Век Просвещения

Век Просвещения

“Я был свидетелем революции, низложившей с российского престола внука Петра Великого, чтобы возвести на оный чужеземку. Я видел, как сия государыня, убежав тайно из дворца, в тот же день овладела жизнию и царством своего мужа”, - так начинает свои записки “История и анекдоты революции в России в 1762 году” К.-К.Рюльер, который наблюдал лишь внешнюю сторону событий, невольно отдавая предпочтенье женщине, занявшей престол мужа, и его понять можно, сколь различны Петр III и императрица.

“Его наружность, от природы смешная, делалась таковою еще более в искаженном прусском наряде; штиблеты стягивал он всегда столь крепко, что не мог сгибать колен и принужден был садиться и ходить с вытянутыми ногами. Большая, необыкновенной фигуры шляпа прикрывала малое и злобное лицо довольно живой физиономии, которую он еще более безобразил беспрестанным кривляньем для своего удовольствия. Однако он имел несколько живой ум и отличительную способность к шутовству”.

Поразительное дело. Это же живая карикатура на Петра Великого, тот же царевич Алексей, который искал покровительства у австрийского императора, не находя в себе силы последовать за отцом, а этот, волей судьбы оказавшись русским императором, почитает себя “вассалом” прусского короля Фридриха II, с которым по ту пору воевала Россия.

А рядом — принцесса Августа София Фредерика, принявшая православную веру, чтобы выйти замуж за наследника русского престола, великая княгиня Екатерина Алексеевна (1729–1796), которая предстала перед автором записок, видимо, уже полновластной императрицей: “Приятный и благородный стан, гордая поступь, прелестные черты лица и осанка, повелительный взгляд — все возвещало в ней великий характер. Возвышенная шея, особенно со стороны, образует отличительную красоту, которую она движением головы тщательно обнаруживала. Большое открытое чело и римский нос, розовые губы, прекрасный ряд зубов, нетучный, большой и несколько раздвоенный подбородок. Волосы каштанового цвета отличительной красоты, черные брови и… прелестные глаза, в коих отражение света производило голубые оттенки, и кожа ослепительной белизны. Гордость составляет отличительную черту ее физиономии. Замечательные в ней приятность и доброта для проницательных глаз суть не иное что, как действие особенного желания нравиться, и очаровательная речь ее ясно открывает опасные ее намерения”.

Портрет хорош, очевидно, именно тем, что точен. Рюльер добавляет: “Живописец, желая изобразить сей характер, аллегорически представил ее в образе прелестной нимфы, представляющей одной рукою цветочные цепи, а в другой скрывающей позади себя зажженный факел”.

Аллегория может быть растолкована далеко не во славу героини.

Дворцовые перевороты в истории стран и народов в тысячелетиях скорее правило, чем исключения, — что говорить о России в условиях переломной эпохи? То, что троюродные брат и сестра, оказавшись у трона, да в стране, им чуждой, не поладили между собою, неудивительно, но это лишь внешняя сторона индивидуальных судеб.

Куда существеннее, что Екатерина II предугадала дух эпохи, соответствующий программе преобразований Петра Великого. Его внук страстно увлекался лишь экзерцициями, как Карл XII — войной, Екатерина с ее честолюбивыми грезами поняла, какой путь ей избрать. У гроба императрицы Елизаветы Петровны она выплакала все свои обиды на нее, отнюдь не притворялась, как утверждают, и последовала за нею во всем, стараясь всячески ее превзойти, и тут у нее был козырь — любовь к чтению, интерес к философии, что стало знамением времени.

Россия, благодаря реформам Петра Великого, входила в век Просвещения одновременно с Западной Европой, правда, не в философском плане, но, может быть, важнее — в конкретно-историческом, жизнестроительном, культивируя вольтерьянство в образе жизни.

Интерес энциклопедистов к России понятен, но достойно удивления, что русская императрица, кто бы она ни была родом и каким бы способом ни взошла на престол, вступила почти на равных в переписку с философами, определяющими умонастроение эпохи. Говорят, Екатерина заигрывала с Вольтером, с Дидро ради европейской известности и не думала претворять в жизнь советы просветителей.

Переписка невозможна без взаимного интереса, если кто заигрывал, то скорее умнейшие головы Европы и не без пользы для самих себя, а еще больше — для читающей публики, особенно в России, где многие вельможи сделались вольтерьянцами, может быть, не вчитавшись в тома Энциклопедии, опять больше в жизни, чем в философии. Идеи просветителей заполнили тот вакуум в умах, какой возник у грамотного населения, прежде всего, разумеется, у дворянского сословия в связи с переходом от Средних веков в Новое время.

Вольнодумство под Вольтера соответствует богатству, образу жизни, масштабности личности новоявленных дворян, любителей наук и искусства. Это время, когда богатейшие помещики (они же сановники) и купцы наряду с императорским двором всячески поощряют, разумеется, в собственных интересах развитие ремесел и искусства, как было в Западной Европе в эпоху Возрождения. И все страсти у трона со всевозможными любовными интригами и переворотами, при неслыханной роскоши, вполне соответствуют нравам великих переломных эпох. В подобных случаях сугубо нравственная оценка событий и лиц из другого времени не вполне уместна, она лишь скрадывает историческую картину, выпячивая в ней отдельные черты и штрихи, которые говорят лишь о слабости человеческой природы, в чем же нет новости, но за которыми мы упускаем сущность событий и деяний исторических личностей, сущность эпохи, особенно столь редкостной, Возрождения. Екатерина II, взойдя на престол, щедро одарила своих сподвижников титулами, званиями, в особенности, землями, населенными крестьянами; сознавая, что именно дворянство — ее опора, она издает манифест “О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству”, подтверждая указ Петра III, обнародованный в 1762 году.

Екатерина, в спешке укрепляя свою власть, не заметила, что вольности и свободы одного сословия ущемляют права других сословий, прежде всего купечества, не говоря о крестьянстве, основной массы населения Российской империи, нарушает принципы, заложенные в “Табели о рангах” Петра Великого, в которой нашли оформление идеи просветителей еще до просветителей. Манифест, хотела Екатерина этого или нет, был направлен против программы преобразований Петра I, он закреплял права боярства на уровне помещика, который оказался не просто землевладельцем, каковым мог стать и купец, но владельцем душ, как средневековый сюзерен, боярин.

Вступив в переписку с Вольтером, с Дидро, играя роль просвещенной монархини, Екатерина II между тем воссоздала феодальную систему землевладения с полным закрепощением крестьян. И, похоже, не отдавала отчета в том.

Вольтеру она писала: “Впрочем, в России подати столь умеренны, что нет у нас ни одного крестьянина, который бы, когда ему ни вздумалось, не ел курицы, а в иных Провинциях с некоторого времени стали предпочитать курицам индеек”.

Говорят, что Екатерина не гнушалась грубым обманом. А Пушкин назвал ее “Тартюфом в юбке и короне”. Между тем это же просто-напросто сочинительство, полет фантазии, игра ума в тиши роскошных интерьеров Зимнего дворца или Большого Царскосельского, это видно по стилю, но ведь и адресаты императрицы в переписке с нею занимались не исповедью, а сочинительством. Разница лишь в том, что Вольтер усмехался, просматривая письма русской царицы, как, отрицая существование Бога, утверждал его обманное бытие для неких практических выгод, а Екатерина II поверила в свои столь удачно сочиненные слова, поскольку в них заключалась слава ее царствования.

Спустя много лет, читая книгу Радищева “Путешествие из Петербурга в Москву”, она не воздержалась от замечания: “На 147 стр. едит оплакивать плачевную судьбу крестьянского сословия, хотя и то неоспоримо, что лутчее судьбы наших крестьян у хорошего помещика нет во всей вселенной”.

Екатерина II воспользовалась еще одним указом Петра III — о секуляризации населенных церковных земель, правда, поначалу, взошедши на престол, отменив его, а через два года подтвердив, отнюдь не для облегчения участи монастырских крестьян, а для пожалований тем же новоявленным дворянам и фаворитам.

Эти земли и крестьяне, закрепленные на ней без всяких человеческих прав, даже жалобы на владельца, предназначенные для укрепления абсолютизма, оказались западней как для власти, так и для громадного большинства населения России. Воссозданная феодальная система хозяйствования и крепостничества, вместо ориентации на свободную форму рыночных отношений, с ростом торговли и купечества, как было в Италии в эпоху Возрождения, явилась тормозом для развития производительных сил страны, хуже того, в условиях ренессансных явлений в культуре России, стала очагом феодальной реакции, которая началась с подавления крестьянских бунтов, переросших в Крестьянскую войну под предводительством Е.Пугачева, в причины которой напуганная ее размахом Екатерина не стала вдумываться. Между тем это была обратная сторона не только внутренней политики Екатерины II, но и внешней, которой занялась императрица, как перепиской с философами, с большим увлечением, это была дипломатия на общеевропейском уровне, при этом вполне в духе времени притворство, внешнее доброжелательство при строгом соблюдении собственных интересов почитали за искусство.

Но самая умная дипломатия может привести к войне, в которой все решают искусство полководцев и оснащенная на современном уровне армия и флот. Победы П.А.Румянцева при Кагуле и Ларге, а затем разгром турецкого флота в бухте Чесма (в результате вообще уникальной для того времени операции — с переходом нескольких эскадр друг за другом из Кронштадта вокруг Европы в Средиземное море) — впервые, со времен побед русского оружия при Петре Великом, всколыхнула не только русское общество, но и произвело на европейские страны ошеломляющее действие. Когда наконец турки подписали мирный договор в Кючук-Кайнардже, Екатерина, наблюдая с веселым сердцем за поведением иностранных послов, легко уяснила себе позицию ведущих стран Западной Европы по отношению к ее победам. Она писала своему послу в Варшаве: “Я видела в Ораниенбауме весь Дипломатический корпус и заметила искреннюю радость в одном Аглинском и Датском министре; в Австрийском и Прусском менее. Ваш друг Браницкий смотрел Сентябрем. Гишпания ужасалась; Франция, печальная, безмолвная, ходила одна, сложив руки. Швеция не может ни спать, ни есть. Впрочем, Мы были скромны в рассуждении их и не сказали им почти ни слова о мире, да и какая нужда говорить о нем? Он сам за себя говорит”.

Екатерина торжествовала: замирены бунтующие крестьяне и турки у южных границ России. А вот как воспринимали победы русского оружия в России, можно сказать, с Петровской эпохи: “Отец мой, получая при газетах реляции, — вспоминал И.И.Дмитриев, поэт и сенатор, из своего детства на Волге, — всегда читал их вслух посреди семейства. Никогда не забуду того дня, когда слушали мы реляции о сожжении при Чесме турецкого флота. У отца моего от восторга прерывался голос, а у меня навертывались на глазах слезы”.

Активная внешняя политика и успешные войны укрепляли международный престиж Российской империи, Екатерину II именовали Великой, слава ее полководцев П.А.Румянцева, Потемкина, Суворова, флотоводца Ушакова, можно сказать, дальних выучеников Петра Великого, озаряла время ее царствования.

Между тем дворянство, обретшее земли с крестьянами и право не служить, а жить в свое удовольствие, потянулось к обустройству своей жизни с чертами эпикурейства. Русское барокко вполне соответствовало такому умонастроению и образу жизни, что можно заключить, если обратиться к поэзии и жизни Державина. Но с восшествием на престол еще Петра III в Россию был вызван живший за границей И.И.Бецкой, из Парижа, где давно вошел в моду классицизм, и назначен главой канцелярии от строений. Франческо Растрелли едва успел закончить отделку интерьеров Зимнего дворца, Елизавета Петровна так и не успела поселиться там, как в него въехали новые хозяева.

Похоже, классицизм больше соответствовал личности Екатерины, как русское барокко — Елизаветы Петровны. Классицизм различных эпох, начиная от эллинистического и римского периодов развития искусства до эпохи Возрождения, означал обращение к формам и темам античного искусства как первоистоку и эстетическому эталону. Классицизм в обычном смысле, как мы привыкли употреблять этот термин, — это фаза в развитии европейского искусства в 1760–1830 годы, связанная с отказом от динамического, беспокойного барокко, с новым обращением к нормам и содержанию античного искусства и эпохи Возрождения под знаком века Просвещения и Великой французской революции. Уже не Италия и не Англия, а Франция занимает ведущее место в развитии искусства и мысли.

Россия в условиях противоречивых тенденций социально-экономического развития, вызванных реформами Петра Великого, переживала процесс усиления абсолютистской монархии и закрепощения крестьян, по-прежнему запаздывая в этом плане от стран Западной Европы, — во Франции, скажем, крепостничество было уничтожено еще в XV веке, — и вместе с тем ренессансные явления в развитии искусства и мысли, не узнанные как таковые, но синхронные с идеями просветительства и классицизма. Казалось, русское искусство впервые вступило на общий путь развития с западноевропейским, прежде всего в архитектуре, успехи которой были особенно наглядны. Сразу выявилась целая плеяда первоклассных зодчих: В.И.Баженов (1737–1799), М.Ф.Казаков (1738–1812), И.Е.Старов (1745–1808).

В Россию приезжает Джакомо Кваренги(1744–1817), с именем которого связан итальянский неоклассицизм, но лучшие свои проекты осуществивший именно в России, и это неслучайно. Такова судьба и Чарльза Камерона(1740-е гг.-1812), который, посетив Италию, составил лишь великолепные увражи, но именно в России осуществил самые смелые проекты, придав Царскому селу совершенно новый вид. Камеронову галерею я всегда воспринимал, как нечто чисто античное.

“Искусство русского классицизма интернационально по своей основе, — пишет исследователь, — и вместе с тем имеет ряд неповторимых особенностей”.

В них-то все дело. Наследие знаменитого итальянского зодчего эпохи Возрождения Андреа Палладио, знатока древностей и автора трактатов с разработкой темы городских особняков и частных усадеб, служило источником вдохновения для многих европейских мастеров, “оно своеобразно окрашивало национальную манеру — то запоздало-ренессансную в Англии, то классицистическую с заметным привкусом барокко во Франции, — пишет исследователь. — Во второй половине XVIII века, когда классицизм поднял на щит искусство античности и Возрождения, заветы Палладио получили развернутую интерпретацию”.

В России, обратившейся к первоистокам европейской цивилизации и культуры, уже барокко, в особенности классицизм явились эстетикой Возрождения, но не с культом индивидуализма, а гражданственности, общего блага, что заложил в основу своих начинаний Петр I, предтеча идей просветителей, которые оказались близки Екатерине II, провозгласившей себя преемницей Петра Великого. Насколько была искренна императрица, вступая в переписку с энциклопедистами, это другой вопрос, сам факт переписки был знаменателен. У нас забывают и о том, что уже Елизавета Петровна обратилась к Вольтеру с предложением написать историю Петра Великого. Россия, выйдя из средневековой изоляции, была теперь открыта миру, как юность, которая столь восприимчива ко всем новым веяниям в сфере культуры и мысли. Сохранялась та особая атмосфера петровских преобразований, со строительством новой столицы, с закладкой особняков и частных усадеб, теперь уже не только в Санкт-Петербурге и его окрестностях, но и в Москве и других городах.

Казалось бы, Россия вступила в век Просвещения синхронно с Западной Европой, но программа преобразований Петра I предшествовала ему, неся в себе его идеи; также и русское барокко, лишь в внешних формах сходное с итальянским или испанским, по своему содержанию иное, как бы противоположное, не поворот к мистицизму в условиях феодально-церковной реакции на вольномыслие эпохи Возрождения, а к свету, к чисто светскому восприятию жизни, природы и искусства, что нельзя иначе оценивать как ренессансные явления в русской истории и в русском искустве. Параллели с художественными направлениями в Западной Европе в плане заимствований и “приобщения”, как видно, требуют уточнений, и весьма существенных. Здесь мало указаний на “неповторимые особенности” на национальной почве, как в Италии или Испании, ибо в России барокко не просто очередной отрезок в развитии искусства после эпохи Возрождения в Западной Европе, а эстетика Ренессанса в России в пору его восхождения, возвышенная и праздничная.

С классицизмом дело обстоит еще сложнее, далеко не столь однозначно, как у нас привыкли “приобщать” искусствоведы и литературоведы, создавая схемы, в рамки которых невозможно втиснуть ни Ломоносова, ни Державина.

Классицизм в архитектуре, как бы вдруг, в одночасье сменивший в России барокко, кажется ясным и точным термином, однозначным с западноевропейским, но какой эпохи? Эпохи Возрождения? XVII века во Франции? В XVIII веке в Западной Европе предпочитают говорить о неоклассицизме, при этом замечают, что упрощение форм барокко ведет к правильности, какая уже не предполагает создание шедевров, гениальности, то есть развитие архитектуры идет по нисходящей линии.

В России все иначе. Классицизм в России, как и русское барокко, — искусство большого стиля, грандиозных ансамблей и дворцов; праздничное великолепие архитектуры соответствует умонастроению новой эпохи. В.И.Баженов в проекте Кремлевского дворца в Москве (1767–1773), хотя и в рамках классицизма, следует тем же масштабным явлениям русской жизни, но Екатерина II прекращает начатое строительство грандиозного дворца, российский вариант античного форума, — война с Турцией и начавшаяся Крестьянская война под предводительством Емельяна Пугачева истощают финансы, а главное, проходит интерес к идеям просветителей. Более упешно идет строительство отдельных зданий. М.Ф.Казаков (1738–1812), ученик Д.В.Ухтомского (не учившийся в Академии художеств и не прошедший заграничного пенсионерства) возводит в Москве множество дворцов и богатых частных домов, в частности, Дом благородного собрания (середина 1780-х гг.), так что устанавливается понятие “казаковская Москва”.

И.Е.Старов (1745–1808) возводит в Петербурге Таврический дворец (1783–1789), один из лучших образцов частных дворцов и усадеб, строительство которых идет уже и в других городах, помимо обеих столиц и их окрестностей. Завершается строительство здания Академии художеств (1764–1788) по проекту французского архитектора Б.Валлен-Деламота (1729–1800) и русского зодчего А.Ф.Кокоринова (1726–1772).

Размаха русского барокко может быть и нет, но говорить о спаде, о снисходящей линии в развитии архитектуры в России не приходится, особенно, если помнить о величественных градообразующих ансамблях Карла Росси в первой половине XIX века, когда русский классицизм, сходный с западноевропейским, поскольку они имеют общие корни в античности и эпохе Возрождения в Западной Европе, но и отличный по своему идейно-эстетическому содержанию, развиваясь по восходящей линии, достигает вершин высокой классики.

Существенно важно и то, что русский классицизм не просто стиль в архитектуре, он создает среду, которой соответствует миросозерцание, близкое к классической древности, с воскрешением богов Греции, как было в эпоху Возрождения в Западной Европе, но органичнее, поскольку в России религиозная тематика и библейская мифология не довлели над античной мифологией и обращение от сакрального (в средневековой иконописи) к человеку было непосредственным, без религиозной символики, и вместо богоматери, галереи мадонн, а также бесчисленных изображений распятого Христа во всяких ракурсах, мы видим портреты конкретных лиц, в которых запечатлена тончайшая, совершенно исключительная человечность. Ничего подобного не было во всей мировой живописи всех времен и народов. В русской живописи с новым поколением художников, выросших в условиях эпохи преобразований Петра, даже не учившихся за границей, наступает как бы вдруг пора зрелости, не просто в смысле мастерства, а содержания, адекватного эпохе с ее утверждением гражданственности и самоценности человека. Назвать это направление в живописи классицизмом — это значит проникновенно-трепетное изображение женщин, мужчин, с живыми глазами, узнаваемых нами, как родных, воспринимать даже не как изваяние из мрамора, а муляж, сконструированный по упрощенно-правильным пропорциям.

Классицизм в живописи и в литературе существовал во Франции XVII века; неоклассицизм в архитектуре и живописи — на рубеже XVIII–XIX веков; в России этот классицизм проявит себя в XIX веке — в упадке академического искусства в условиях классико-романтической эпохи.