Паломничества по святым местам

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Паломничества по святым местам

Московские государи часто посещали прославленные монастыри. Обязательны были моления не только в кремлевских, но и в отдаленных обителях о рождении наследника престола. Поездки царя и царицы на богомолье в Троице-Сергиев и другие монастыри особенно часто совершались в тех случаях, если детей вообще не было или рождались только девочки. Порой паломничество происходило по обету, данному в какой-то опасный, кризисный или по-иному значимый момент жизни монарха. Примечательна в этой связи история с поездкой Михаила Федоровича в Макарьев Унженский Свято-Троицкий монастырь под Костромой в 1619 году. Его отец, участвуя в переговорах с поляками под Смоленском, в 1611 году был взят ими в плен. Святой Макарий считался покровителем пленных, и Михаил еще задолго до своего избрания на престол, «крыяся от безбожных ляхов в пределех костромских», не раз со слезами обращал свои молитвы «о родителе своем, чудном архиереи Филарете, яко да облыжет святыя его седины», обещая не только посетить Унженский монастырь, но и принести щедрые дары, а также прославить имя святого. После счастливой встречи с отцом, вернувшимся из плена в 1619 году, Михаил Федорович исполнил свой обет. После царского пребывания в монастыре на месте деревянных келий, где останавливался государь, были построены каменные Успенская церковь и больничные кельи. В 1620 году государь совершил поездку в подмосковную Николо-Угрешскую обитель.

Патриарх Филарет любил ездить на поклонение в два монастыря во имя Рождества Пресвятой Богородицы: звенигородский Саввино-Сторожевский и Пафнутьево-Боровский. Но самым любимым и часто посещаемым местом была Троице-Сергиева обитель, куда государи ежегодно совершали длительный молитвенный «Троицын ход».

Монастырь, основанный в XIV столетии подвижником Сергием Радонежским, стал местом особого поклонения русских правителей еще с Ивана Грозного (именно там он был крещен), его сына Федора и Бориса Годунова. Род Романовых никогда не забывал и той роли, которую сыграла обитель в освобождении России от интервентов. Окруженный крепостными стенами монастырь не только выдержал полуторагодовую осаду польско-литовских войск под водительством Сапеги и Лисовского, но и внес свою лепту в виде крупных пожертвований в организацию второго ополчения, освободившего Москву от польских интервентов. В 1618 году «ляхи», снова пошедшие на Москву, были остановлены под стенами «крепкостоятельной» обители, и в соседней деревне Деулино было заключено перемирие, положившее конец Смутному времени. Всё это и сделало Троицу столь значимым объектом ежегодного поклонения царской семьи, имевшей очень тесные и длительные связи с игуменом и старцами Сергиевой обители. Именно здесь с 18 сентября до начала ноября 1682 года царевна Софья Алексеевна с братьями Петром и Иваном укрывалась от бунтовавших стрельцов, в 1689 году за стенами монастыря нашел защиту семнадцатилетний Петр I, прискакавший из Преображенского под угрозой стрелецкого бунта.

Московские государи отправлялись в «Троицын ход» вместе с женами, детьми и другими родственниками. Однажды царь Михаил, будучи вместе с матушкой в Троице, послал оттуда гостинец отцу-патриарху — 220 яблок и 15 калачей, а в ответ получил «часы воротные боевые» (куранты) для монастырской надвратной башни. «Троицын ход» совершался каждую осень, так как день преставления преподобного Сергия Радонежского отмечается 25 сентября. Эти выезды царской семьи на богомолье были самыми масштабными. К примеру, в 1631 году только поезд царицы состоял из 171 лошади и полсотни колымаг. Примечательно, что в нем находились и два карлика, по-видимому, чтобы развлекать высокопоставленных паломников в долгой дороге.

Как правило, «Троицын ход» оформлялся очень торжественно. Сохранилось подробное описание выезда Алексея Михайловича с семьей в это паломничество 19 сентября 1675 года. На Красной площади были устроены специальные высокие помосты, чтобы «цесарский» (австрийский) и бранденбургский посланники, польский и датский резиденты могли наблюдать шествие, не влезая на крыши отведенных им домов, что приходилось делать другим иностранцам, например персидскому купцу со свитой. С помостов открывалась широкая панорама, позволявшая охватить одним взглядом всё шествие.

А посмотреть было на что. Процессию, появлявшуюся из Спасских ворот Кремля, открывали 1500 стрельцов, руководимые стрелецким головой Степаном Яновым, перед которым вели превосходного пегого аргамака. Они прокладывали путь царю до первого стана за городом, где ожидало войско в 14 тысяч человек Следом за стрельцами в воротах показался спальник Иев Голохвастов, предводительствующий «постельничим возком» из более чем трех десятков повозок, охраняемых 250 конными стрельцами; золотые рукоятки их бичей ярко сверкали на солнце. «Стремянных» стрельцов возглавлял стольник Юрий Лутохин, важно восседавший на лихом коне, беспрестанно грызшем удила. Потом были выведены 62 лошади «царского седла», их сбруя и попоны «горели в золоте и серебре». Конюхи во главе с Тарасом Ростопчиным получили перед этим вояжем новые золотые с серебром нашивки на кафтаны по польской моде. За ними появилась царская карета, в которую были запряжены 12 лошадей, удерживаемых под уздцы двадцатью четырьмя конюхами. Карета блистала золотом и сверкала хрусталем. В ней помимо царя и царевича находился глава Боярской думы князь Никита Иванович Одоевский, сопровождавший процессию до первой остановки. Карету окружали стрелецкие головы и сотники, а также 60 сокольников с алебардами и протазанами. За ней шла группа слуг во главе с ясельничим Федором Вышеславцевым. Специальный человек нес скамейку, обтянутую красным сукном, которую ставили под ноги царю, когда он садился на коня. Потом ехали восемь всадников, слуги несли вытканные серебром и золотом персидские ковры для лошадей. Отряд рынд сопровождал двадцать одного жильца с кушаньями. За ними были выведены 12 лошадей под бархатными покровами. На дворе Артамона Матвеева для царского выезда были изготовлены новые, невиданные дотоле конские уборы, а посему возницы не знали, как «наряжать» лошадей, и Матвееву пришлось самому показать, как это делается, на Соборной площади на глазах у знати и иностранцев. Карету окружали шесть пеших стрельцов с протазанами «в особливом платье». В конце процессии двигались остальные придворные — «множество бояр, стольников, чашников в золоте, серебре и жемчуге», в том числе 13 думных людей, 24 спальника, 69 стольников, 31 стряпчий и 79 жильцов. Замыкали царский поезд три кареты и толпа слуг.

Царицын поезд был значительно скромнее по количеству сопровождающих, но не менее красочен. Если в царской процессии преобладал золотой и серебряный декор на красном фоне, то в царицыном — белый цвет: 12 белых лошадей, «обвязанных шелковыми сетками», везли колымагу, окруженную двумя сотнями стрельцов. В процессии участвовали четверо думных людей, трое спальников, стольники царевичей и 230 московских дворян, за ними следовали придворные боярыни в возках, а в самом конце процессии — 26 царицыных детей боярских.

Поездки государей на богомолье и раньше отличались особой пышностью и многочисленностью участников. Но вышеописанный «Троицын ход» был, по всей видимости, самым значительным не только в царствование Алексея Михайловича, но и за всё XVII столетие. Подготовка к нему шла с особым размахом: драгоценности взяты из царской казны, для царицы куплен «венец с коронами алмазный» за 15 тысяч рублей, за казенный счет срочно сшиты несколько десятков кафтанов для дворовых и однорядок для комнатных боярынь, выданы десятки золотых и серебряных нашивок на стрелецкие кафтаны и т. д. Царь стремился произвести впечатление на иностранных гостей и с нетерпением ожидал донесений своих людей, которые должны были слушать все отзывы иноземцев о зрелище. Вероятно, он хотел удивить не столько богатством и пышностью действа, сколько его красотой, показать иноземцам, что царский двор не отстает от европейской королевской моды, а сам московский государь ценит красивые вещи.

Иностранцы не обманули ожиданий царя — они громко восхищались «стройством ратным», изрядными ружьями, конскими сбруями, персидскими коврами в алмазах, украшениями карет. Бальзамом на душу впечатлительного царя лились слова императорского посланника, что ничего подобного нет в мире, а если когда-то и бывало, то только при императоре Августе. Датский резидент удивлялся, что «государский поход устроен паче всякого человеческаго разумения». Польский резидент пытался давать советы по поводу стрельцов: «люди все бравые и с карабины золочеными», но им бы еще по два пистоля — вот тогда был бы «строй его государскому походу в красоту». И лишь бранденбургский посланник помалкивал, видимо, потеряв дар речи от увиденного…

«Троицын ход» имел несколько «станов» — остановок, где были построены церкви и путевые дворцы. Первая остановка делалась в царской вотчине селе Алексеевском, затем в селе Тайнинском в 15 верстах от Москвы, еще через 15 верст в селе Братошине, а последняя — в селе Воздвиженском в десяти верстах от Троице-Сергиева монастыря, где высокопоставленных путешественников встречали представители обители, чтобы ударить челом государю. Последний отрезок паломнического пути от Кесовых прудов рядом с Клементьевой слободой до обители государь и его семейство («весь дом») часто проходили пешком.

Выезды на богомолье в другие монастыри бывали обставлены гораздо скромнее. Паломничества случались слишком часто, чтобы каждый раз устраивать столь масштабные дорогостоящие мероприятия.

Михаил Федорович, бывало, после посещения Троице-Сергиева монастыря не возвращался сразу домой, а двигался дальше, в Александровскую слободу и Переславль-Залесский, где молился в Никитском монастыре. Сохранились сведения, что в 1638 году он возвращался с «Троицына хода» в конце октября, затратив на паломничество три недели. Остававшиеся в Москве бояре, «соскучившись», посылали ему гостинцы, в частности арбузы, чтобы скрасить дорогу домой.

В праздник Покрова Пресвятой Богородицы Михаил Федорович любил выезжать в село Рубцово в храм Покрова, памятуя особое значение этого дня в связи с последним походом королевича Владислава на Москву в 1618 году, когда гетман Сагайдачный, будучи православным, услышал звон московских колоколов и отступил от города. В Рубцове царь устраивал «стол» для приближенных, среди которых были бояре князья Иван Борисович Черкасский, князь Алексей Юрьевич Сицкий, окольничий Федор Леонтьевич Бутурлин и др.

Среди монастырей, которые любил посещать Алексей Михайлович, помимо Троице-Сергиевой лавры значились Саввино-Сторожевская и Пафнутьево-Боровская обители. Впервые в статусе великого государя Алексей Михайлович посетил их в 1645 году, сразу же после коронации. (Кстати, именно эти два монастыря были особенно чтимы его дедом, патриархом Филаретом.) Саввино-Сторожевский монастырь при нем был сделан лаврой — к нему было приписано 19 обителей, а сам он находился в подчинении приказа Тайных дел.

Федор Алексеевич продолжил традицию «Троицына хода», отправившись в первый год своего царствования в паломничество — правда, поздновато, 19 ноября. После Троицы он поехал в Переславль-Залесский и Александровскую слободу, посетив по дороге Свято-Троицкий Данилов, Никитский, Борисоглебский Песоцкий, Горицкий Успенский и Федоровский монастыри. Вернулся он из богомольного похода только 1 декабря.

Среди любимых паломнических маршрутов Федора Алексеевича значились Волоцкий Успенский Иосифов и тот же Саввино-Сторожевский монастырь, называемый «комнатным государевым и первостатейным». Сторожевскую обитель он посетил в сентябре 1680 года «по обету» после женитьбы на Агафье Грушецкой. Д ля мощей преподобного Саввы государь заказал серебряную раку — до его приезда она хранилась на гостином дворе в Звенигороде. Сохранилось описание шествия к монастырю для установления раки: открывали его иеромонахи и иеродиаконы со свечами и кадилами; верховые певчие дьяки, приехавшие вместе с царем, несли раку, навстречу процессии из монастыря вышли коломенский архиепископ с животворящим крестом и архимандрит монастыря с «игумнами, попами и дьяконами в одеждах», то есть в праздничных облачениях. После молебна царь вместе с «властями» (архиепископом и архимандритом) переложил мощи преподобного Саввы в новую серебряную раку.

Вообще мощи святых как объект поклонения были в почете у Федора Алексеевича. Зная об этом, дворцовые староверы, в числе которых была и тетка и крестная мать государя Ирина Михайловна, уговорили его совершить паломничество к мощам благоверной княгини Анны Кашинской. Это делалось не без задней мысли — поскольку персты святой в гробу были сложены в двуперстном крестном знамении, царская тетка и стрелецкие полковники Соковнины (обращенные в старообрядчество их сестрой боярыней Феодосией Морозовой) рассчитывали убедить самодержца в истинности старой веры и уговорить отменить реформы патриарха Никона. Однако поездка не состоялась из-за болезни Федора и сопротивления патриарха Иоакима.

Но зато царь побывал во многих других святых местах. Так, в июне 1677 года он посетил Екатерининскую пустынь, основанную в 1660 году его отцом примерно в 40 верстах от Москвы по Калужской дороге (сегодня это Свято-Екатерининский мужской монастырь на окраине подмосковного города Видное). На одной из царских охот во время отдыха Алексею Михайловичу случилось видение: ему явилась святая Екатерина и сообщила, что в эту ночь у него родилась дочь. Царь сразу же повернул домой и по дороге в Москву получил известие о рождении девочки, которую он конечно же назвал Екатериной.

Только за апрель 1678 года Федор Алексеевич посетил 19 московских монастырей! В Новоспасскую обитель, где была родовая усыпальница бояр Романовых, он стал ездить еженедельно, после того как там в апреле 1679 года была похоронена его любимая тетка и крестная мать царевна Ирина Михайловна. Из-за больных ног Федор, в отличие от отца, редко участвовал в крестных ходах — исключение составляло шествие в Новодевичий монастырь, совершавшееся 28 июня в праздник Смоленской иконы Божией Матери, в котором государь принимал участие ежегодно. Накануне события царские шатры возводились на Девичьем поле рядом с обителью, Федор ночевал там, а наутро после крестного хода и праздничного застолья уезжал в Кремль.

Несмотря на разные предпочтения в выборе мест паломничества, все московские государи в своей повседневной жизни уделяли им большое внимание. Порой, едва завершив один поход по святым местам, они тут же собирались в другой. К примеру, Федор Алексеевич в 1676 году, вернувшись 1 декабря из «Троицына хода», 5 декабря отправился в новое паломничество. Правда, интенсивность посещения святынь и храмов бывала различной. Так, в 1657 году Алексей Михайлович ежедневно усердно ходил по церквям, в 1660-м предпочитал стоять заутрени в «палатах», а с конца 1667 года заметно уменьшилось его присутствие на ежедневных богослужениях.

Поездки по монастырям обычно сопровождались богатыми вкладами и пожертвованиями. Чаще всего царское семейство дарило обителям иконы. Так, Федор Алексеевич и его первая супруга Агафья Грушецкая в 1680 году поставили в иконостас собора московского Сретенского монастыря две иконы своих святых покровителей — великомученика Феодора Стратилата и мученицы Агафьи Панормской. Еще одна икона с изображением тех же святых была ими вложена в александровский Свято-Успенский монастырь. В 1681 году иконописец Кузьма Яковлев Бабухин написал по заказу царя для вложения в суздальский Ризоположенский монастырь икону с изображением тринадцати святых, тезоименитых всем членам царского семейства, включая святую Наталью, покровительницу царевны Натальи Алексеевны и царицы Натальи Кирилловны Нарышкиной.