лошади у вас свои. В ожидании нас Гедсхиль будет ночевать в Рочестере. Завтра мы задаем пир в Истчипе.
Акт I, сцена 2, строки 128–134
Кентербери лежит в 50 милях (80 км) к юго-востоку от Лондона. Если Лондон — светская столица Англии, то Кентербери — столица духовная. Для грабителей дорога между этими двумя столицами была настоящим золотым дном: паломники несли в Кентербери богатые дары, а купцы доставляли в Лондон товары. Пойнс обещает, что они успеют закончить дело и с добычей вернутся в Истчип (район Лондона, заселенный простонародьем), чтобы вечером как следует поужинать, разбогатев от награбленной добычи.
На полпути между Кентербери и Лондоном лежит город Рочестер. Там остановился Гедсхиль (точнее, Гэдсхилл, еще один член лихой компании принца), который приготовил все необходимое.
Сходство между именем Гедсхиль[87] и названием Гедские холмы[88][89] может сбить с толку, но первое является производным от второго. В перечне действующих лиц пьесы «Знаменитые победы» есть вор Катберт Каттер по кличке Гэдский Холм; видимо, это излюбленное место его подвигов.
Сам Гэдсхилл (или Гедский холм) — небольшая возвышенность в 3 милях (5 км) к северо-западу от Рочестера. Очевидно, оттуда разбойники могли просматривать дорогу в обоих направлениях; эта местность была печально известна множеством творившихся здесь преступлений. Славу ей принесла не только пьеса Шекспира, но и то, что здесь провел свои последние годы писатель Чарльз Диккенс. Он умер в Гэдсхилле в 1870 г.
«…Ни за что на свете»
Хотя легенда называет принца Хэла участником разбоя, однако Шекспир смягчает удар. Когда Фальстаф предлагает принцу Хэлу присоединиться к шайке, Хэл сердито говорит:
Кто? Я? Воровать? Грабить? Ни за что на свете.
Акт I, сцена 2, строка 142
На мгновение он колеблется, но затем наотрез отказывается становиться вором, хотя не пытается отговорить остальных.
Однако Пойнс пользуется возможностью поговорить с принцем Хэлом наедине и предлагает ему подшутить над приятелями. Пусть Фальстаф и его подручные нападут на купцов и отберут у них деньги, а затем Пойнс и принц, замаскированные до неузнаваемости, в свою очередь, ограбят грабителей. Вечером они послушают Фальстафа (который наверняка придумает чудовищную небылицу, объясняя случившееся), а потом разоблачат его.
Таким образом, принц Хэл участвует в разбое только из непреодолимого желания подшутить над друзьями, а такая слабость вполне простительна.
«Я всем вам знаю цену…»
И все же Шекспир нервничает. Во-первых, он просто не может позволить принцу Хэлу, будущему королю-герою, совершить неблаговидный поступок (несмотря на все легенды на свете). Ему нужен мотив, который объясняет участие принца в преступлении, причем мотив как можно более благородный.
Когда Фальстаф и Пойнс уходят и принц остается на сцене один, он задумчиво говорит, глядя вслед приятелям:
Я всем вам знаю цену, но пока —
Потворщик первый вашим безобразьям.
Мне в этом солнце подает пример.
Оно дает себя туманить тучам,
Чтоб после тем сильнее ослепить
Своим внезапным выходом из мрака.
Акт I, сцена 2, строки 199–205
Беспутство принца Хэла изображается как розыгрыш; складывается впечатление, что он сознает собственное величие и нарочно старается подчеркнуть его, создавая резкий контраст с прошлыми глупостями и сумасбродствами.
Это могло сойти для елизаветинской публики, считавшей Генриха V почти полубогом, но на современный слух звучит фальшиво. Такое поведение совершенно не в духе принца; если бы так было на самом Деле, наша симпатия к нему сильно уменьшилась бы. Валять дурака от хорошего настроения или юношеской бравады — еще туда-сюда, но делать это из высших политических соображений омерзительно.
К счастью, этот монолог никак не связан с событиями пьесы. С его помощью Шекспир просто предупреждает публику, что в один прекрасный день принц Хэл станет королем-героем и что волноваться из-за инцидента на Гедских холмах не следует.
Само собой, в легенде о принце Хэле нет и намека на то, что он разбойничал из каких-то политических соображений.
«Бич величия…»
На сцене вновь решают вопросы высокой политики. Король, разгневанный тем, что ему не передали всех пленников, встречается в Виндзорском замке с представителями рода Перси. Когда занавес открывается, становится ясно, что дело дошло до угроз.
За всех Перси отвечает Вустер, который держится очень независимо:
Мой государь, наш дом не заслужил, Чтобы ему о силе говорила Та сила, для которой этот дом Служил опорою при возвышенье.
Акт I, сцена 3, строки 10–13[90]
Это недвусмысленное требование награды за участие в свержении Ричарда II, которое выдвигается уже не в первый и далеко не в последний раз; именно это требование заставляет короля относиться к Перси с недоверием.
Но король ни словом не заикается о том, что считает себя в долгу перед Перси, потому что такие заверения опасны. Этим подданным дай палец — они всю руку откусят. (Говоря современным языком, Генрих IV понимает тщетность и вредность «политики умиротворения».)
Это заставляет вспомнить пророчество Ричарда II из предыдущей пьесы. Когда свергнутый король сталкивается с Нортумберлендом, Шекспир и Ричард предупреждают дерзкого вельможу, что придет время, когда любая награда короля покажется ему недостаточной, а новый король будет бояться, что человек, восставший против одного короля, непременно восстанет и против другого (см. в гл. 6: «Отправитесь вы в Помфрет…»).
Пророчество оказывается верным. Король Генрих, понимая, что слова Вустера граничат с бунтом, приказывает ему покинуть дворец.
«…Гадкую селитру»
Нортумберленд, тщетно пытавшийся остановить дерзкие речи Вустера, теперь пытается умилостивить разгневанного короля. Он заявляет, что Хотспер, отказавшись отдать пленников, просто погорячился. Сам Хотспер тоже пытается оправдаться в знаменитом монологе:
Я их не отказался выдавать,
А вот как было дело. После битвы,
Когда, склонясь на меч и чуть дыша
От напряженья, ярости и жажды,
Сидел я, подошел какой-то лорд,
Нарядный, как жених…
Акт I, сцена 3, строки 28–33
Этот придворный хлыщ (личность которого очень хотелось бы узнать, но, к сожалению, все это происшествие — вымысел Шекспира), появившийся на поле боя, бормочет глупости, которые выводят из себя усталого воина. (На протяжении всей пьесы Хотспер предстает человеком нетерпеливым и раздражительным; впрочем, судя по описанию события, в данном случае осуждать его не приходится.)
Хотспер рассказывает, какие глупости изрекал этот придворный:
Он очень сожалел, что из земли
Выкапывают гадкую селитру,
Которая цветущим существам
Приносит смерть или вредит здоровью,
И уверял, что если б не стрельба,
Он сам бы, может быть, пошел в солдаты.
Акт I, сцена 3, строки 58–63
Порох представляет собой смесь древесного угля, серы и нитрата калия (в просторечии называемого селитрой). Из трех перечисленных компонентов селитра — самый редкий и трудно добываемый. Это узкое место в производстве пороха; именно поэтому светский хлыщ жалеет, что ее «выкапывают из земли».
Порох был известен в Китае задолго до того, как он появился в Европе; существуют некоторые свидетельства, что европейцы открыли его в XIII в. Алглийский ученый Роджер Бэкон упоминает о чем- то подобном в 1268 г. (В это время Китай и Восточную Европу объединила огромная Монгольская империя, и европейские искатели приключений после долгого сухопутного путешествия добирались до Дальнего Востока. Возможно, сведения о порохе были привезены именно оттуда.)
Первым европейцем, сконструировавшим металлический цилиндр, из которого можно было метать снаряды, взорвав порох, стал немецкий монах и алхимик Бертольд Шварц. Таким образом, первая пушка была изобретена около 1313 г.
Первые пушки были неудобными, малоэффективными и намного более опасными для собственной обслуги, чем для тех, на кого они были нацелены. Впервые в боевых условиях пушки использовал в битве при Креси (1346) Эдуард III, а на следующий год тот же монарх применил их во время осады Кале. Однако в обеих битвах они служили главным образом для создания психологического эффекта, и прошло еще несколько десятилетий, прежде чем пушки стали широко использовать в военных действиях.
В 1402 г., когда состоялась битва при Холмдоне, пушки еще были редкостью. Хотспер выиграл сражение с помощью лучников; пушки в сражении не участвовали. Что же касается ручного огнестрельного оружия, то тогда его еще не изобрели. Таким образом, жалоба хлыща на селитру — анахронизм.
Однако два века спустя, в эпоху Шекспира, стало предельно ясно, что артиллерия полностью победила на поле боя и изменила не только характер войны, но и всю социальную систему в Европе.
Вплоть до 1400 г. крепостные стены были неуязвимы, и город или замок можно было взять только после долгой осады, а рыцари в латах могли участвовать в битве, не боясь быть убитыми (убить их мог только другой рыцарь в броне, но все же гораздо чаще дело заканчивалось пленом и выкупом). Иными словами, знать, чувствовавшая себя в безопасности, могла позволить себе быть смелой и свысока смотреть на простонародье, не умевшее владеть сложным оружием и ездить верхом, плохо вооруженное и сражавшееся в пешем строю, а потому погибавшее сотнями и тысячами.
Но тут появился порох. Пушки, из которых стреляло простонародье, разрушали стены замков. Более того, пуля, выпущенная из ружья, которое держал в руках какой-нибудь сапожник или крестьянин, могла пробить доспехи самого лучшего рыцаря задолго до того, как копье или меч рыцаря достанут стрелка. (Конечно, при этом стрелку должна была улыбнуться удача, потому что прошло много времени, прежде чем ручное стрелковое оружие приобрело меткость.)