«Средь шумного бала…», или «Порядка ж нет как нет» (по литературно-художественным произведениям и письмам А.К. Толстого)
«Средь шумного бала…»,
или «Порядка ж нет как нет»
(по литературно-художественным произведениям
и письмам А.К. Толстого)
Пролог
1. «Тут много всякой дряни настало на Руси»
2. Фантазия
3. «Но уздой не удержать бег неукротимый»
4. Поток-богатырь
5. «Порой весёлой мая…»
6. «Двух станов не боец…»
7. Изобретатель-рационализатор
8. «В приёмный зал вошёл без панталон»
9. Лазоревый полковник
10. «Как люди в страхе гадки!»
11. «Всё выдумки! Нет правды ни на грош»
Эпилог
Кроме литературно-художественных произведений и писем А.К. Толстого, в композиции использованы повесть Антония Погорельского «Чёрная курица, или Подземные жители» и комедия А.М. Жемчужникова и А.К. Толстого «Фантазия», включённая в собрание произведений Козьмы Пруткова
В тексте композиции звучит условный голос автора – А. К. Толстого (фонограмма) и чтеца от театра (микрофон)
Пролог
Танцующие пары. Звучит романс «Средь шумного бала…» в теноровом исполнении (Л. Собинова).
Средь шумного бала, случайно
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.
Вдруг исполнение романса с тенорового сменяется на басовое (И. Петрова).
Лишь очи печально глядели,
А голос так дивно звучал,
Как звон отдалённой свирели,
Как моря играющий вал.
Танцующие пары застывают, с двух сторон сцены появляются две девушки (назовём их служанками сцены), из зала звучит мужской голос.
Служанки сцены.
Послушайте, ребята,
Что вам расскажет дед.
Земля у нас богата…
Мужской голос.
Порядка в ней лишь нет.
Служанки сцены.
А эту правду, детки,
За тысячу уж лет
Смекнули наши предки.
Мужской голос.
Порядка-де, вишь, нет.
Служанки сцены.
И стали все под стягом
И молвят: «Как нам быть?»
1-я служанка.
Давай пошлём к варягам:
Пускай придут княжить.
2-я служанка.
Ведь немцы тароваты,
Им ведом мрак и свет,
Служанки сцены (вместе).
Земля ж у нас богата.
Мужской голос.
Порядка в ней лишь нет.
Затемнение.
Микрофон. Алексей Константинович Толстой, правнук последнего украинского гетмана.
Фонограмма. Шести недель от роду был увезён в Малороссию своей матерью и дядей с материнской стороны господином Алексеем Перовским.., известным в русской литературе под псевдонимом Антоний Погорельский.
На теневом экране Министр подземного королевства, превращающийся на глазах у зрителей в курицу (Чернушка): на голове вырастает хохолок и т.д.; в другом конце сцены мальчик Алёша.
Чернушка. Алёша! Я тебя прощаю; не могу забыть, что ты спас жизнь мою и всё тебя люблю… Прощай! Мне позволено видеться с тобою на самое короткое время. Ещё в течение нынешней ночи король с целым народом своим должен переселиться далеко-далеко от здешних мест.
На руках у Чернушки появляются цепи.
Алёша. Что это такое?
Чернушка. Твоя нескромность причиною, что я осуждён носить эти цепи… но не плачь, Алёша! Твои слёзы помочь мне не могут. Одним только ты можешь утешить меня в моём несчастии: старайся исправиться и будь таким же добрым мальчиком, как был прежде. (Удаляется.)
Алёша (кричит). Чернушка! Чернушка!
Экрана нет (затемняется), лишь доносятся отдалённые крики: «Прощай, Алёша! Прощай навеки!..»
Сцена полна света. Две дворовые девушки и боярыня. 1-я девушка заплетает боярыне косу, 2-я поёт песню на слова А.К. Толстого «Где гнутся над омутом лозы».
Боярыня (перебивая). Девушки, да ведь сегодня Ивана Купала, сегодня и русалки косы заплетают!
2-я девушка. Не сегодня, боярыня, а в семик и троицын день заплетают русалки косы. На Ивана Купала они бегают с распущенными волосами и отманивают людей от папоротника, чтобы кто не сорвал его цвета.
1-я девушка. Бог с ними, мало ли что бывает в Иванов день, не приведи Бог увидеть!
Боярыня. А ты боишься русалок, Пашенька?
1-я девушка. Как их не бояться! Сегодня и в лес ходить страшно, всё равно что в троицын день или на русальную неделю. Девушку защекотят, молодца любовью иссушат!
2-я девушка. Говоришь, а сама не знаешь! Какие под Москвой русалки! Здесь их нет и заводу. Вот на Украйне, там другое дело, там русалок гибель. Сказывают, не одного доброго молодца с ума свели (Продолжает петь, но вполголоса.)
Боярыня (задумчиво). Девушки, что, в Литве есть русалки?
1-я девушка. Там-то их самая родина; что на Украйне, что в Литве…
2-я девушка напевает, в это время звучит фонограмма.
Фонограмма. «Погорельский воспитал меня, первые годы мои прошли в его имении, поэтому я и считаю Малороссию своей настоящей родиной. Моё детство было очень счастливо…»
Звуки набата. Полумрак. Все в тревоге застывают (кто-то в молитве) – и слышится громкий голос чтеца.
Голос чтеца(мелодекламация).
В колокол, мирно дремавший, с налёта тяжёлая бомба
Грянула; с треском кругом от неё разлетелись осколки.
Он же вздрогнул, и к народу могучие медные звуки
Вдаль потекли, негодуя, гудя и на бой созывая.
Толпа понемногу расходится, остаются лишь служанки сцены.
1-я служанка.
Узнали то татары:
«Ну, – думают, – не трусь!»
2-я служанка.
Надели шаровары,
Приехали на Русь.
1-я и 2-я (вместе).
«От вашего, мол, спора
Земля пошла вверх дном.
Постойте ж, мы вам скоро
Порядок заведём».
1-я. Кричат: «Давайте дани!»
2-я. (Хоть вон святых неси).
1-я и 2-я (вместе).
Тут много всякой дряни
Настало на Руси.
1-я.
Что день, то брат на брата
В Орду несёт извет;
2-я. Земля, кажись, богата –
Мужской голос.
Порядка ж вовсе нет.
Появляются два скомороха-акробата.
Первый. У приказных ворот собирался народ
Первый и Второй (вместе). Густо;
Второй. Говорит в простоте, что в его животе
Первый и Второй (вместе). Пусто!
Первый. «Дурачьё! – сказал дьяк.
– Из вас должен быть всяк
Первый и Второй (вместе). В теле;
Второй. Ещё в Думе вчера мы с трудом осетра
Первый и Второй (вместе). Съели!»
Микрофон. Читатель… Суди беспристрастно. Это только частица написанного. Я пишу с детства… Ты спросишь: зачем? – Отвечаю: хочу славы… Смотри же, читай со вниманием. Да не поминай лихом!
Скоморохи выносят афишу:
«Фантазия». Комедия в одном действии. Соч. Y и Z.
Микрофон. Читатель! Помни, что всегда требовал от тебя справедливости и уважения. Если бы эта комедия издавалась не после моей смерти, то я сказал бы тебе: до свидания… Впрочем, и ты умрёшь когда-либо, и мы свидимся. Твой доброжелатель Козьма Прутков.
Скоморохи выносят флаг с надписью: «Что наша жизнь?»
Либенталь. Ах, вот она!.. вот она!.. идёт и несёт цветы!..
Лизавета Платоновна проходит с цветами, не замечая Либенталя.
Лизавета Платоновна!.. Я говорю: Лизавета Платоновна!
Лизавета. Ах, здравствуйте, Адам Карлыч.
Либенталь. Лизавета Платоновна, где вы покупаете ваши косметики?
Лизавета. Какие это?
Либенталь. Под этим словом я разумею: духи, помаду, мыло, о-де-лаван и бергамотовое масло.
Лизавета. В гостином дворе, выключая казанское мыло, которое с некоторых пор поставляет мне князь Батог-Батыев. Но зачем вы спрашиваете?
Либенталь (подходя ближе.) Затем, что от вас гораздо приятнее пахнет, нежели от этих самых цветов! (В сторону). Она засмеялась!.. (Лизавете Платоновне). Лизавета Платоновна! Я сейчас объяснил дражайшей Аграфене Панкратьевне цель моей жизни и средства моего существования!.. Я обнажил перед ней – клянусь вам! – всю душу мою и все изгибы моего чувствительного и стремящегося к известному предмету сердца!..
Лизавета. Что же такое, Адам Карлыч?
Либенталь. О! я обязан исполнить приказание этой преклонной особы! (Падает на колени.) Лизавета Платоновна! Реши, душка, судьбу мою или восхитительным ответом или ударом. (Берёт гитару и поёт).
Елизавета, мой друг!
Сладкий и странный недуг
Переполняет мой дух!
О тебе всё твердит
И к тебе манит!
Е…
Горничная (вбегая). Фантазия!.. Фантазия!.. Барышня, не видали Фантазии? (Пауза.) Барыниной моськи?
Лизавета. Не видала.
Либенталь (вставая с колен). И я не видел.
Горничная (убегая). Фантазия!.. Фантазия!..
Либенталь. Я продолжаю (Берёт гитару и вновь поёт).
Елизавета, мой друг!
Ну, порази же мой слух,
Будто нечаянно вдруг,
Словом приятным – супруг!
Е…
Лизавета (тоже поёт). Ах, нет, нет…
Акулина (вбегает). Хвантазия!.. Хвантазия!.. Барышня, ведь у барыни Хвантазия пропала! Моська пропала. Барыня изволит плакать; изволит сердиться; из себя выходит; изволит орать во всю глотку.
Микрофон. Цензор вычеркнул «глотку» и написал «горло». Примечание Козьмы Пруткова.
Акулина (передразнивая барыню). «Дайте мне мою моську! Где моя Хвантазия?» Хвантазия! (Убегает.)
Либенталь (поёт).
Елизавета, мой друг!
Ну, порази же мой слух,
Будто нечаянно, вдруг,
Словом приятным…
Лизавета (кокетливо отворачиваясь.) Супруг.
Либенталь падает на колени. Входит Чупурлина, и они оба подходят к ней с обеих сторон.
Либенталь и Лизавета (вместе). Маменька!.. Маменька!..
Чупурлина. Что вам надобно? Чего вы хотите от меня?
Либенталь. Они согласны.
Лизавета. Если вы согласны – я согласна.
Чупурлина. Как? Все люди ищут мою собаку и, как угорелые кошки, бегают по разным направлениям, а вы?! Что вы здесь делаете? (Лизавете). Вот твоя благодарность ко мне за все мои попечения! Негодная!.. Выбрала время говорить мне про разные гадости…
Микрофон. Цензор заменил слово «гадости» словом «глупости». Примечание Козьмы Пруткова.
Чупурлина. … когда я не в духе, когда я плачу, терзаюсь (Плачет). Боже мой, до чего я дожила!.. На старости лет не иметь и Фантазии! В – о – он!
Микрофон. Маленький антракт. Сцена несколько времени пуста.
Персонажи демонстративно уходят.
Дождь, ветер, молния и гром. Оркестр играет ту же симфонию, как и в «Севильском цирюльнике» в подобном же случае.
Звучит простенькая примитивная эстрадная мелодия.
Через сцену пробегает моська.
Силуэт на теневом экране.
Несколько секунд спустя, пробегает незнакомый бульдог,
Силуэт на теневом экране.
тщательно обнюхивая её следы. Буря утихает. Полумрак продолжается
На сцене яркий свет.
Трое молодых людей стоят спиной к зрителю. На спинах – крупно их фамилии: Кутило-Завалдайский, Разорваки, Миловидов. Поворачиваются к зрителю.
Кутило-Завалдайский. Нашли Фантазию?
Разорваки. Фантазии не нашли!
Миловидов. Стало быть, мы можем надеяться!
Все трое. Победа за нами.
Поднимают правую руку, на ней перчаточная кукла-собака, у всех куклы разные.
Входит Чупурлина.
Чупурлина. Покажи, батюшка, что у тебя?
Разорваки. Вот что!
Чупурлина. Что это, батюшка? Скорее на барана похоже!.. Ну, видано ли, слыхано ли, чтобы этакое могло стоить Фантазии?! Фу! Право, сказала бы неприличное слово, да в пятницу как-то совестно.
Микрофон. Цензор выкинул слово «в пятницу». Примечание Козьмы Пруткова.
Чупурлина. А как его зовут, батюшка?
Разорваки. Космополит, сударыня!
Чупурлина. Чем палит?
Разорваки. Ничем; просто: Космополит.
Чупурлина. А штуки делает?
Разорваки. Делает разные штуки. Хотите, сударыня, он вам вскочит на шею и стащит с вас чепчик?
Чупурлина. На какую пакость вышколил своего … пуделя! Ну, а у тебя что?
Кутило-Завалдайский. Сударыня, смею вас уверить, что это самая наичистейшая моська! Вам, может быть, странно, что она такая большая? Но на это я вам доложу, что между моськами бывают большие и маленькие, как между людьми. Вот, например, князь Батог-Батыев мал, а господин Миловидов и господин Разорваки велики: между тем они все трое люди! Так точно и моськи.
Чупурлина. Дичь! Дичь! А как зовут твою уродину?
Кутило-Завалдайский. Фифи, сударыня.
Чупурлина. Штуки делает?
Кутило-Завалдайский. В пять минут съедает десять фунтов говядины, снимает шляпы и поливает цветы.
Микрофон. Цензор вычеркнул слова: «поливает цветы». Примечание Козьмы Пруткова.
Чупурлина. Дичь! Дичь! На что мне этакая собака? У меня есть садовник.
Микрофон. Слова: «У меня есть садовник» – тоже вычеркнуты цензором. Примечание Козьмы Пруткова.
Чупурлина. Ну, а ты, батюшка?
Миловидов (колеблется, потом робко показывает свою собаку.) Вот моё! Смотрите только издали!..
Чупурлина. Родной ты мой!.. (Целует моську и плачет.) Так вот же, возьми: вот тебе Лизанька моя!
Миловидов (задыхаясь от радости). Что…что…что я слышу!
Чупурлина. Ты, верно, дружок, на ухо туг. (Кричит ему на ухо). Говорю: ты подарил мне собаку, а я дарю тебе Лизаньку, с приданым!
Лизавета. Маменька!.. Вы шутите?
Чупурлина. Я шучу?.. С чего ты это взяла? Али в рассудке помешалась?.. Ты видишь это или нет? (Показывает ей моську.) Взявши собаку, мой первый и священный долг – отдать тебя.
Под звуки марша Мендельсона Миловидов ведёт несколько сопротивляющуюся Лизавету в зрительный зал, в это время
Микрофон. Цензор вычеркнул слово «священный». Примечание Козьмы Пруткова.
На сцене один Кутило-Завалдайский.
Кутило-Завалдайский. Господин, дайте программку (Берёт программку у одного из зрителей.) Весьма любопытно видеть: кто автор этой пьесы! Нет!.. Имени не выставлено!.. Это значит – осторожность. Это значит – совесть не чиста! Я, право, не понимаю даже, как дирекция могла допустить такую пьесу?
Микрофон. Цензор вычеркнул слова: «как дирекция могла допустить» – и написал: «как можно было выбрать».
Кутило-Завалдайский. Я, по крайней мере, тем доволен, что, с своей стороны, не позволил себе никакой неприличности, несмотря на все старания автора. Уж чего мне суфлёр не подсказывал!.. Но я, назло ему, говорил всё противное! Он мне шепчет одно, а я говорю другое. И прочие актёры тоже совсем другое говорили, – от этого и пьеса вышла немного лучше. А то нельзя было б играть! Такой, право, нехороший сюжет!.. Уж будто нельзя было выбрать другого. Например, что вот там один молодой человек любит одну девицу… Их родители соглашаются на брак; и в то время, как молодые идут по коридору (музыка), из чулана выходит тень прабабушки (зловещий силуэт на теневом экране) и… мимоходом их благословляет. Или вот что намедни случилось после венгерской войны…
Микрофон. Указание «после венгерской войны» цензор вычеркнул.
Кутило-Завалдайский (продолжая). …что один офицер… был ранен пулею в нос. Потом пуля заросла. И когда кончилась война, он возвратился в Вышний Волочок…
Микрофон. Название города «Вышний Волочок» вычеркнуто цензором. Примечание Козьмы Пруткова.
Кутило-Завалдайский. … и обвенчался со своей невестой… Только уже ночью, когда они остались вдвоём, он – по известному обычаю – хотел подойти к ручке жены своей … неожиданно чихнул … пуля вылетела у него из носу и убила жену наповал!.. Вот это называется сюжет!.. Оно и нравственно и назидательно; и есть драматический эффект! Или там ещё: что один золотопромы…
Микрофон. Публика, потеряв терпение, не дала актёрам окончить комедию и ошикала её прежде опущения занавеса.
Снова звучит «Средь шумного бала» (бас):
Мне стан твой понравился тонкий
И весь твой задумчивый вид;
А смех твой, и грустный, и звонкий,
С тех пор в моём сердце звучит.
Танцующие пары.
Фонограмма. Друг мой, на душе у меня тяжело, я приехал с бала-маскарада, где был не по своей охоте, а только из приличия – ради великого князя… Как мне было там грустно! Не езди никогда на эти противные балы-маскарады!
Я никогда не мог бы быть ни министром, ни директором департамента, ни губернатором… Я родился художником… Мне видится домик, полускрытый деревьями, видится деревня, слышатся звуки твоего рояля и этот голос…
Танцующие пары застывают, звучит романс (тенор).
В часы одинокие, ночи
Люблю я, усталый, прилечь –
Я вижу печальные очи,
Я слышу весёлую речь.
К концу романса все покидают сцену. Женское трио: две девушки в разных концах на сцене, третья в зале. Постепенно все трое приближаются друг к другу, в конце (перед появлением чтеца) оказываются рядом. В исполнении трио звучит романс «Колокольчики мои…»:
Женское трио.
Колокольчики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Тёмно-голубые?
И о чём звените вы
В день весёлый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?
Конь несёт меня стрелой
На поле открытом;
Он вас топчет под собой,
Бьёт своим копытом.
Колокольчики мои,
Цветики степные!
Не кляните вы меня,
Тёмно-голубые!
Я бы рад вас не топтать,
Рад промчаться мимо,
Но уздой не удержать
Бег неукротимый!
Пение неожиданно прерывается драматически возвышенной музыкой, все группируются вокруг чтеца.
Чтец (мелодекламация).
Он учёным ездоком
Не воспитан в холе,
Он с буранами знаком,
Вырос в чистом поле;
И не блещет, как огонь,
Твой чепрак узорный,
Конь мой, конь, славянский конь,
Дикий, непокорный!
Упаду ль на солончак
Умирать от зною?
Или злой киргиз кайсак,
С бритой головою,
Молча свой натянет лук,
Лёжа под травою,
И меня загонит вдруг
Медною стрелою?
Иль влетим мы в светлый град
Со кремлём престольным?
Чудно улицы гудят
Гулом колокольным…
В кунтушах и в чекменях,
С чубами, с усами,
Гости едут на конях,
Машут булавами.
«Хлеб да соль! И в добрый час! –
Говорит державный, –
Долго, дети, ждал я вас
В город православный!»
Все, кто на сцене, скандируют:
И они ему в ответ:
«Наша кровь едина,
И в тебе мы с давних лет
Чаем господина!
И в тебе мы с давних лет
Чаем господина!»
И вновь на сцене только трио.
Женское трио.
Гой вы, цветики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Тёмно-голубые?
И о чём грустите
В день весёлый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?
Появляются служанки сцены.
1-я служанка.
Варшава нам
2-я служанка.
и Вильна
Первая и Вторая (вместе). Прислали свой привет;
1-я. Земля была обильна –
Мужской голос.
Порядка ж нет как нет.
2-я.
В то время очень сильно
Расцвёл России цвет,
1-я.
Земля была обильна,
Мужской голос.
Порядка ж нет как нет.
Появляются скоморохи.
Первый. На базар мужик вёз через реку обоз
Первый и Второй (вместе). Пакли;
Второй. Мужичок-то, вишь, прост, знай везёт через мост.
Первый и Второй (вместе). Так ли?
Первый. «Вишь, дурак! – сказал дьяк, – тебе мост, чай, пустяк,
Первый и Второй (вместе). Дудки?
Второй. Ты б его поберёг, ведь плыли ж поперёк
Первый и Второй (вместе). Утки!»
Расступаются перед царевной, преследующей добра молодца Потока-богатыря.
Царевна.
Шаромыжник, болван, неучёный холоп!
Чтоб тебя в турий рог искривило!
Поросёнок, телёнок, свинья, эфиоп,
Чёртов сын, неумытое рыло!
Кабы только не этот мой девичий стыд,
Что иного словца мне сказать не велит,
Я тебя, прощелыгу, нахала,
И не так бы ещё обругала!
В процессе потока брани убегают.
Микрофон. Вот такую встречу уготовила судьба добру молодцу, Потоку-богатырю, как только он пробудился от полутысячелетнего сна, сразившего его после безудержной пляски на пиру у князя Владимира.
Царевна и Поток-богатырь появляются с другой стороны сцены, и Царевна «доругивает» его.
Поток (вырвавшись от царевны).
Испугался Поток, не на шутку струхнул:
«Поскорей унести бы мне ноги!»
Вдруг гремят тулумбасы; идёт караул,
Гонит палками встречных с дороги…
Появляются служанки сцены.
1-я. Едет царь на коне, в зипуне из парчи,
2-я. А кругом с топорами идут палачи –
Все трое. Его милость сбираются тешить,
1-я. Там кого-то рубить
2-я. или вешать.
1-я и 2-я(вместе).
Иван Васильич Грозный
Ему был имярек
За то, что был серьёзный,
Солидный человек.
1-я. Приёмами не сладок (Медленно удаляется.)
2-я. Но разумом не хром (Тоже удаляется.)
Поток.
Такой завёл порядок,
Хоть покати шаром! (Спускается в зрительный зал.)
Он на землю, как сноп, упадает,
Лет на триста ещё засыпает.
На сцене каторжники.
Каторжники (поют).
Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль, –
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.
Идут они с бритыми лбами,
Шагают вперёд тяжело,
Угрюмые сдвинули брови,
На сердце раздумье легло.
Поют про свободные степи,
Про дикую волю поют,
День меркнет всё боле, – а цепи
Дорогу метут и метут.
На сцене вновь Поток-богатырь.
Поток.
Пробудился Поток на другой на реке.
На какой? Не припомнит преданье.
Погуляв себе взад и вперёд в холодке,
Входит он во просторное зданье.
Во время монолога Потока-богатыря на сцену постепенно входят разные люди, пока не образуется, условно говоря, толпа.
Видит: судьи сидят, и торжественно тут
Над преступником гласный свершается суд.
Несомненны и тяжки улики,
Преступленья ж довольно велики.
Реплики людей из толпы (со сцены и из зала):
– Он отца отравил,
– пару тёток убил,
– Взял подлогом чужое именье,
– Да двух братьев и трёх дочерей задушил –
– Ожидают присяжных решенья.
– И присяжные входят
– с довольным лицом:
– Хоть убил, – говорят, – не виновен ни в чём!
– Тут платками им
– слева
– и справа
Хор. Машут барыни с криками: браво!
Появляются скоморохи.
Первый. Как у Васьки Волчка вор стянул гусака,
Первый и Второй (вместе). Вишь ты!
Второй. В полотенце свернул, да поймал караул,
Первый и Второй (вместе). Ништо!
Первый. Дьяк сказал: «Дурачьё! Полотенце-то чьё?
Первый и Второй (вместе). Васьки?
Второй. Стало, Васька и тать, стало, Ваське и дать
Первый и Второй (вместе). Таску!»
Звучит романс «Не ветер, вея с высоты».
Фонограмма. Кругом ничего не молчит, всё поёт и всё радуется весне, я сам вот-вот готов запеть.
Появляются юноша и девушка.
Юноша и девушка (вместе).
Порой весёлой мая,
По лугу вертограда,
Среди цветов гуляя,
Сам-друг идут два лада.
Она.
Ей весело, невесте,
«О милый! – молвит другу, –
Не лепо ли нам вместе
В цветах идти по лугу?»
Он.
И взор её он встретил,
И стан ей обнял гибкий,
«О милая! – ответил
Со страстною улыбкой, –
Здесь рай с тобою сущий!
Воистину всё лепо!
Но этот сад цветущий
Засеют скоро репой!»
Она.
«Как быть такой невзгоде! –
Воскликнула невеста. –
Ужели в огороде
Для репы нету места?»
Он.
А он: «Моя ты лада!
Есть место репе, точно,
Но сад испортить надо
Затем… что он цветочный!»
Она.
Она ж к нему: «Что ж будет
С кустами медвежины,
Где каждым утром будит
Нас рокот соловьиный?»
Он.
«Кусты те вырвать надо
Со всеми их корнями,
Индеек здесь, о лада,
Хотят кормить червями!»
Она.
Подняв свои ресницы,
Спросила тут невеста:
«Ужель для этой птицы
В курятнике нет места?»
Он.
«Как месту-то не быти!
Но соловьёв, о лада,
Скорее истребити
За бесполезность надо!»
Она.
«Но кто же эти люди, –
Воскликнула невеста, –
Хотящие, как дети,
Чужое гадить место?»
Он.
«Чужим они, о лада,
Не многое считают:
Когда чего им надо,
То тащут и хватают».
Она.
«Иль то матерьялисты, –
Невеста вновь спросила, –
У коих трубочисты
Суть выше Рафаила?»
Он.
«Им имена суть многи,
Мой ангел серебристый,
Они ж и демагоги,
Они ж и анархисты.
Толпы их всё грызутся,
Лишь свой откроют форум,
И порознь всё клянутся
In verba вожакорум.
В одном согласны все лишь:
Коль у других именье
Отымешь и разделишь,
Начнётся вожделенье.
Весь мир желают сгладить
И тем ввести равнство,
Что всё хотят загадить (Пауза.)
Для общего блаженства!»
Она.
«Поведай, шуток кроме, –
Спросила тут невеста, –
Им в сумасшедшем доме
Ужели нету места?»
Он.
«О свет ты мой желанный!
Душа моя ты, лада!
Уж очень им пространный
Построить дом бы надо!»
Она.
«О друг, что ж делать надо,
Чтоб не погибнуть краю?»
Он.
«Такое средство, лада,
Мне кажется, я знаю:
Чтоб русская держава
Спаслась от их затеи,
Повесить Станислава
Всем вожакам на шеи».
Она.
«Но это средство скверно!» –
Сказала дева в гневе.
Он.
«Но это средство верно!» –
Жених ответил деве.
Она.
«Как ты безнравствен, право!» –
В сердцах сказала дева. –
Ступай себе направо,
А я пойду налево!»
Он и Она (вместе).
И оба, вздевши длани,
(Расходясь.) Расстались рассержёны,
Она.
Она в сребристой ткани,
Он.
Он в мурмолке червлёной.
Звучит революционная музыка, и появляется человек в кепочке (декламатор).
Декламатор.
Служите ж делу, струны!
Уймите праздный ропот!
Российская коммуна,
Прими мой первый опыт!
Фонограмма. Я ненавижу всё красное!.. Не понимаю, почему я волён нападать на всякую ложь, на всякое злоупотребление, но нигилисма, коммунисма, материалисма е tutti quanti трогать не волён? Нигилисм… вовсе не дрянность, он глубокая язва. Отрицание религии, семейства, государства, собственности, искусства – это… чума, по крайней мере по моему убеждению.
Микрофон. А по поводу тургеневских «Отцов и детей» Толстой писал бывшей незнакомке, случайно встреченной «средь шумного бала», а теперь жене своей Софье Андреевне: «Я не могу сказать тебе, с каким неожиданным удовольствием я это читаю… Если бы я встретился с Базаровым, я уверен, что мы стали бы друзьями, несмотря на то, что мы продолжали бы спорить».
Во время этих слов звучит мотив «Средь шумного бала…» и на сцене танцующие пары. Они застывают, когда звучит фонограмма.
Фонограмма. Искусство не умрёт и не может умереть, как бы там ни старались (с гневом) Чернышевские, Писаревы…
Микрофон. Алексей Константинович Толстой активно участвовал в хлопотах о возвращении из ссылки Тараса Шевченко… вступился за Тургенева, обвинявшегося в сношениях с «лондонскими пропагандистами», то есть с Герценом и Огарёвым, попытался смягчить судьбу ненавистного ему Чернышевского. Именно ему принадлежат слова, обращённые непосредственно к императору: «Русская литература надела траур по поводу несправедливого осуждения Чернышевского».
Чтец (мелодекламация).
Двух станов не боец, а только гость случайный,
За правду я бы рад поднять мой добрый меч,
Но спор с обоими досель мой жребий тайный,
И к клятве ни один не мог меня привлечь;
Союза полного не будет между нами –
Не купленный никем, под чьё б ни стал я знамя,
Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,
Я знамени врага отстаивал бы честь!
Фонограмма. Александру Второму. Перевод с французского. Что же касается до Вас, государь, которого я никогда не перестану любить и уважать, то у меня есть средство служить Вашей особе, и я счастлив, что могу предложить его Вам: это средство говорить во что бы то ни стало правду, и это – единственная должность, воможная для меня и, к счастью, не требующая мундира.
Микрофон. А что такое правда?
На сцене три богатыря и служанки сцены.
Богатыри. Ах ты гой еси, правда-матушка!
Первый. Велика ты, правда, широко стоишь.
Второй. Ты горами поднялась до поднбесья,
Третий. Ты степями, государыня, раскинулась,
Второй. Ты морями разлилася синими,
Первый. Городами изукрасилась людными,
Третий. Разрослася лесами дремучими!
Богатыри.
Не объехать тебя в сто лет,
Посмотреть на тебя – шапка валится.
Служанки сцены.
Посмотреть выезжали молодцы,
Какова она, правда, на свете живёт?
Богатыри.
Посмотрели добры молодцы,
Покачали головами удалыми
И вернулись на свою родину.
Служанки сцены.
А вернувшись на свою родину,
Всяк рассказывал правду по-своему.
Богатыри. И поспорили братья промеж собой,
Первый. И вымали мечи булатные.
Второй. И рубили друг друга д смерти.
Третий. И, рубяся, корились, ругалися
Богатыри. И брат брата звал обманщиком.
Служанки сцены.
Наконец полегли до единого
Все семеро братьев удалых.
Первый.
Умирая ж, каждый сыну наказывал,
Рубитися наказывал д смерти,
Второй. Полегти за правду за истину.
Третий. То ж и сын сыну наказывал.
Мимическая сцена – скрещенные мечи.
Микрофон.
И доселе их внуки рубятся,
Всё рубятся за правду за истину,
На великое себе разорение.
Фонограмма. Я понимаю, отчего натуры такие глубоко печальные, как Мольер и Гоголь, могли быть такими комиками.
Рассказчик. Двадцать лет тому назад, когда я спешил по большой дороге в Кириллов, передняя ось моей брички переломилась, и я принуждён был остановиться в имении Артемия Семёновича Бервенковского.
Появляется горничная.
Я попросил, чтоб обо мне доложили хозяину.
Горничная. Ступайте себе в гостиную; только теперь Артемий Семёнович изволит гулять нагишом, так не угодно ли отдохнуть на диване или чего-нибудь покушать? Они скоро воротятся.
Рассказчик. Артемий Семёнович гуляет нагишом?
Горничная. Точно так. Теперь четверть шестого. До шести часов Артемий Семёнович будут гулять; от шести до половины седьмого они изволят кричать, а потом (тяжело вздыхает) они будут заниматься механикой.
Рассказчик. Как? Артемий Семёнович кричит всякий день от шести до половины седьмого: ровно полчаса?
Горничная. Не всегда, сударь; иногда они изволят кричать целый час (Пауза.) Но только в сырую погоду.
Рассказчик. Но разве Артемий Семёнович немного… того? (Вертит пальцем у лба.)
Горничная. Что вы, что вы, батюшка! бойтесь Бога! Что вы говорите… ещё этого нам недоставало… (Уходит.)
Рассказчик садится, закуривает трубку, осматривается. Входит Бервенковский.
Бервенковский. Извините, извините, почтеннейший, что заставил вас так долго дожидаться. Ух, уморился! Представьте себе, почтенный друг, представьте себе, что я этак каждый день осуждён утомляться! Боже мой! что за жизнь, что за жизнь, как подумаешь…
Рассказчик. Но позвольте спросить… для чего вы…
Бервенковский. Для чего?.. Для здоровья, почтеннейший, для здоровья! Человеку нужен моцион, вольный воздух, регулярная жизнь. Сильный крик расширяет лёгкие – это всякий знает, но никто на это не обращает внимания. Когда вы у меня несколько проживёте, мы будем вместе бегать в саду нагишом и кричать: вы увидите, как это полезно.
Рассказчик. Покорно благодарю, но мне никак нельзя остаться у вас долее завтрашнего дня; я так спешу…
Бервенковский. Пустое, почтеннейший, пустое! Мне ещё нужно обо многом с вами потолковать, Вот, например (показывает в зал), что вы скажете об этом?
Рассказчик (вглядываясь). Что это такое?
Бервенковский. А как бы вы думали?
Рассказчик. Мельница?
Бервенковский. Как бы не так! Это, сударь мой, это, сударь мой… коли вы слыхали, всё разные перпетуум мобиле!
Рассказчик. Мне кажется, что перпетуум мобиле значит вечное движение; а модели ваши… стоят неподвижно.
Бервенковский. Вот то-то и штука, они стоят неподвижно, потому что я ещё не отыскал для них удобного движителя… Но дайте срок, у меня здесь (ударяет себя по лбу) сидит такая выдумка, о которой вскоре заговорят в Европе!
Рассказчик. После кофею мы пошли в кухню. Какие-то колёса и шестерни сцеплялись вместе и занимали всю комнату. Три человека вертели огромный цилиндр и приводили в движение железный прут, на котором перед огнём жарился цыплёнок.
Бервенковский. Каково?
Рассказчик. Кажется, механизм немного сложен. Этим бедным поварёнкам, должно быть, несколько тяжело!
Бервенковский. Помилуйте! тем лучше, что тяжело. Моцион, почтеннейший, моцион! О! У меня ничего не забыто, одно истекает из другого. Пока цыплёнок жарится, здесь сбивается масло, а тут рубится зелень. У меня на риге веялка, которая вместе веялка и… орган. Но это ещё ничего; пойдёмте-ка в мою спальню. Что, вы думаете, это такое?
Рассказчик (смотрит). Треугольная шляпа.
Бервенковский. Совсем нет: рукомойник. (Обрызгивает Рассказчика.) А это?
Рассказчик. Пистолет.
Бервенковский. Хорош пистолет! Это чернильница, чернильница, милостивый государь, чернильница. (Хочет выстрелить из «чернильницы», Рассказчик прячется за ширму. Бервенковский его вытаскивает оттуда, сажает на стул, снимает с Рассказчика ботинок и надевает сапог – в это время раздаётся какая-то странная музыка.) Это сапоги с флейточками: как наденешь, так и заиграют…
Рассказчик вырывается из рук Бервенковского, спускается в зал.
Рассказчик (в зале). А потом Артемий Семёнович повёл меня в село и заставил любоваться на крыши, построенные таким образом, что они при первом толчке распадались на части. Это, говорил Артемий Семёнович, сделано на случай пожара. Правда, что во время дождя сквозь крыши эти вода протекает прямо в хаты; но Артемий Семёнович говорил, что это ничего…
Беревенковский (со сцены). Это ничего!.. И свежесть воды, милостивый государь, весьма полезна для здоровья.
Рассказчик. От крыш пошли мы смотреть мельницу, и тут-то изобретательный ум Артемия Семёновича показался во всём своём блеске. Жернова, вместо того, чтобы лежать горизонтально, стояли перпендикулярно; водяное колесо снабжено было каким-то черпательным снарядом, потому что…
Бервенковский (со сцены). Оно и мелет, и проводит воду в отдалённый хутор…
Рассказчик. … который, впрочем, в воде не нуждается (Поднимается на сцену.) Через несколько дней я увидел-таки свою бричку, уже заложенную и стоявшую у крыльца. Меня поразили в ней какие-то странные прибавления, вроде ящиков, приделанных к колёсам.
Бервенковский. Это вам сюрприз, почтеннейший. Доселе вы ездили в вашей бричке без всякой пользы; теперь у вас с одной стороны кофейная мельница, с другой – орган, и оба приводятся в движение круговращением оси…
Затемнение. В лучике прожектора растерянный Рассказчик.
Рассказчик. В тот же день кофейная мельница сломалась, а орган перестал играть «Гром победы, раздавайся»; ось, к которой они были приделаны, покривилась – и я принуждён был остановиться в одной деревне для её починки.
Бервенковский. Дайте срок, у меня здесь (бьёт кулаком по лбу), у меня здесь сидит такая выдумка, о которой вскоре заговорят в Европе!
Фонограмма. Если бы я поселился в Италии или где-нибудь в другом месте, но окружённый людьми, любящими искусство… Но как работать для искусства, когда слышишь со всех сторон слова: служба, чин, вицмундир, начальство и тому подобное? В произведении литературы я презираю всякую тенденцию, презираю её, как пустую гильзу, тысяча чертей! как раззяву у подножья фок-мачты, три тысячи проклятий!.. Не моя вина, если из того, что я писал ради любви к искусству, явствует, что деспотизм никуда не годится!
Служанки сцены выносят ширму, высотой по пояс актёру, за ширмой советник Попов.
Попов.
Приснился раз, бог весть с какой причины,
Советнику Попову странный сон:
Поздравить он министра в именины
В приёмный зал вошёл…
Служанки сцены по очереди заглядывают за ширму.
Первая (с ужасом и с любопытством). Без панталон.
Вторая (радостно смакуя). Без панталон.
Попов.
Но, впрочем, не забыто ни единой
Регалии; отлично выбрит он;
Темляк на шпаге; всё по циркуляру –
Служанки сцены. Лишь панталон забыл надеть он пару.
Попов.
И надо же случиться на беду,
Что он тогда лишь свой заметил промах,
Как уж вошёл. «Ну, – думает, – уйду!»
Служанки цены.
Не тут-то было! Уж давно в хоромах
Народу тьма;
Первая. стоит он на виду,
Вторая. В почётном месте;
Вторая. множество знакомых
Его увидеть могут на пути –
Попов.
«Нет, – он решил, – нет, мне нельзя уйти!
А вот я лучше что-нибудь придвину
(Придвигает камин, ширму постепенно отодвигают служанки сцены.)
И скрою тем досадный мой изъян.
Пусть верхнюю лишь видят половину,
За нижнюю ж ответит мне Иван!»
И вот бочком прокрался он к камину
И спрятался по пояс за экран.
«Эх, – думает, – недурно ведь, канальство!
Теперь пусть входит высшее начальство!»
Отовсюду: из-за кулис и из зала – на сцену поднимаются гости Министра.
Хор.
Меж тем тесней всё становился круг
Особ чиновных, чающих карьеры;
Попов. Невнятный в зале раздавался звук,
Хор.
И все принять свои старались меры,
Чтоб сразу быть замеченными.
Реплики. – Вдруг
В себя втянули животы курьеры,
– И экзекутор рысью через зал,
Придерживая шпагу, пробежал.
Через весь зрительный зал к сцене направляется Министр.
Министр.
Вошёл Министр. Он видный был мужчина,
Изящных форм, с приветливым лицом,
Одет в визитку; своего, мол, чина
Не ставлю я пред публикой ребром.
Внушается гражданством дисциплина,
А не мундиром, шитым серебром.
Всё зло у нас от глупых форм избытка.
Я ж века сын – так вот на мне визитка!
Попов.
Не ускользнул сей либеральный взгляд
И в самом сне от зоркости Попова.
Служанка сцены.
Хватается, кто тонет, говорят,
Первая. За паутинку
Вторая. и за куст терновый.
Попов.
«А что, – подумал он, – коль мой наряд
Понравится? Ведь есть же, право-слово,
Свободное, простое что-то в нём!
Кто знает? Что ж? Быть может! Подождём!»
Министр.
Министр меж тем стан изгибал изящно:
«Всех, господа, всех вас благодарю!
Прошу и впредь служить так аккуратно
Отечеству, престолу, алтарю!
Ведь мысль моя, надеюсь, вам понятна?
Я в переносном смысле говорю:
Мой идеал полнейшая свобода –
Мне цель народ – и я слуга народа!
(Взбирается на сцену.)
Прошло у нас то время, господа, –
Могу сказать: печальное то время, –
Когда наградой пота и труда
Был произвол. Его мы свергли бремя.
Народ воскрес – но не вполне – да, да!
Ему вступить должны помочь мы в стремя,
В известном смысле сгладить все следы
И, так сказать, вручить ему бразды.
Искать себе не будем идеала,
Ни основных общественных начал
В Америке. Америка отстала:
В ней собственность царит и капитал.
Британия строй жизни запятнала
Законностью. А я уж доказал:
Законность есть народное стесненье,
Гнуснейшее меж всеми преступленье!
(Переходя на скороговорку – «под Жириновского»)
Нет, господа! России предстоит,
Соединив прошедшее с грядущим,
Создать, коль смею выразиться, вид,
Который называется присущим
Всем временам, и, став на сей гранит,
Имущим, так сказать, и неимущим
Открыть родник взаимного труда.
Надеюсь, вам понятно, господа?»
Служанка сцены.
Раздался в зале шёпот одобренья…
Хор издаёт одобрительный вздох.
Министр.
Министр поклоном лёгким отвечал,
И тут же, с видом, полным снисхожденья,
Он обходить обширный начал зал.
(Спускается в зрительный зал, обращается с репликами к различным зрителям).
«Как вам? Что вы? Здорова ли Евгенья
Семёновна? Давно не заезжал
Я к вам, любезный Сидор Тимофеич!
Ах, здравствуйте, Елпидифор Сергеич!»
Стоял в углу, плюгав и одинок,
(Поднимается на сцену, смотрит в лорнет.)
Какой-то там коллежский регистратор.
Он и к тому, и тем не пренебрёг;
Взял под руку его: «Ах, Антипатр
Васильевич! Что, как ваш кобелёк?
Антипатр Васильевич пытается что-то ответить, но Министр продолжает задавать вопросы, не давая ему раскрыть рта.
Здоров ли он? Вы ездите в театор?
Что вы сказали? Всё болит живот?
Ах, как мне жаль! Но ничего, пройдёт!»
Переходя налево и направо,
Свои Министр так перлы расточал;
Иному он подмигивал лукаво,
На консоме другого приглашал,
И ласково смотрел и величаво.
Тут на Попова взор его упал,
Попов.
Который, скрыт экраном лишь по пояс,
Исхода ждал, немного беспокоясь.
Министр.
«Ба! Что я вижу! Тит Евсеич здесь!
Так, так и есть! Его мы точность знаем!
Но отчего ж он виден мне не весь?
И заслонён каким-то попугаем?
Престранная выходит это смесь!
Я любопытством очень подстрекаем
Увидеть ваши ноги. Да, да, да!
Я вас прошу, пожалуйте сюда!»
Попов.
Колеблясь меж надежды и сомненья:
Как на его посмотрят туалет,
Попов наружу вышел.
Вновь подвозится поясная ширма, за которой теперь оказывается Попов. Министр в лорнет смотрит за ширму.
Министр.
В изумленье
Министр приставил к глазу свой лорнет.
«Что это? Правда или наважденье?
Никак на вас штанов, любезный, нет?»
Служанки сцены.
И на чертах изящно-благородных
Гнев выразил ревнитель прав народных.
Министр.
«Что это значит? Где вы рождены?
В Шотландии? Как вам пришла охота
Там, за экраном, снять с себя штаны?
Вы начитались, верно, Вальтер Скотта?
Иль классицизмом вы заражены?
И римского хотите патриота
Изобразить? Иль, боже упаси,
Собой бюджет представить на Руси?»
Служанки.
И был Министр ещё во гневе краше,
Чем в милости. Чреватый от громов,
Взор заблестел.
Министр.
Он продолжал: «Вы наше
Доверье обманули. Много слов
Я тратить не люблю». –
Попов. «Ва-ва-ва-ваше
Превосходительство! – шептал Попов. –
Я не сымал… Свидетели курьеры,
Я прямо так приехал из квартеры!» –
Министр.
«Вы, милостивый, смели, государь,
Приехать так? Ко мне? На поздравленье?
В день ангела? Безнравственная тварь!
Теперь твоё я вижу направленье!
Вон с глаз долой! (Пауза.) Иль нету – секретарь!
Пишите к прокурору отношенье:
Советник Тит Евсеев сын Попов
Все ниспровергнуть власти был готов.
Но, строгому благодаря надзору
Такого-то министра – имярек, –
Отечество спаслось от заговору
И нравственность не сгинула навек.
Под стражей ныне шлётся к прокурору
Для следствия сей вредный человек,
Дерзнувший снять публично панталоны,
Да поразят преступника законы! (Пауза.)
Иль нет, постойте! Коль отдать под суд,
По делу выйти может послабленье,
Присяжные-бесштанники спасут
И оправдают корень возмущенья!
Здесь слишком громко нравы вопиют –
Пишите сразу в Третье отделенье:
Советник Тит Евсеев сын Попов
Все ниспровергнуть власти был готов.
Он поступил законам так противно,
На общество так явно поднял меч,
Что пользу можно б административно
Из неглиже из самого извлечь.
Я жертвую агентам по две гривны,
Чтобы его – но скрашиваю речь –
Чтоб мысли там внушить ему иные.
Затем ура! Да здравствует Россия!»
Министр кивнул мизинцем.
Затемнение. Теневой театр. Движение теней. В это время
Служанки сцены.
Сторожа
Внезапно взяли под руки Попова.
Стыдливостью его не дорожа,
Они его,
Первая. от Невского,
Вторая. Садовой,
Первая. Средь смеха,
Вторая. крика,
Первая. уть не мятежа.
Вторая.
К Цепному мосту привели, где новый
Стоит, на вид весьма красивый, дом,
Вместе. Своим известный праведным судом.
Свет. Ширмы нет. Попов уже в панталонах.
Попов.
Чиновник по особым порученьям,
Который их до дома проводил,
С заботливым Попова попеченьем
Сдал на руки дежурному.
Дежурный. То был
Во фраке муж, с лицом, пылавшим рвеньем,
Со львиной физьономией, носил
Мальтийский крест и множество медалей,
И в душу взор его влезал всё далей!
Служанки сцены:
1-я. В каком полку он некогда служил,
2-я. В каких боях отличен был как воин,
1-я. За что свой крест мальтийский получил
2-я. И где своих медалей удостоен –
Вместе. Неведомо.
Дежурный. Ехидно попросил
Попова он, чтобы тот был спокоен,
С улыбкой указал ему на стул (Грозно). На стул!
И в комнату соседнюю скользнул.
Попов.
Один оставшись в небольшой гостиной,
Попов стал думать о своей судьбе:
«А казус вышел, кажется, причинный!
Кто б это мог вообразить себе?
Попался я в огонь, как сноп овинный!
Ведь искони того ещё не бе,
Чтобы меня кто в этом виде встретил,
И как швейцар проклятый не заметил!» (Пауза.)
Но дверь отверзлась,
Полковник. и явился в ней
С лицом почтенным, грустию покрытым,
Лазоревый полковник. Из очей
Катились слёзы по его ланитам.
Обильно их струящийся ручей
Он утирал платком, узором шитым,
И – про себя – шептал: «Так! Это он!
Таким он был едва лишь из пелён!
О юноша! – он продолжал, вздыхая
Попов. (Попову было с лишком сорок лет). –
Полковник.
Моя душа для вашей не чужая!
Я в те года, когда мы ездим в свет,
Знал вашу мать. Она была святая!
Таких, увы! теперь уж больше нет.
Когда б она досель была к вам близко,
Вы б не упали нравственно так низко!
Но, юный друг, для набожных сердец
К отверженным не может быть презренья,
И я хочу вам быть второй отец,
Хочу вам дать для жизни наставленье.
Заблудших так приводим мы овец
Со дна трущоб на чистый путь спасенья.
Откройтесь мне, равно как на духу:
Что привело вас к этому греху?
Конечно, вы пришли к нему не сами,
Характер ваш невинен, чист и прям1
Я помню, как дитёй за мотыльками
Порхали вы средь кашки по лугам!
Нет, юный друг, вы ложными друзьями
Завлечены! Откройте же их нам!
Кто вольнодумцы? Всех их назовите,
И собственную участь облегчите! (Пауза.)
Что слышу я? Ни слова? Иль пустить
Уже успело корни в вас упорство?
Тогда должны мы будем приступить
Ко строгости, увы! и непокорство,
Сколь нам ни больно, в вас искоренить!
О юноша! Как сердце ваше чёрство!
В последний раз: хотите ли всю рать
Завлекших вас сообщников назвать?»
Попов.
К нему Попов достойно и наивно:
«Я, господин полковник, я бы вам
Их рад назвать, но мне, ей-богу, дивно…
Возможно ли сообщничество там,
Где преступленье чисто негативно?
Ведь панталон-то не надел я сам!
И чем бы там меня вы не пугали –
Другие мне, клянусь, не помогали!»
Полковник.
«Не мудрствуйте, надменный санкюлот!
Вину свою не умножайте ложью!
Сообщников и гнусный их комплот
Повергните к отечества подножью!
Когда б вы знали, что теперь вас ждёт,
Вас проняло бы ужасом и дрожью!
Но дружбу вы чтоб ведали мою,
Одуматься я время вам даю!
Появляется стол с бумагой и письменными принадлежностями, служанки сцены сажают Попова за стол.
Здесь на столе, смотрите, вам готово
Достаточно бумаги и чернил:
Пишите же – не то, даю вам слово:
Чрез полчаса мы изо всех вас сил…»
Попов.
Тут ужас вдруг такой объял Попова,
Что страшную он подлость совершил:
Пошёл строчить
Служанки сцены. (как люди в страхе гадки!)
Попов.
Имён невинных многие десятки!
Явились тут на нескольких листах:
Из разных концов сцены и зрительного зала произносятся фамилии и являются как бы призраки жертв доноса Попова.
– Какой-то Шмидт,
– два брата Шулаковы,
– Зерцалов,
– Палкин,
– Савич,
– Розенбах,
– Потанчиков,
– Гудим-Бодай-Корова,
– Делаверганж,
– Шульгин,
– Страженко,
– Драх,
– Грай-Жеребец,
– Бабков,
– Ильин,
– Багровый,
– Мадам Гриневич,
– Глазов,
– Рыбин,
– Штих,
– Бурдюк-лишай –
Хор. и множество других.
Попов.
Попов строчил сплеча и без оглядки,
Попались в список лучшие друзья;
Служанки сцены:
1-я.
Я повторю: как люди в страхе гадки –
Начнут, как Бог,
2-я. а кончат, как свинья!
Попов.
Строчил Попов, строчил во все лопатки,
Такая вышла вскоре ектинья,
Что, прочитав, и сам он ужаснулся,
Вскричал: фуй, фуй, задрыгал – и проснулся.
Музыка. Свет. Радостный Попов.
Микрофон.
Небесный свод сиял так юн и нов,
Весенний день глядел в окно так весел.
Служанки сцены ввозят кресло с несколькими парами штанов.
Попов.
Висела пара форменных штанов
С мундиром купно через спинку кресел;
И в радости уверился Попов,
Что их Иван там с вечера повесил, –
Одним скачком покинул он кровать (Прыгает в кресло.)
И начал их в восторге надевать.
В продолжение монолога Попова служанки сцены надевают ему одну пару штанов за другой – сколько можно надеть! Называемые Поповым лица появляются в разных концах сцены и зрительного зала – кто улыбается ему, кто посылает воздушный поцелуй, кто радостно простирает руки и т.д.
«То был лишь сон! О счастие! о радость!
Моя душа, как этот день, ясна!
Не сделал я Бодай-Корове гадость!
Не выдал я агентам Ильина!
Не наклепал на Савича! О сладость!
Мадам Гриневич мной не предана!
Страженко цел, и братья Шулаковы
Постыдно мной не ввержены в оковы!»
Затемнение.
Фонограмма. Но ты никак, читатель, восстаёшь
На мой рассказ? Твоё я слышу мненье:
На сцене читательницы.
Первая.
Сей анекдот, пожалуй, и хорош,
Но в нём сквозит дурное направленье.
Всё выдумки! Нет правды ни на грош.
Вторая.
Слыхал ли кто такое обвиненье,
Что, мол, такой-то – встречен без штанов.
Так уж и власти свергнуть он готов?
Третья.
И где такие виданы министры?
Кто так из них толпе кадить бы мог?
Первая. Я допущу: успехи наши быстры,
Но где ж у нас министр-демагог?
Третья. Пусть проберут все списки и регистры,
Я пять рублей бумажных дам в залог;
Первая. Быть, может, их во Франции немало,
Но на Руси их нет и не бывало!
Вторая. И что это, помилуйте, за дом,
Куда Попов отправлен в наказанье?
Первая. Что за допрос?
Третья. Каким его судом
Стращают там?
Вторая. Где есть такое зданье?
Первая. Что за полковник выскочил?
Двое. Во всём,
Во всём заметно полное незнанье
Своей страны обычаев и лиц,
Первая. А наконец, и самое вступленье:
Ну есть ли смысл, я спрашиваю, в том,
Чтоб в день такой, когда на поздравленье
К министру все съезжаются гуртом,
С Поповым вдруг случилось помраченье,
И он таким оделся бы шутом.
Вторая. Забыться может галстук,
Первая. орден,
Третья. пряжка –
Вторая. Но пара брюк –
Все трое. нет, это уж натяжка!
Третья. И мог ли он так ехать?
Вторая. Мог ли в зал
Войти, одет как древние герои?
Первая. И где резон, чтоб за экран он встал,
Никем не зрим?
Все трое. Возможно ли такое?
Фонограмма.