Свои люди — сочтемся

Свои люди — сочтемся

Автор: Александр Островский

Год и место первой публикации: 1850, Москва

Опубликовано: в журнале «Москвитянин»

Литературная форма: пьеса

СОДЕРЖАНИЕ

Комедия в четырех действиях посвящена быту московской купеческой среды. Действие происходит в доме богатого купца Самсона Силыча Большова.

Первая составляющая двойной интриги — замужество девятнадцатилетней дочки Большова, Олимпиады Самсоновны (Липочки). Липочка получила поверхностное воспитание, то есть «училась и по-французски, и на фортепьянах, и танцевать», поэтому при сильнейшем своем желании немедленно выйти замуж отвергает претендентов из купеческого сословия. Предел ее мечтаний — военный. Ее мать, Аграфена Кондратьевна, хоть и беспрестанно бранится с дочерью, не понимает ее амбиций, — потакает ей во всем. Поэтому чуть ли не каждый день в дом Болыпова приходит сваха Устинья Наумовна, сбившаяся с ног в поисках достойного жениха для Липочки. Когда нужная кандидатура вроде бы найдена («и крестьяне есть, и орден на шее»), планы женщин срываются.

Виной этому вторая составляющая интриги — ложное банкротство Вольтова. Суть мошенничества в следующем. У Большова, как и у всякого зажиточного купца, на пути к богатству появились долги — более или менее значительные. Объявив себя банкротом, купец может рассчитывать на то, что кредиторы согласятся получить лишь часть долга. Считали так: «по десяти копеек за рубль», «по двадцати пяти копеек за рубль» и т. д., что значило, соответственно, — десять процентов, двадцать пять процентов от суммы долга. Себе в помощники Большов берет Сысоя Псоича Ризположенского, бывшего стряпчего в суде, которому предложили уйти в отставку за пристрастие к водке и неосторожное обращение с документами: однажды он забыл дело в трактире. Для того чтобы подтвердить свою несостоятельность, Большов должен передать все свое движимое и недвижимое имущество другому лицу, такому человеку, «чтобы он совесть знал», но не члену семьи. Ризположенский предлагает кандидатуру приказчика Большова, Лазаря Елизарыча Подхалюзина. Большов соглашается: «он малый с понятием, да и капиталец есть».

Подхалюзин, с детства живущий в доме Большова, однако, сам себе на уме. Он не на шутку влюблен в Олимпиаду Самсоновну, но с горечью понимает, что не сможет жениться на ней, ибо не отличается ни красотой, ни воспитанием, ни богатством. Ложное банкротство Большова — счастливая возможность для Подхалюзина. Он подкупает сваху, чтобы та перестала говорить о прежнем, благородном, женихе. Устинья Наумовна оправдывается перед Липочкой и ее матерью тем, что жених что-то засомневался. Подкупает Подхалюзин и Ризположенского — для того, чтобы стряпчий соблюдал его выгоду в устраиваемом банкротстве. Затем приказчик рабским заискиванием и лестью добивается того, что Большов («самодур», по терминологии Николая Добролюбова) решает женить его на дочери. Возмущенная Липочка, поначалу непреклонная в своем «не пойду!», после разнообразных посулов от Подхалюзина соглашается. Растрогавшись, Большов отдает своему приказчику все свое состояние, взяв с него обещание кормить их с женой и заплатить кредиторам «копеек по десяти». «Стоит ли, тятенька, об этом говорить-с. Нешто я не чувствую? Свои люди — сочтемся!» — отвечает Подхалюзин.

По закону, до окончательной выплаты всех долгов Большов обязан сидеть в долговой яме, — это что-то вроде тюрьмы, но с менее строгим распорядком. Кредиторы согласны взять «по двадцати пяти копеек» с рубля, не меньше. Об этом Большов, выпущенный на время домой, говорит Подхалюзину. Но бывший приказчик, а ныне хозяин богатого дома милостиво соглашается заплатить «по пятнадцати копеек», но не больше. Липочка поддерживает мужа. Большов, осознав свой промах, сравнивает Подхалюзина с Иудой, и удаляется обратно в долговую яму, а оттуда, возможно, и в Сибирь. Параллельно Подхалюзин выпроваживает из дома пришедших за обещанными деньгами Устинью Наумовну и Ризположенского. Завершается пьеса обращением Подхалюзина к публике — в ответ на угрозы и проклятия Ризположенского:

«Вы ему не верьте, это он, что говорил-с, — это все врет. Ничего этого и не было. Это ему, должно быть, во сне приснилось. А вот мы магазинчик открываем: милости просим! Малого ребенка пришлете — в луковице не обочтем».

ЦЕНЗУРНАЯ ИСТОРИЯ

В первом, законченном в 1849 году варианте пьеса называлась «Банкрот, или Свои люди — сочтемся!» Рукопись с таким заглавием Островский отослал в драматическую цензуру в Петербург. Отклик цензора был крайне резким: «…все действующие лица: купец, его дочь, стряпчий, приказчик и сваха отъявленные мерзавцы. Разговоры грязны; вся пьеса обидна для русского купечества». Комедия была запрещена для сцены. Тогда Островский начал читать пьесу в московских домах вместе со знаменитым актером П.М. Садовским. Комедия была принята с крайним воодушевлением. Слух о ней дошел до Парижа, где Александр Герцен с восторгом писал одному из своих корреспондентов, что «Банкрот» — это «крик гнева и ненависти против русских нравов; <…> пьеса была запрещена…» Запрещенное произведение импонировало и Тарасу Шевченко: «Мне здесь года два тому назад говорили. Данилевский <…>, что будто бы комедия Островского «Свои люди — сочтемся» запрещена на сцене по просьбе московского купечества. Если это правда, то сатира, как нельзя более, достигла своей цели», — писал он в дневнике.

Для того чтобы опубликовать ее в московском журнале «Москвитянин», издателям пришлось развить бурную деятельность; Михаил Погодин писал в Петербург графу Д. Н. Блудову, ведавшему цензурой: «Пьесу читали у московского генерал-губернатора, etc. Публикацию, с некоторыми поправками, разрешили». Чуть позже в университетской типографии было напечатано отдельное издание комедии. Успех пьесы был необычайным; ее, по русской традиции, сравнивали с «Недорослем», «Горем от ума» и «Ревизором». А критика безмолвствовала. Поговаривали, что о пьесе запрещено упоминать печатно. Но скорее всего это был акт автоцензуры со стороны издателей периодики. Об этом писал в начале статьи «Темное царство» Николай Добролюбов:

«…по одной из тех, странных для обыкновенного читателя и очень досадных для автора, случайностей, которые так часто повторяются в нашей бедной литературе, — пьеса Островского не только не была играна на театре, но даже не могла встретить подробной и серьезной оценки ни в одном журнале. «Свои люди», напечатанные сначала в Москве, успели выйти отдельным оттиском, но литературная критика и не заикнулась о них. Так эта комедия и пропала, — как будто в воду канула, на некоторое время».

После выхода «Москвитянина» (1850, № 6, март) Островский вновь обратился за разрешением на постановку пьесы к генерал-губернатору Москвы. Последний послал ее министру императорского двора П. М. Волконскому, который только сослался на предыдущее запрещение. Впервые комедию играли на публике в ноябре 1857 года в Иркутске, пользуясь отъездом генерал-губернатора. Вернувшись, последний постфактум послал просьбу разрешить постановку, но в III отделении ему было в этом отказано и пьесу сняли со сцены. Постановка была разрешена на сцене императорских театров в 1860 году.

Напечатанной комедией заинтересовался негласный «Комитет 2-го апреля 1848 года», контролировавший уже опубликованные произведения; по рангу он был выше цензуры. В комитете комедия понравилась, «ничего прямо противного правилам общей цензуры» в ней не нашли, но попечителю московского учебного органа предлагалось вызвать автора, дабы «вразумить его, что благородная и полезная цель таланта должна состоять не только в живом изображении смешного и дурного, но и в справедливом его порицании», в наказании порока. Николай I наложил на это заключение свою резолюцию: «Совершенно справедливо, напрасно печатано, играть же запретить…» Островскому пришлось оправдываться. Но в III отделении уже завели дело «О литераторе Островском», император приказал: «Иметь под присмотром».

В 1858 году Островский создал, с учетом цензурных требований, новую редакцию комедии для первого собрания своих сочинений. В новом варианте, названном «За чем пойдешь, то и найдешь», за Подхалюзиным являлся квартальный и уводил «к следственному приставу по делу о сокрытии имущества несостоятельного купца Большова». «Чувство, которое я испытывал, перекраивая «Своих людей» по указанной мерке, <…> можно сравнить разве только с тем, если бы мне самому себе отрубить руку или ногу», — жаловался позже Островский. В Главном управлении цензуры жертву приняли, но с оговорками: «вновь прибавленная сцена по неопределенности своей мало изменяет эту кажущуюся безнаказанность». Новое название было отвергнуто: «…перемена могла бы вызвать какие-нибудь превратные толки о стеснениях цензурных там, где их нет на самом деле». Предложив «изменить выражения и места не совсем приличные», пьесу разрешили к изданию.

В 1881 году была разрешена постановка первого варианта пьесы, а в 1885 она была издана в последнем прижизненном собрании сочинений Островского.

Дризен Н.В. Драматическая цензура двух эпох. 1825–1881. Пг., 1917.

Коган Л.Р. Летопись жизни и творчества А.Н. Островского. М., 1953.

Лакшин В.Я. Островский. М., 1976.

Лакшин В.Я. Свои люди — сочтемся! Комментарий //А.Н. Островский. Полное собрание сочинений в 12-ти томах. Т.1. М., 1973. С 506–515.

Ревякин А.И. А.Н. Островский. Жизнь и творчество. М., 1949.