Глава тринадцатая Представление французов и русских о страхе

Глава тринадцатая Представление французов и русских о страхе

Слово страх, зафиксированное в древнерусском и старославянском языках с XI века, не имеет явной этимологии (ЭСРЯ). Не имеет оно и явных соответствий в других индоевропейских неславянских языках. Возможно, оно связано со словом строгий (ИЭССРЯ), что представляется достаточно мотивированным и с точки зрения экстралингвистичесих факторов: страшение – один из способов воспитания повиновения, качества, культивируемого как в детях, так и у гражданских лиц. Однако представляется любопытным тот факт, что устрашение скорее связано с наказанием, а не с пробуждением в человеке (ребенке) экзистенциального страха перед потусторонней силой, будь то смерть, дьявол или проявление неконтролируемого животного начала в человеке. На эту мысль нас навел беглый анализ русских сказок, в большинстве которых главный герой (Иванушка-дурачок или Иван-царевич) не отмечен страхом или трепетом перед мифологическим злодеем (часто даже зооморфным – Змей Горыныч, Соловей-разбойник и пр.), а по глупости своей «прёт напролом» и именно через глупость, а не через добро побеждает «исчадье ада». Отметим точку зрения Д. С. Лихачева, рассматривавшего глупость в контексте исследования русской доброты (1). Такой особый вид бесстрашия представляется нам в большой степени характерным для русского сознания, зачастую приводящего человека к «глупой» гибели, но также к подвигу и бесстрашию в бою, что делало русских на протяжении многих веков безусловно сильными военными противниками, сумевшими победить Наполеона и Гитлера. Очевидно, что это не единственная причина одержанных побед. Но если посмотреть на русский страх шире, связать его с природным фатализмом (чему быть, того не миновать), отсутствием привычки подвергать события и обстоятельства окончательному анализу, а также отсутствием массового фобического невроза, происходящего от удивительной стабильности жизненного уклада (у феодализма и социализма немало общего, не так ли?), то становится понятно, что подсознательное отношение русских к страху как к чему-то крайне индивидуальному и малодостойному – действительно глубоко специфическая черта этого типа мировоззрения. Привычное для нас суждение, что страх – это слабость, как мы увидим далее, разделяется далеко не всеми народами.

Уточним: русским всегда был свойственен страх наказания, происходящего от грозного царя, родителя или самодура-начальника, над которыми в народе всегда смеялись. Однако источник этого страха был всегда конкретным и осознанным (также и в случае грозы, засухи или наводнения), то есть не создавал основы для невроза. Исключение – период сталинского террора, но это тема особая. В западной же культуре картина была принципиально иная: сказки типа «Мальчика-с-пальчика» или «Синей Бороды» создавали благодатную почву для невроза; живописные полотна, щедро изображавшие «страсти» разного рода, всевозможные истязания человеческой плоти (и в том, и в другом случае можно говорить об определяющей роли католицизма, материализовавшего проявления нечистой силы посредством разных изобразительных средств); костры инквизиции и постоянная конкуренция, обеспечивающая взлеты и падения – все это привело к созданию «тревожного» типа психического склада не только в рамках отдельных личностей, но и нации в целом. Вот отчего мы часто сталкиваемся с характеристикой, в частности, представителей французской нации как angoisses, вот отчего психоанализ и психоаналитики столь востребованы обществом, вот отчего, возможно, и произошло столь бурное развитие рационализма – как гиперкоррекции страха, как способа упорядочивания жизни и обуздания многоликой тревожности. Впрочем, это только лишь гипотеза, которую можно развивать или опровергать, однако отсутствие тревожного невроза у русских, интересно дополняющее также и картину русской безответственности, кажется любопытным штрихом, обогащающим представление о пресловутой русской душе.

Связь страха с непосредственным действием, а не с экзистенциальным неврозом, очевидна также и в определении Даля: страх – это страсть (см. особое значение страсти во множественном числе в соответствующих толковых словарях), боязнь, робость, сильное опасение, тревожное состояние души от испуга, от грозящего или воображаемого действия (ТС). Отсюда же и перенесение этого слова на сам предмет, вызывающий страх (значение, отмеченное у Даля), и обозначение при помощи этого же слова (также см. у Даля) угрозы или острастки, а также покорства устрашенного.

В современном отрефлексированном языкознанием понимании страха (но, возможно, не в самом языке) присутствуют такие элементы толкования этого слова и его синонимического ряда: «чувство или состояние человека, при котором ему неприятно; такое чувство бывает, когда, ощущая опасность, человек также ощущает, что теряет нормальный контроль над ситуацией» (НОСС) или «страх – это неприятное чувство, подобное ощущению, которое бывает при холоде; он возникает, когда человек (или другое живое существо) воспринимает объект, который он оценивает или ощущает как опасный для себя и в контакт с которым он не хотел бы входить» (2). Отметим в этих определениях лишь материальность трактовки и отсутствие какого-либо намека на возможность существования невротического или экзистенциального страха.

Обратимся к уже многократно цитировавшемуся «Новому объяснительному словарю синонимов» и подчеркнем важные для нас наблюдения: синоним «строг» – наиболее общее слово (для всего ряда, который выглядит так: страх, боязнь, испуг, ужас, паника. – М. Г.); испуг и боязнь – чувства, паника – состояние; боязнь и ужас может испытывать только человек, страх – любое живое существо; страх может вызываться как непосредственной опасностью, так и предположением человека о будущем ущербе; причина испуга – внезапное ощущение опасности, вызванное чем-то незначительным, но неожиданным и конкретным; ужас возникает, когда человек сталкивается с чем-то чудовищным или предполагает нечто чудовищное; страх возникает как спонтанно, так и осознанно, испуг всегда возникает спонтанно; страх можно сдерживать и даже подавлять, а панику (как и испуг – М. Г.) нельзя ни сдерживать, ни подавлять; страх может быть чувством любой интенсивности, глубины и длительности, испуг – кратковременное чувство, ужас – максимально глубокое и интенсивное переживание, которое в силу этого не может быть слишком длительным (НОСС).

В русском языке существуют два глобальных метафорических образа страха – первый из них приравнивает страх к холоду и описывает реакцию души на страх как реакцию тела на холод (3). В данном случае, исходя из универсальности этой эмоции, мы можем предположить существенную общность описаний такого рода в различных языках, поскольку именно такова непосредственная реакция человека на страх.

По-русски это звучит так:

белеть, бледнеть от страха, дрожать, трястись от страха, цепенеть, застывать от страха, онеметь от страха;

страх леденит кровь;

кровь стынет в жилах от страха;

холодеть от страха, он съежился от страха и пр.

Второй метафорический ряд отражает концептуализацию страха говорящим. Впервые такого рода концептуацизация страха была описана в уже цитировавшейся работе В. А. Успенского: «Страх нападает на человека, охватывает его, душит, парализует; однако человек может бороться со страхом и даже победить его. Таким образом, страх можно мыслить в виде некоего враждебного существа, подобного гигантскому членистоногому или спруту, снабженному жалом с парализующим веществом. Впрочем, это существо может быть не только большим и сильным, но и маленьким и слабым. Привлечение дальнейших текстов приводит к более развитому представлению. Так, мы обнаруживаем выражения в нем проснулся страх, он победил в себе страх, приводящие к заключению, что страх – по крайней мере в отдельные моменты времени – помешается внутри человека. Можно представить себе такое положение вещей. Страх изначально находится внутри человека, однако в состоянии анабиоза. В какой-то момент он пробуждается (просыпается), растет, и, наконец, нападает на своего хозяина – возможно, все еще оставаясь внутри» (3). Очевидно, что в этом описании учтена не вся метафорическая сочетаемость, добавляющая существенные аспекты к приведенному образу: страх заползает в душу, снедает ее, пронзает. От страха можно также окаменеть.

Итак, у русского страха мы видим следующие сочетания:

1) холод, лед;

2) змея, спрут, располагающиеся как снаружи, так и внутри человека.

Если учесть прототипический образ Горгонии (девицы Горгонии – девы, по средневековым славянским легендам, с волосами из змей, модификации античной медузы Горгоны), то преемственность вещественной коннотации по отношению к нему очевидна. Лик Горгонии смертоносен, она знает языки всех живых существ. Волшебник (волхв), которому удается с помощью обмана обезглавить Горгонию и овладеть ее головой, получает чудесное средство, дающее ему победу над любыми врагами. Другая трансформация образа Горгонии в славянских апокрифах – «зверь Горюний», охраняющий рай от людей после грехопадения. Согласно одной из легенд, змеи на челе и груди новорожденного Каина побудили Адама написать дьяволу, обещавшему исцелить его сына, рукописание, предавшее во власть сатаны весь род человеческий. Иконография головы Горгоны – характерная черта популярных византийских и древнерусских «змеевиков», где она является изображением болезнетворного демона.

Приведенное описание позволяет, прежде всего, установить общие мифологические корни славянского и романского представления о страхе.

Боязнь – это несильный страх, длящийся во времени. Иначе говоря, боязнь – и эмоция, и состояние одновременно. Как правило, человек четко осознает причину боязни, то есть боязнь предполагает анализ ситуации и дает возможность избегать ситуаций, в которых человек может пострадать. Боязнь в таком случае сближается с опасением. Боязнь – чувство контролируемое, что, с нашей точки зрения, связано также и с наличием соответствующего глагола бояться, трактующего действие и соответствующее состояние как действие и результат действия самого субъекта, чего мы никак не можем сказать о слове страх (глагол страшиться вышел из употребления). Представление об этом слове, скорее, складывается из отрицательной, нежели из положительной его сочетаемости (НОСС), что объясняется, в первую очередь, его нечастотным употреблением в современном языке.

Слово испуг, обозначающее сильный внезапный страх, вызванный конкретной причиной, связывается этимологами с криком совы, филина (пуг-пуг), а также и со старым названием самой этой птицы – «пугач» (ЭСРЯ). Этимология в данном случае полностью мотивирует особенности значения этого синонима. У этого слова, как и у предыдущего, не обнаруживается сочетаемости, позволяющей нам провести реконструкцию какой-либо коннотации, видимо, в основном потому, что образное ядро сосредоточено вокруг центрального понятия этого ряда.

Ужас, понимаемый как сильный страх, испуг, приводящий в состояние оцепенения, подавленности, сильной тревоги, изумления, негодования – в этимологическом отношении трудное слово. Можно сказать лишь, что в XI веке это слово обозначало страх, трепет, отчаяние, исступление (ЭСРЯ). Даль определяет ужас как сильный страх, происходящий от боязни или от исступления (ТС), и мы, таким образом, можем видеть связь базовой эмоции страха-ужаса с другими не рассматриваемыми нами эмоциями (такими как изумление и отвращение, также непременно обладающие непроизвольным мимическим сопровождением у человека любого возраста). НОСС определяет ужас как чувство, близкое к страху, но отличающееся от него в первую очередь причиной и, как следствие этого, интенсивностью. Человек испытывает ужас, когда сталкивается с чем-то, что выходит за пределы его понимания и перед чем он испытывает полнейшее бессилие. Ужас – максимально интенсивное чувство, не совместимое ни с какими другими переживаниями и полностью формирующее состояние души. Длительность этого чувства в силу его интенсивности ограничена во времени. Ужас граничит с безумием (НОСС).

Слово ужас в русском языке имеет следующую сочетаемость:

безотчетный, панический, смертельный, животный, леденящий, цепенящий ужас;

приводить, повергать кого-либо в ужас; быть в ужасе;

дрожать от ужаса, съежиться, похолодеть, оцепенеть от ужаса; ужас охватил кого-либо, сковал; ужас объял кого-либо;

от ужаса волосы вздыбливаются и пр. (СССРЯ, РМР, ССРЯ, СРЯ, СРС).

Из приведенной сочетаемости мы видим, что образ, стоящий за этим понятием – производный от образа страха (парализующий холод), с одним отличием: ужас, с нашей точки зрения, ассоциируется с неким «статическим», «готовым» состоянием, в которое приходит человек. Мы могли бы сравнить это состояние с состоянием человека, ужаленного змеей и внезапно осознавшего свою печальную перспективу. Мы могли бы также предположить, понимая всю хрупкость этого предположения, что существует некая образная связь между ужасом и жалом. Отчасти связь ужаса со змеей косвенно подтверждается и понятием отвращение, промелькнувшим в определении у Даля, поскольку именно хтонические гады вызывают в человеке одновременно и отвращение, и ужас.

Паника находится, явным образом, на периферии этого словарного ряда. Это слово заимствовано из французского в начале XIX века и описывает скорее поведение человека или толпы, вызываемое сильным страхом. Таким образом, паника – это тип поведения, а вызывающая это поведение базовая эмоция – страх – была нами описана ранее.

Итак, в заключение описания этого ряда, отметим следующее.

1. На содержательном уровне в русском языке описаны: базовая эмоция – страх, длящееся несильное чувство – боязнь, сильное или слабое кратковременное чувство, вызванное внешней конкретной причиной – испуг, и очень сильное чувство, граничащее с безумием – ужас. Поведение человека, испытывающего эти эмоции, описывается при помощи двух слов: паника и ступор, связанного также и с состоянием сильного удивления.

2. На образном уровне мы отмечаем две основные коннотации, сопровождающие этот ряд – холод (лед) и змея.

Посмотрим теперь на французские понятия.

Французское peur (n. f.) посредством различных промежуточных форм произошло от латинского pavorem – аккузатива от pavor (DE). Это слово обозначало «ужас, страх», затем, по ослаблению интенсивности, «боязнь или волнение, заставляющие потерять хладнокровие». Это же имя носило некое божество, о котором известно немного и которое упоминается у Тита Ливия. Pavor образовано от pavere – «быть охваченным ужасом» и, по ослаблению, «бояться». Первоначальный смысл, вероятно – «быть ударенным», ибо «е» долгое указывает на состояние, связанное с глаголом pavire «бить землю, чтобы утрамбовать ее» (отсюда ср. pav?, pavement), но, тем не менее, этимология этого глагола не представляется ясной (DHLF).

Слово peur стало общим словом, обозначающим эмоцию, которая сопровождает осознание опасности и варьируется по интенсивности в зависимости от контекста. Peur обычно слабее, чем frayeur или effroi. Это слово зафиксировано в X веке (DE). С тех пор его значение не претерпело изменений.

У Чезаре Рипо находим такой аллегорический портрет страха: «Это женщина с маленьким и сморщенным лицом. Физиономисты утверждают, что маленькое лицо свидетельствует о малодушии. Она изображается бегущей с поднятыми руками, очевидно, что ее гонит страх, от которого волосы у нее вздыблены на голове. За плечами ее виднеется чудовище, именно оно вызывает страх или ужас, или испуг – все эти чувства, между которыми больше или меньше разницы» (I).

В современном языке слово peur имеет сочетаемость, практически идентичную той, что имеет слово страх в русском языке, и это понятно, ибо, как мы уже установили, мифологические истоки этих двух понятий принципиально едины.

Единственное отличие, которое все же может быть отмечено – это предпочтительно внешняя локализация peur и ассоциация его не со змеей/спрутом (центральным прототипическим образом страха русского), а с иным мифологическим животным, более крупных размеров, наделенным зубами и пастью, а не жалом и гибким телом, что видно из следующих примеров: ?tre boulevers? par la peur, ?tre en proie ? la peur, ?tre inaccessible ? la peur; la peur met des ailes aux talons, cloue les pieds, les entrave; la peur prend, gagne, sa’tsit, frappe, ronge, d?vore, consume; la peur peut ?tre atroce (TLF, R1, ФРФС). За этой образной сочетаемостью проглядывает крупное умное и хищное животное, реальное или мифическое: медведь или циклоп.

Мы можем говорить о специфичности французского peur не только в связи с несколько иным образным сопровождением этой базовой эмоции, но и с особой направленностью его в качестве эмоции «окультуренной», и прибегнем для этого к двум цитатам, точно формулирующим эту специфичность: «Notre faiblesse principale ? nous les Fran?ais: la peur de s’emballer, la peur d’?tre dupe, la peur de prendre les choses au serieux, la peur du ridicule» (Romains) или «Tous les hommes ont peur. Tous. Celui qui n’a pas peur n’est pas normal. ?a n’a rien ? avoir avec le courage» (Sartre) (RI).

Французское слово и понятие effroi (n. m.), обозначающее страх большой интенсивности и обычно переводящееся на русский язык как «сильный быстро проходящий страх» – отглагольное существительное, происшедшее от глагола effrayer, в свою очередь связанного с народнолатинским exfridare, обозначавшим «нарушать мир, покой» (DE). Слово это распространилось во французском языке с XIII века (DAF). Сочетаемость этого слова также принципиально совпадает с сочетаемостью слова peur и соответствующей сочетаемостью русского слова.

Слово и понятие frayeur (n. f.) произошло от латинского fragorem, аккузатива от fragor – «сильный шум, грохот», и первоначально во французском языке сохранило «материнский смысл» (DE). С XII века это слово обозначает сильный, зачастую быстро проходящий страх, вызванный реальной или воображаемой опасностью (DAF). Это слово, как и предыдущее, относится к возвышенному стилю речи. Le Petit Robert отмечает, что обычно причина такого страха мало обоснованна. Сочетаемость этого слова также не позволяет нам говорить о какой-либо специфичности в его образной структуре (causer, inspirer, engendrer, t?moigner de la frayeur, ?tre pris, saisi, glac?, paralys?, transi de frayeur, revenir de sa frayeur, la frayeur prend, saisit, paralyse, s empare de/ une frayeurfolle, morbide, grande, invicible, insurmontable, immense etc.) (RI, DMI). Мы по-прежнему наблюдаем картину «захвата человека» извне, идентичную той, что описывается у базового термина peur.

Epouvante (n. f) проделало во французском языке тот же путь, что и глагол ?pouvanter, который произошел от позднелатинского expaventare, образованного от expavens – причастия настоящего времени классического латинского expavere – «бояться» (DE). Соответствующее существительное зафиксировано с XVI века. Оно обозначало «беспокойство, сильное удивление», затем, веком позже, утвердилось его современное значение – «сильный и внезапный страх, вызванный чем-либо необычным, угрожающим». Особенность значения этого слова, чаще всего переводящегося на русский язык как «ужас», в том, что обычно это чувство вызывается не человеком. Слово это также литературно, и сочетаемость его воспроизводит уже описанный стереотипический сценарий.

Приводимый Чезаре Рипо аллегорический образ помогает понять, почему именно это слово при очевидном обилии синонимов участвует в характеристике жанра произведений (фильм ужаса, роман ужаса – film d’epouvante), нацеленных на провоцирование у читателя (зрителя) именно этой эмоции. У Чезаре Рипо читаем: «Уродливый мужчина, вооруженный до зубов, в правой руке меч, которым он угрожает, в левой – голова Медузы, рядом с ним находится злой страшный лев. Он выглядит именно так, потому что должен символизировать угрозу и вызывать ужас. Он держит голову Медузы, уподобляясь Персею, лев, стоящий рядом, символизирует ужас, потому что, как утверждают египтяне, одного взгляда на него достаточно, чтобы испытать это чувство» (I).

Французское слово и понятие angoisse (n. f.), неизменно выступающее в ряду синонимов peur, является в прямом смысле находкой для исследователя, изучающего лексические единицы, выражающие идею страха во французском языке. Прежде всего потому, что это слово не имеет точного русского эквивалента.

Это слово, как и итальянское angoscia, произошло от латинского angustia, развившегося из angustus – «узкий, сжатый» (ср. angere – «сжимать»). В латинском языке оно (angustia) первоначально обозначало «узкое место, сжатость», затем во множественном числе – «стеснение, неловкость» (DHLF). Отметим связь русского стеснения и латинского, а затем романского соответствующего слова, однозначно свидетельствующего о заимствованном характере русского слова, в котором заложена и продолжает существовать и античная метафора.

В старофранцузском языке angoisse обозначает – помимо смысла, зафиксированного в христианских текстах и близкого к сегодняшнему, о котором речь пойдет чуть дальше – «узкий проход» (XII–XVI век) и «затруднительное положение, помеху, стеснение» (XI–XIII век), а также «страшный гнев» (XI век) (DAF). В современном языке после полного его исчезновения в XVII веке употребляется для обозначения физического недомогания (смысл, зафиксированный со времен Кретьена де Труа, вышедший из употребления в XIII веке и вернувшийся в активный язык в XVIII веке), подавленности и удрученного состояния духа. В первом значении слово употребляется для обозначения боли, во втором и третьем – состояния, содержащего в себе два главных компонента – страх и тревогу. Этим словом в современном языке обозначается столь сильное чувство, что его стали использовать наркоманы для обозначения страха перед абстиненцией. Мы также уже упоминали об экзистенциальном страхе, понятии, которое развилось после переводов произведений Кьеркегора на французский язык. Любопытно отметить почти что медицинскую точность описания этого чувства в словаре Le Robert: «Angoisse – это физическое и психическое расстройство, связанное с осознанием опасности, характеризующееся диффузным страхом, который может колебаться от волнения до паники и может сопровождаться спазмом пищевода, желудка или горла» (R1).

Возникновение этой специфической «французской» эмоции, основанной на представлении страха и некоторых других отрицательных эмоций как своего рода сжатии (то же мы находим и в anxi?t?, не имеющем также русского аналога, и в d?tresse, восходящем к ?troitesse (DHLF)), может быть объяснено двояко: мы не можем связывать это с классическими описанными в толковании психиатрическими симптомами страха (спазм горла и желудка), поскольку такие симптомы универсальны, но можем вспомнить о специфических европейских средневековых пытках типа испанского сапога, не известного в России, о предельной узости камер, в которых содержались пленные узники. Мы можем вспомнить также о ранних навигационных экспедициях, описанных, к примеру, у Гомера, когда узость прохода или смыкающиеся скалы означали неминуемую гибель для корабля. В пользу, во всяком случае, первой версии свидетельствует частое употребление со словом angoisse глагола torturer и эпитетов insupportable, horrible etc.

Сочетаемость этого слова скудна и не дает нам возможность сделать полноценную реконструкцию какой-либо коннотации, Однако контексты типа l’angoisse ?treignait, serrait son c?ur позволяют нам предположить, что angoisse все же мыслится как гигантские одушевленные тиски, мучающие свою жертву именно описанным выше способом (ср. в русском языке возможность описания страха тоже через «сжатие в тисках страха» – явно заимствованное). Так что будем считать, что у этого слова выделяется такая вещественная коннотация: тиски.

Французское crainte (n. f.) прошло тот же этимологический путь, что и глагол craindre. Этот глагол произошел от латинского tremere (путем пересечения народнолатинского *сrетеrе и галльского слова с корнем crit-) – «дрожать», «дрожать от страха», «бояться». Французский глагол зафиксирован с XI века в религиозных текстах, где он означал «священно трепетать» (DE, DAF). До XVI века происходит ослабление смысла до «быть чувствительным к какому-либо действию, не переносить что-либо», затем этот глагол и соответствующее существительное стали обозначать обеспокоенность, несильный страх, боязнь. Последние два русских переводных эквивалента возникают скорее не из определения в Le Robert, а из контекстов, которые также позволяют нам увидеть некоторую особенную образную коннотацию, закрепившуюся за этим понятием. Как и любое чувство, craindre можно inspirer, provoquer, causer, susciter, engendrer, однако именно crainte, но никак не peur можно concevoir, ?veiller, apaiser, calmer. Иначе говоря, мы видим, что crainte – это маленький страх, о котором и говорят, как о ребенке, живом существе, который, вырастая, превращается в полноценный peur, который и ronge, и d?vore, и consume. У французского crainte есть также коннотация «растение», его можно jeter и semer, он ассоциируется также с туманом, пеленой, застилает глаза, поэтому его можно dissiper. Качественное, смысловое отличие crainte от peur выражается также в эпитетах, которые применимы только с первым понятием, но никак не со вторым. Мы можем сказать: une crainte vaine, illusoire, но, видимо, не можем сказать этого же о peur.

Французское terreur (n. f.), обычно переводимое на русский язык как ужас, страх (для обозначения эмоции), было зафиксировано во французском языке в XIV веке и произошло от классического латинского terror «ужас, страх». Это слово, как и terribilis (teribilis), произошло от terrere – «ужасать, пугать», а также «обращать в бегство», «принуждать сделать что-либо путем устрашения». Этот глагол не был усвоен романскими языками (DE, DAF).

Terreur, как и его латинский аналог, обозначал интенсивное чувство страха, откуда в XVII веке произошло выражение terreur panique, обозначающее как чувство, так и то, что его вызывает (ср.: если мы говорим о человеке по-русски, то употребляем в этом значении слово «гроза»: о строгом судье – la terreur des coupables, гроза преступников) (DHLF). С 1789 года слово обозначает совокупность мер политического принуждения, поддерживающих оппозиционеров в состоянии страха. Напомним, что La Terreur – название режима, установившегося во Франции между сентябрем 1793 и июлем 1794 годов.

Уходя из политической сферы в чисто эмоциональную, обратимся к аллегорическому изображению этого чувства, представленному у Рипа: «Мужчина с головой льва, одетый в переливчатую одежду, держит в руках бич. Так как у него львиная голова, он устрашает того, кто на него смотрит. Бич указывает на то, что страх калечит душу и ведет ее своим путем, а переливчатый цвет одежд обозначает переменчивость страстей, перед которыми склоняется человеческая душа».

Львиная голова была также изображена на щите Агамемнона.

Часто это чувство изображают как бегущую женщину, отрубленный вид головы которой нагоняет на людей ужас (Cd).

Отметим и предрасположенность появления у этого слова второго значения – террор, недвусмысленно обозначенную Чезаре Рипа.

В современном языке вычленяются два значения этого слова: «предельный панический страх» и, с 1789 года, «коллективный страх чего-либо, внушаемый населению», политическое средство, основанное на устрашении, режим (террор) (R1).

Сочетаемость этого слова, а следовательно, и его коннотации вплотную прилегают к уже описанным нами образам, однако на содержательном уровне обнаруживаются интересные особенности: мы предполагаем, что terreur в качестве своего источника может иметь только человека или группу лиц (или одушевленных мифологических чудовищ), что непременно связано с намерением вызвать страх. Например, ни вулкан, ни зрелище не могут по-французски вызвать terreur. Особенный акцент на злонамеренности ставит наиболее частотный в употреблении с этим словом глагол r?pandre (как и semer), подчеркивающий намерение агенса вызывать в пациенсе именно это чувство.

Horreur (n. f.) – ужас, заимствование из латинского (XII век), horror – «вздыбливание, дрожь», «дрожь от страха», затем «священный трепет» (DE). Первые зафиксированные употребления этого слова во французском языке – «характер того, что внушает чувство страха, отвращения», смысл, использованный в выражении faire horreur ?. С XIII века horreur обозначает «крайне неблагоприятное чувство, которое вызывает что-либо». Далее слово обозначает (une, des horreurs) то, что вызывает чувство ужаса по отношению к человеку (сегодня значение устарело), затем, с XVIII века, применительно к вещи. Во множественном числе слово обозначает непривлекательные, отталкивающие стороны чего-либо (DHLF).

В современном значении этого слова выделяется «объективный» и «субъективный» смыслы (по Le Robert).

Субъективный смысл трактуется как ужасное впечатление, произведенное видом ужасной или недостойной вещи или мыслью о ней, или крайне негативное впечатление, которое производит вещь. Объективный смысл: свойство того, что может вызвать страх, отвращение; вещь, которая внушает или должна внушать чувство ужаса, отвращения (по-русски – мерзость). Иначе говоря, из толкования мы видим, что horreur – это страх особого рода, страх, рождающийся не от намерения испугать, а от ситуации или вещи, страх от созерцания чего-либо, зачастую рождающийся от отвращения (мы уже писали о том, что и страх, и отвращение – базовые эмоции, зачастую связанные, хоть и в одностороннем порядке, друг с другом: отвращение может рождать страх, может сопровождать его, как это бывает, когда человек смотрит, например, на змею; показательно также, что и та, и другая эмоция могут вызывать рвоту). Напрашивается параллель: два типа опасности – опасность и угроза (см. французские эквиваленты menace, p?ril, danger) – вызывают, в зависимости от специфики источника опасности, разного типа страх, от menace – terreur, danger – horreur.

Panique (n. f.), равно как и соответствующее заимствованное из французского русское слово паника, характеризует не столько эмоцию (ужас, страх), сколько поведение, сопровождающее эту эмоцию, когда она доходит до крайне высокой степени интенсивности. Это слово было заимствовано из греческого (panikos – прилагательное от имени бога Пана, часто употреблявшееся в эллинистическую эпоху, и только позднее – для квалификации страха, поскольку внезапное появление Пана, отличавшегося таким уродством, что при его виде ужаснулась даже его собственная мать, всегда вызывало дикий страх у людей). Слово это во французском языке впервые зафиксировано у Рабле в качестве прилагательного (terreur panique) (DHLF).

Затем, гораздо позднее, произошли субстантивация и развитие современного значения. В современном языке сохранилась в ряде элементов толкования подспудная связь с этимоном. Определяется это слово так: «Крайний страх (трактуется через слово terreur, с нашей точки зрения, именно потому, что Пан пугал), наступающий внезапно (Пан появлялся внезапно), как правило, немотивированный (поздняя христианская или атеистическая оценка, трактующая такую причину как ирреальную) и часто овладевающий толпой». Коннотативный образ, выстраивающийся из сочетаемости этого слова, также в целом находится в русле уже описанных образов. По-французски говорят: vent de panique, semer la panique, jeter la panique, уподобляя панику семенам растения, которые разносит ветер.

Отметим еще раз, что подобная коннотация связана с коннотацией слова sentiment, то есть восходит к видовому понятию, а не является специфически родовой. Важно отметить, что во французском языке панический страх до сих пор иногда толкуется как сильный беспричинный страх (R1) вопреки даже реальному употреблению этого слова, сохранившему так надолго свою этимологическую память: считалось, что Пан как божество стихийных сил природы наводит на людей беспричинный, так называемый панический страх, особенно во время летнего полдня, когда замирают леса и поля (МС). Страх этот считался беспричинным потому, что в отличие от сегодняшних причин, способных вызывать панику, Пан никогда не причинял вреда людям.

Любопытной особенностью всего лексического поля, описывающего страх во французском языке, является тот факт, что все эти слова, за исключением effroi, женского рода, в отличие от русского языка, где ядро понятий, обозначающих страх (страх, ужас, испуг) – мужского рода. Конечно же, можно это связать исключительно с формальными признаками соответствующих существительных, но чем тогда объяснить серьезную оговорку в Историческом словаре французского языка (DHLF), назвавшем, вопреки всякого рода однозначным свидетельствам, Pavor античной богиней, а не богом. Неужели простой оплошностью?

Сопоставим описанные ряды французских и русских понятий.

Страх в русском языковом сознании, как мы это показали в общей части наших рассуждений, никак не является «популярной» русской эмоцией. В русском языке страх не имеет «своей» философии, не является основной «темой» жизни и культуры. Трактовка страха в русской традиции не содержит в себе указания на возможность возникновения немотивированного, так называемого экзистенциального страха, являющегося «любимым чувством французов», прекрасно разработанного как в народном, так и в аналитическом творчестве. В русском языке страх сопровождают две коннотации – холод и змея-спрут. Первая описывает физиологическую вегетативную реакцию человека, вторая актуализирует древние мифологические установки сознания.

Образная система синонимов всего ряда концентрируется вокруг центрального его понятия – слова страх. Боязнь – несильный протяженный во времени страх, испуг – сильный внезапный быстропроходящий страх, ужас – максимально интенсивный и в силу этого не слишком продолжительный страх. Все эти слова характеризуют само чувство, но не причину, вызывавшую его. Во французском языке и, соответственно, сознании – картина иная: центральное понятие peur, и его значение не менялось на протяжении всей истории французского языка (ситуация, характерная для немногочисленных лексических единиц, среди которых – базовые эмоции). Во французском языке peur мыслится преимущественно вне человека (это поддерживается и средневековым аллегорическим образом этого понятия), это внешняя сила, не змея, нападающая исподволь и практически не допускающая поединка, а огромное агрессивное животное, с пастью, утыканной зубами, а не жалом, таящим яд.

Effroi – сильный быстро проходящий страх, всегда связанный с объективной причиной (этимологически это слово связано с ситуацией нарушения перемирия).

Frayeur – понятие, этимологически связанное с идеей сильного шума или грохота (паралелль с русским испугом), однако Le Robert указывает на необязательно объективный характер причины страха.

Epouvante этимологически связано с состоянием сильного удивления, иначе говоря, это страх, вызванный непониманием, страх-удивление – и это можно увидеть в современной сочетаемости этого слова. Современное значение – сильный страх, вызванный чем-то необычным – подтверждает версию: необычное означает непонятное. Исходя из этого, ясно, что такой страх вызывается не человеком, а ситуацией или чем-то сверхъестественным. Все это позволяет понять, почему именно это слово изначально обозначало соответствующий жанр литературы или кино (film d’?pouvant?), непременной частью которых являлся и является suspens.

Понятие angoisse, не имеющее точного эквивалента в русском языке и состоящее из двух элементов значения: страх и тревога – понятие, прошедшее существенную эволюцию во французском языке. Этимологически за этим словом стоит идея, образ сжатия, присутствующий и в некоторых других словах, описывающих негативные эмоции. Сжатие, ассоциирующееся с гипоксией и асфиксией, вызывает у человека сильнейший страх, и именно поэтому, видимо, этот термин был выбран экзистенциалистами в качестве центрального для построения собственной теории бытия. Иначе говоря, причина, вызывающая этот страх, непременно глобальна, не всегда может быть сформулирована исчерпывающим образом и касается жизненно важных для человека сфер.

Crainte, этимологически связанное с идеей дрожания, прошло через религиозные тексты, чем и может быть объяснена его «одухотворенная» коннотативная репрезентация. Сочетаемость этого слова показывает нам, что crainte бывает маленьким страхом, его ребенком, он рождается внутри человека, и человек ведет себя с ним, как ведут себя с малышом, но потом crainte вырастает и становится точно таким, как peur. Однако причина этой разновидности страха может быть, в отличие от peur, напрасной и иллюзорной.

Terreur этимологически связан с взаимоотношениями между людьми (лагг. terrere «пугать, обращать в бегство», «принуждать сделать что-либо путем устрашения»). Отсюда все специфические известные значения этого существительного. Средневековый аллегорический образ поддерживает этимологию (что бывает отнюдь не всегда): terreur – это чувство, вызываемое человеком (или чудовищем), имеющим намерение вызвать именно это чувство.

Horreur – слово, известное во французском языке с XII века и связанное с идеей вздыбливания, дрожи, это ужас от впечатления, ужас, связанный с оценкой и отвращением, так или иначе, horreur – это страх-отвращение.

Напрашивается параллель между menace и terreur, danger и ?pouvant?. Если danger потрясает своей омерзительностью, она вызывает horreur.

Слово и понятие panique, описывающее скорее не эмоцию, а поведение при определенной эмоции, безусловно, интересно тем, что толкование описывает мифологический сценарий полуденного появления Пана, вызывающего немотивированный страх.

Представление французов и русских о страхе

Библиография

1. Лихачев Д. С. Избранные работы. М., 1987. Т. 2. С. 425–430.

2. Апресян Ю. Д. Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1995. С. 369, 456.

3. Успенский В. А. О вещных коннотациях абстрактных существительных // Семиотика и информатика. Вып. 11. М., 1979. С. 146–147.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.