Глава 1 Мекка ислама

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 1

Мекка ислама

И где бы ты ни оказался, обращай лицо в сторону Заповедной мечети…

Коран, 2:144/1499[9]

Повседневная жизнь в Мекке. Вот подходящая формулировка для того, чтобы вызвать подозрения у религиозного ханжи. Как не оскорбить благочестия большинства паломников, поднимающихся к безмятежной духовности из пучины мирского. «Безграничная чистая совесть ислама», по выражению современного французского писателя Н. Содрея, в котором Кааба — куб, находящийся внутри Запретной мечети, являет собой альфу и омегу времени и пространства. А «повседневность», эта магма банальных и уже забытых обстоятельств путешествия, пляска иллюзий, этот хаос поступков и намерений, преступлений и слов, — всего лишь театр теней. Теней святости, теней обыденности. Что до колыбели Мухаммеда — то это святой город, безраздельно посвятивший себя воспеванию Бога. Хочется задержаться в его земной ипостаси, ощущать изо дня в день его движения, настроения, наблюдать за его жизнью, поднятой из мрака идолопоклонничества, знающей лишь формы вещей и событий, существующей лишь в настоящем времени. Но осуждающий мирское — сам попадает в его сети.

Между тем проницательные власти Саудовской Аравии, несмотря на все свои противоречивые заявления, не ошибались насчет Мекки. Признавая за родиной пророка особый статус, они разрешают въезд в него исключительно с целью совершения паломничества. Чтобы получить это заветное разрешение, нужно приложить немало усилий, ведь визу так просто не достать, а в святых местах можно находиться самое большее две недели. Мекка, Медина и, конечно, Джидда — нечто вроде перевалочного пункта. Даже журналистам, этим опасным хроникерам повседневности, жадным до запретных репортажей и фотографий, требуется по меньшей мере одно специальное разрешение. Проводить опросы общественного мнения им запрещено: правоверные не поощряют различные точки зрения на один вопрос, они утоляют жажду из источника единой веры. Запрещены и социологические опросы. Люди находятся в Мекке, чтобы вступать в какие-либо отношения не друг с другом, а с Создателем. И здесь нечего исследовать или открывать. Здесь следует молить Бога, взывать к Его милости. Явиться в Мекку в качестве простого туриста или наблюдателя — величайший грех.

Мекка. Жизнь в розовом или, скорее, в зеленом цвете, с которым сегодня устойчиво ассоциируется ислам. Разумеется, в воздухе витают ароматы цветов райских лужаек, которыми правоверные надеются насладиться в загробной жизни. Мекка. Небеса обетованные, где надо всем возвышаются Заповедная мечеть — обитель Господа, Владыки миров, — и королевский дворец, резиденция «хранителя» святых мест, короля Саудовской Аравии. На этих улочках, называемых по-арабски аль-ахья (места для жизни), беседуют истощенные богомольцы и толстые торговцы, бдительные стражи порядка и увлеченные теологи, мужчины в тюрбанах и закутанные в покрывала женщины. Все пульсирует, все полно свидетельств, и даже камни здесь вопиют. Среди нищих пригородов то и дело попадаются на глаза островки бетонной роскоши. Куча денег на кучку земли. Мекка — это слух Господа и уши стен. Неумеренная роскошь и страшная нищета, толпа искателей веры и толпы алчущих хлеба. Трепет перед Вечностью и страх перед полицией. Суровая мораль и безжалостное солнце обжигают ум и тело. Благословение, исходящее свыше, ислам, спрягаемый во всех формах, избыток жалящего солнца и нефти делают сегодня Мекку детищем Неба и Земли.

Действительно, в Мекке земное и небесное сплавлены воедино. Истинные и ложные близнецы, они накладываются друг на друга, перекрывают друг друга, борются друг с другом, но в конце концов сосуществуют. Паломники почитают одно и жертвуют другим. Город-гермафродит открыт веяниям духа и беззащитен перед волнами мирского.

Духовное и преходящее, религиозное и мирское, вечное и повседневное сплетены в Мекке воедино в подобие дамасской ткани, где один и тот же узор на лицевой стороне соткан из сатина с нитями тафты, а с изнаночной — из тафты с нитями сатина. Возражая блаженному Августину, утверждавшему, что в граде Господнем в конце концов земное царствие и небесная обитель нашли бы соответствующее завершение своего существования в аду и в раю, ислам учит, что всем этим противоречиям надлежит погружаться друг в друга.

В то время как в раю Августина праведники в религиозном экстазе созерцают несказанный свет Божественного, а его ад — не столько материально воплощенное место, сколько условие души, для ислама эдем — это настоящая Аркадия, где телесное наслаждение сменяется радостью обильного застолья. Ад же — это огонь и пепел, страшный жар и голые камни.

Мекку можно было бы сравнить с двуликим Янусом, если только такое сравнение с одним из языческих божеств Древнего Рима уместно. Когда аллюзий нет, метрополия ислама выполняет по примеру языческого божества функции посредника, единственного, если можно так выразиться, мостика от низшего мира к высшему, от небытия к истории, от прошлого к будущему. Мекка на пороге вечности. Город, подобный Янусу, обладает двумя головами: одна наглухо закрыта чадрой традиций, на другой горит клеймо безудержного стремления к «современности». Два профиля — это восточные районы с их базарами, специями и добродушной горячностью и западные пригороды с их бешеным движением, улицами, на которых не играют дети, и с их толпами, где каждый одинок. У Мекки двойной слух, и ее убаюкивает пение сирен прошлого и завораживает шум будущего. Две пары глаз Мекки пытаются охватить Восток, живущий с лукавой беззаботностью и непоколебимым здравым смыслом, и Запад, нежно любящий оружие, а также все, что он производит, и пренебрегающий душой. Мекка, «пуп земли», как именует ее мусульманское предание, или Сунна, растянута по полюсам.

Но в действительности, как говорит Коран, «Аллаху принадлежат и Восток, и Запад, Он ведет кого хочет к прямому пути» (Коран, 2:136/142). Благородная Мекка. Город, который, похоже, не знает уже, где ему приклонить голову, в чьем сердце поселилось смятение, чей взор блуждает. Но он все еще остается магнитным полем для сознания множеств людей, недосягаемым горизонтом для сердец мусульман. Поэтому этническая пестрота, обилие разных языков, конфессиональные раздоры, социальные различия, разнообразие окружения, то есть то, из чего соткан огромный ковер ислама, ни в коем случае не отвращает верующих (вопреки их рассеиванию, войнам и расколам) от духовного воссоединения. Мекка — это пересечение полюсов уммы, всемирного объединения верующих мусульман. Исторической неспособности исламских обществ назначать себе единую временную власть соответствует абсолютное согласие насчет Каабы, ключа к своду вселенной. Единство в Боге, в месте, во времени, в сообществе. Религия Мухаммеда развертывается по горизонтали, для которой необходима точка, где земное накладывалось бы на небесное.

…Стремление к правильной ориентации сознания, тела и духа — одна из основных отличительных черт исламской догматики. У суннитов верующие нередко называются «людьми кыблы и согласия» (араб, ахль-уль-кыбла ва-ль-джамаау.[10]

Кыбла — это направление на Каабу — «воистину, первый дом, который был воздвигнут, чтобы люди предавались богослужению» (Коран, 3:90/96). Кааба как «дом Божий» (араб, бейт Аллах) поистине благословенна. «Аллах обязывает тех людей, кто в состоянии совершить поездку, отправляться в хадж к Дому» (Коран, 3:91/97). «Мы видели, как ты, о, Мухаммед, — сказал Творец своему пророку, — обращался к небу [в поисках кыблы], и Мы обращаем тебя к кыбле, которая тебя обрадует. Так поверни же свое лицо к Заповедной мечети» (Коран, 2:139/144).

Конечно, как это видно из названий сторон света в арабском языке, где корень ш-м-л, к примеру, означает как «север», так и «левую сторону» (араб, шималь), жизнь семитов ориентирована на восток. Подобным же образом и Книга бытия говорит о том, что райский сад находится на «востоке» (Быт. 2:8). «Слава Бога Израилева шла от Востока», — провозглашает пророк Иезекииль (Из. 43:2); евангелист Матфей сравнивает приход Христа с молнией, которая «исходит от востока» (Мф. 24:27).

В начале своих наставлений Мухаммед указывает своим последователям на Иерсалим, находящийся к северо-востоку от Мекки, как на традиционное направление при молитве. Тем не менее бегство из Мекки (хиджра), соседство в Медине с могущественными иудейскими племенами, столкновения с ними на политической и религиозной почве вынудили пересмотреть устоявшиеся убеждения. Отныне Мекка стала той точкой, в направлении которой должно было обращаться с молитвой. Священный Иерусалим (аль-Кудс) оставался с тех самых пор в глазах мусульман последней кыблой, городом Страшного Суда, где встретятся Моисей (Муса), Иисус (Иса) и Мухаммед. Мекка же, словно невеста, воссоединится с Иерусалимом, перенесшись к нему по воздуху.

Согласно Корану иудаизм, христианство и ислам исходят из единого источника, признания Единого Бога, и объединяются личностью Авраама (у мусульман — Ибрахима), первого из «предавших себя Богу» (Коран, 3:60/67). В послании, полученном Мухаммедом, ислам, то есть «покорность» Божественной власти, «сошел» на землю не для устранения иудаизма или христианства, но для исправления, очищения общего курса, тропинки к Всевышнему, по которой следует человечество. С этой точки зрения ислам не обсуждает послания Бога, он подытоживает их. Поэтому Мухаммеда называют «печатью пророков» — последним в ряду посланников Божьих.

Разделенные в географическом отношении, в духовном аспекте Иерусалим и Мекка составляют неразрывное единство. Их отношения отражают взаимодействие религий, идущих от Авраама (получивших имя авраамических) и составляющих как бы одну матрицу. Они призваны вернуться к своему источнику, как это утверждает исламская эсхатология, которая, что довольно любопытно, не признает Медину. Мекка и Медина — аверс и реверс одной и гой же монеты, свидетельницы рождения и гибели мира, два сосца, питающие монотеистическое человечество, две чаши с песком в часах вечности.

Однако надежда на вселенское воссоединение рождается из своеобразия самого ислама. Фактически верность направлению Мекки подразумевает отличие истинно верующих от тех, кто сбился с пути. Она временно разделяет человечество, чтобы окончательно установить власть Бога. Она отделяет мусульманина от людей, исповедующих иные конфессии. Она означает, что «истинный путь» — дорога к Мекке — проложен Мухаммедом. Она ждет, что ищущие встретятся на ней, подобно ручейкам, сливающимся в единый поток. Дорога к Иерусалиму проходит через Мекку, а Воскресение пересекает ислам.

Однако метрополия ислама не ограничивается просто одним городом: это веха на пути человечества к своей судьбе, перекресток божественных откровений, ступень к вселенскому спасению, состояние духа.

Ориентация человека в пространстве зависит от вертикального положения его тела. Человек, согласно философии ислама, — единственное живое существо, чье лицо не повернуто к солнцу. Отклониться от пути — означает уйти с тропинки, ведущей к Богу, покинуть основную дорогу, отречься от нее. Несоблюдение кыблы перечеркивает все заслуги паломника. Urbi et orbi ислама, начиная с Мекки, сразу же вызвали вопрос о том, как правильно поворачиваться верующим к обители Бога. С помощью специальных расчетов, теорем и стереометрии можно было при строительстве ориентировать каждую мечеть к матери городов. Оси кыблы, пронизывающие весь исламский мир (араб, дар аль-ислам) вдоль и поперек и спроецированные на карту, образуют что-то вроде спиц колеса с Каабой в центре.

Мечети же, связанные с Меккой, составляют «позвоночник» городов ислама и соединяют их с «матерью городов» (араб. Умм аль-кура, например, Коран, 6:92). Таким образом, каждую мечеть можно считать «филиалом» Мекки, островком Святой земли, и вся планета становится освященной. Как свидетельствует хадис, изречение Мухаммеда, «Земля была дана мне как молельня. Для меня она чиста. Итак, где бы ни находился последователь моей общины в час молитвы, пусть возносит молитвы».

Все взаимосвязано, одно держится за счет другого. В свете этой сакральной географии земли ислама предстают в образе дома, где горы образуют стены, равнины — коридоры, города подобны комнатам, леса — саду, а Мекка — храму. К Мекке повернуты не только мечети, но и сама повседневная жизнь мусульман.

Действительно, пять раз в день миллионы правоверных, рассеянных по пяти континентам, оставляют мирские заботы и, омыв руки, ноги, лицо и интимные части тела, поворачиваются в сторону Заповедной мечети, вознося молитвы Создателю. Те, кто находится в святом городе, поворачиваются к мечети, а те, кто молится внутри нее, — к Каабе. Они-то и являются сердцем ислама, кругом добродетели. Ежедневные бдения помогают правоверному обрести стержень своего бытия, постичь суть мироздания. Ими он руководствуется в наиболее важные моменты жизни. Даже во сне, подобии смерти, его лицо повёрнуто к Мекке. Если же случится настоящая «большая смерть», то и в этом случае умершего укладывают в могиле лицом к Каабе. Это — что касается людей. Но и жертвоприношение животных в Алжире или в Париже, в Карачи или в Нью-Йорке непременно следует осуществлять с учетом направления кыблы. Австралийские, ирландские, аргентинские, французские экспортеры мяса призвали мусульманских «сотрудников» совершать «правильное» жертвоприношение миллионов животных, которых исламская кухня и обычай, пострадавшие от упадка местных сельских хозяйств, обязаны были принимать у «сбившихся с пути» (Коран, 25:44/46). Подвергающийся обрезанию мальчик во время выполнения этого обряда должен быть повернут лицом к Благородной Мекке и Заповедной мечети, свидетельницам радостей и печалей, осушающей слезы волнения и вбирающей кровь жертв.

Одно из изречений Мухаммеда в Сунне запрещает поворачиваться к святыне во время отправления естественных нужд. Так, время от времени все еще возникают споры: если человек в этот момент стоит к Мекке спиной, является ли это проявлением непочтительности? И разумеется, нельзя плевать и сморкаться в направлении Мекки, перед ликом Божьим.

Хвала Аллаху, Тайвань, Южная Корея и, конечно же, Швейцария занимаются производством компасов, точно указывающих направление святого полюса ислама. Иными словами, путь к Мекке, к Богу, начинается с молитвы, а не с паломничества. Но паломничество, или хадж, является обязательным для всякого правоверного мусульманина, если ему позволяют здоровье и средства. Хадж (вместе с символом веры (кредо-шахадой): «Нет Бога кроме Аллаха, к Мухаммед посланник Его», пятикратной молитвой, ежегодной очистительной милостыней (закят) и соблюдением поста во время месяца рамадана) составляет один из пяти столпов веры (араб, хамсат аркан ад-дин) в исламе.

«Повседневная жизнь Мекки» — вот формула, означающая точку отсчета времени и время платить по счетам. Смена солнц и лун отмечает приближение этого срока. Человек подчинен устоявшемуся ритму. Время начинается с создания мира, Бог — его источник и направление. Незыблемое, непоколебимое — это океан времени, а человек — лишь пена дней. Для мусульманина пульсация жизни заключается не в движении стрелок по циферблату, а в пяти «остановках» сердца, устремленного к Мекке, и в молитве. «В каждом дне, сотворенном Богом, достаточно страдания», — сказал бы христианин. «В каждом дне, вычитаемом у человека, достаточно молитв», — ответил бы мусульманин. «Мы на земле живем лишь день» — эти слова Ламартина[11] созвучны исламской концепции времени.

На самом деле из 440 случаев употребления слова «день» в Книге Божьей 385 подразумевают день Страшного Суда — «неизбежный», «ужасный» день, когда мертвые воскреснут, а Мекка воссоединится с Иерусалимом, когда каждый должен будет доказать, что он достоин войти в жизнь истинную, вечную. Все это ждет своего часа. В Коране сказано, что этот мир будет возвращен в первоначальное состояние, а души — в телесные оболочки. Это день подведения итогов и день возмездия, (по-арабски называемый яум аль-хисаб ва-ль-икаб), ибо деяния и бездействие человечества будут взвешены на весах матери дней, вечности. И вселенная, и время созданы для того, чтобы однажды исчезнуть. Набожный мусульманин может задаваться вопросом: «Если существует только единственный день сведения счетов, то зачем считать остальные?» В конце концов никому не дано предугадать его приход, ведь даже Посланник божий, Мухаммед, не мог сказать, когда он наступит. Это ведомо лишь Аллаху — Господину миров и Владыке судного дня, как написано в суре аль-Фатихе, открывающей Коран.

Подобно тому, как пламя состоит из бессчетных искр, океан из капель воды, а умма — из отдельных людей, так и судный день образуют множество дней, следующих друг за другом и сливающихся в единстве. И как в глазах Платона время представало изменчивым образом вечности, так для ислама дни представляют собой изменчивый образ дня, а Мекка, расположенная в центре пустыни, — песочные часы. Согласно космологии ислама, время и пространство сгорят, поглотят друг друга в Каабе. Родина пророка навсегда останется лишь каплей времени, точкой в пространстве, ростком и одновременно завершением жизненного цикла. Мекка может быть отделена от мира только Судным днем, вечностью. Бог объединяет и властвует; в конце времен разделение — работа дьявола, так как разделять время означало бы расчленять один из божественных атрибутов — вечность; нарушать же единство — профанация святыни. Не от одного ли корня арабского языка происходят слова «разрешенный» (халялъ) и «распущенный» (инхиляль).[12]

Святой город Мекка живет за счет паломников и для паломников, причем паломничество может быть предписанным религией и коллективным (хадж) или добровольным, совершаемым в одиночку (умра). В Мекке не развито сельское хозяйство, промышленность или даже ремесло, и существует она — не считая, разумеется, милости Всевышнего — благодаря молитвам и деньгам хаджи. Этих «гостей», пришедших в обитель Бога, мгновенно окружают хозяева гостиниц и ресторанов, гиды и торговцы, жажда наживы которых сравнима только с жаждой небесных сокровищ самими паломниками. Мекка — храм Божий и рынок. Но Мухаммед не изгонял торговцев из мечети, ибо сам занимался торговлей.»

«В конце концов мечеть и базар неплохо уживаются», — добавлял «праведный халиф» Омар, второй «заместитель посланника Божия». Во всех традиционных мусульманских городах заключены эти два полюса. Слово торговца — сребреник, а молитвенное молчание — золото. С какой стороны ни взгляни на Мекку, образ ее двоится, и ее секрет, как и ее разгадка, — в изначально присущей ей неоднозначности. Она живет в ритме двух времен и принимает два календаря, мусульманский и григорианский, лунный и солнечный, религиозный и светский. Иные времена, прежние обычаи.

Повседневная жизнь Мекки касается, прежде всего, жителей Саудовской Аравии, затем — рабочих-иммигрантов, наем которых строго ограничен, и паломников, приезжающих со всех концов света. Она касается каждой мусульманской семьи и предполагает, помимо всего прочего, устойчивость и стабильность на всей планете. Умма концентрическими кругами расходится от Каабы, причем ближний к ней круг составляют жители Мекки, авангард, который выступает посредником между верующими, чьи интересы они отражают, принимая во внимание их этническое, национальное и социальное разнообразие и их заботы, и святая святых, отражением света которой они являются.

Если для современной геополитики Мекка является неотъемлемой частью Королевства Саудовская Аравия, то в то же время она остается независимой территорией, на которую никто не в праве претендовать. Но в то же время город, наполненный святостью, всегда был заветной целью для многих завоевателей и становился причиной жестоких войн, порождая неутолимую ненависть. Город слишком мистический, чтобы не быть политическим. Слишком отрешенный, чтобы не вызывать к себе интереса. Слишком экуменический, чтобы не порождать сектантства. Частица небес на земле, облачко святой пыли на небосводе. Мекка — город между мирами сакрального и профанного, обитель Бога, осажденная демонами.

Мекка. Религиозная метрополия ислама, центр и источник политической законности, к которому веками тянулись эмиры, султаны, короли и президенты. Ислам, представляя собой «полную и глобальную» систему, неравномерно наслаивает друг на друга религию, государство и век. Так, претендующие на власть лидеры мусульман прибегают к присяге верности «Господину Двух Миров», чтобы добиться повиновения от своих собратьев по вере. Государственный деятель в исламе, прежде всего, — «тень Аллаха на земле», и дело его — править для тени Аллаха, для света его книги. Президент Турции генерал Кенан Эврен, руководивший республикой, особо подчеркивавшей свой светский характер, счел уместным поездку в Мекку (в Каноссу,[13] шептали злые языки) и совершение паломничества-умры накануне принятия полномочий. В 1988 году его премьер-министр Тюргут Озал пышно обставил свое отправление в большое паломничество.[14] Стать «защитником» — честь, за которую сражались просвещенные деспоты и пламенные революционеры. Присвоить Мекку и править уммой. Мекка — постоянное яблоко раздора.

Нити истории тянутся и соединяют отпадение Мекки от халифата Омейядов при антихалифе Ибн аз-Зубайре[15] в 683 году с бойней, омрачившей хадж в 1987 году. Цепь трагедий. Диссиденты сплачивались в группы в тени Каабы, под ее стенами зрели заговоры, возникали и распадались королевства, но единственным правителем оставался и остается Бог.

Разногласия на политической и религиозной почве, век за веком наслаивающиеся на историю ислама, вытекают из внутренних недостатков уммы: отсутствия единого толкования священных текстов и отсутствия нормативной власти, способной вывести общие правовые знаменатели. Именно влияние догматических интерпретаций питает, воспламеняет и оживляет ислам. В этом смысле захват Мекки в декабре 1925 года эмиром Неджда Абдель-Азизом ибн Саудом означает для нее начало новой эры, эпоху радикальных изменений.[16] В действительности святой город должен был сверять свои часы с часами имама Абд аль-Ваххаба, пылкого богослова-реформатора XVIII века.[17] Многие памятники религиозной архитектуры были стерты с лица земли, объявленным «языческими» некоторым исламским обрядам был положен конец, курение табака и музыка запрещены. На ислам и Мекку надели маску ваххабизма. Теоретически открытая для всех верующих, стучащих в ее врата во имя Аллаха и Его пророка (не считая «сбившихся с пути» и бахаитов,[18] Мекка тем не менее просыпалась, молилась, занималась торговлей, принимала пищу, читала, прогуливалась и ложилась спать на ваххабитский манер. При этом она терпела у себя представителей исламских религиозных меньшинств — шиитов, друзов[19] и прочих «виновных» при условии, что они откажутся от своих «еретических» практик. Ваххабизм получил вид на жительство в матери городов.

Этот город, где развязываются кровные узы и соединяются души, стал символом предтечи современного арабского национализма, первый манифест которого, опубликованный в начале XX века сирийским арабом Абд ар-Рахманом аль-Кавакиби (1849?—1902),[20] был назван прозвищем Мекки «Умм аль-кура» — «Мать городов». Тогда же появилась целая программа. Во время знаменитого восстания арабов против турок-османов Томас Эдвард Лоуренс Аравийский (1888–1935)[21] нарисовал для предполагаемого государства марки с изображением Мекки, его столицы. Но ни светский национализм сирийца, ни мечты Британии о халифате не имели продолжения. Уставшая от осады тех, кто просил у нее защиты и любви, Мекка душой и телом отдалась последнему из них, Абдель-Азизу ибн Сауду, возродившему династию Саудидов.

Да, мать городов — их родовой бастион, но равным образом и конгресс уммы, ежегодная встреча на «саммите» Земли, саммите мистики и политики.[22] Все избрано Богом, паломники — депутаты на этой ассамблее. Они объединяются в группы преимущественно по национальной принадлежности и размахивают флагами своих стран. Так, иранцы со времени прихода к власти Хомейни[23] митингуют в Мекке: их шествия движутся плотными рядами, несут плакаты, скандируют под руководством имама, человеконенавистнические лозунги… И все это происходит на Святой земле! — отвратительные лозунги… Немного, оказалось, нужно для того, чтобы концентрические круги уммы свернулись в кольцо. Виток за витком, с головокружительной быстротой наматываются друг на друга национализм и панисламизм. Сам Аллах с трудом узнал бы сейчас своих последователей. Потоки слез и ручьи крови — Мекка, театр божественных комедий.

Мекка. Трибуна для одних, сад, зеркало, город-свидетель для других. Рассказы о путешествии в жанре Рихли служат археологическим путеводителем, учебником истории, воспоминанием пережитого — это единственный источник, по которому можно судить, о том, чем когда-то являлась Мекка. И все же вряд ли хотя бы один-единственный памятник древности сумел остаться неизменным в урагане ваххабизма. Путешественники исследовали дом Господа так, как любовник исследует душу и тело своей подруги. Связывая свои истории с географией, они каждый холм превращали в место сражения, каждую скалу — в краеугольный камень, источник духовной силы или в колыбель восстания. Иной взгляд имели путешественники с Запада, рискнувшие с опасностью для жизни прикоснуться к колыбели ислама. Причины, побудившие их затевать это рискованное предприятие, довольно спорны; способы, которыми они обманывали своих мусульманских vis-a-vis, достойны осуждения, но добытые ими сведения и свидетельства чрезвычайно ценны. Свободные от напыщенности рассказов тех, кто совершал хадж, они отличаются простым подходом к предмету изображения и показывают Мекку с неожиданной стороны. И сколько же, оказывается, камней в ее садах…

В этом пестром городе всего два сезона, имеющие неравную продолжительность. Месяц зу-ль-хиджа — это время большого коллективного паломничества (хаджа), на что указывает само его название. Это ежегодный саммит благочестия, апофеоз ислама. Хадж — событие, собирающее такое количество народа, что в этом отношении он не имеет себе равных в мире. Около двух миллионов благоговейно настроенных мусульман прибывают на машинах, автобусах, пароходах и самолетах. Под белоснежным покровом из хлопка и покорности скрыта суть уммы: свет, движение, дух и плоть. Мекка — микрокосмос.

Но вот все ритуалы, сопровождающие хадж, выполнены, и мать городов вдруг словно выворачивают наизнанку, как перчатку, — и она уже не что иное, как огромнейший в мире рынок; волна дешевого товара и подделок из всех стран мира накрывает площади и улицы города. Золотой век перетекает в век наживы.

Хадж закончен, и все принимает вид привычного повседневного беспорядка. Мекка приходит в себя. Она сбрасывает покровы, жители становятся видимыми, демоны возвращаются. Уроженцы всех областей ислама разделены по своим кварталам. Преобладают яванцы, пакистанцы и афганцы, арабов же меньшинство. Уроженцев Саудовской Аравии совсем немного и они практически незаметны; они царствуют, но не «правят бал». Эмигранты, которых сдерживает двойной статус «вечного мусульманина» и временного резидента, хранят самое красноречивое молчание. Перекличка на работе и соблюдение канонических молитв, начертанных на мечетях, необходимы для дальнейшего их пребывания в стране.

В ожидании следующего хаджа Мекка нежится в дреме, но никогда не засыпает. Поток паломников ослабевает, но не иссякает. Новые люди приносят залог своей веры, свидетельство своего ислама, новости своей родины. Коллоквиум людей и Бога, на котором Мекка исполняет роль рупора уммы.

Мирское время, святое время, солнечное и лунное сменяют друг друга, не встречаясь, пока в Судный день «Луна и Солнце не сойдутся» (Коран, 75:9). В ожидании этого часа нужно достойно заполнять книгу дней, даже если ты живешь в Мекке. У святого города имеется своя прозаическая, тривиальная, даже пошлая сторона жизни. Факты и события вплетаются в ткань жизни, и стежок за стежком, день за днем ткётся зеленый ковер, по которому человечество идет к Судному дню, к концу туннеля. Мекка — зрачок ислама.

В странном напряжении, подвешенный между небом и землей, Дом Божий становится одновременно театром, зрителем и сюжетом пьесы, где слова и предметы переплетаются, меняются местами, обретают необходимые пропорции, перспективу и смысл. Так, духовное пропитывает мирское, настоящее поглощает прошлое, а ограниченность пространства говорит о космосе. Кааба — куб, резонирующий с исламом.

Мекка — исключительно мусульманский город, единственный город в мире, к которому применимо определение моноконфессионального. Закрытая для немусульман столица веры — эго лаборатория уммы, где утверждается, меняется и просто существует ее облик. Традиции и современность вступают на этой арене в схватку, заставляющую весь исламский мир затаивать дыхание. Ислам рождается здесь и здесь же он «возродится».

Верующий в Бога кажется незатронутым идеей проходящего, меняющего и меняющегося времени. Времени, которое станет последовательностью, движением, приключением. Афоризм Гераклита[24] о том, что в одну реку нельзя войти дважды, мусульманин может переосмыслить: «Можно бесконечно совершать омовения все той же водой». Для последователя Мухаммеда время крошит мрамор, но полирует веру. Оно разрушает королевства людей, но прославляет царство Божье. Афины и Мекка. В этом месте начинаний и свершений складывается лестница времени.

И какое значение тогда имеют те события, что составляют и разрывают каждый уходящий день? В целом немногие вещи могут осложнить продвижение по «истинному пути», ведущему ко дню. Пророк, замкнув цепь откровений, уничтожил всякое будущее и всякое прошлое. С тех пор ничего нового под луной не происходило и не произойдет. Мекка находится вне времени. И не начинается ли эра ислама с того дня, когда Мухаммед обосновался в Мекке? Время и хиджра — чужеземцы для нее. В каждый момент она пребывает такой, какой была и какой станет. На ее земле, под ее солнцем ни один жест не является произвольным. Всякое действие, каждый разговор уже предсказан — «записан заранее» (араб. мактуб).

Книга Божия вдохновляет, судит и оправдывает каждый шаг верующего. Это эксклюзивная конституция Мекки. Поведением каждого руководит поведение Мухаммеда, поскольку посланник Божий остается «хорошим примером» для подражания (Коран, 33:21), включая самые обычные поступки, слова и привычки повседневной жизни. Это «подражание Мухаммеду» ведет преданного к такой тесной идентификации себя с «моделью», что он растворяется в ней. «Пророк научил нас всему, даже тому, как следует отправлять естественные потребности», — говорил один максималист. В этой вселенной каждый становится современником Мухаммеда. Магрибское предание гласит, что в Судный день все мусульмане — мужчины предстанут перед судьей в образе Мухаммеда, женщины же примут облик его дочери Фатимы. На углу улицы за каждым мусульманином вырисовывается посланник Божий. Мекка. Город, уготованный часу Бога, который настанет в надлежащее время.

Даже современная реальность, воспламеняющая одних и ожесточающая других, своим источником имеет вековые напряжения. В ней ничего не совершается без поруки Сунны-предания и прошлого. «Что прошло, то умерло», — говорит арабская поговорка, но в Мекке прошлое не смогло бы скрыться, оно остается вечным настоящим. Современная реальность, если взглянуть на нее с этой позиции, всегда анахронична. Ее всегда будто бы подогревают заново. Смысл повседневной жизни Мекки распространяется и на последующие поколения.

В исламе нет предсказуемого будущего, есть только неизбежное настоящее. Бессмысленно строить планы на будущее. Жизнь — ежедневное повторение прошедшего, и кажется, что время в Мекке течет вспять.

Объективно мать городов не слишком «приятна» для того, чтобы жить в ней: жаркий, удушливый климат, никаких следов археологических памятников, никаких развлечений… Но какая робкая и светлая радость на лицах прохожих, какая ясность во взг лядах. Даже самые тяжкие лишения люди принимают с неизменной надеждой. Тайная связь объединяет несправедливость и парадоксы истории; в их переплетениях каждый пытается прочесть божественный рисунок. «Ислам родился запрещенным, и таким он будет до конца», — учил Пророк и подытоживал: «Будь чужеземцем, будь странником в этом мире». Начиная с хиджры, бегства в Медину, ислам живет в «изгнании», далеко от матери городов, в то время как жители ее проводят дни, страдают и молятся, ощущая эфемерность своего пребывания на земле. Ислам чувствует боль Мекки. Мекка страдает из-за ислама.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.